Помоги проекту - поделись книгой:
Злобный дирижёр, сколько ни пытался их угомонить, никак не мог…
– Бунт? – взревел дирижёр. – Вы обязаны мне служить! Вы – мои рабы! И вы ещё пожалеете!
– Мы? Рабы? – запищали, засвистели, затенькали и загудели инструменты.
Инструменты такие чувствительные, они так быстро расстраиваются! И сейчас они были возмущены до глубины музыкальной души. Они сбивали дирижёра- сторожа с ног, а те, кто был посмелее, клевали в голову.
Сторож сжал кулаки, обвёл своих подданных дирижёрской палочкой, как воздушной петлёй. Тех, на кого он указал, ждала расправа. Сначала со стоном загорелся альт. Его корёжило в пламени, но он не сдавался и не вернулся в армию дирижёра. Загорелась крышка старого рояля. Он грохнулся на бок, вывихнув ножку. А скрипка, самая весёлая и бойкая, умолкла от боли. Она плавилась, точно восковая. У чувствительной арфы одна за другой со звоном лопнули струны, и она упала без чувств. Остальные инструменты сбились в кучку и дрожали.
Директор подошёл к роялю, потушил огонь ладонью и погладил по крышке. Григ с тревогой посмотрел на своих учеников. Они словно одеревенели. Он подошёл к каждому и каждого тронул за плечо, а директор называл по имени всех по очереди: Лида, Митя, Федя, но они не откликались. Их глаза застыли и потеряли всякое выражение и блеск. Флейта выскользнула из Фединых пальцев и упала на пол, испустив последний жалобный свист. Виолончель не смогла справиться со смычком, который улетел от неё и уселся на карниз. Пианино захлопнуло крышку и прижало пальцы Лиде, застывшей в изящной позе, словно кукла.
Похоже, что у инструментов этих трёх детей и в самом деле были души, и в какой-то момент их души стал притягивать к себе Черноскрипник.
И тут между дирижёром и его оркестром встал Григорий Иванович. Он так испугался за своих учеников, что перестал бояться за себя.
Он знал каждый инструмент в лицо, как и своих нерадивых учеников. Ведь вся армия Черноскрипника состояла из брошенных учениками инструментов. Учительская память удивительна! Они помнят всех детей по именам, помнят их лица и голоса.
Григ помнил, кто на каком инструменте раньше играл. Вот Гера, вот Надя, вот Гульнара. Учитель вытянул ладонь и позвал беззвучно: «Гера». На ладонь села дудка. Учитель подбросил её вверх, и она запела над альтом. «Кап-кап», – полилась мелодия прямо на альт, будто десятки капель щёлкали по новеньким листьям. Флейта летала кругами, навевая прохладу, заговаривая страшную боль несчастного альта. Альт погас и заблестел, будто и правда попал под дождь.
Ученики очнулись, растёрли онемевшие пальцы, расправили плечи и теперь, раскрыв рты, смотрели на своего учителя. Они-то считали, что он – несостоявшийся музыкант, призванный только к тому, чтобы обучать их гаммам и диктовать нудные диктанты из года в год. А Григ оказался кудесником. Конечно, он сам об этом не догадывался до сегодняшнего вечера.
Детям удалось не просто подчинить себе инструменты и научиться технике игры. Каждому из них удалось найти такую близкую, тёплую, духовную, дружественную связь со своим вторым голосом – со своим инструментом. Пианино, Флейта, Виолончель – все они были чувствительные живые существа, благородные друзья и верные помощники.
Учитель одними губами назвал контрабас по имени и поманил пальцем, и вот уже налетел гудящий ветерок, обдувая расплавленную скрипку. Скрипка ещё плакала, а смычок, утешая, так и льнул, так и ласкался к ней.
Лида перешла к третьей песне.
На этих словах дети, подпевавшие беззвучно Лидиному Пианино, вдруг запели во весь голос. Виолончель прослезилась. Она снова отдала голос Мите и ни о чём не жалела, наоборот, ей стало легче, уже не так болела под струнами душа.
Кучка подданных Сторожа заметно поредела. Потерявшие свой злобный вид, словно стряхнувшие с себя страшный колдовской сон, они все подтянулись к роялю.
Но дирижёр не собирался сдаваться. Он взялся за тех, кто послабее духом. Словно гром, загремели барабаны. Под барабанный бой Сторож достал её – свою чёрную скрипку.
Скрипка против балалайки
Как только он заиграл, Лида широко раскрыла глаза и оцепенела. В том же оцепенении она подошла к стене, где жил своей жизнью театр теней. Лохматые тени, похожие на злых существ, протянули к ней крючковатые руки. Одна из теней, с длинным носом, возвышалась над остальными. Флейта присвистнула. Она узнала того самого ночного гостя – Чародея, что был у сторожа в каморке.
Ни Федя, ни Митя, ни учитель с директором не могли сдвинуться с места. Их ноги были прикованы мрачной музыкой, словно железными цепями. Федя поднёс флейту к губам, и она заплакала, совсем как человек.
Директор школы сделал шаг к сцене, но покачнулся и замер на месте.
– Это конец! – пронеслось в голове у Грига.
Вдруг распахнулась форточка, и в зал, вместе с откуда-то взявшимся солнечным лучом, влетела маленькая жёлтая птица. Она бесстрашно уселась на чёрную скрипку и запела, перебивая сторожа. Лида очнулась, тени раздосадованно отдёрнули от девочки руки. Завершив свою солнечную песню, птица клюнула чёрную скрипку, дёрнула за струну, насмешливо тренькнула и улетела.
– Фьюить, фьюить, – поблагодарила её Флейта.
– Фьюить, – раздалось уже за окном.
Сторож с ненавистью посмотрел птице вслед и взмахнул смычком.
– Григорий Иванович!
Дверь широко распахнулась, и в зал вбежала запыхавшаяся Люба.
– Григорий Иванович, я так торопилась, чтобы попасть на ваш концерт! Вот ваша балалайка.
Сторож-дирижёр почернел лицом, чуть ли не сливаясь со своей скрипкой, и теперь полностью оправдывал свою кличку.
Григ не дал ему опомниться. Он схватил свою балалайку и заиграл «Русскую» из балета «Петрушка». Балалайка смеялась, шутила и танцевала. Под её трезвоны на шторах распускались цветы и с шорохом падали на пол. Деревянные ложки выскочили из кармана Семёна Семёныча и пустились в пляс. Бойкие маракасы слетелись на зажигательный ритм и закружились по залу. В хоровод вступили бубны, бубенцы и колокольчики.
Дирижёр покачнулся, шутовски поклонился и неуклюже закружился на сцене. Балалайка потешалась над ним, увлекая в свой задорный безудержный танец. Раскрасневшийся Григ тоже не стоял на месте. Он носился по залу, а за ним, как заведённые, все инструменты. Больше всех старалась гармонь. Растягивая широченную улыбку, подбоченясь, она выделывала такие фигуры, что позавидовали бы лучшие акробаты! Взбешенный дирижёр схватил колокольчики и грохнул их об стену. Тут поднялся такой ветер, что стулья закувыркались по залу. Дети с трудом удерживались на ногах. В них летело всё, что попадало в этот музыкальный вихрь, – то шторы хлестнут по лицу, то горячие подсвечники пролетят над головой. Музыкальные диски, рядами стоящие в шкафу, повылетали из своих гнёзд и теперь свистели над ухом. Григорий Иванович схватил Федю за руку, а тот крепко держал за руку Лиду. Лида пыталась удержать Митю и порвала ему рукав. Директор, увидев, как всю четвёрку сносит ураган, уцепился за Грига и схватился за сиденья. Краем глаза он увидел, как на стене вырастает до самого потолка длинноносая чёрная тень в цилиндре.
В актовом зале потемнело. Потолок постепенно стал заливаться тьмой, как чёрной тушью, растекаясь от потолка, по стенам, на пол.
– Чародей! Помоги мне! Ты обещал! – отчаянно воскликнул сторож- дирижёр.
Тогда Чародей протянул к нему длинную руку и мигом прекратил шутовское вращение.
Тем временем Семён Семёнович свободной рукой умудрился достать из кармана губную гармошку. Выдул из неё три ноты, и гармошка, как маленькая озорная собачонка, подбежала к стене и заливисто залаяла на тень. Тень стала уменьшаться на глазах, пока не превратилась в крошечного человечка. Укоротившись до плинтуса, тень в цилиндре шустро покатилась по полу до дверей и пропала.
Музыкальная собачка вернулась в карман к директору, который всё ещё продолжал болтаться на жутком ветру, удерживая четверых музыкантов. Вдруг свист, молнии, грохот резко прекратились. Все приземлились и недоумённо уставились на Сторожа, который ни с того ни с сего хлопнулся на пол, выронив скрипку.
За его спиной стояла… баба Маня! Вооружённая своим единственным, но очень грозным оружием – шваброй, – она презрительно оглядела поверженного дирижёра, лежащего у её ног. С негодованием стукнув шваброй в пол, как рыцарь копьём, уткнув другую руку в бок, баба Маня воинственно произнесла:
– Хулиган! Ишь, чего устроил! Беспорядок какой навёл!
Отчитав поверженного Сторожа, баба Маня перенесла свой гнев на остальных:
– А вы чего? Чего уставились? А ну – деревяшки в зубы и быстренько разошлись по домам! Пока я директору не позвонила.
Семён Семёныч поднялся с колен, отряхнулся и виновато посмотрел на бабу Маню.
– И вы здесь? – охнула та. – Солидный человек, и туда же?
Под взглядом ошеломлённых музыкантов, а теперь уже зрителей, баба Маня принялась ловко переворачивать стулья, задёргивать шторы, сметать мусор. Всё это она делала с таким знакомым, уютным ворчанием: «Безобразие! Набросали! Черти музыкальные! Пиликалки, понимаешь».
Первым очнулся Митя.
– Баба Маня – наш супергерой!
– Ура-а! – подхватили остальные во весь голос.
– Качай её! – крикнул Федя.
Дети ринулись к бабе Мане. И даже Григ с Семёном Семёновичем, как мальчишки, радостно вопя, подбежали и давай её качать.
Последний раз баба Маня так верещала лет тридцать назад. Когда её бережно поставили на пол, она пригласила всех в свою каморку на чай, но чтобы с условием – вначале прибраться. Все принялись за уборку. Первым делом убрали в сторонку Сторожа, предварительно его связав.
– После решим, что с ним делать, – махнул рукой директор.
Сторож всё что-то мычал и кивал подбородком на скрипку, но Лида, Митя и Федя кинулись к чёрной скрипке вместе, столкнувшись лбами. Когда они втроём бережно подняли скрипку с пола, Лида ахнула:
– Посмотрите, она же не чёрная!
– Она серебряная! – подтвердили Митя и Федя.
– Передадим её в музей музыкальных инструментов! – решили Семён Семёнович и Григ. – Наверняка он хорошо охраняется!
Зрители, которые безмолвно, как во сне, созерцали музыкальную дуэль, вдруг очнулись, поднялись со своих мест и бурно зааплодировали.
– Такой необычной постановки мы никогда не видели! – говорили они. – Столько эмоций! Такой накал!
– Кто-нибудь помнит, что было в середине? – растерянно спросил чей-то папа.
Оказалось, все запомнили только начало и конец представления. Но главное – все были в восторге и ушли в хорошем настроении.
Потом дети, учитель, директор и Люба пили чай с бабыманиными коврижками и коробкой конфет из запасов Семёна Семёныча.
Инструменты вели себя, как ни в чём не бывало – никак себя не вели. Правда, одна нерасколдованная дудочка повадилась – уцепилась за бабу Маню и всюду следовала за ней. Тёрлась носиком об юбку, словно кошка.
Уж баба Маня её и шваброй гоняла, и ногой на неё топала, но та – ни в какую. Григ перемигнулся с ребятами – видно, это её, бабманин, голос.
Директор объявил, что ребятам сегодняшнее выступление зачтётся как переводной экзамен. Что Григорий Иванович с этого дня – заслуженный учитель, и ему будет вручена награда. Ба- бе Маше Семён Семёныч пообещал премию в размере трёх… ой, нет, пяти окладов.
– Ой, сынок… – растрогалась баба Маня и больше ничего не смогла сказать, только молока добавила ему в чай погуще, чем остальным.
Когда хватились сторожа, оказалось, что его и след простыл.
– Да ну его, – махнул рукой директор, – честно говоря, не знаю даже, что с ним делать. Не в полицию же его тащить! Кто нам поверит!
– Разве только тот полицейский, который арестовал Виолончель, – хихикнул Митя.
– К тому же без своей чудесной скрипки он ничего не сделает! – добавила Лида.
Поздно вечером баба Маня запирала двери, провожая всю компанию. Долго смотрела им вслед ясным бесхитростным взглядом и спрашивала себя:
– И за что они меня так любят?
Последняя глава
У Лиды зазвонил телефон.
– Лидка, привет, – послышался Федькин голос. – Слушай, а ты с этим типом, с Лёвой, больше не встречаешься?
– Ты опять начинаешь!
– Нет, это я на всякий случай спросил. Может, в кино сходим?
– А что за фильм?
– Фильм? Не знаю, я не узнавал ещё. А ты на какой хочешь?
– Да мне без разницы, – засмеялась Лида.
– Да и мне тоже! – обрадовался Федя.
Когда Лида вывалила на кровать весь свой гардероб, чтобы выудить из него что-нибудь потрясающее, в комнату вошла мама.
– Послушай, Лида, – мама тихо села на краешек кровати. – Наш архитектурный проект провалился… и я…
– Что?
– В общем, я уже не смогу так хорошо зарабатывать и…
– И значит, ты чаще будешь дома?
– Ну, наверное, – растерянно кивнула мама.
– Ура, мам! – Лида радостно подпрыгнула, расцеловала маму и побежала примерять наряд.
В это же время Митя собирал чемодан. Он решил переехать к бабушке, пусть родители спокойно решат свои проблемы, разделы, разъезды. Митя не собирался в этом участвовать и смотреть, как дом, в котором он вырос, превращается в зал ожидания.
– Сынок, мы перед тобой виноваты, – шагнула мама из прихожей. – Ну, хочешь, мы ради тебя…
– Не хочу, – спокойно сказал Митя. – Вы взрослые, вы и решайте. Это ваша жизнь. Как решите, так и будет.
Но скоро и Митя, и Федя с Лидой изменили свои планы. Потому что в дороге их застал звонок от Григория Ивановича. Митя рванул к учителю прямо с чемоданом, а Лида с Федей – с только что купленными билетами в кино.
Григорий Иванович открыл дверь и всю лестничную площадку осветил своей жизнерадостной улыбкой.
– А это – Люба, – торжественно представил он, продолжая улыбаться.
– А мы знаем, – ответили хором ребята, входя в дом. – Память у нас ещё не отшибло.
– Ах да, – спохватился Григорий Иванович. – Люба, а это вот – Флейта, Пианино и Виолончель… Ой, то есть Федя, Лида и Митя.
Белокурая Люба вышла в коридор в фартучке. В комнате всё как-то неуловимо переменилось. Вещи перестали быть строгими, прямоугольными и скучными. Казалось, они размякли от Любиной суеты и мягкого смеха, округлились от одного запаха Любиных блинчиков.
Семён Семёныч, потирая руки, уже сидел за столом под милым оранжевым абажуром, невесть откуда взявшимся.
Ребята расселись вокруг стола и переглядывались, не узнавая своего хмурого угловатого Грига. Григорий Иванович постоянно хихикал, спотыкался, что-нибудь ронял и, в какой бы части квартиры ни находилась Люба, тут же оказывался там, как намагниченный. И тогда Григ сиял ещё ярче, чем оранжевый абажур.
Поделиться книгой: