Окно в доме напротив

– Еще неизвестно, что мы тут накопаем, – неприятно произнес он. И, повернувшись ко мне, добавил. – А вы не отвлекайтесь, молодой человек, ваше внимание нам ой как понадобится.

Металлоискатель неожиданно взвыл так, что я поспешил снять наушники. Осторожно поднес «полотер» к стене, подняв чуть выше – звук стал громче и пронзительней.

– Значит, здесь, – граф начертил карандашом ровный круг на белых алжирских обоях, наклеенных в прошлом месяце. – Снимайте Бёклина, будем разбираться. Символично, что вы повесили на стену именно «Остров мертвых», может, почувствовали что.

Я промолчал, с сожалением глядя, как Вячеслав Соломонович ножичком оголяет темно-красное пятно кладки, постепенно разросшееся до размеров футбольного мяча. В одном месте кирпичи не были скреплены раствором. Впрочем, щель была незаметна, так что я – в отличие от графа – не сразу обратил на нее внимание. Вячеслав Соломонович принялся расшатывать первый кирпич, я очнулся и пришел на помощь. Через несколько минут четыре кирпича были удалены. В отверстие потянуло влагой, – кладка закрывала отверстие воздуховода.

Я запустил обе руки внутрь и зашарил в отверстии, сам себе загораживая свет. Впрочем, совсем недолго, пока руки мои, заскользив по влажным кирпичам, не наткнулись на нечто, перегородившее ствол воздуховода. Тяжелый предмет, вытаскивая его на свет, я едва не выронил эту штуку. Но воображение не успело разыграться: металл царапнул о стену, предмет был извлечен.

Скорее шкатулка, чем сундучок, успел подумать я, оценивая размеры находки. И тут же услышал позади себя не то полузадушенный вскрик, не то всхлип. Мгновенно обернулся.

На графа было жутко смотреть. Лицо побелело, цветом став схожим с благообразной сединой волос, и лишь на щеках появились нездоровые багровые пятна. Вскрикнув, он отшатнулся, едва не упав со стула, и все продолжал крениться дальше от находки, не осознавая, видимо, этого, дальше к стене. И только руками взволнованно хватал воздух, пытаясь зацепиться за него.

Вячеслав Соломонович был на грани обморока. Я бухнул шкатулку на письменный стол у окна и бросился к графу. Едва подбежал, как он немедленно вцепился в меня, но как-то неуверенно, некрепко, пальцы скользили по рукаву. А губы все шептали неслышимое.

Я поспешил ослабить широкий узел галстука и расстегнул ворот рубашки. В ее кармане находился блистр с капсулами нитроглицерина. Вячеслав Соломонович пытался раскусить капсулу, зубы беспомощно стучали. Я бросился к шкафчику за уксусом, там же лежал мобильный – врача следовало вызвать незамедлительно.

Но граф не дал мне этого сделать. Увидев, как я метнулся к двери, он из последних сил замахал рукой, с трудом выдавив из себя «ни в коем случае», а затем произнес странное слово, заставившее меня остановиться.

– «Асмаранд», – сказал Вячеслав Соломонович.

Я все же дал ему понюхать уксус. Граф медленно приходил в себя. Как только он почувствовал улучшение, первыми делом произнес:

– Очень прошу вас, обо всем, что здесь было ни полслова Артемьевым. Скажите что-нибудь о найденном контейнере ртути, о радиации, о чем угодно, только не об этом. – Он махнул рукой в сторону шкатулки, так что я невольно перевел на нее взгляд. Да так и замер.

Ничего подобного ранее видеть мне не доводилось. Небольшая, но тяжелая шкатулка имела размеры кляссера: в ладонь толщиной. Поверхность ее буквально искрилась, даже годы пребывания в воздуховоде нисколько не повредили ей, серебро отливало в лучах солнца, дробясь чеканкой на мелкие сполохи. Крышку украшали самоцветы, вправленные в благородный металл. Центр занимал большой, карат в пятьдесят, алый рубин, жаром пылавший в свете разгорающегося дня. Вокруг него во все стороны веером расходились камни, тускнеющие по мере удаления от рубина: благородная шпинель, тускло мерцавший хризоберилл, подернутый изнутри тонким налетом гари. А по самым краям широким кругом располагались темные, почти непрозрачные пиропы, подобные золе, сквозь которую два теплятся отблески угасающего костра. Чеканка, окольцовывавшая каждый камень, расходилась и собиралась причудливыми узорами, плавно текущими к краям шкатулки, и заканчивающаяся изысканной бахромой окантовки. Похожие виньетки шли и по бокам шкатулки.

Мне пришло в голову, что узоры эти могут быть письменами. Я приблизился, пытаясь хотя бы определить язык, на котором они могли быть написаны. Может, разгадка находится внутри? Я подергал язычок, непонятно как державший крышку шкатулки наглухо запечатанной, однако, усилиям моим он не поддался. Я попытался еще раз, нажав, как следует.

– Немедленно перестаньте! – послышался резкий голос графа. Вячеслав Соломонович с усилием поднялся со стула. – Вы соображаете, что творите?

Я обернулся, непонимающе глядя на графа.

– Отойдите от нее! и не дотрагивайтесь более. Вы понятия не имеете о том, что перед вами… – при этих словах граф снова побледнел, но взял себя в руки и уже обычным голосом продолжил: – Окажите любезность, принесите из швейцарской мой чемодан. Мы с вами – ведь у вас есть машина? – увезем эту находку ко мне, от греха подальше.

Я принес чемодан. Моим соседям по дому не терпелось вызнать, докопались ли мы до причины аномалии и, если так оно и есть, в чем эта причина заключается. В ответ на все расспросы я принялся нескладно бормотать какую-то чепуху о радиационной опасности, исходившей от обнаруженного нами в стене контейнера, который удалось благополучно извлечь, и теперь осталось только доставить в службу радиационного контроля. Нелепая история эта, ничего толком не объяснив, лишь подстегнула воображение. Лев Игоревич тут же пожелал сбегать за дозиметром, промерить остаточный уровень радиации, а заодно и помочь довести опасную находку. Мне с большим трудом удалось удержать бухгалтера в состоянии бездеятельности, невыносимой для его натуры. Едва закрыв дверь швейцарской, я пулей взлетел по лестнице.

К моему приходу граф аккуратно завернул шкатулку в газету, а картина Беклина вернул на прежнее место. О случившемся напоминало лишь кирпичное пятно, неприятно выделяющееся на фоне белоснежных обоев. Перед уходом, я задержался ненадолго, передвинув шкаф, закрыл пятно. Мы спустились, по дороге мне пришлось продемонстрировать потяжелевший чемодан, в котором и находился источник опасности. Не думаю, правда, что демонстрация успокоила семью Артемьевых, – Лев Игоревич не вытерпел и поспешил домой за обещанным дозиметром. Покинули старый дом и мы, устремившись на окраину города.

– Усаживайтесь поудобнее, молодой человек, история длинная. Окруженная ореолом легенд и преданий, в которые вам все же придется поверить, ведь первооснову их вы видите пред собой. Если не откажетесь, я предложу вам чаю с пряниками, чай свежий, «Эрл грей»…. А какой, вы думали, будет еще у старого графа?

Я улыбнулся, с интересом оглядываясь, покуда Вячеслав Соломонович хлопотал у плиты. Старик жил один в маленькой квартирке ветхого кирпичного барака довоенной еще постройки без телефона и с удобствами в конце коридора. Все пространство квартиры полнилось ветхими книгами и потрепанными журналами двух прошлых веков, – Вячеслав Соломонович всю жизнь проработал в архивах, и работа эта была для него жизненной страстью. Как раз над моей головой находилась полка с экземплярами «Нивы» и «Ежемесячного приложения» за девятьсот второй год. Пока граф заваривал свой «графский» чай, я вынул одно из приложений и любовался именами его авторов.

Носик чайника негромко стукнулся о чашку, я вздрогнул.

– Наша семья очень долго выписывала «Ниву», вплоть до ее закрытия. Та репродукция Беклина, что висит в вашей спальне – одно из бесплатных приложений к журналу.

Вячеслав Соломонович налил чаю и, присев на стул напротив, принялся за долгий рассказ. А я невольно скосил глаза на шкатулку, лежащую на подоконнике: граф пока не решил, где ей место.

– В этом ковчежце, молодой человек, – голос Вячеслава Соломоновича зазвучал торжественно, – и я ни на йоту не сомневаюсь в своих словах, находятся пергаментные листы легендарной книги древности, именуемой «Асмаранд». В свое время я немало лет посвятил изучению мифологии доисламского Ирана. Книга, что находится внутри, бесценна, ведь этим текстам более двух с половиной тысяч лет. Согласно одной из легенд, письмена, составившие «Асмаранд», написал, – скорее всего, на авестийском языке – сам великий пророк Заратуштра. И хотя и он, и его последователи безвозвратно ушли в прошлое, все же редкие огоньки оставленной им веры еще тлеют в затерянных селениях Гуджарата. Но редко кто из нынешних приверженцев некогда могучей религии огнепоклонников знает об этой книге. Существование самого Заратуштры ставится под сомнение, что говорить о книгах, приписываемых ему.

Вячеслав Соломонович помолчал и продолжил.

– Но в существование «Асмаранда» теперь нет причин не верить. Легенда рассказывает, что в этой книге собраны истории появления на свет, культовые обращения, способы вызывания и, самое главное, подлинные имена всех духов и демонов, что встретились пророку во дни его искушения. Только вызнав их истинные поименования и, таким образом, познав их сущность, Заратуштра смог бежать плена князя демонов, которого называл Анхро-Майнью, что означало – «дух тьмы». Ведь знание подлинного имени врага дает вооружает вдвойне. Но и оно не спасло пророка от гибели. Заратуштра все же был побежден. Однако, убив пророка, те не нашли заветных письмен, – Заратуштра уже отдал их своему покровителю и последователю царю Бактрии Виштаспе.

Эту легенду об «Асмаранде» я прочел в труде «Могила Заратуштры» позабытого ныне иранского суфия тюркского происхождения Кямран-бея, жившего в одиннадцатом веке, известного собирателя преданий. Сопоставляя их с трудами мудрецов ушедших эпох, суфий надеялся постичь истинную картину ушедшего в небытие мира, и кто знает, удалось ли ему это. В книге Кямран-бея рассказан и дальнейший путь «Асмаранда» через века и народы. Праведный царь Виштаспа принадлежал легендарной династии Кейянидов, долгие годы правивших Бактрией. Последние цари ее – Дараб и Дар – отвернулись от религии предков и стали поклоняться тем самым духам и демонам, с которыми бились их пращуры, от которых некогда спас «Асмаранд» сам Виштаспа. Человеческие жертвоприношения в те времена стали самым обыденным делом. Походы против последователей пророка не прекращались. Бактрия погрузилась во тьму и хаос. А вскоре была завоевана Ахеменидами.

Надо отдать должное завоевателям: сразу после казни царя Дара, нечестивые культы были строжайше запрещены, оскверненные храмы очищены от идолов, а Заратуштра вновь стал почитаем верховной властью. Однако, окончательно выжить сторонников князя тьмы не удавалось, и тогда царь Ксеркс предпринял решающий поход. Остатки воинств были изгнаны из страны, храмы и капища уничтожены, а жрецы культов сожжены. С той поры даже само упоминание о царях Даре и Дарабе были запрещены под страхом смерти.

Но Бактрии это принесло лишь временное успокоение. «Асмаранд» в то время был утерян или похищен, и едва не каждый год границы государства осаждали орды диких племен Йаджудж и Маджудж, в чьи пределы бежало разбитое воинство Анхро-Майнью.

Долгожданное освобождение наступило лишь с приходом к власти царя Искандара, у нас именуемого Александром Македонским. Согласно преданию, покорив Бактрию, Искандар предпринял поход против племен Йаджудж и Маджудж, наголову разбил их скопища, а остатки прогнал в безлюдную пустыню на краю света. А дабы не возвращались они никогда, построил на месте выхода из нее великий вал, высотой до половины неба. С той поры каждую ночь запертые в пустыне кочевники роют подкоп под вал, но каждое утро песок заваливает все сделанное за ночь. Лишь в конце времен, когда поднявшееся море смоет великий вал, смогут выбраться они из пустыни, а как выберутся и выпьют воду, преграждавшую им путь, снова, ведомые духами и демонами, ринутся, сокрушая государства, изничтожая народы, в неутолимой жажде мести за века заточения.

Построив вал, Искандар же принялся за поиски «Асмаранда». Знал он, что сам Анхро-Майнью был бессилен причинить ей вред, ибо написана она была на освященных соком божественного растения хаомы пергаментных листах. Но удалось ему это лишь в самом конце своего царствования.

Когда увидел Искандар листы «Асмаранда», то пришел в ужас. Узрел великий царь, что не золотыми буквами была написана книга, а черными как смоль. Значило то, что духи и демоны сумели завладеть силой «Асмаранда» и саму книгу сделали подвластной себе. Столько раз вызывали их с помощью заветных текстов люди, не на бой, а на услужение, думая, что этим они сделают демонов своими верными слугами. Но случалось иначе: слабые да безвольные прибегали к помощи духов; слушали они сладкие речи и внимали им, а после стали по ней поклоняться – вот тогда и обратилась книга против своих сочинителей.

Легенды рассказывают, что Искандар повелел созвать всех великих чародеев и приказал создать ковчег для «Асмаранда» и заключить книгу в него до конца времен, когда обрушится вал, высвобождающий дикие племена Йаджудж и Маджудж на свободу, а с ними – и всех духов и демонов, коим поклонялись они, во главе с Анхро-Майнью. Тогда на помощь людям придет благословенный брат-близнец князя тьмы – Спента-Майнью, он освободит «Асмаранд» от власти преисподней, откроет ковчег и, назвав Анхро-Майнью подлинным именем, победит его.

Создали ковчег из серебра мастера чародеи и сложили в него книгу. А сверху, дабы не дать тьме силы выбраться из ковчега и не вызволить «Асмаранд», каждый из присутствовавших при том вложил свой камень в крышку, передал свою силу, чтоб не открылась она раньше времени. Первым вложил камень царь Искандар – алый рубин – и сей же час покинул покои, в коих находился ковчег, ибо должно твориться заклинанию лишь в присутствии сведущих толк в магии. А вкруг того камня выложены были другие, всех присутствовавших. Прочли чародеи заклинание, и закрылась крышка ковчега, а слова произнесенные навеки на ней отпечатались. И едва произнесли заклинание, как свалились вкруг ковчега замертво, – столь велика была сила того заклятия, что невозможно его пережить для духа человеческого. И сам царь Искандар вскорости умер, прежде повелев верным своим друзьям по походам отнести ковчег в пещеру горы Гибт, что находится на краю света. Что и было исполнено в точности.

Вячеслав Соломонович перевел дыхание и подлил себе чаю.

– Голос садится, – он прокашлялся. – Но и рассказывать осталось недолго…. Века прошли с той далекой поры. И вот однажды дух-искуситель людей Аль-Харис хитростью проник в пещеру горы Гибт, притворившись северным ветром, и вынес «Асмаранд». Но недалеко удалось ему унести добычу: на пути встретился ему монах Бахир, не побоявшийся вступить с ним в противостояние и сумевший отнять у истомившегося после долгого перелета духа серебряный ковчег. А сам отнес его в Герат. А уж оттуда великий воин Зу-л-Карнайн, встретив немало препятствий на пути своем, вернул «Асмаранд» в Хорасан, под надежную охрану самого шаха, туда, где и был он написан века назад.

– Это интересно, – заметил я, прерывая рассказчика, – но куда интересней другое. Как рассказанные вами мифы соотносятся с тем, что этот самый «Асмаранд» лежит у вас на подоконнике? Вы говорите, его вывезли в Хорасан, это реальное место, и, если так, где оно находится?

– Вы поспешили, молодой человек, и перебили меня как раз на том месте, когда от мифов и преданий, я начал переходить к задокументированной истории «Асмаранда». Да, у него есть и подлинно известная история и сейчас я вам ее поведаю. Что же до Хорасана, то, должен вас успокоить, это вполне реальная историческая область на северо-востоке Ирана, известная с третьего века нашей с вами эры.

Но вернемся к истории «Асмаранда». Документально известно, что, начиная с шестнадцатого века, книга хранилась в шахской библиотеке в городе Исфахане, прежней столице Персии, а позже, с переносом столицы в Тегеран, переехала туда.

– А как же она попала в Россию?

– Это исключительная история, – произнес граф, – и так уж распорядилась судьба, что связана она оказалась с родом Воронцовых. – Вячеслав Соломонович выдержал долгую паузу, перед тем как продолжить. Он неторопливо помешивал ложечкой остывший чай, задумчиво глядя на круговерть чаинок.

– В тысяча восемьсот двадцать восьмом году, тридцатого января в Тегеране произошло нападение толпы персидских фанатиков на русское посольство. В результате учиненного погрома обезлюдела почти вся миссия, число убитых исчислялось десятками. Среди последних был дипломат и полномочный министр государя императора Николая Первого Александр Сергеевич Грибоедов, более известный вам как автор комедии в стихах «Горе от ума».

Реакция России оказалась мгновенной. Правительство под угрозой вторжения потребовало от Персии ареста и суда над заговорщиками, а так же выплаты огромной контрибуции за погибших дипломатов. Империя, униженная недавними поражениями и значительной потерей территорий, вынуждена была выполнить все требования. Шахская казна опустела. В те времена ходил анекдот, будто для выплаты долга шаху пришлось даже срезать золотые пуговицы с парадного халата. А вместе с прочими ценностями вывезли в Петербург и «Асмаранд». Поначалу предполагалось часть контрибуции взять старинными исфаханскими коврами и лаковой миниатюрой, но вмешательство моего дальнего родственника светлейшего князя Михаила Семеновича уготовило эту участь библиотеке. Так в Россию попали и сочинения Кямран-бея, до сих пор, к сожалению, не переведенные с фарси. Случайно обнаружив этот трактат в фондах Ленинской библиотеки, я впервые услышал легенду об «Асмаранде». И не мог не заинтересоваться ей.

– Вы знаете фарси, – как-то несуразно заметил я.

– Да, персидский, арабский, пушту и авестийский. Несколько хуже арамейский, древнееврейский и ханаанейский.

Некоторое время я подавленно молчал.

– Что же было дальше?

– После революции «Асмаранд» исчез из библиотеки: был украден или подарен. Вы же сами знаете, как большевики распоряжались свалившимся на них богатством. Я могу лишь предположить, что украден он был кем-то или подарен кому-то из тогдашних властителей, ведь ваш дом, где и был обнаружен «Асмаранд», принадлежал тогда наркомату иностранных дел. Я ни в коей мере не желаю наводить поклеп на кого бы то ни было из жильцов, все же среди них были известные советские дипломаты. Однако факты…

– А в воздуховод «Асмаранд» был спрятан от НКВД?

– Вероятно, что так. Осенью тридцать седьмого дом обезлюдел, вывезли всех. В то время я жил на Стремянной улице и почти каждый вечер имел несчастье наблюдать, как к дому подъезжали черные легковушки «ГАЗ-А». Я не удивлюсь, если в тайниках стен обнаружится еще какая-то не менее ценная находка, ведь каждый из уехавших не оставлял надежды вскоре вернуться.

Мы помолчали. Вячеслав Соломонович предложил мне еще чаю, его слова немного развеяли сгустившуюся атмосферу. Поблагодарив, я отказался.

– Единственное, что я не могу понять во всей этой истории, так это причин вашего страха перед книгой. Да, легенды, рассказанные вами, довольно жутки, но ведь мы с вами серьезные люди. В наш век трудно верить мифам тысячелетней давности.

Граф внимательно посмотрел на меня.

– Вы молоды, – наконец сказал он. – Вам предстоит многое познать, на многое надеяться, во многом ошибиться. Ведь человек так устроен, что всю жизнь спотыкается именно там, где до него это же делали бесчисленные поколения предков.

– Но я не понимаю…

– Когда я был молод, я был наивен и мечтал изменить мир. Все об этом мечтают. Но я не был благонадежным гражданином по причине своего происхождения и потому не имел возможности совершить многое, что вменялось в обязанность другим. И тогда я избрал себе путь, на который никто не претендовал. Кто помнил о прошлом в стране строившей новое невиданное будущее? Все грезили светлым завтра, и я не был исключением, но я мечтал, вглядываясь в темные глубины тысячелетий, надеясь отыскать его там, будущее, канувшее в Лету.

Я прочел Кямран-бея, тогда я уже бредил Востоком. Узнал о таинственном «Асмаранде» и поклялся отыскать и раскрыть его тайны. Долго путешествовал по Средней Азии, Закавказью, после войны меня заносило в Иран, Ирак, Афганистан…. Однажды, пребывая в нищих селениях Гуджарата, я встретился с одним суфием. И после этой встречи я осознал, сколь безумна моя идея. И тогда я тихо уехал прочь.

– Отчего же безумна? Неужто вы полагаете, что мир переменится, открой мы ковчег сейчас?

Вячеслав Соломонович долго не отвечал, медленно помешивая ложечкой чай. И, наконец, произнес:

– Боюсь, что вы не поймете меня. Мои страхи кажутся вам нелепыми, еще бы, ведь они целиком и полностью основаны на легендах и преданиях Гуджарата и Хорасана. Я не смогу вам рационально объяснить свою веру, ведь важны не только фразы, но сама обстановка беседы. Тот мудрец многое рассказал о силе, запрятанной под серебряной крышкой ковчега. Просто рассказал, убедительно в той мере, в какой людям свойственно верить в невозможное, прибегнув лишь к помощи своего красноречия. К несчастью, я не смогу вас убедить, даже приведя его слова полностью, ибо вы заранее настроены отвергать мои доводы. В тех краях никогда не видели «Асмаранд», но верят в его силу, ровно как вы, никогда не видев электрона, верите в физику. Так что, – граф отодвинул чашку, – пускай мои сомнения и страхи останутся для вас простой причудой пожилого человека, недоступной пониманию окружающих.

Я вернулся в дом поздно, по пути завернул в ресторан и плотно поужинал, пытаясь под звон посуды и легкую музыку, льющуюся из ниоткуда, привести в порядок сумбур мыслей. Не думаю, что сильно преуспел в этом: к дому я подъезжал по-прежнему плохо соображавший. Граф непременно представал перед внутренним взором, стоило на мгновение закрыть глаза. Он что-то говорил, мерно размешивая ложечкой остывший чай, а когда останавливался, мне виден был хоровод чаинок, медленно оседающих на дно чашки, складывающихся в калейдоскоп причудливых узоров….

В подъезде меня дожидалась депутация ходоков с фактории, возглавляемая кассиром. Он любезно напомнил мне про обещание выплатить премиальные за май, к началу отпусков. Я слушал и не слышал его. Помню, в ответ только махнул рукой, мол, действуйте, как лучше, а затем поднялся к себе. Разочарованная депутация, приговаривая «а барин-то не в духах нынче», удалилась, тихо притворив за собой дверь. Отчего-то припомнилось некрасовское «и пошли они, солнцем палимы»….

Наверное, мне звонили в тот вечер. Не знаю, я заперся и отключил телефон, едва вернувшись. И не выходил их квартиры: сидел и смотрел в окно на чернеющие дерева и вслушивался в неумолчный шум листвы, словно звук далекого прибоя. А взгляд все время натыкался на передвинутый шкаф, прикрывший пятно, так нелепо выглядящий под покосившейся картиной. А следом за взглядом к пятну возвращались и мысли.

Мне было грустно, но я не понимал, отчего.

В середине ночи я проснулся. Несколько мгновений лежал, не понимая причин пробуждения. А затем будто ударило. Сны! Я не видел снов! Никаких. Будто внезапно лишился этого дара.

Несколько раз я порывался встать, но удерживал себя. Сердце неугомонно стучало, лоб покрылся холодным потом, точно я бредил наяву. Затем поднялся. Плохо соображая, что делаю, сдвинул на прежнее место шкаф, выпил воды и снова лег. Рваное пятно кирпичной кладки уставилось на меня немигающим оком. Я смежил веки, но оно не исчезло, все так же вперяясь в меня. Я хотел вернуться и задвинуть шкаф на место, но подняться не смог. Дернулся в постели и почувствовал, будто скован невидимыми нитями – ни рукой, ни ногой пошевелить невозможно было.

И с криком проснулся.

Пятно по-прежнему холодно разглядывало меня. Я повернулся к стене и лежал, беспокойно вслушиваясь в ночь.

И услышал. Едва слышное шебуршание по обоям, почти не различимое человеческим ухом. Поначалу едва заметное, но затем, все более громкое и раздражающе однообразное. Шурх-шурх. Ближе и ближе. Шурх-шурх. Совсем рядом.

Я снова повернулся, открыл глаза. Но пятна на месте не было. Неповрежденные обои подслеповато освещались далекой луной. Половинкой далекой луны. Полумесяцем. Оттого, наверное, и кривились так, и сами кособочились на сторону. Оттого и прогнали пятно.

Я лег на другой бок. И встретился с незваным взглядом. Пятно. Само приползло сюда. По полу, по потолку, приползло и устроилось рядом со мной, у самого изголовья кровати. Напротив лица.

Я отпрянул. И проснулся сызнова.

И увидел пятно на привычном своем месте. Которое медленно, надеясь, что я того не замечу, медленно, по сантиметру, все ближе и ближе….

Я вскочил на ноги. Тело била нервная дрожь, я трясся с головы до ног и чувствовал себя настолько разбитым и бессильным, что едва не упал, снова закрывая шкафом кирпичное пятно.

Закутавшись в халат, спустился в швейцарскую. Игорь Станиславович крепко спал и не сразу понял причину моего появления.

– Снотворное? – переспросил он. – Да, конечно. Сейчас у супруги спрошу.

Он ушел, а я присел в кресло. Ноги уже не чувствовали холода, совершенно заледенев. Долгая возня за дверью начинала действовать на нервы, мне хотелось войти и принять какое-то участие в поисках, только бы поскорее получить требуемое.

На пол упало что-то пластмассовое. «Барин прямо захворал после вчерашнего. Видно, граф его допек», – услышал я шепот Игоря Станиславовича. В другое время я улыбнулся бы, но сейчас сжал кулаки в бессильной и бессмысленной злости.

Наконец, сторож появился. Я торопливо запил таблетку и быстро, не попрощавшись, поднялся к себе. Снова лег. И непроизвольно вздрогнул всем телом: нервы были как натянутая струна, каждый мускул отзывался звоном на всякое движение.

Завтра же переставлю кровать, подумал я, снова вздрагивая. И тут же провалился в липкую пелену снов.

На работу я спустился с двухчасовым опозданием. Голова после мучительной ночи была чугунной, мысли едва шевелились, словно клубок зазимовавших змей. Все валилось из рук. Дел собралось много, но сосредоточиться оказалось выше моих сил. И потому я был зол и срывал свою злость на всех, кто появлялся в кабинете. Как-то бессмысленно поцапался с бухгалтером – Лев Игоревич являл собой столь здоровый и преуспевающий вид служащего, что перепалку я затеял с ним из одного только этого, прекрасно понимая, в какое положение себя ставлю.

Секретарша Надя зашла лишь раз, пропустив мое шипение мимо ушей. И лишь пожала плечами, услышав, что я уезжаю по делам, оставляя все под ее ответственность и до завтра не появлюсь.

Я вернулся домой.

Небольшой кусок алжирских обоев нашелся на чердаке. Немного повозившись, кирпичное пятно я заклеил. Получилось не очень заметно, если не приглядываться.

Вечером я позвонил бухгалтеру, извинился, едва подбирая нужные слова, и попросил подъехать с лозой. Он начал было уверять меня, что еще вчера все перепроверил сам, и причин для беспокойства нет никаких, но, услышав бряцанье металла в голосе, тут же засобирался.

Лев Игоревич долго ходил по всем комнатам, исследуя их вдоль и поперек, я, как тень, следовал за ним, надеясь увидеть хоть малейшее колебание медных прутков, но лоза оставалась равнодушна. Бухгалтер попытался мне объяснить причину скверных снов с точки зрения резко изменившихся полевых условий, упирая на то, что «к хорошему, как и к плохому, тоже привыкнуть надо». Я не стал слушать.

Перед сном снова зашел в швейцарскую.

– Доставай свои тазепамы, – бодро произнес Игорь Станиславович, и, пока супруга ходила за таблетками, доверительно прошептал: – А я в минувшую ночь просто как убитый спал. Лег и сразу заснул, если бы не вы, проспал бы как сурок….

Получив таблетку, я поспешил оставить сторожа наедине с нечаянной радостью. А сам бежал по лестнице, торопясь, словно надеясь. И так же торопливо накрылся одеялом с головой.

Искромсанные сны, которых я не помнил и в которые не верил, оставили меня поутру, их рваные полотнища, успокоившись, перестали хлопать на ветру ночи. Я поднялся с постели – тяжело ни не очень уверенно, только потому, что надо было, – чувствуя себя состарившимся лет на двадцать, и стал собираться.

А, одевшись, поехал к графу.

Он встретил меня улыбкой, будто заранее заготовленными приветствиями и приглашением к столу, если я еще позавтракал. Я не позавтракал, но отказался.