Помоги проекту - поделись книгой:
18 мая 1871 года колонна была повалена на землю при большом стечении народа, а после падения Коммуны восстановлена на прежнем месте.
Революция 1917 года в России сопровождалась демонтажом и разрушением памятников царям и государственным деятелям империи. Были разрушены многочисленные статуи царя-освободителя Александра II, в свое время установленные крестьянскими обществами в знак благодарности; в Киеве монумент Петру Столыпину сначала украсили красным галстуком, потом подвесили на блоках и цепях, очевидно, изображая посмертную казнь, и лишь затем демонтировали[96].
Этот ряд примеров можно продолжать — и он, вполне вероятно, будет расти в разных странах, в которых происходят революционные перемены. Победа над ГКЧП была увенчана демонтажем памятника Феликсу Дзержинскому на Лубянской площади 22 августа 1991 года, а обсуждение возможности его возвращения в 2021 году воспринимается как символ реставрации «старого режима». События Евромайдана ускорили украинский «ленинопад» в 2013–2015 годах.
История V. Ленин в Киеве, или Неустойчивые памятники
Памятник Владимиру Ленину из карельского кварцита (того же материала, из которого сделан Мавзолей Ленина в Москве) был установлен на бульваре Шевченко напротив Бессарабского рынка в декабре 1946 года. Однако эта статуя работы Сергея Меркурова была создана еще до войны и уже в 1939 году служила экспонатом советского павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке: расположенная рядом с такой же статуей Иосифа Сталина, она встречала входящих в павильон. В советской и постсоветской Украине статуи Ленина входили в перечень памятников национального значения, пока в 2009 году их не исключили из реестра наряду с памятниками прочим лицам, причастным к репрессиям и организации массового голода. Многие годы у подножия памятника традиционно проходили мероприятия Коммунистической партии Украины.
Вечером 8 декабря 2013 года во время массовых протестов в центре Киева, получивших название «Евромайдан», памятник Ленину был сброшен с постамента и сильно поврежден. Затем его разбили на куски при помощи кувалд. Это событие стало одним из решающих в повороте Евромайдана к радикализации. Ответственность за снос памятника взяла на себя националистическая партия «Свобода». Опросы общественного мнения в столице Украины показывали, что две трети горожан не одобряли уничтожения памятника[97], но с помощью атаки на монумент активисты захватили инициативу. Эта акция помогла радикалам начать определять повестку дня протеста, буквально захватить в нем лидерство, придать ему символическое целеполагание. В следующие месяцы по центральным и восточным регионам Украины прокатился «ленинопад» (на западе он прошел гораздо раньше), ставший символическим содержанием идейной эволюции государства в условиях кризиса.
Интересно, что «парный» киевскому Ленину памятник Сталину, стоявший в Москве после войны у выставки трофейного вооружения в ЦПКиО и демонтированный в период борьбы с культом личности, сохранился в запасниках и сегодня установлен в московском Парке искусств «Музеон» на Крымской набережной.
Снос памятника как прямое действие
В контексте политической борьбы ценностью обладает само обращение к символам прошлого: любой снос или установка памятника оказывается в фокусе внимания общества и помогает политикам перехватить инициативу и начать диктовать порядок действий. Для мобилизации сторонников политику необходимо организовать и возглавить коллективное выступление, способное привлечь большое количество людей. При этом для начала процесса поддержка большинства не является критически важной. Действие, направленное на символ, способно пробуждать эмоции и при «попадании в нерв» легко создает волну сочувствия и подражания, при этом не переходя грань физического насилия, неприемлемого для большинства людей в современных обществах. Именно поэтому в августе 1991 года митингующие в Москве снесли памятник Дзержинскому, но не стали штурмовать здание КГБ СССР[98].
В периоды массовой протестной активности указание на понятную символически нагруженную и близкую цель создает коллективное действие, в свою очередь формирующее из толпы политическую силу. Важным элементом этого процесса является переопределение символического значения памятника. Так, памятник Ленину, традиционно рассматривавшийся как символ коммунистической идеи и Советского государства, в Украине был переосмыслен как «символ империи, символ тирании, символ оккупации»[99]. Развернувшийся в стране «ленинопад» (начиная с декабря 2013 года было демонтировано более тысячи памятников Ленину) развивался и в рамках декоммунизации, и как борьба с наследием «российской оккупации». Защитники памятников в подобных случаях (в Украине — местные коммунисты) оказываются скомпрометированы как поддерживающие идею, за которую на самом деле не вступались.
Во время таких вспышек активизма символическая мишень наделяется свойствами, которые выходят за рамки замысла ее создателей. Так, памятники солдатам и деятелям Конфедерации могли иметь для значительной части населения положительные коннотации, однако атакующие дискурсивно наделяли памятник исключительно негативным смыслом и сносили его как воплощение этого смысла. Показательно, что одним из главных аргументов сторонников сноса памятников стал тот факт, что особенно много их было установлено в период усиления сегрегации около 1910 года и битв против нее в 1960-е, что, по их мнению, является доказательством расистского характера всей коммеморации Юга. Альтернативное объяснение — например, юбилейные даты, 50-летие и 100-летие событий, — редко упоминалось в ходе этой полной эмоций кампании.
Переосмысление символического значения памятников происходит с разных сторон. Даже те памятники, которые были поставлены в память о погибших южанах, за прошедшие десятилетия использовались белыми расистами и теперь символически связаны не только с намерениями их создателей, но и с последующим переосмыслением их содержания. В 2017 году куратор Смитсоновского музея американского искусства Элеанор Харви осторожно заметила: «Если белые националисты и неонацисты теперь объявляют [эти памятники] частью своего наследия, они присваивают эти образы и эти статуи так, что становится невозможно сделать их снова нейтральными»[100].
В этой многозначности символов россияне могут узнать собственные споры вокруг портретов и памятников Сталину. То, что для многих россиян (вероятно, для большинства) является символом репрессий и жестокости политического режима, для других символизирует нечто иное: могущество страны, быстрое развитие, альтернативу современному государству, которое воспринимается как коррумпированное. Лидер псковского отделения партии «Яблоко» Лев Шлосберг рассказывал о своем разговоре с людьми, назвавшими себя сталинистами, которые сообщили, что поддерживают его деятельность — ведь он «тоже за справедливость». Этот пример показывает, что сталинизм в России не обязательно связан с одобрением репрессий, хотя и воспринимается как таковой. Портрет Сталина в руках пожилого человека (как когда-то на ветровом стекле грузовика) является в этом смысле функциональным эквивалентом флага Конфедерации в руках современного американца.
«Родс должен пасть»
Параллельно с американской историей борьбы с памятниками деятелям Конфедерации подобные события развернулись и в Южной Африке, перекинувшись оттуда в Великобританию. В марте 2015 года студенты Кейптаунского университета потребовали снести памятник Сесилю Родсу, британскому колониальному деятелю, руководителю Капской колонии в конце XIX века, магнату, благотворителю и основателю университета. Ранее против этой статуи, установленной в 1934 году, выступали студенты-буры (потомки голландских переселенцев), видевшие в Родсе символ ненавистного им британского господства, но в 2015 году инициативу проявили студенты-африканцы.
В ходе протестов активисты захватили административное здание университета и добились решения о сносе памятника Родсу. Уже 9 апреля 2015 года его демонтировали. События в Кейптауне подняли по всей стране волну протестов с требованиями «деколонизации образования». Статуи белым колонизаторам и деятелям образования стали центром атак, но основная цель движения «Родс должен пасть» (Rhodes Must Fall) была вскоре переформулирована как ликвидация «белого превосходства» (supremacy) в области образования.
Уже летом 2015 года движение «Родс должен пасть» достигло Великобритании. Часть студентов Оксфордского университета потребовала удалить статую Сесиля Родса с фасада колледжа Ориел и дать оценку связи университета с колониальным прошлым страны. В своем завещании Родс оставил университету стипендии своего имени, по которым ежегодно в Оксфорд приезжают сто студентов из-за рубежа. Среди стипендиатов были, например, будущий президент США Билл Клинтон и его друг и советник по российским делам Строуб Тэлботт, будущие главы государств и правительств Канады, Австралии, Пакистана, Мальты, Ямайки, видные деятели науки и культуры разных стран. В 2015 году движение не добилось успеха, а опрос, проведенный в 2016-м, показал, что 59 % жителей Великобритании не хотят удаления статуи Родса в Оксфорде (причем 44 % заявили, что «надо гордиться британским колониализмом»)[101], но протесты Black Lives Matter в 2020 году вновь привлекли к вопросу общественное внимание. Летом 2020 года колледж создал комиссию для принятия решения об удалении статуи[102].
Родс оставил о себе разную память в Оксфорде, в Кейптауне и в когда-то носившей его имя («Родезия») Зимбабве, но чем значительнее заслуги противоречивой личности, тем больше внимания привлекает активистская волна, связывающая коммеморацию с неприглядными сторонами ее наследия.
Несчастная судьба Христофора Колумба
Неожиданным и болезненным для многих американцев стало переосмысление американским обществом роли Христофора Колумба. Открытие Америки, в соответствии с современными представлениями, несло коренным жителям Нового Света уничтожение, покорение, вытеснение и нищету, и празднование традиционного Дня Колумба, как и монументальная коммеморация первооткрывателя, на глазах становится неприемлемым.
Еще в начале нынешнего века опросы показывали, что подавляющее большинство американцев, включая коренных жителей (индейцев), разделяли традиционный взгляд на Колумба как на первооткрывателя Америки, в то время как активисты индейского движения, а также университетские учебники уже изменили свои оценки и сосредоточились на анализе проблем, которые принесло коренному населению Америки прибытие Колумба[103].
Однако День Колумба в США был не только празднованием духа первооткрывательства, важной части американской системы ценностей, но традиционно еще и центральным праздником итальянской общины. Итало-американцы видели в великом путешественнике, первым достигшем Американского континента, своего предшественника, а праздник использовали как повод для самопрезентации и утверждения своей идентичности (как, например, ирландцы празднуют День святого Патрика). Борьба с чествованием Колумба создала новый конфликт между этническими группами в США[104].
Тем не менее именно статуи Христофора Колумба оказались среди главных объектов новой атаки на памятники, последовавшей за убийством полицейскими при задержании афроамериканца Джорджа Флойда в мае 2020 года. В разных городах США летом 2020 года были демонтированы властями или разрушены протестующими десятки памятников деятелям конфедерации — и 35 статуй Христофора Колумба[105].
Расширение списка мишеней протеста с памятников Конфедерации до Колумба и других деятелей прошлого (пострадали даже несколько памятников Аврааму Линкольну) отражает не только радикализацию активистов, но и появление у них более широкой цели — ревизии американской истории. Специально созданная при мэре округа Колумбия (то есть города Вашингтона) комиссия осенью 2020 года рекомендовала удалить или переименовать памятники 153 знаменитым американцам, чьи имена были связаны с рабовладением, включая Томаса Джефферсона, Бенджамина Франклина и самого Джорджа Вашингтона, либо другим способом обозначить неприемлемость их чествования[106].
И здесь перед американцами встает вопрос: чем будут заменены эти памятники, что придет им на смену? В начале конфликта казалось, что одним из решений станет замена статуй Роберта Э. Ли на памятники Аврааму Линкольну, но в 2020 году статуи Линкольна тоже пострадали — в нескольких городах протестующие возмущались, что в скульптурных композициях его фигура возвышается над изображением освобожденных рабов, а в Портленде, штат Орегон, статую измазали красной краской и повалили, написав на постаменте «Дакота 38» в память о 38 индейцах, повешенных с согласия Линкольна за участие в конфликте с белыми поселенцами в Миннесоте[107].
Было и другое предложение — установить памятники афроамериканцам, боровшимся против рабства (черным аболиционистам, таким как Фредерик Дуглас и Гарриет Табмен, или солдатам армии Севера времен Гражданской войны)[108]. Третьим вариантом была идея заменить памятники Роберту Э. Ли монументами деятелей черного движения 1960-х: «Почему через 50 лет после убийства Мартина Лютера Кинга на Старом Юге нет ни одной его статуи? Почему ни один город или штат не установил его 15-футовую статую на 50-футовом пьедестале в центре города?»[109] Помимо Кинга активисты используют изображения Малкольма Экса, лидера афроамериканской мусульманской общины 1960-х, или основателя партии «Черных пантер» Хьюи Перси Ньютона[110]. Нетрудно понять, что эти предложения рождены разными представлениями об американской истории и о современном американском обществе. В логике протеста замена Ли на Линкольна выглядит как сохранение «истории белых людей», в которой черные американцы остаются жертвами и получают свободу из чужих рук. Установка памятников черным аболиционистам означает признание афроамериканской субъектности, но оставляет за Гражданской войной (главную роль в которой играли все же белые) статус центрального события американской истории. А вот возведение памятников деятелям Движения за гражданские права середины XX века не только переносит осевое событие американской истории на сто лет вперед, но и означает признание того, что история США принадлежит не только белым американцам — афроамериканцы также имеют на нее право.
Другие обсуждаемые варианты — реконтекстуализация памятников (дополнение существующих монументов текстами или дополнительными скульптурными или архитектурными элементами, меняющими их восприятие), ротация памятников на неизменном постаменте[111]. Американская историческая ассоциация рекомендовала относиться к удаляемым памятникам всего лишь как к историческим документам и предлагала создать отдельный парк удаленных скульптур наподобие будапештского парка «Мементо», где собраны монументы социалистической эпохи[112].
Замена исторических символов коснулась и американских денег. Несколько лет в США идет упорная борьба за размещение изображения афроамериканки на банкноте. В том же 2015 году, когда началось движение за удаление символов Конфедерации из публичных пространств, американцы озаботились и отсутствием женщин на своих бумажных деньгах. Опрос, кого бы граждане хотели увидеть на банкнотах в первую очередь, привел к победе той же черной аболиционистки Гарриет Табмен, и тогдашний министр финансов объявил, что вскоре она займет на 10-долларовой купюре место Александра Гамильтона.
Однако случилась незадача: в том же году чрезвычайно популярным стал мюзикл «Гамильтон» (до сих пор бьющий рекорды популярности). Тогда министр финансов объявил, что Гамильтона пока трогать не будут, а Табмен появится на 20-долларовой купюре вместо Эндрю Джексона. Объявили и дату — к 2020 году. Но снова случилась незадача: в 2016 году президентом США избрали Дональда Трампа, которого многие сравнивали с Эндрю Джексоном. Он вернул портрет Джексона в Овальный кабинет, а новый министр финансов заявил, что люди привыкли к изображению на купюрах, а Табмен, безусловно заслуживающая помещения на деньги, может в будущем попасть на какую-нибудь другую банкноту. Это заявление, правда, вызвало нешуточный скандал, и министр вскоре изменил позицию, заявив, что планы размещения Табмен на 20 долларах (с переносом Эндрю Джексона на оборотную сторону купюры) остаются в силе, но «по техническим причинам» не могут быть выполнены ранее 2026 или 2028 года.
Однако смена президента помогла и здесь: уже на пятый день президентства Байдена его пресс-секретарь Джен Псаки объявила, что администрация ускорит замену изображения Джексона на Табмен на 20-долларовой купюре[113].
Смена памятников как замена одного насыщенного символического пространства на другое имеет параллели и в российском опыте.
Новые памятники — кому?
Каждый революционный режим стремится увековечить свои идеалы в памятниках, заменяя пантеон героев прошлого на новый с целью воспитания масс в революционном духе. По свидетельству современников, основатель Советского государства В. И. Ленин ссылался на описание «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы, готовя свой «план монументальной пропаганды». Декрет «О памятниках Республики» от 12 апреля 1918 года предписывал избавиться от монументов, «воздвигнутых в честь царей и их слуг», а летом того же года Совнарком утвердил «Список лиц, коим предложено поставить монументы в г. Москве и других городах Рос. Соц. Фед. Сов. Республики», состоящий из 66 имен. Почти половину списка (31 имя) составили революционеры, начиная со Спартака, Тиберия Гракха и Брута. Также в него попали писатели и поэты, философы и ученые, художники, композиторы и артисты. На установленном в честь 300-летия Дома Романовых в московском Александровском саду обелиске имена царей были заменены на список революционеров. Постепенно памятники революционерам заполонили улицы и площади советских городов. После Великой Отечественной войны, и особенно с середины 1960-х, к этим памятникам добавились военные мемориалы.
Процесс десталинизации, начатый на XX съезде КПСС докладом Хрущева «О культе личности», включал в себя не только вынос тела Сталина из мавзолея, переименование городов и улиц, но и демонтаж многочисленных памятников Сталину, развернувшийся в начале 1960-х. С 1952 года у первого шлюза Волго-Донского канала имени Ленина на южной окраине Сталинграда стоял на 30-метровом постаменте самый высокий в мире памятник Сталину — бронзовая статуя высотой 24 метра работы скульптора Евгения Вучетича. Вскоре после переименования города в Волгоград в 1961 году памятник демонтировали, а постамент сохранился и оставался пустым более 10 лет. Наконец, Министерство культуры приняло решение использовать постамент для памятника Ленину, также заказанного Вучетичу. 27-метровая статуя Ленина из напряженного железобетона появилась на этом месте в 1973 году, и он снова оказался самым большим в мире памятником реальному человеку. Данный случай — один из примеров сложности осуществления мемориального переворота внутри не меняющейся в целом исторической политики: удаление одной из фигур не открывало возможности включения кого-то нового, результатом становилось умножение памятников Ленину — главному сохранившемуся авторитету.
Пространство городов имеет разную символическую ценность: чем ближе к центру, особенно в столице, тем больше внимания его наполнению уделяют политики. В Будапеште в 1996 году установили на площади рядом с парламентом памятник Имре Надю, руководителю венгерского правительства периода восстания 1956 года, казненному после его подавления, а в 2018 году его перенесли на несколько кварталов дальше. Это решение связывают с тем, что у власти в стране находятся правые силы, для которых Надь — неприемлемая фигура: коммунист, хоть и вставший в 1956 году на сторону народа.
Спустя столетие новое российское руководство вернуло Александровскому саду в Москве его монархическое содержание: обелиск вновь стал напоминать о юбилее императорской династии, неподалеку появились памятники патриарху Гермогену (одному из патриотических героев времен Смуты) и Александру I, а совсем рядом — монумент великому князю Владимиру. В результате после реконструкции Александровского сада вокруг Кремля образовалась зона монархических монументов, в свою очередь окруженная артефактами советской эпохи. Ситуация с памятниками, сложившаяся в современной России, служит иллюстрацией отсутствия консенсуса в обществе по поводу оценки прошлого. В стране сохранилось огромное количество памятников Ленину и другим революционерам, однако их уже практически нет в центре Москвы ближе Октябрьской площади. В разных городах страны поставлены памятники деятелям белого движения, например адмиралу Александру Колчаку или генералу Сергею Маркову. Орловские власти осенью 2016 года установили памятник Ивану Грозному, очевидно, вкладывая в коммеморацию кровавого царя содержание, отличное от привычного.
Если в США на протяжении полутора веков поддерживалось территориальное разделение между Севером, где стояли памятники Линкольну, и Югом, сохранявшим памятники Роберту Э. Ли, то в России пространства разных коммеморативных систем перемешаны. В Санкт-Петербурге неподалеку от памятников царям висят мемориальные знаки в честь убивавших царей революционеров. Так, на 11-й линии Васильевского острова табличка напоминает о «подпольной динамитной мастерской партии „Народная Воля“», едва ли не являясь примером преследуемого законом в современной России «оправдания терроризма».
Более четверти века, прошедшие после распада Советского Союза и исчезновения государственной идеологии, не привели мемориальный ландшафт к единству. Его нынешнее состояние является хорошей демонстрацией отсутствия единообразия в подходе к прошлому страны и, соответственно, невозможности употребления событий прошлого в качестве одинаково понятного всем россиянам «языкового кода».
В период между концом советской власти и возвращением монархических памятников Александровский сад был украшен скульптурами работы Зураба Церетели на тему русских сказок. Царевна-лягушка и Аленушка воплощали попытку деидеологизации «монументальной пропаганды». Таким образом власть 1990-х пыталась заменить исторический миф государства сказочным мифом русского прошлого.
Российский союз промышленников и предпринимателей против «Последнего адреса»
Зимой 2020–2021 года в России разгорелся конфликт вокруг проекта «Последний адрес» — общественной инициативы по увековечению памяти жертв политических репрессий в СССР путем размещения на стенах домов, известных как последние адреса репрессированных, небольших (11 × 19 см) латунных табличек с краткой биографической информацией[114]. 2 декабря 2020 года исполнительный вице-президент Российского союза промышленников и предпринимателей Дмитрий Кузьмин опубликовал статью в «Московском комсомольце». В ней он утверждал, что деятельность «Последнего адреса» надо остановить, иначе «наши города станут похожи на кладбища»[115]. В январе 2021 года к атаке на проект подключилась «Комсомольская правда», опубликовав статью под заголовком «„Последний адрес“ отворяет „врата ада“?», лейтмотивом которой стало утверждение, будто таблички устанавливают «не тем»: якобы репрессированные сами могли быть замешаны в терроре, а их реабилитация не означает, что их надо прославлять[116]. От имени проекта РСПП ответили сотрудница «Последнего адреса» Оксана Матиевская и координатор проекта журналист Сергей Пархоменко, объяснив, что смысл установки табличек — в напоминании о том, что жертвами репрессий становились обычные люди[117].
Проект «Последний адрес» существует с 2013 года, и его идея была вдохновлена немецким проектом Гюнтера Демнига «Камни преткновения» (Stolpersteine), начатым в 1994 году. В Германии память о жертвах холокоста восстанавливается путем монтирования небольших латунных табличек в мостовую напротив дома. В обоих случаях инициаторы проектов хотят вернуть в общественное пространство память о жертвах репрессивных режимов. «Большие формы» коммеморации в виде установки памятников, мемориалов или мемориальных досок на стенах домов требуют специальных решений властей и строго регламентированы, поэтому организаторы пошли по пути размещения маленьких информационных табличек, получив общее разрешение на такую деятельность и заручившись поддержкой части жильцов каждого из домов, на стене которых появляется знак.
Особенностью «Последнего адреса» стало то, что он восстанавливает память не о каких-то замечательных людях, входящих в национальный пантеон, а о простых жертвах режима. В «бытовом» употреблении часто смешиваются две функции (и два типа) памятников и памятных знаков. Первая из них — сохранение памяти о человеке. Наиболее понятный пример — кладбищенские памятники-надгробия. Вторая — увековечение памяти, то есть прославление события или человека, внесение его с воспитательными целями в круг «актуальной» памяти. Таблички «Последнего адреса» не являются ни тем ни другим или, вернее, совмещают в себе задачу сохранения памяти и воспитательную цель, напоминая о недопустимости государственного террора.
В этом смысле проект «Последний адрес» неожиданным образом сближается с одной из линий американских протестов против памятников вождям Конфедерации и «отцам-основателям»: в обоих случаях коммеморация безымянных жертв, под какими бы знаменами они ни сражались, противопоставляется официальной мемориализации «великих людей». Таким образом, происходит переформатирование отношения к прошлому в разных странах, но этот процесс только набирает силу.
Завоевание пространства
Инициаторы «Последнего адреса» в своей борьбе за восстановление имен жертв и создание моральной нетерпимости к репрессиям соперничают за присутствие в общественном пространстве с другими «мнемоническими акторами». Размещение памятников, табличек и других знаков является одним из способов «разметки» пространства в соответствии с той или иной исторической и политической системой координат. В 2001 году митрополит Волгоградский и Камышинский Герман высказывался о необходимости строить церкви и устанавливать поклонные кресты именно в контексте контроля над пространством: «Чтобы русские не уходили с приграничной территории… нужно церкви строить… Полагаю, что восстановление собора Александра Невского — событие важное для нашего времени, для нашего населения. Ему нужны символы, которые обозначат, кому принадлежит эта земля. Не Казахстану, не чеченцам, а нам, русским»[118].
За пространство городов России активно борется и Российское военно-историческое общество, размещающее таблички и устанавливающее памятники по всей России. В разделе «Монументальная пропаганда» на своем сайте РВИО сообщает, что установило уже более 250 памятников в России и за ее пределами[119].
Не все свои мемориалы Военно-историческому обществу удается отстоять. В июне 2016 года в Петербурге в присутствии тогдашнего главы президентской администрации Сергея Иванова и министра культуры и руководителя РВИО Владимира Мединского была торжественно открыта памятная доска Карлу Маннергейму. Будущий маршал и президент Финляндии до 1917 года служил в Русской армии и закончил Первую мировую войну в звании генерал-лейтенанта. Именно этот период его биографии и хотели отметить инициаторы установки. Мединский сообщил, что эта доска лишь часть большой программы РВИО, «наша попытка преодолеть в канун столетия русской революции трагический раскол в нашем обществе. Именно поэтому мы устанавливаем по всей стране памятники героям Первой мировой войны, которые потом оказались по разные стороны баррикад»[120]. Однако в Петербурге нашлись активисты, считающие, что Маннергейм, командовавший финскими войсками во время Второй мировой войны, несет часть ответственности за трагедию блокады Ленинграда. За три месяца доску обстреляли из пневматического оружия, порубили топором и трижды облили красной краской[121]. В результате в октябре памятную доску Карлу Маннергейму сняли и перенесли на территорию музея Первой мировой войны в Царское Село[122].
Демонтаж мемориальных досок тоже является политическим жестом. 7 мая 2020 года со стены Тверского государственного медицинского университета были сняты мемориальные доски, напоминающие, что в 1935–1953 годах в этом здании размещалось управление НКВД по Калининской области и его внутренняя тюрьма, где совершались массовые бессудные казни. Одна доска, в память о советских гражданах — жертвах государственного террора, была установлена в 1991 году. Вторая — «Памяти поляков из лагеря Осташков» — в 1992-м. Демонтаж знаков был произведен по предписанию прокуратуры, причем предлогом для демонтажа первой доски, «В память о замученных…», стало то, что в решении Тверского горсовета о ее установке значится старый адрес, а нумерация домов с 1991 года изменилась. Ликвидировать памятный знак расстрелянным полякам прокуратура потребовала, поскольку не обнаружила документальных свидетельств, удостоверяющих, что поляков из Осташковского лагеря расстреливали именно по этому адресу[123]. Решение было оспорено в суде, который затянулся.
30 июня 2020 года в Адлере на месте, где в 1837 году российские войска соорудили форт Святого Духа, был установлен Монумент подвигу русских солдат. В тот же день черкесские активисты начали сбор подписей под письмом, в котором назвали памятник «глумлением над исторической памятью народов Северного Кавказа». В федеральных СМИ на протяжении предшествовавшего этому месяца доминировали новости о сносе памятников в США и Европе, и, видимо, поэтому местные власти отреагировали незамедлительно: памятник был демонтирован уже через неделю, а на официальных сайтах появилась информация, что он был установлен самовольно[124]. Черкесские активисты уже давно развивают собственную версию истории Кавказской войны как геноцида черкесских народов, и памятник попал в болевую точку растущего здесь напряжения.
История VI. Сталинград по праздникам, или Историческая разметка пространства и времени
30 января 2013 года городская дума Волгограда приняла решение «Об использовании наименования „Город-герой Сталинград“», в соответствии с которым шесть раз в году в дни воинской славы и памятные даты России, а также в памятные даты Волгоградской области город Волгоград должен дополнительно называться «Городом-героем Сталинградом»[125]. 23 декабря 2013 года в это решение было внесено дополнение, и теперь город получает второе имя девять дней в году[126]. В результате этого решения сквозь современный хронотоп в буквальном смысле просвечивает предыдущий: по праздникам город по решению депутатов должен символически «проваливаться» в прошлое. Это решение было принято на фоне непрекращающихся попыток официально переименовать город в Сталинград, предпринимаемых Коммунистической партией Российской Федерации. Аргументы в пользу такого решения сводятся к всемирной известности Сталинградской битвы, тогда как сами коммунисты не скрывают своей цели вернуть Сталина в историческое пространство современной России.
Решение волгоградских властей подсказало путь к реабилитации Сталина, и вот уже в начале 2020 года руководитель самопровозглашенной Донецкой народной республики на востоке Украины объявил о том, что наименование «город Сталино» будет использоваться наряду с названием «город Донецк» при проведении мероприятий, связанных со Второй мировой войной. Речь идет о Дне победы 9 Мая, дне начала Великой Отечественной войны 22 июня и Дне освобождения Донбасса 8 сентября[127].
Эти истории привлекают внимание сразу к двум инструментам использования прошлого, доступным власти: ими являются топонимия и календарь. Пространство и время человеческого общества отличаются от физического пространства-времени, однородного во всех направлениях. Хронотоп любого социума размечен традицией, обозначен символами и совсем не однороден. Например, пространство храма или кладбища обладает сакральными свойствами, предписывающими должное поведение и налагающими больше ограничений, чем пространство торгового центра. Даты трагических событий («дни памяти») или праздники отличаются от обычных будней своими системами запретов и предписаний. Часть этих запретов и предписаний поддерживается традицией и функционирует как повторяющийся ритуал. В прошлом монополию на «разметку» пространства и времени имела церковь (в свою очередь боровшаяся с языческими ритуалами или интерпретирующая их в соответствии с собственными задачами), однако в новое время политики используют государственную власть, чтобы поставить хронотоп себе на службу. Для этого они реформируют календарь и исчисление времени, вводят светские праздники, меняют названия городов и улиц, а на площадях устанавливают памятники героям.
Нанося прошлое на карту
После победы революции на длительный период в стране закрепился хронотоп победителей: новая топонимия и праздники существуют достаточно длительное время, чтобы общество воспринимало их как часть привычного мира. Спустя поколение многие имена забываются, символы утрачивают понятный смысл и для поддержания актуальности пространственной разметки формируются дополнительные ритуалы, напоминающие населению, что именно означает название улицы или кому установлен памятник.
Некоторые города и улицы меняли названия по несколько раз, тогда как другие и сегодня сохраняют имена, которые уже ничего не означают для жителей. Например, в Волгограде, Ростове-на-Дону и Твери есть улицы 26 Июня, названные так в 1938 году в честь дня выборов в Верховный Совет РСФСР. Опала политических деятелей в советское время приводила к изменениям в топонимии: так, в 1951 году улица Маршала Жукова в Сталинграде сменила название на улицу Правды[128], а в 1957 году Буденновская улица была переименована в Антарктидскую (в честь успехов первой советской антарктической экспедиции). Тем не менее эти перемены происходили внутри единого гомогенного символического пространства, утверждая одни и те же ценности. С распадом СССР началось масштабное разрушение символических систем, которое идет до сих пор.
Часть городов в постсоветское время обрели дореволюционные названия (Санкт-Петербург, Екатеринбург, Самара, Нижний Новгород), в то время как другие сохраняют свои советские имена (Киров так и не стал Вяткой). Особое место занимает Волгоград, который регулярно сотрясают инициативы коммунистов, стремящихся вернуть ему имя Сталинград (но не дореволюционное Царицын). Названия районов во многих городах страны остаются «сталинскими»: Кировский, Ворошиловский, Дзержинский и пр. Множество городов, поселков, районов и улиц носят имя Ленина и его сподвижников. В ряде случаев исторические личности, в честь которых названы улицы, сегодня рассматриваются как виновники гибели множества людей (в годы революции и Гражданской войны, во время репрессий 1930-х и пр.), и вокруг этих названий кристаллизуются очаги противостояния. Часть этих топонимов уже давно утратила привязку к объектам или ценностям, но продолжает существовать автономно: так, в Волгограде до сих пор есть не только улица Павлика Морозова (с 1953 года), но и Карело-Финская (с 1954 года)[129], а авторы исторических примечаний к официальному постановлению администрации Волгограда не смогли установить смысл названия улицы Воссоединения, хотя дата наречения — 1954 год — с очевидностью подсказывает, что речь шла о «воссоединении Украины с Россией», юбилей которого широко праздновался в тот год[130].
Особое место занимают переименования городов, переходивших из рук в руки в ходе масштабных войн и территориальных уступок, причем использование того или иного исторического названия или даже выбор его написания маркирует человека политически: «Тот, кто пишет название столицы Галиции как Lwów, — польский националист, а тот, кто пишет его как Львiв, — украинский фашист, — иронизировал когда-то британский журнал
Закрепление прошлого в календарном цикле
Одной из мишеней революционной власти часто становится календарь. Французская революция XVIII века решительно порвала со старым порядком. Одной из главных мер в этом процессе стала реформа календаря. Традиционный календарь контролировался церковью, был насыщен религиозными праздниками и днями святых, это надо было изменить. В 1793 году был принят декрет, упразднявший отсчет лет от Рождества Христова и вводивший республиканское летосчисление. 22 сентября 1792 года стало первым днем первого года Республики. Были изменены названия и продолжительность месяцев, а вместо недель введены десятидневки, «декады».
Революционные власти обсуждали даже изменение часов и минут: в соответствии с десятичной системой предлагалось разбить сутки на 10 часов, а каждый час — на 100 минут, но эта идея не прижилась, хотя часовщики уже начали изготавливать новые часы[132]. Остальные нововведения просуществовали до эпохи Наполеона, который постепенно вернул старый календарь в быт французов. Впоследствии республиканский календарь был введен на несколько недель в 1871 году, когда его взяли на вооружение деятели Парижской коммуны, но с поражением коммунаров его жизнь закончилась.
Российская революция также привела к реформе календаря. Если в 1918 году советское правительство отказалось от юлианского календаря и перешло на григорианский, то в 1929 году была предпринята попытка отмены семидневной недели и введения вместо нее пятидневного цикла. Вместо единого для всех выходного дня — воскресенья — была создана «непрерывка», в соответствии с которой все рабочие были разделены на пять групп, названных по цветам (желтый, розовый, красный, фиолетовый, зеленый), и каждая группа имела свой собственный выходной день. Реформа не прижилась и была свернута в 1931 году. Однако православные праздники, составлявшие основу годового календарного цикла, подверглись вытеснению и запретам — вместо них новая власть вводила свои политические дни, когда надо было говорить о прошлом. С 1918 года это были 22 января — День памяти событий Кровавого воскресенья (расстрела демонстрации рабочих 9 января 1905 г. по старому стилю), 12 марта — низвержение самодержавия, 18 марта — День Парижской коммуны, 1 мая — День Интернационала и 7 ноября — День пролетарской революции. Часть этих праздников перестали отмечаться уже в первое десятилетие революционной эры, но другие дожили до конца СССР. К ним добавились День Красной Армии 23 февраля и День международной солидарности женщин-работниц 8 Марта, которые, претерпев немалые изменения в ритуалах празднования, дошли до нас в качестве гендерно окрашенных «мужского» и «женского» дней.
Эпоху Советского Союза можно делить на более дробные отрезки; например, время «мировой революции», от которой нам остались улица Марата и День Парижской коммуны, период «возвращения национального» с празднованием годовщин побед русского оружия, а также период десталинизации, стерший с карты страны одно имя, но сохранивший большинство остальных наименований советской эпохи. Эта эпоха стала последним периодом длительного существования единой разметки пространства и времени в нашей стране. После распада Советского Союза и особенно с 2000-х годов политики снова начали реформировать календарь и суточное измерение времени. Часть праздников были отменены, часть оказались отодвинутыми на второй план, но появился целый ряд новых дат и празднований.
Праздники в большой степени зависят от ритуалов их проведения: праздничный день должен отличаться от будней не тем, что он выходной, а каким-либо действием: демонстрацией, карнавалом, специальной праздничной символикой или особой пищей. Попытка установления новых светских праздников, таких как День России 12 июня, не оказалась успешной. В частности, не выработались общие для большинства ритуалы, отличающие этот праздник от других дней. Единственный ритуал, приходящий на ум при обсуждении еще одного праздника, 4 ноября, — «Русский марш», проводимый националистами. Вместо народного единства и согласия в этот день отмечается очевидное разделение общества. В то же время произошла экспансия религиозных праздников, часть которых стали официально выходными днями (как православное Рождество или в регионах с традиционно мусульманским населением Курбан-байрам и Ураза-байрам). В молодежную среду проникли праздники и даты западного происхождения — День святого Валентина, День святого Патрика, Хэллоуин, — с которыми ведет борьбу православная общественность (например, противопоставляя День святых Петра и Февронии Дню святого Валентина). Изменились (и продолжают меняться) сроки и длительность праздничных выходных дней. Эта изменчивость говорит о том, что историческая разметка годового цикла еще не устоялась, а это, в свою очередь, свидетельствует о том, что общество пока не обрело новую идентичность.
Чиновники продолжают приводить календарь в соответствие доминирующему нарративу прошлого, сфокусированному теперь на Великой Отечественной войне: День Победы фактически превратился в главный праздник, в дополнение к которому законодательно были закреплены «памятные даты» (как общероссийские, так и региональные), в большинстве своем также привязанные к событиям войны. Более того, принятый в 2014 году закон, объявивший «реабилитацию нацизма» уголовным преступлением, отдельной статьей защищает этот государственный календарь: «Распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы и памятных датах России, связанных с защитой Отечества» в России уголовно наказуемо[133].
Тихий семнадцатый год
Революции в каждой стране — осевое событие отечественной истории, вокруг отношения к ним выстраиваются литература и политика, к ним обращаются потомки за образами прошлого и будущего. Мы говорили о том, как в США попытка пересмотра взгляда на американскую революцию — войну за независимость — привела к возникновению «Проекта 1619» и «Комиссии 1789», воплотивших основной политический раскол в отношении к прошлому. Во Франции вековые споры о революции привели к мнению, разделяемому большинством: революция была благом, а революционный террор — злом. Понятие революции во Франции отделено от кровавых событий, последовавших за провозглашением республики, и нагружено исключительно положительными смыслами. Эмманюэль Макрон во время борьбы за президентское кресло опубликовал книгу под названием «Революция», изложив в ней свои взгляды на будущее Франции, и этот заголовок не вызывал протеста[134]. Французы гордятся своей революцией.
Не так дело обстоит в России. Невозможность сказать что-то однозначное о революции 1917 года приводит к тому, что государство и политики удивительным образом по большей части хранили молчание по поводу столетия этого события. В их картине мира история должна трактоваться единственно возможным образом — только в этом случае к ней можно обращаться для описания современности. Если же какое-то событие использовать подобным образом не получается, к нему вообще лучше не обращаться.
Столетие Октября в 2017 году страна, когда-то ведшая от него отсчет своего существования, встретила оглушительным молчанием. Историки, конечно, провели десятки научных конференций и семинаров, опубликовали несколько хороших монографий. Но это было внутрицеховое обсуждение. Для обычного гражданина России столетие революции прошло незамеченным. Ближайшая к тому историческому периоду тема, вокруг которой шумели споры, — фильм Алексея Учителя «Матильда» и борьба против него Натальи Поклонской — вообще не имела отношения к революционной тематике.
Для сравнения можно вспомнить, что Франция к столетию своей Великой революции устроила всемирную выставку, напоминанием о которой стала Эйфелева башня. Американская статуя Свободы была (пусть и с опозданием на 10 лет) подарком к столетию Войны за независимость. Казалось бы, на монументальное искусство в России ресурсов не жалеют. Но не было ни выставки, ни возведения монумента, ни даже отечественного блокбастера на экранах.
А самое главное — в обществе не началось никакой дискуссии о значении 1917 года, о его наследии, о влиянии революции на весь мир и на сегодняшнюю Россию. Это не значит, что мы знаем ответы на эти вопросы, скорее наоборот. Но пока эти вопросы задают только историки в тиши научных аудиторий. Необычная ностальгия по монархии и противникам большевиков, вспыхнувшая в конце 1990-х — начале 2000-х, когда перезахоранивали останки царской семьи и привозили в Россию прах усопших на Западе белых генералов, реабилитировала побежденную сторону Гражданской войны, но не способствовала распространению альтернативной версии истории. Профессор Андрей Зубов едва ли не в одиночку отстаивает антисоветский нарратив, вызывая лишь новые волны критики.
У этой ситуации несколько причин. Во-первых, для нынешнего российского государства любая революция — очевидное зло. Опасения, вызванные цветными революциями и «арабской весной», давно уже сформировали отчетливо контрреволюционную идеологию, проявляющуюся во внешней политике и внутриполитической риторике власти. Вместе с тем прямо осудить большевиков и заклеймить революцию тоже не получается: из 1917 года родом и Советский Союз (пусть он и оформился лишь спустя пять лет), распад которого в 1991-м президент Владимир Путин назвал «величайшей геополитической катастрофой», и множество институтов и практик, без которых трудно представить сегодняшнее государство. На встрече Валдайского клуба в октябре 2017 года президент осторожно обмолвился о «неоднозначности» результатов революции, о том, как «тесно переплетены негативные и, надо признать, позитивные последствия тех событий»[135]. А раз нет возможности ни отпраздновать столетие Октября, ни заклеймить семнадцатый год, молчание представляется лучшим выходом. Революцию страшно вспоминать, но невозможно забыть.
Во-вторых, события середины прошлого века — репрессии сталинского периода и Великая Отечественная война — для ныне живущего поколения все еще являются «последней катастрофой» (термин французского историка Анри Руссо), заглушившей травмы предшествующей трагедии. Пока нет признаков того, что распад СССР сыграет для большинства населения постсоветских государств сравнимую роль. Именно вокруг войны и репрессий кипит неостывающая память, прорываясь то в ужасе Сандармоха, то в шествии «Бессмертного полка». Но связь этих событий с революцией, очевидная для современников, сегодня не ощущается.
Наконец, в-третьих, нельзя забывать, что в обществе есть по меньшей мере две силы, имеющие свое твердое мнение о революции. Коммунисты продолжают считать октябрь 1917 года зарей справедливого мира, а Русская православная церковь — безбожным бунтом. Любопытно, что две главные консервативные общественные группы диаметрально разошлись в этой оценке, но никакого публичного диалога между ними тоже не наблюдается. Российское общество устроено так, что попытки диалога обращены не друг к другу, а к власти, а власть в этих условиях, очевидно, не хочет принимать чью-либо сторону.
Не только консерваторы, но и оппозиционные публицисты, еще недавно нет-нет да и проводившие параллели между ситуацией в России нынешней и столетней давности, отмечая коррупцию, провалы государственного управления, внешнеполитические авантюры и растущее недовольство масс, в 2017 году утратили интерес к такой интеллектуальной игре.
Как же объяснить такое невнимание политиков к юбилею столь важного для российской истории события? Ведь эта революция в самом деле стала началом нового мира. Последняя из великих революций Нового времени, она и завершила Новое время, исчерпав спектр утопий, рожденных разумом в начале той эпохи. Предложив альтернативу демократическому и республиканскому идеалу, который олицетворяли Соединенные Штаты, революция заложила основы биполярного мира. Он воплотился в противостоянии держав в годы холодной войны и, как мы видим, пережил даже распад Советского Союза, возродившись в риторике «российской угрозы» в современных США. Ирония истории или важный для ее понимания парадокс: через 100 лет после того, как Россия представила миру свою модель светлого будущего, страна позиционирует себя как полюс традиционализма, идеализирующий прошлое.
Поделиться книгой: