Помоги проекту - поделись книгой:
В предыдущей главе мы видели, как европейская аристократическая и буржуазная элита желала и планировала войну, чтобы избежать революции и бороться с демократией, то есть, для того, чтобы сохранить свою политическую власть и социальный статус. В то же время в контексте беспощадной конкуренции между империалистическими державами она видела войну как средство продвижения своих экономических интересов и возможность существенно увеличить свое богатство.
Рост производительности, характерный для капитализма после совершения промышленной революции, также требовал больше свободы действий, больше пространства. Национальные экономические системы нуждались в рынках сбыта, источниках сырья и дешевой рабочей силе. Вот почему индустриальные державы стремились к прямому или косвенному контролю над областями, где это можно было заполучить. Они приобретали колонии и протектораты или лишали владения отдельными областями слабые страны, такие как Китай, которые таким образом были низведены до положения полуколоний. В метрополии выгоды от империалистической экспансии получала особенно верхушка буржуазных предпринимателей и банкиров, но и землевладельческое дворянство извлекало выгоду из расширения территории. И, как мы уже видели, с империалистического стола также сыпались крошки, которые попадали к части рабочего класса, рабочей аристократии. Поэтому они отрекались от революционного социализма в пользу социализма реформистского и от интернационализма в пользу национализма и даже расизма.
Это всемирное соперничество в борьбе за колонии порождало все больше и больше напряженности и конфликтов между конкурирующими державами, стремящимися заполучить контроль над как можно большим числом экономически интересных территорий. Таким образом, «развитие капитализма необратимо толкало весь мир к соперничеству между государствами… конфликтам и войне», — пишет британский историк Эрик Хобсбаум. Нельзя сказать, что традиционные факторы в конце девятнадцатого века больше не играли никакой роли в развитии отношений между великими державами. Но империалистическая конкуренция быстро становилась все более важной и стала главным фактором на рубеже веков, который определил, какие страны будут воевать против каких стран в 1914 году.
Например, Великобритания и Франция, враждебно настроенные по отношению друг к другу со времен средневековья, крайне жестко боролись за владения и влияние в Африке и Азии. Было ясно, что именно империалистическая конкуренция привела их на грань войны в 1898 году в районе реки Нил в Восточной Африке. И то, что англичане постоянно конфликтовали с Россией, союзником против Наполеона, но противником в Крымской войне 1850-х годов, также имело причины империалистического характера, а именно, контроль над огромной «ничейной землей» между Британской Индией и российскими активами в Средней Азии[15].
С другой стороны, у Германии почти не было проблем с Лондоном. Уже со времен Прусского королевства Германская империя, которая была объединена в 1871 году, не просто была традиционно дружественной страной, союзником против Наполеона и, более того, колыбелью английской королевской семьи, но она и долгое время имела весьма ограниченные колониальные амбиции.
Несмотря на все эти трения и кризисы, европейские империалистические державы смогли успешно разделить между собой огромные территории по всему миру без значительных военных столкновений друг с другом. Во второй половине 19-го века Великобритания, крупнейшая империалистическая держава, заполучила около 12 миллионов кв. км территориальных приобретений, Франция — 9 миллионов кв. км, а Германия «всего лишь» 2,5 миллиона кв. км. Таким образом, на рубеже веков казалось, что мир уже поделен. По мнению таких историков как канадка Маргарет Макмиллан, у империалистических держав больше не было причин сражаться, и из этого они делают вывод, что империализм не мог быть причиной Великой войны. Но в частности, французский историк Анни Лакруа-Риз, в своей недавней работе очень убедительно пишет о том, что оставалась еще «голодная» империалистическая держава, считавшая себя обделенной со стороны «насытившихся» империалистических стран вроде Британии, которая так и не приняла статус-кво, но агрессивно выступала за перераспределение существующих колониальных владений.
Этой сверхдержавой была Германия, у которой в конечном итоге тоже пробудились империалистические аппетиты, и которая после восшествия Вильгельма II на престол в 1888 году потребовала своего «места под солнцем», как выразился новый император. То, что перераспределение империалистических владений, вероятно, произойдет не мирным путем, а через войну, продемонстрировали испанские колонии Филиппины, Куба и Пуэрто-Рико, которые в ходе испано-американской войны 1898 г. стали составной частью «неформальной империи» Соединенных Штатов.
Кроме того, значительная часть мира еще оставалась доступной для частичного или полного прямого закрепления в виде колоний, косвенной зависимости в виде протектората или экономического проникновения и косвенного доминирования в американском духе. Сам Макмиллан признает, что «серьезная борьба за Китай», в том же духе, в каком прошла борьба за Африку, оставалась одной из возможностей, тем более что США и Япония также проявили большой интерес к Китаю.
Другие страны, которые до сих пор оставались независимыми — например, Персидская и Османская империи — также продолжали быть приманкой для империалистических волков. В 1911 году это едва не привело к войне, когда Франция, к огромному неудовольствию Германии, заграбастала Марокко в качестве протектората. Этот случай показывает, что даже так называемые «насытившиеся» империалистические державы на самом деле не были насытившимися — как и сверхбогатые люди, которые никогда не считают, что им хватит их богатства, — но продолжали искать способы расширить свои колониальные владения еще больше, даже если это создавало угрозу войны.
Германия поздно включилась в борьбу за колонии в Африке и в других местах. В конце концов, на ее долю все же досталось несколько колоний, например, Танганьика, или «Немецкая Восточная Африка» и «Немецкая Юго-Западная Африка», ныне Намибия. Но это были всего лишь вершки, а не корешки, по сравнению, например, с Конго, огромной территорией с обилием каучука и меди, которая попала в жадные лапы маленькой, суетливой Бельгии. Таким образом, в отношении доступа к сырью и экспортным возможностям для готовой продукции и инвестиционного капитала крупная немецкая промышленность и банки намного уступали британским и французским конкурентам. Важнейшие сырьевые материалы, такие как медь, Германия должна была импортировать и, таким образом, они дорого ей обходились, в результате чего готовая продукция немецкой промышленности была более дорогой, поэтому менее конкурентоспособной на международном рынке. Это противоречие между чрезвычайно быстро растущей производительностью и относительно ограниченными возможностями для реализации ее продукции требовало решения.
По мнению многих — хотя, конечно, не всех — немецких промышленников, банкиров и других представителей элиты, было только одно решение, а именно: война. Она должна была предоставить Германской империи то, на что она имела право, и — выражаясь языком социал-дарвинизма — то, что ей было необходимо, чтобы выжить: заморские колонии, но также, возможно, прежде всего, территории внутри самой Европы. Германская империя в годы до 1914 года вела экспансионистскую и агрессивную политику для достижения этой цели и для превращения Германии в мировую державу. Эта политика, во главе которой стоял император Вильгельм II, вошла в историю как «Weltpolitik» — эвфемизм для обозначения империалистической политики. Имануэль Гейс, немецкий ученый и авторитет в области истории Германии до и во время Первой мировой войны, подчеркивает, что эта Weltpolitik является одним из факторов, которые «делали ту войну неизбежной».
Берлин надеялся отобрать колонии у таких небольших государств как Бельгия и Португалия[16]. Но Германия также видела возможности для себя в бесконечных просторах европейского Востока и Юго-Востока. Украина, например, с ее плодородными сельскохозяйственными угодьями походила на идеальную глубинку для высокоразвитого в промышленном отношении германского центра. При помощи хлеба и мяса с Украины немецких рабочих можно было бы дешево кормить, что позволило бы держать их зарплату на низком уровне. Германия присматривалась и к Балканам в качестве источника дешевой сельскохозяйственной продукции, рынка сбыта промышленной продукции и своего рода моста к дружественной Османской империи и к богатым нефтью районам на Ближнем Востоке. Из этого возникла идея великолепного проекта —
Берлин мечтал, что восток Европы в будущем станет для Германии тем же, чем была Индия для Великобритании и Дикий Запад — для Соединенных Штатов, а именно, богатой добычей. Сырье, сельскохозяйственная продукция и многочисленные, хотя и отсталые, но сильные физически жители в качестве дешевой рабочей силы — все это безоговорочно оказалось бы в германских руках. Кроме того, Германия могла бы отправлять туда в качестве колонистов собственные потенциально опасные «демографические излишки» — хорошее решение для социальных проблем. Печально известные фантазии Lebensraum («жизненного пространства») Гитлера, которые он описал в «Майн Кампф» в 1920-е годы, и которые он попытался воплотить в жизнь во время Второй мировой войны, возникли именно в духе того времени. В этом отношении Гитлер был вовсе не аномалией, а типичным продуктом своего времени, продуктом германского империализма.
Более промышленно развитая и густонаселенная Западная Европа прежде всего манила Германию как рынок сбыта ее промышленной продукции, хотя там можно было найти и интересное сырье. Влиятельные владельцы немецкой сталелитейной промышленности не скрывали своих аппетитов в отношении французской территории вокруг Бри и Лонгви, где в изобилии были запасы высококачественной железной руды. Без этой железной руды немецкая промышленность, по словам некоторых ее тогдашних представителей, в перспективе была обречена. Они также полагали, что немецкое
Было ясно, что немецкие амбиции, направленные на восток, не смогут быть удовлетворены без вступления в серьезный конфликт и, возможно, даже в войну с Россией. А немецкие амбиции на Балканах создавали угрозу возникновения проблем с Сербией. Эта страна поссорилась с союзником Германии, Австро-Венгрией. Сербию открыто поддерживала Россия, которая к тому же была глубоко обеспокоена немецким проникновением на Балканы в направлении Константинополя. Санкт-Петербург раздумывал над тем, чтобы в случае необходимости пойти на войну и не дать Германии заполучить прямой или косвенный контроль над морскими проливами Босфором и Дарданеллами.
Германские амбиции в Западной Европе в целом и в Бельгии в частности сталкивались с интересами англичан. Со времен Наполеона Лондон не хотел допускать ни одну другую великую державу к порту Антверпена и фламандскому побережью. И уж точно не Германию, которая и так давно уже была мощной военной силой на суше, а теперь, с ростом ее военного флота, также представляла собой серьезную угрозу на море. Если бы Германия заполучила Антверпен, то в ее руках оказалась бы не только «пушка, направленная на Англию», как называл этот город на реке Схелде Наполеон, но также и один из самых крупных в мире портов. Это сделало бы немецкую международную торговлю гораздо менее зависимой от британских портов, торговых путей и коммерческого флота, важного источника доходов британцев. Проект железной дороги от Берлина до Багдада, если бы он реализовался, также стал бы в этом отношении занозой в боку у англичан, ибо такая сухопутная связь представляла собой угрозу для прибыльного судоходства через Суэцкий канал.
Истинные или предполагаемые интересы и потребности Германии как промышленной и империалистической сверхдержавы, таким образом, толкали эту страну, с ее агрессивной внешней политикой, все быстрее и быстрее в направлении войны. О возможности войны политическая, военная, экономическая и интеллектуальная элита той военной сверхдержавы, в какую превратилась тогда Германия, практически совершенно не беспокоились. Напротив, многие промышленники, банкиры, генералы, политики и другие представители немецкого истеблишмента хотели начать войну как можно скорее. Они были даже сторонниками провоцирования войны, чтобы начать превентивные военные действия. Конечно, среди немецкой элиты были и менее воинственно настроенные люди, но среди них царило чувство, что война неизбежна. Это чувство рьяно возбуждалось верхами. Например, с помощью книги Das Volk im Waffen («Вооруженный народ»), бестселлера генерала Кольмара фон дер Гольца, который 1914 году приведет ко всякого вида зверствам против бельгийских мирных жителей. Этот опус гласил, что «решительная борьба за выживание и величие Германии тоже… рано или поздно должна будет осуществиться, со всякого рода неизбежным насилием».
То, что жестокая конкуренция между великими империалистическими державами вела к войне, можно увидеть и если мы хорошенько посмотрим на Великобританию. Эта страна вступила в 20-й век как мировая сверхдержава, обладающая невиданной коллекцией колониальных владений. Но это могущество и богатство империи явно зависело от того, что Королевский флот царил на семи морях. А на рубеже веков он столкнулся с серьезной проблемой — начался переход с угля на нефть, гораздо более эффективное топливо для морских судов. В Альбионе угля было более чем достаточно, но не нефти. Не было ее — во всяком случае, в достаточном количестве — и в его колониях. Это означало, что британцы приступили к поискам обильных и надежных источников «черного золота». Пока же мазут приходилось импортировать из США, которые тогда были его крупнейшим производителем. Но это не могло продолжаться в долгосрочной перспективе, потому что эта бывшая британская колония, с которой Лондон часто ссорился, например, из-за американо-канадской границы и из-за влияния в Южной Америке, становилась все более и более амбициозным империалистическим соперником.
Британцам удалось немного утолить свою нефтяную жажду в Персии, в проекте, ради которого была создана англо-персидская нефтяная компания, позже ставшая известной как British Petroleum (BP). Окончательное решение проблемы, казалось бы, появилось, когда источники нефти были обнаружены в окрестностях города Мосул, расположенного в Месопотамии, области, которая позже стала известна как Ирак, но тогда она еще была частью Османской империи. Лондон решил, что эта, до тех пор не считавшаяся важной, часть Ближнего Востока должна будет перейти под британский контроль. Это была реалистичная цель, потому что Османская империя в ту пору была великой, но слабой страной, у которой англичане уже раньше урезали территории в свою пользу, например, Египет и Кипр. Но в 1908 г. османы заключили союз с Германией, так что планируемое завоевание Месопотамии почти наверняка означало бы также войну с Германской империей. Однако потребность в нефти была настолько велика, что строились планы военных действий, планы, которые требовалось осуществить как можно скорее. Немцы и османы начали строительство железной дороги из Берлина в Багдад. Это означало, что месопотамскую нефть скоро можно будет отправлять по этому пути на благо могучего германского военного флота, который являлся самым опасным соперником Королевского флота Британии! Ожидалось, что эта железная дорога будет введена в строй в… 1914 году.
Именно в этом контексте подошла к концу старая дружба Лондона с Германией, случилось так, что Великобритания присоединилась к своим старым заклятым врагам Франции и России в так называемой «троице» Антанты, а руководство британской армии разработало детальные планы войны против Германии в сотрудничестве с Францией. Предполагалось, что французские и русские огромные армии нападут на немцев, в то время как британцы из Индии вторгнутся в Месопотамию, чтобы отделать там османцев и отобрать у них нефтяные месторождения. Взамен Королевский флот не позволил бы германскому флоту использовать Ла-Манш для того, чтобы атаковать Францию, а французская армия получила бы поддержку (в основном символическую) со стороны относительно небольшого британского экспедиционного корпуса. Этот достойный Макиавелли проект разрабатывался в обстановке строжайшей секретности. Ни парламент, ни британская общественность не были о нем проинформированы.
В течение нескольких месяцев, предшествовавших началу войны, еще сохранялась возможность компромисса с Германией. Эта идея даже пользовалась поддержкой определенных фракций внутри британской политической, промышленной и финансовой элиты. Компромисс означал, что Германии была бы выделена хоть часть месопотамской нефти. Но Альбион добивался не части, а полной монополии. Во всяком случае, начиная с 1911 года уже были готовы планы по ведению все более вероятной войны с Османской империей, которая началась бы с занятия стратегически важного города Басра, и оттуда уже планировалось завоевать Месопотамию.
Когда в 1914 году разразилась Великая война, англичане были готовы к тому, чтобы вторгнуться на Ближний Восток из Египта и Индии и, либо вдоль Тигра, либо через Иерусалим и Дамаск, продвигаться к Багдаду. Печально известный Лоуренс Аравийский не с неба свалился. Он был одним из бесчисленных британцев, которые в предшествовавшие 1914-му годы были тщательно отобраны и обучены, чтобы в нужное время защищать британские интересы на богатом нефтью Ближнем Востоке.
Завоевание нефтяных месторождений Месопотамии было подлинной причиной вступления англичан в войну в 1914 году. Когда началась война, и Германия и Австро-Венгрия начали военные действия против Сербии и франко-русского дуэта, казалось бы, не было никаких причин для вовлечения Британии в этот конфликт. Правительство в Лондоне столкнулось с болезненной дилеммой: оно должно было выполнять обещания, данные Франции, но в этом случае стало бы явным то, что такие тайные планы были составлены заранее. Однако немецкое нарушение нейтралитета Бельгии обеспечило лондонское правительство идеальным предлогом для начала войны. В действительности же судьба маленькой Бельгии не волновала британских лидеров, по крайней мере до тех пор, пока немцы не попытались бы взять в свои руки Антверпен. В ходе войны Британия и сама не гнушалась тем, что нарушала нейтралитет других стран, к примеру, Китая, Греции и Персии.
Как и все планы, которые строились для подготовки Великой войны, сценарий, разработанный в Лондоне, тоже провалился. Французам и русским не удалось подавить немцев, наоборот. Чтобы помочь Франции избежать поражения, британцам пришлось посылать гораздо больше войск на материк, и там, в течение многих лет войска эти несли гораздо больше потерь, чем предполагалось. А на Ближнем Востоке османская армия — при содействии немецких офицеров — оказалась гораздо более трудным противником, чем ожидалось. Но, несмотря на такие «неудобства», в том числе на британские потери в количестве около трех четвертей миллиона человек, в основном рабочих, все завершилось «хэппи-эндом»: в 1918 году над нефтяными месторождениями в Месопотамии и других странах Ближнего Востока взвился британский флаг.
Совершенно очевидно, что в ходе Первой мировой войны британские власти вовсе не интересовала независимость маленькой Бельгии или уважение к нормам международного права. Ими руководили экономические интересы британского империализма, то есть, на практике, интересы богатых и сильных мира сего, британцев, чьи компании и банки охотились за таким сырьем как нефть. Также совершенно очевидно, что эта война для тех, кто находится у власти в Лондоне, вовсе не была никакой войной за демократию. Завоевав Ближний Восток, британцы вовсе не собирались продвигать там демократию. Они правили оккупированной Палестиной примерно так же, как немцы оккупированной Бельгией. И в Аравии Лондон принимал во внимание только свои собственные интересы и интересы горстки семей, которые действовали как полезные партнеры. Обширные арабские земли были разделены и розданы подобным партнерам, которые основали такие государства, как Саудовская Аравия, государства, которыми им было позволено управлять как личной собственностью. И когда многочисленные месопотамцы мужественно сопротивлялись своим новым британским хозяевам, Черчилль сбросил на их головы массу бомб, включая бомбы с ядовитым газом.
В преддверии начала Великой войны, таким образом, во всех империалистических странах были промышленники, банкиры и аристократы, которые выступали за «военный экономический экспансионизм». Однако многие капиталисты видели и отрицательные последствия войны и вовсе не были ее «поджигателями», как заметил британский прогрессивный историк Эрик Хобсбаум. Это замечание, однако, тут же было использовано его коллегой — консервативным историком Найлом Фергюсоном, чтобы заявить, что экономические интересы, якобы, не сыграли никакой роли в развязывании Великой войны. Большинство промышленников и банкиров, включая самых воинственных из них, конечно, понимали, что война принесет также и неприятности. Но, будучи членами элиты, они имели основания полагать, что все эти беды в значительной степени постигнут других, в первую очередь, рядовых солдат, крестьян и рабочих, на долю которых традиционно оставляют убивать и быть убитыми. Это было не в счет, когда речь шла о перспективах захвата колоний, рынков сбыта, сырья и дешевой рабочей силы — того, о чем только и идет речь при империализме.
Гипотеза Фергюсона о том, что капиталисты предпочитали мир войне, кроме того, отражает двоичный, черно-белый образ мышления, а именно: предположение что мир — это альтернатива войне и наоборот. Однако реальность гораздо сложнее. Была и еще одна альтернатива миру — революция. И эта альтернатива была в глазах большинства капиталистов и других буржуазных и аристократических членов элиты гораздо хуже войны. Дворянство и буржуазия были одержимы страхом перед революцией после событий 1848 и 1871 годов, когда революционный потенциал пролетариата исчерпывающе продемонстрировал себя. А тем временем рабочие партии, которые придерживались революционного социализма Карла Маркса, пользовались все большей популярностью и становились все более влиятельными. Годы перед началом войны стали свидетелями революций (в России в 1905 году и Китае в 1911-м) и многочисленных забастовок, демонстраций и беспорядков в Европе, которые казались предвестниками революционной «гибели богов».
В этом контексте элита рассматривала войну как сильное противоядие против революции.
В годы, предшествовавшие 1914 году, многие представители буржуазии и аристократы ощущали, что они являются свидетелями борьбы между войной и революцией, которая может разразиться в любой момент. Кто из них двоих победит? Те, кто боялся революции, поддерживали войну. С революцией вместо мира, в качестве альтернативы войне, даже самые миролюбивые капиталисты выступали за войну. А поскольку они боялись, что революция вспыхнет еще до войны, капиталисты (и буржуазные и аристократические представители элиты в целом) надеялись, что война начнется как можно скорее. Поэтому они с энтузиазмом приветствовали начало войны летом 1914 года в качестве события, освобождавшего их от невыносимого напряжения и революционной опасности.
Капитализм в его империалистической форме был, несомненно, ответственен за многие колониальные войны до 1914 года, а также и за Великую войну, разразившуюся в 1914 году. Уже в то время многие люди хорошо это понимали. «Капитализм несет в себе войну, как туча несет в себе грозу», — говорил французский социалистический лидер Жан Жорес в 1895 году. Жорес был откровенным антикапиталистом, но даже представители буржуазно-дворянской элиты знали слишком хорошо, что войны были связаны с экономическими интересами. Они и не скрывали этого. Например, генерал Дуглас Хейг, главнокомандующий британскими войсками с 1915 года и до конца войны, заявил, что «он не стыдился войн, которые нам пришлось вести, чтобы открыть рынки всего мира для наших торговцев».
Таким образом, именно развитие империалистической формы капитализма «непреодолимо подталкивало мир к конфликтам и войнам», — как писал Эрик Хобсбаум. То, что многочисленные отдельные промышленники и банкиры выбрали мир, а не войну, в конечном счете имеет очень небольшое значение или вообще не имеет никакого значения, и уж точно не позволяет нам сделать вывод, что к мировой войне привел не капитализм[18].
Именно империалистические амбиции ответственны также и за то, что война, разразившаяся в 1914 году, — по существу, европейский конфликт — переросла в войну мировую. Мы не должны забывать, что она шла не только в Европе, но и в Азии и Африке, что великие империалистические державы набросились друг на друга, как стервятники в их колониальных владениях в Африке, на Ближнем Востоке и даже в Китае. В конце концов, победители в Версале жадно разделят между собой не только ничтожные трофеи — немецкие бывшие колонии, но и, в частности, те районы Ближнего Востока, которые ранее находились под властью Османской империи.
Давайте посмотрим на роль Японии в этой Великой войне. С победой над Китаем в 1894–1895 годах — что превратило Корею в японскую колонию — и над Россией в 1905 году Страна восходящего солнца стала империалистической державой и единственным незападным членом эксклюзивного клуба великих империалистов. Так же, как и все остальные империалистические сверхдержавы, Япония теперь тоже стремились к завоеванию новых областей в качестве колоний или протекторатов с тем, чтобы таким образом приобрести для своей промышленности сырье, дешевую рабочую силу и рынки сбыта, для того, чтобы укрепить свои позиции перед лицом конкуренции.
Война, разразившаяся в Европе в 1914 году, стала поворотным пунктом и золотой возможностью для Токио. 23 сентября того же года Япония объявила войну Германии. Единственная причина этого заключалась в том, что Япония положила глаз на немецкие концессии в Китае и на германские островные колонии в северной части Тихого океана. Таким образом, в случае Японии также очевидно, что эта страна пошла на войну для достижения своих империалистических целей.
Великая война была порождением империализма и, в конечном счете, была направлена на получение прибыли для крупных корпораций и банков. Именно под их покровительством и в их интересах начал разворачиваться империализм. В этом отношении война их не подкачала. Она стала катастрофой для миллионов людей, для пролетариата, для народных масс, которым она не принесла ничего, кроме смерти и несчастий. Но для промышленников и банкиров каждой воюющей страны (да и нейтральных стран, таких как США до 1917 года) война стала своего рода рогом изобилия невиданных доселе заказов и прибылей. Война 1914–1918 годов была промышленным конфликтом, в котором решающую роль играли современные виды оружия, такие как минометы, пулеметы, отравляющие газы, огнеметы, танки, самолеты, колючая проволока и подводные лодки. Эти типы боевого оружия производились в массовом масштабе на заводах промышленников и приносили им непомерные прибыли, на которые, к тому же, в большинстве стран налоговое бремя было минимальным. Рентабельность можно было также повысить за счет того, что во всех воюющих странах заработная плата (но не цены!) снизилась, рабочий день стал более длинным, забастовки были запрещены, потому что преимущественно реформистские профсоюзы к началу войны самоустранились. Самым известным производителем оружия был Крупп, немецкий производитель пушек, в том числе печально известной «Толстой Берты». Во Франции торговцы смертью занимались «золотым бизнесом», например, компания мсье Шнайдера, также известного как французский Крупп, испытала
Государственные заказы на военную технику означали огромные прибыли, это относится не только к промышленникам, но и к банкирам, к которым воюющие государства начали обращаться за невиданными суммами займов, необходимых им для того, чтобы совершать подобные покупки. В Соединенных Штатах компания Дж. Пи Моргана, также известная как «Дом Моргана», стала самым большим выгодополучателем. Морган не только брал высокие проценты по кредитам с англичан и их союзников, но и получал комиссионные за британские покупки у таких связанным с Морганом американских компаний как Дюпон и Ремингтон. В начале 1917 года, после революции в России, были опасения, что Великобритания могла потерпеть поражение в войне, что привело бы к тому, что британцы не смогли выплатить свой военный долг. Вот почему лобби с Уолл-стрит, возглавляемое Морганом, успешно надавило на президента Вудро Вильсона, чтобы он объявил войну Германии с целью спасения британцев и тем самым предотвращения финансовой катастрофы для банков. Этот случай также иллюстрирует, что Первая мировая война в большой степени и, возможно, даже в первую очередь определялась экономическими факторам, что она была результатом империализма.
Конфликт принес промышленникам и банкирам еще и другие существенные преимущества. Во всех воюющих странах война усилила и ускорила тенденцию к гигантизму и возникновению и развитию монополий, — другими словами, уже происходившего возвышения относительно небольшой группы элиты гигантских компаний и банков. Именно эти гиганты извлекали основную выгоду из госзаказов на оружие и другие материалы. Малые предприятия почти не пользовались преимуществами войны. Слишком многие из них потеряли либо своих сотрудников, либо своих поставщиков, либо своих клиентов. Они получали все меньше и меньше прибыли и в конце концов исчезали со сцены.
В этом смысле верно, что, как указал Найл Фергюсон, во время войны средняя прибыль компаний была не особенно высока. Но прибыли крупных корпораций и банков, капиталистических актеров, которые играли ведущую роль со времен создания монополистического капитализма и империализма, были значительными, что признает и сам Фергюсон.
Классовый конфликт — это сложное, многогранное явление, как подчеркивал в своей книге о классовой борьбе философ и историк итальянского происхождения Доменико Лосурдо. Это не просто двусторонний конфликт между капиталом и трудом, он отражает и противоречия между буржуазией и дворянством, и между промышленниками разных стран, и между метрополиями и колониями, а также между фракциями внутри промышленной буржуазии, например, между крупными и мелкими производителями, между большим бизнесом и малым бизнесом, между крупной буржуазией и мелкой буржуазией.
Империализм был и остается капитализмом крупных сил, и именно он привел к Великой войне. Поэтому не случайно, что Великая война тоже отдавала предпочтение крупным капиталистам перед мелкими.
Великая война благоприятствовала также верхушке буржуазии, господам от промышленности и банковского дела, по сравнению с их партнером внутри элиты — землевладельческой знатью. У знати тоже были свои большие ожидания, и поэтому она не хотела войны. Но эта война оказалась не тем старомодным конфликтом, которого ожидало дворянство, и в котором ведущую роль играла бы их любимая кавалерия и холодное оружие. Эта война была, как писал шведский историк Петер Энглунд, «экономическим соревнованием, войной между фабриками». В ходе войны владельцы предприятий и банков стали играть все более важную роль в правительствах и в государственной бюрократии. Таким образом, они преуспели, помимо своего богатства, и в приобретении политической власти в ущерб аристократам. До войны высшие слои буржуазии все еще оставались почти везде младшим партнером дворянства внутри элиты, но война перевернула все с ног на голову.
В конце концов, дворянство стало младшим партнером промышленной и финансовой крупной буржуазии.
Первая Мировая война произошла из-за экономических факторов, из-за непрекращающегося соперничества между империалистическими державами в их борьбе за природные и человеческие ресурсы. Так что вполне логично, что и итоги войны были окончательно определены экономическими факторами: победителями стали те империалистические сверхдержавы, которые уже перед войной были лучше всего обеспечены колониями, полными сырья, которое оказалось стратегически незаменимым в современной промышленной войне. Давайте посмотрим, как это было на практике.
Сейчас уже мало известно, что в последний год войны Германия была очень близка к окончательной победе, а именно весной и летом 1918 года. Армейское командование под руководством генерала Эриха Людендорфа воспользовалось мирным договором с революционной Россией, заключенным 3 марта в Брест-Литовске, чтобы перебросить войска с востока на Западный фронт и начать там мощное наступление. Поначалу немцы добились немалого продвижения. Однако союзникам раз за разом удавалось доставить на фронт необходимую живую силу и технику, чтобы закрыть бреши в своих оборонительных рубежах, приостановить немецкое наступление и, наконец, остановить его. 8 августа, наконец, наступил перелом в ходе войны. Этот успех союзников стал возможным потому, что они — и особенно французы! — имели в своем распоряжении более тысячи грузовиков, чтобы быстро перевозить свои войска повсюду. Немцы, с другой стороны, все еще перевозили свои войска по железной дороге, как и в 1914 году, но таким способом было трудно или даже невозможно добраться до решающих участков фронта. То есть, превосходящая мобильность союзников имела решающее значение. Недаром Людендорф позднее говорил о том, что триумф его противников в 1918 году означал, что победу одержали французские грузовики над немецкими поездами. Можно также считать этот триумф победой таких компаний, как «Данлоп» и «Мишлен», которые производили резиновые шины для легковых и грузовых автомобилей союзников, над сталелитейным производством компании Крупп, выпускавшей колеса немецких поездов, и вообще как победу союзной экономики над экономикой Германии и Австро-Венгрии. Экономика этих стран страдала из-за британской блокады на море, от нехватки сырья. Превосходство союзных экономик было очевидным, оно было связано с тем, что англичане и французы (и даже итальянцы и бельгийцы) пользовались колониями, откуда они могли вывезти все, что угодно, все, что им было нужно для победы в современной войне, не только сырье, но и колониальных рабочих, которые прокладывали и восстанавливали дороги там, куда весной и летом 1918 года перевозили войска союзников[19].
Каучук был не единственным стратегическим сырьем, в котором нуждались немцы, и которого им не хватало, а союзники имели его в избытке. То же самое можно было сказать и о других источниках сырья, например, о нефти, которая все больше была необходима для моторизованных армий и флотов. К 1918 году французы имели не только множество грузовиков, но и большой воздушный флот. В последний год войны как они, так и англичане также имели в своем распоряжении автомобили, оснащенные пулеметами или пушками и особенно значительное количество танков. Если у немцев было мало или вообще не было грузовиков и танков, то главной причиной этого было то, что им не хватало нефти. Они могли получать ее только из Румынии. Британский министр иностранных дел лорд Керзон не без причины заявил после того, как было заключено перемирие, что «союзники приплыли к победе на волне нефти». Французский сенатор восклицал, что «нефть была кровью победы». Очень много этой нефти поступало из Соединенных Штатов Америки и поставлялась Standard Oil[20], компанией Рокфеллеров, которые хорошо зарабатывали на этом бизнесе — точно так же, как Renault хорошо зарабатывал на производстве потребляющих топливо грузовиков.
Так что не случайно войну выиграли промышленные великие державы с большим количеством колоний. Самые мощные империалистические системы — британская, французская и американская — восторжествовали над конкурирующим с ними германским империализмом, хотя Германия, по общему признанию, и была индустриальной сверхдержавой, но она была относительно лишенной колониальных владений.
На самом деле, удивительно, что потребовалось четыре года, чтобы сделать поражение Германии фактом. Однако совершенно очевидно, что преимущества неограниченных запасов сырья могли привести к победе только в долгосрочной перспективе. Война началась в 1914 году как традиционный вооруженный конфликт на Европейском континенте, как во времена Наполеона. Постепенно она превратилась во всемирную борьбу между промышленными титанами. Летом 1914 года у сильной в военном отношении Германии все еще были хорошие шансы на победу. Германская империя обладала превосходными железными дорогами для перевозки своих войск на фронты в обоих направлениях как на Восток, так и Запад, и более чем достаточно угля, чтобы обеспечить эти паровозы топливом. Но в течение четырех долгих лет современной, промышленной и во многом «тотальной» войны экономические факторы стали решающими. Ко времени весеннего наступления Людендорфа в 1918 году перспективы победы для Германии уже окончательно растворились в воздухе, ибо Германия, благодаря блокаде со стороны Королевского флота, была отрезана от районов, где можно найти достаточное количество всего, что являлось непременным условием победы в такой войне: стратегического сырья, такого, как нефть, продовольствия для граждан и солдат, дешевой рабочей силы для промышленности и сельского хозяйства и так далее[21].
Великая война 1914–1918 годов была конфликтом, в котором два блока империалистических держав воевали друг с другом с целью получения прибылей в Европе, Африке и Азии. И это в то время, когда, как мы видели в предыдущей главе, в пределах любой воюющей державы бушевала собственная классовая борьба между элитой и плебеями. В результате этой империалистической титанической борьбы победа досталась франкобританскому дуэту, Германию ждало тяжелое поражение, а Австро-Венгерскую империю бесславный конец. По крайней мере, так это выглядело чисто формально. На самом деле исход конфликта был неясен, сбивал с толку и никому не принес настоящего удовлетворения.
Англия и Франция стали победителями, но они были истощены из-за огромных демографических, материальных, финансовых и других жертв, которые им пришлось принести. Они больше не были сверхдержавами, как это было в 1914 году. Германия, перенесшая множество испытаний в ходе войны и униженная и наказанная в Версале, потеряла не только свои колонии, но и изрядный кусок своей собственной территории. У нее до поры до времени оставалась только небольшая армия, но, тем не менее, она оставалась индустриальной державой, которая рано или поздно сможет, как и в 1914 году, отважиться на новую «Griff nach der Weltmacht» («схватку за мировую власть»), говоря словами названия знаменитой книги немецкого историка Фрица Фишера. Кроме того, война стала возможностью для двух неевропейских империалистических государств проявить свои амбиции — имеются в виду Япония и Соединенные Штаты. Борьба за господство между империалистическими державами, таким образом, оставалась незавершённой.
Ситуация еще более усложнялась тем, что, кроме Австро-Венгрии, с карты исчезла еще одна империалистическая держава — Россия. Вместо нее появился Советский Союз. Это откровенно антикапиталистическое государство было невыносимым бельмом на глазу у империалистов. Но оно же стало источником вдохновения не только для революционных и радикальных демократических движений внутри каждой империалистической страны, но и для антиимпериалистических движений во всем мире. Существование Советского Союза, таким образом, также угрожало существованию колониальных владений империалистических держав.
В этих условиях в Европе и во всем мире оставались существовать большие напряженности, трения и конфликты. Это привело, в конце концов, ко Второй мировой войне или, как ее называют многие историки, «Второй мировой военной кампании» в «тридцатилетней войне»[22] двадцатого века.
Глава 4
Октябрьская революция
В 1917 году, в самый разгар Первой мировой войны, Россию потрясла двойная революция. Первая революционная волна захлестнула страну в конце февраля, а в октябре последовала вторая фаза[23]. Первая революция привела к отречению царя от престола и к демократическим выборам и к таким реформам, как отделение церкви от государства и введению всеобщего избирательного права для мужчин и женщин — чего тогда все еще не существовало в Великобритании и в большинстве других западноевропейских стран. В октябре большевики под руководством Ленина пришли к власти. Как марксистские социалисты, они значительно отличались от многочисленных реформистских социалистов или социал-демократов. В отличие от последних, большевики продолжали верить в необходимость революционного перехода от существующего капиталистического — а в России все еще во многом феодального — строя, чтобы приступить к построению социалистического общества. С приходом большевиков к власти революция радикализировалась, и симптомами этого стали такие принятые коммунистические меры, как перераспределение собственности на землю и национализация фабрик, заводов и других средств производства. Ленин и его товарищи предприняли еще одну важную меру: они вывели Россию из затянувшейся Первой мировой войны, которая принесла стране невиданные потери и стала причиной многих бедствий. Не только в России, но и во всей Европе царила всеобщая усталость от войны после многих лет безнадежного и бессмысленного кровопролития. Люди были крайне ожесточены в отношении аристократических, буржуазных и церковных элит, которые были причиной войны и извлекали из нее большую выгоду, как мы видели это в предыдущей главе. Элиты еще в 1914 году почти везде монополизировали власть, война была также использована ими как предлог для того, чтобы жестко положить конец процессу политической и социальной демократизации, в ходе которого с конца девятнадцатого века был достигнут значительный прогресс, особенно благодаря социализму и рабочему движению. В воюющих странах зачаточные демократические парламентские системы рано или поздно сменились более или менее диктаторскими режимами вроде режима Эриха Людендорфа, Жоржа Клемансо и Дэвида Ллойд Джорджа. Типичным для этих режимов было крайне жестокое ограничение свобод и прав человека, репрессии против пацифистов и инакомыслящих. Простые люди страдали все больше и больше. Своими кровью, потом и слезами в окопах и в тылу они оплачивали все жертвы, которые требовалось «принести Отечеству». За все более низкую зарплату и несмотря на все более ухудшающееся питание они должны были работать все дольше и все усерднее для так называемого «святого дела», в которое они поверили в то жаркое лето 1914 года, на краткий миг ослепленные патриотической пропагандой. Великая война привела к еще большим страданиям, недовольству, волнениям и мятежам как среди солдат, так и среди мирных жителей. Забастовки, демонстрации, мятежи и братание с противником во всех воюющих странах ясно демонстрировали это. Карл Маркс предсказал, что капиталистическая система неизбежно приведет к растущему обнищанию пролетариата и приведет народ, таким образом, к тому, чтобы свергнуть существующий порядок в ходе революции. В десятилетия, предшествовавшие 1914 году, казалось, что он ошибся. Жизнь западноевропейских рабочих в те годы улучшилась в ходе значительных реформ. Под давлением растущего движения социалистических рабочих партий и профсоюзов правящая элита была вынуждена против своей воли пойти на уступки, например, на постепенное расширение избирательного права, на повышение заработной платы, на сокращение рабочего времени и отмену детского труда.
Более того, империалистическая колониальная эксплуатация приносила западным странам-метрополиям сверхприбыли, которые были частично использованы того, чтобы предоставить высшим слоям наемных работников более высокую заработную плату и лучшие условия труда. В результате этого «рабочая аристократия» еще больше обуржуазилась, и это стало своего рода громоотводом для назревающей революционной бури. Европейские социалистические партии молчаливо перешли от ортодоксально-марксистского революционного социализма на сторону реформистского социализма.
Но во время Великой войны беды и страдания ударили по трудящимся с новой силой. Опять сильно возросло обнищание, а вместе с тем также и революционный потенциал. «Рабочая аристократия» утратила свои привилегии и возвращалась в большом количестве к вере в революционный социализм. Немецким рабочим, например, пришлось снова отказаться от свиного мяса — символа процветания, которого они добились перед войной, — и даже от обычной, но такой любимой картошки, которую пришлось заменить невкусной репой.
В этих условиях рано или поздно должно было начаться извержение революционного вулкана, и оно не случайно началось первым в царской России. Индустриализация в 1914 году продвинулась там еще не очень далеко, а простой народ состоял почти исключительно из нищих крестьян, чья жизнь так никогда заметным образом и не улучшилась. Накануне Первой мировой войны там царили еще полусредневековые социальные и политические порядки. Напрочь обнищавший русский народ за десять лет до этого уже поднимался на революционные действия. В 1905 году катастрофическая война с Японией стала катализатором для извержения вулкана народного гнева. Но эта революция была задушена в крови, а сам русский народ продолжал страдать от эксплуатации и угнетения. Судьба простого русского человека стала еще более плачевна, когда элита царского режима втянула его в Великую войну. В 1917 г. российская армия насчитывала уже пять миллионов убитых и раненых, а зарплаты упали до минимума — до половины уровня 1913 года, в то время как цены были в три раза выше, чем в 1914 году. Предел терпения «Ивана» был достигнут. Солдаты, крестьяне и рабочие хотели не только срочного мира, но и далеко идущих политических и социальных реформ. Так что дело снова дошло до революции.
Первая революционная волна, пришедшаяся на февраль-март, привела к отречению царя от престола и, прежде всего, к введению всеобщего избирательного права. Но русский народ ждало большое разочарование: Временное правительство во главе с Александром Керенским, в которое входили многочисленные бывшие члены царского круга, не желало прекращать участие России в войне. Они также не хотели уступать общему требованию радикальных социальных и политических реформ, и, в первую очередь, экономической реформы, подразумевающей передачу земельной собственности аристократических и церковных землевладельцев в руки крестьян. Небольшая партия большевиков под руководством Владимира Ильича Ульянова, более известного как Ленин, стала особенно популярной и в конечном итоге получила массовую поддержку потому, что она была единственной политической партией, готовой немедленно заключить перемирие и осуществить революционные меры, которых требовало подавляющее большинство русского народа.
Таким образом, Октябрьская революция не была ни государственным переворотом, ни заговором революционной горстки большевиков, точно так же, как не были им и революция 1905 года, и февральско-мартовская революция 1917 года. Россия в 1917 году созрела для революции, и виновата в этом была царская элита. И когда эта революция разразилась, это было дело всего народа, солдат, крестьян и рабочих, обнищавших от эксплуатации, угнетения и войны. Как справедливо отмечал итальянский историк Доменико Лосурдо, Ленин и большевики не «сотворили» Октябрьскую революцию, но возглавили ее в критический момент и направили в определенное русло — в русло социализма. Это произошло, без сомнения, с самого начала при поддержке и одобрении подавляющего большинства народа. Без этой массовой поддержки Октябрьская революция никогда не была бы успешной. И благодаря Октябрьской революции Россия наконец-то вышла из гнусной бойни Великой войны и — спустя годы, после иностранной вооруженной интервенции и гражданской войны — приступила с большим размахом к началу гигантского социально-экономического эксперимента: построению эгалитарного социалистического общества как альтернативы капитализму.
Западные военные корреспонденты в России признавали, что большевиков поддержали большинство русских и других народов бывшей царской империи. Среди них был американский журналист Джон Рид, который позже, в 1919 году, опубликовал свои заметки очевидца о бурных событиях Октябрьской революции в своем мировом бестселлере «Десять дней, которые потрясли мир».
Однако Франция, Великобритания и США хотели сохранить Россию в качестве союзника против Германии, и они считали планы Ленина заключить мир такими же отвратительными, как и его революционные намерения. Тот факт, что большевики отказались от уплаты раздутых счетов за поставленное оружие (и за такие предметы роскоши, как шампанское), заказанное царем у английских и французских поставщиков, сделало их еще менее любимыми западными правителями. Именно поэтому крупные буржуазные газеты, которые выступали в качестве выразителей интересов западных элит, такие как лондонская «Таймс», заклеймили большевиков как «воров, убийц и богохульников», приписывая им воображаемые чудовищные преступления и называя их политический курс кошмарной диктатурой.
То, что обнищание в России в военные годы привело к революции, хорошо известно, потому что революция там имела успех и завершилась созданием Советского Союза. Но не только в России, но почти во всех воюющих и даже в нейтральных странах Великая война привела к растущему обнищанию, которое неизбежно создавало революционную ситуацию. В Германии, Франции, Великобритании и Италии солдаты и мирные жители к 1917 году были по горло сыты войной и принесенными ею страданиями и, полные горечи, направили свою вражду против элит, которые втянули их страну в войну. Они выражали свое недовольство политиками, которые во время войны правили все более и более диктаторскими методами. Они были в бешенстве от генералов вроде Дугласа Хейга, Роберта Нивеля и Эриха Людендорфа, которые своей политикой привели к гибели сотни тысяч людей. Они слали проклятия в адрес капиталистов, которые получали огромные дивиденды от войны, и священнослужителей, которые благословляли эту войну как новый крестовый поход. Во всех этих странах люди хотели радикальных перемен, и в них ситуация тоже была «беременна» революцией.
Поэтому пример большевиков произвел большое впечатление. Во Франции, Великобритании и Италии прошли забастовки фронтовиков и заводских рабочих, не скрывавших свое восхищение и симпатии к русским революционерам. Довольно быстро стало ясно, что они готовы последовать большевистскому примеру и покончить с продолжавшейся бойней — и с капиталистической системой, за эту бойню ответственной. В письме к премьер-министру Франции Клемансо весной 1919 года его британский коллега Ллойд Джордж жаловался на то, что «война порождает глубокое чувство недовольства, гнева и готовности восстать среди рабочего люда», что «призрак революции бродит по всей Европе», что «по всей Европе, от края и до края, люди задаются вопросом о целесообразности существующего экономического порядка».
В Германии и Венгрии дело фактически дошло до революций. Их кроваво подавили, но с большими усилиями. Гораздо менее известно, что в 1918–1919 годах революционные ситуации создались также и в Великобритании, Франции, Италии, Бельгии и даже в Нидерландах и Швейцарии. Лишь поспешно проведенные демократические реформы в политической и социальной областях, такие как восьмичасовой рабочий день и расширение избирательного права, помогли предотвратить перерастание этих ситуаций в настоящие революции.
В Соединенных Штатах Октябрьская революция также вызвала большой интерес и энтузиазм, свидетелем тому стал успех книги Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Война привела к погружению в нищету многих и до того бедных американцев, в том числе, конечно, и наиболее эксплуатируемых — афроамериканцев. Многие из них надеялись на радикальные социально-экономические и политические перемены. Это привело к псевдореволюционному Красному лету 1919 года с забастовками (в которых участвовала, к примеру, даже бостонская полиция) и расовыми беспорядками. Но революции так и не произошло, в основном из-за беспощадных репрессий со стороны государства, известных как Красная паника, когда массово происходили незаконные аресты, депортации и применение силы, в частности, печально известного Ку-клукс-клана. Разрыв между реформистскими и революционными социалистами и отсутствие солидарности между белыми и черными революционерами также привели к тому, что до революции дело не дошло.
Примечательно также, что как в США, так и в Европе большевизм связывали с еврейством. Большевизм был одной из форм социализма, идеологией, разработанной евреем Карлом Марксом, и многие другие евреи сыграли важную роль в большевизме, Лев Троцкий, например. Это привело к появлению концепции «иудео-большевизма», идее о том, что это евреи несут на себе ответственность за Октябрьскую революцию и, таким образом, контрреволюционный антибольшевизм стал связан с антисемитизмом. Самый известный пример приверженца такого подхода — промышленник Генри Форд, автор крайне антисемитского опуса
Поскольку афроамериканцы из-за своего неблагополучного положения испытывали еще больше энтузиазма по отношению к Октябрьской революции, американский антибольшевизм обрел вторую идеологическую составляющую, а именно — расизм в отношении чернокожих. Таким образом, старая американская теория и практика превосходства белых была поставлена на службу контрреволюционерам, когда американский капитализм почувствовал угрозу большевизма и всех остальных форм социализма. Далеко не случайно «красное лето» обернулось расовыми беспорядками. В течение межвоенного периода Советский Союз стал маяком надежды для чернокожих американцев, в то время как сторонники превосходства белых с восхищением смотрели в сторону нацистской Германии, которая открыто и гордо пропагандировала расовую ненависть.
Октябрьская революция вызвала повсюду большой энтузиазм. Но был ли этот энтузиазм оправдан? Что смогли на практике осуществить Ленин и большевики? Как Октябрьская революция повлияла на изменения в России и во всем мире? В фильме «Красные», основанном на романе Джона Рида, он в конце концов, разочаровался в увиденном. И, чего вполне можно ожидать от голливудской постановки времен Холодной войны, якобы, так называемые «диктаторские действия» Ленина стали причиной, по которой большие ожидания от революции 1917 года закончились ничем. Якобы, по своей природе первоначально демократическое революционное движение под руководством большевиков было предано их лидерами и выродилось в диктатуру. Неплохой пример пропаганды, но историческая реальность была иной.
Октябрьская революция была не просто стихийным демократическим движением, но и она сама также добилась многого в политическом и социально-экономическом плане. Давайте рассмотрим это.
После того как они пришли к власти, Ленин и большевики немедленно прекратили участие России в Великой войне, чего с огромным нетерпением от них ожидало подавляющее большинство населения. Обратите внимание на то, как абсурдно западная историография отражает это событие.
Ленин, который принес русскому народу желанный мир, рисуется как диктатор. А западные государственные деятели вроде Черчилля, которые хотели удерживать русских в войне против их воли и, следовательно, поддерживали контрреволюцию, прославляются как «великие демократы».
Кроме того, под руководством большевиков быстро последовали социальные и экономические реформы, демократическую важность которых невозможно отрицать. Например, подумайте о разделе земли, ранее принадлежавшей аристократическим и церковным собственникам, между бедными крестьянами. Октябрьская революция положила конец аристократическому, феодальному порядку и объявила о начале модернизации огромной страны. Быстро был положен конец таким вечным как мир бичам, как неграмотность и мракобесие. Благодаря работе и крыше над головой для всех, бесплатным образованию и здравоохранению, введению пенсий по старости вырос уровень жизни. Модернизация сельского хозяйства (путем механизации и коллективизации) и индустриализация, конечно, проходили не безболезненно, но за достаточно короткое время достигли впечатляющих результатов. Кроме того, большое внимание уделялось улучшению положения женщин, например, введением равной заработной платы за равный труд, созданием почти бесплатных яслей и детских садов для работающих матерей, легализацией разводов и абортов. Уверения в том, что советский коммунизм, якобы, был неэффективным, не выдерживают критики — просто невозможно отрицать, что, без преувеличения, самая отсталая страна Европы за какие-то 30 лет, с 1917 по 1947 годы, превратилась в одну из двух мировых сверхдержав. И это несмотря на огромные потери в Первой и Второй мировых войнах. Уже в 1947 году жизненный уровень населения в Советском Союзе был намного выше, чем в 1917-м, и в последующие десятилетия он продолжал расти. Хотя он и не достиг уровня жизни наиболее благополучных кругов в самых богатых капиталистических странах, но был значительно выше уровня жизни большинства чернокожих и бесчисленных бедных белых американцев и во много раз выше, чем уровень жизни миллионов людей в затянутых в капиталистическую систему развивающихся стран. Миллионы детей и внуков безнадежно нищих и неграмотных русских крестьян стали достаточно благополучными рабочими и колхозниками и даже инженерами, учителями, врачами, артистами и так далее.
Широко распространенная, режущая глаз нищета, типичная для дореволюционной России, снова появилась только в 1990-е годы, после реставрации капитализма при Борисе Ельцине. Он организовал, возможно, самое грандиозное мошенничество за всю мировую историю — приватизацию огромного коллективного богатства, созданного нечеловеческими усилиями советского народа в период с 1917 по 1990-й годы с нуля. То, что Советский Союз в конце концов прекратил свое существование, вовсе не было изъявлением воли народа[24]. На референдуме, который прошел в 1991 году, не менее 3/4 народа проголосовало за сохранение Советского государства, и сделали они это потому, что его существование было в их интересах. Его развал, легкомысленно подготовленный Михаилом Горбачевым и форсированный крайне недемократичным образом его последователем Ельциным, крайне негативно сказалось на жизни людей. Так что совершенно не удивительно, что и по сей день большинство российского населения плюется при упоминании о Горбачеве и оплакивает гибель СССР, и что в бывших странах Восточного блока, таких, как Румыния и бывшая ГДР, царит ностальгия по старым, вполне даже неплохим временам до развала Берлинской стены. Опросы общественного мнения в России, в бывших республиках СССР и в странах Восточной Европы показывают, что значительная часть населения считает, что жизнь при социализме была лучше. Большую роль в этой ностальгии играет то, что такие жизненно важные социальные завоевания, как здравоохранение, воспитание молодого поколения и образование (включая даже и высшее!) теперь не бесплатны и не дешевы, что снова возвратился детский труд во многих бывших союзных республиках (например, в Узбекистане), и что женщины потеряли большую часть завоеваний, достигнутых при социализме и давших им на деле равноправие в области трудоустройства, условий труда, экономической независимости, которую им обеспечивала система дешевых детских садов и яслей. В бывших социалистических странах теперь хоть и царит «свобода», но, как саркастически сказал один старый восточный немец, на практике эта «свобода» означает в основном «свободу от права на труд, от спокойных и безопасных улиц, от бесплатного лечения, от уверенности в завтрашнем дне».
Нельзя отрицать, что Октябрьская революция и революционные перемены сопровождались насилием и кровопролитием. Однако уместно смотреть на это с определенными нюансами. Колыбель Революции, царская Россия, была государством, печально известным своим жестоким обращением с инакомыслящими. Так что не удивительно, что революционные враги царизма отплатили ему той же монетой. Кроме того, во многих отношениях революция была порождением Первой мировой войны — самого жестокого массового побоища, которое к тому времени испытало человечество. Несомненно, это нашло свое отражение в жестокостях событий, в которые были вовлечены огромные массы людей во время революции, а также во время гражданской войны и иностранной интервенции. Американский историк Арно Майер в своей книге «Фурии. Насилие и террор во французской и русской революциях» также убедительно показал, что, как и в случае с Французской революцией, эти жестокости были в первую очередь связаны не с самой революцией, а с реакцией, направленной против нее, то есть, с контрреволюцией. Наконец, надо учитывать и тот факт, что Советский Союз с самого своего создания и до самого своего конца был осажденной крепостью. Эта не прекращавшаяся иностранная угроза тоже несет ответственность за большую часть внутреннего подавления. Это, кстати, естественно не только для Советского Союза, но и для других стран в период международных конфликтов, когда эти страны считали необходимым ограничивать свободы собственных граждан. Именно так обстояло дело во всех странах, ведущих боевые действия в ходе Первой мировой войны, да и совсем недавно в Соединенных Штатах, где развязывание так называемой «войны с террором» сопровождалось принятием крайне репрессивного «Патриотического акта», настоящего драконовского законодательства, ограничившего гражданские права американского населения. Американский историк и политолог Майкл Паренти в связи с этим кратко обозначил состояние, в котором существовал Советский Союз, как «осадный социализм», «социализм под осадой», то есть, такой социализм, который из-за угрозы извне вынужден быть строгим и «неулыбчивым».
К обвинениям в адрес коммунистических лидеров Советского Союза тоже надо подходить со здоровой долей скептицизма. Такие историки, как американцы Марк Таугер, Роберт У. Терстон, Дж. Арч Джетти и Гровер Ферр и француженка Анни Лакруа-Риз за прошедшие десятилетия разоблачили бесчисленные выдумки, ложь и полуправду. Многие из этих выдумок уходят корнями еще во времена революции. Они вышли из-под пера русских контрреволюционеров и западных правительств и СМИ. Американский газетный магнат Уильям Рэндольф Херст был одним из главных производителей подобного рода фальшивых новостей. В 1930-е годы нацистские пропагандисты Иозефа Геббельса выдумывали всяческие утки. Во времена Холодной войны их снова взяли на вооружение антисоветские эксперты из ЦРУ и британских спецслужб, среди них такой псевдоисторик, как Роберт Конквест.
Часто это происходило в сотрудничестве с украинскими и другими восточноевропейскими прислужниками германского фашизма, которые в 1944–1945 годах бежали из СССР, чтобы избежать наказания за свои преступления, совершенные ими на службе у нацистов. Наиболее яркий пример такого рода выдумок — это миф о якобы намеренно организованном голоде на Украине. Совсем недавно американский исследователь Гровер Ферр путем досконального исследования источников в ссылках в бестселлере Тимоти Снайдера, вышедшем в свет в 2011 году («Кровавые страны. Европа между Гитлером и Сталиным»), доказал ложность практически каждого утверждения о «советских преступлениях», приведенного в этой публикации. Еще ранее Ферр показал, что гнусная известная речь Хрущева на ХХ съезде Коммунистической партии СССР от 25 февраля 1956 года о так называемых «преступлениях Сталина» полна лживых утверждений[25].
Октябрьская революция была не только внутренним русским делом, она как следует взялась и за загнивающий империалистический капитализм. Относительно небольшое число промышленно развитых европейских стран вместе с США и Японией прямым или косвенным способами подчинили себе весь остальной мир. Миллиарды жителей колоний подавлялись, эксплуатировались, а в некоторых случаях даже частично или полностью уничтожались, чтобы обеспечить метрополии сырьем, рынками сбыта, инвестиционным потенциалом, богатыми сельскохозяйственными угодьями, дешевой рабочей силой и так далее. Колонии служили также для того, чтобы сбагрить в них потенциально опасных пролетариев, коих в метрополиях было очень немало, — в качестве солдат, миссионеров или колониальных чиновников, чтобы они там, за счет местных жителей, добились для себя такого уровня благосостояния, о котором они могли только мечтать в своей собственной стране[26]. Британский экономист Джон А. Хобсон указывал на это явление еще в 1902 году и окрестил его «империализмом». В 1916 году Ленин выдвинул свою теорию новой формы капитализма, которую он развил подробно в своей книге «Империализм как высшая стадия капитализма».
Октябрьская революция, таким образом, вступила в войну не только против эксплуатации и угнетения пролетариев в России и в западном мире мировой капиталистической системой, но и против империалистической эксплуатации преимущественно цветных народов в колониях. Социалистические партии и профессиональные союзы в таких империалистических странах, как Франция, США, а также Бельгия и Нидерланды никогда не делали этого. Эти реформистские партии, в конце концов, представляли «рабочую аристократию», которая во многом тоже извлекала выгоду из эксплуатации отдаленных колоний и поэтому не проявляла никакой солидарности с их коренными жителями. Русские большевики же, напротив, с самого начала проявили рвение к освобождению колонизированных народов, не только на словах, но и на деле. Революционный эксперимент в России стал вдохновляющим примером для угнетенных народов Индии, Вьетнама и Китая и для борцов за свободу — не только коммунистов, но и националистов — таких, как Хо Ши Мин, Мао Цзэдун, Сунь Ятсен и Мустафа Кемаль Ататюрк.
Освободительные движения в колониях получили не только моральную поддержку, но также и материальную помощь из Москвы. После Второй мировой войны это принесло свои результаты. В то время было повсеместно признано, что победой над Третьим Рейхом Гитлера народы были главным образом обязаны Советскому Союзу, и что это был триумф антиимпериализма над империализмом.
Это стало мощным стимулом для движения за независимость и национальные революции в колониях. Не случайно многие из них обрели независимость вскоре после этой победы. Например, в 1947 году Лондон был вынужден предоставить независимость Индии — жемчужине британского колониализма. Не благодаря ненасильственному сопротивлению Ганди, а потому что британские лидеры понимали, что их стране — истощенной войной и не поддерживаемой американцами, которые надеялись втянуть Индию в свою собственную сферу влияния — в долгосрочной перспективе не удастся справиться с вооруженными индийскими борцами за свободу, которые получали бы поддержку Советского Союза. Также в том, что тогда называлось Индокитаем, сначала французы, а потом и американцы были вынуждены отступить, потому что борцы за свободу пользовались поддержкой не только своего собственного народа, но могли рассчитывать также и на помощь Москвы.
В Латинской Америке Октябрьская революция тоже улучшила судьбу миллионов людей. Волнение и стремление к далеко идущим, скажем прямо, революционным переменам вскоре распространились из России и на эту часть света. Со времен испанского и португальского завоеваний подавляющее большинство населения — индейцы, негры, метисы и другие небелые — жестоко подавлялись там и эксплуатировались, что было благодатной питательной средой для революции. Когда подошла к концу Первая мировая война, Латинская Америка оказалась на грани революционной ситуации. Аргентина пережила в январе 1919 года трагическую неделю забастовок и демонстраций, кроваво подавленных полицией. Эти волнения не были результатом большевистского заговора, как полагало правительство, но они были вдохновлены событиями в России. Также в Чили между 1917 и 1919 годами прошли сотни забастовок. Город Пуэрто-Наталес в отдаленном районе Патагонии временно оказался в руках протестующих рабочих, но вмешалась армия, «восстановила порядок», и ряд вождей восстания были преданы суду. Мексику, Кубу и Колумбию тоже потрясали волнения и забастовки. Снова и снова элита отвечала на эти в основном мирные демонстрации и забастовки репрессиями и кровопролитием, подтверждая тезис Арно Майера о том, что контрреволюция, как правило, была более кровавой, чем сама революция. Но иногда умеренные политики из традиционных олигархий решали преодолеть потенциально революционную ситуацию с помощью скромных политических и социальных реформ. В начале 1920-х годов в таких странах как Чили был сокращен рабочий день, были введены пенсии, оплачиваемые отпуска и другие социальные меры, принятые для того, чтобы предотвратить волнения рабочих. Этими улучшениями своего положения южноамериканские трудящиеся также обязаны Октябрьской революции. Благодаря примеру Ленина и большевиков традиционно неорганизованные трудящиеся в Южной Америке превратились в боевые массы, нагоняющие страх на элиту, вынуждая ее идти на уступки. Так стало возможным впервые со времен конкистадоров достигнуть прогресса в направлении политической и социальной демократии.
Контраст с американской революцией, о которой нам, в отличие от Октябрьской революции, говорят очень много хорошего, просто огромный. Та американская революция была больше похожа на восстание колониальной элиты против правительства в Лондоне. Она принесла свободу и демократию, но только для белого и преимущественно англоязычного меньшинства. Она привела к «демократии народа господ», как выразился итальянский историк Доменико Лосурдо. Афроамериканцы оставались рабами, собственностью «поборников свободы», но также и «превосходства белых», таких как Джордж Вашингтон и Томас Джефферсон. Так называемые «краснокожие» подвергались систематическому уничтожению, у них отбирали землю и почти окончательно их уничтожили под девизом «хороший индеец — мертвый индеец». Американский историк Дэвид Э. Стэннард называет это американским Холокостом. Презрение к так называемым «неполноценным» людям проходит лейтмотивом через всю историю американского общества. Именно американский ученый-расист Лотроп Стоддард первым описал небелых как «недочеловеков» — термин, который охотно взяли на вооружение Гитлер и его нацисты: Untermensch. В течение Вьетнамской войны американские солдаты уничтожали не только борцов за свободу, но и женщин, и детей — например, бойня в Май Лаи и во многих других местах — под девизом «хороший косоглазый — мертвый косоглазый».
Даже сегодня борьба за равные права афроамериканского населения в США далеко не закончена. То, что все-таки удалось добиться некоторого улучшения, хотя с большим опозданием, тоже было косвенно связано с Советским Союзом. Систематической дискриминации и частым линчеваниям чернокожих людей, в особенности в южных штатах, был, в конце концов, положен конец только в контексте Холодной войны. Американская система расовой сегрегации контрастировала с ситуацией в Советском Союзе — многонациональной стране, которая не допускала дискриминации по признаку пола или цвета кожи, и где расовая дискриминация была конституционно запрещена. «В России я впервые в жизни почувствовал себя полноценным человеком. Там не было никаких предубеждений против цветных, как в Миссисипи или Вашингтоне», — рассказывал афроамериканский певец Пол Робсон после посещения Советского Союза в 1950-е годы. Когда Вашингтон в сговоре с южноафриканским режимом апартеида старательно помогал выслеживать и арестовывать Нельсона Манделу, Москва была самым большим врагом этого режима на международном уровне. Из-за этого Америка потеряла очень много престижа и влияния, особенно в новых независимых и обычно «неприсоединившихся» странах, бывших колониях. Чтобы избавиться от этого мерзкого пятна на своей репутации, Вашингтон наконец-то был вынужден обращаться со своим чернокожим населением как с гражданами и как с людьми. С момента распада Советского Союза это перестало быть необходимым. И это объясняет, почему не было достигнуто почти никакого прогресса в деле эмансипации афроамериканцев, в том числе и во время восьмилетнего президентства Барака Обамы.
И последнее, но не менее важное: Западная Европа и неевропейские западные страны, такие, как Канада, тоже обязаны значительной частью своей демократии и процветания Октябрьской революции. В течение 19171919 годов в результате обнищания, вызванного войной, революционные ситуации были повсюду. От мятежей и братания с «врагом» на фронте солдат дело перешло к забастовкам, демонстрациям и другим гражданским беспорядкам. В Германии это привело к настоящей революции, которую новое социал-демократическое правительство с помощью армии потопило в крови. Однако это правительство было вынуждено пойти на уступки. Были закреплены далеко идущие политические и социальные реформы в конституции нового германского государства, Веймарской республики, сделавшие ее одной из самых прогрессивных и демократических стран в мире. Во Франции и Великобритании также назревала угроза революции. И здесь тоже власти решили провести важные реформы как орудие для тушения революционного пожара, например, был введен восьмичасовой рабочий день. Французская и британская элиты ненавидели такие демократические новшества, и они никогда бы их не реализовали, если бы они не боялись настоящей революции, революции на русский лад. То же самое можно сказать и о других важных демократических реформах за тот же период, которые с большой спешкой были проведены в Бельгии, Нидерландах и Швейцарии. Как писал известный английский историк Эрик Хобсбаум: «Все это было лучше, чем большевизм» для защитников капитализма, которые боялись, что конец уже близок. Волна демократических реформ в конце Первой мировой войны, несомненно, стала крупным шагом вперед в историческом развитии Западной Европы, наконец-то достигшей невиданно высокого уровня демократии и процветания. Нельзя также отрицать, что эти реформы никогда не были бы проведены, если бы элиты не были так напуганы возможностью повторения Октябрьской революции в своих странах.
Но Октябрьская революция сделала еще гораздо больше для демократии и свободы в Западной Европе. Ведь именно Советский Союз, как государство, ставшее прямым следствием Октябрьской революции, внес самый большой вклад в победу над фашистской Германией во время Второй мировой войны. Как мы увидим в главе 8, именно на Восточном фронте произошел коренной перелом в ходе войны, которую Гитлер, в конце концов, проиграл. Когда Германия напала на Советский Союз, западные союзники были твердо убеждены, что гитлеровский блицкриг закончится на востоке славным немецким триумфом. Но, благодаря Октябрьской революции и последовавшей за ней чрезвычайно быстрой индустриализации страны, Советский Союз стал военной сверхдержавой, что к своему ужасу и позору гитлеровцы в Сталинграде и в других местах. Американский специалист по этому вопросу Сэнфорд Р Либерман даже считает, что Советский Союз, скорее всего, не выжил бы в ходе нацистской агрессии, если бы социально-экономическая система страны не была коммунистической. Но даже и Западная Европа была освобождена от нацистского ига благодаря Советам. Ведь 90 % нацистских войск были прикованы к Восточному фронту, и это было непременным условием успеха высадки союзников в Нормандии и последующего их наступления на Западном фронте, как признавал в минуты откровения американский генерал Эйзенхауэр. Эрнест Хемингуэй верно писал, что «все те, кто любит свободу, очень многим обязаны Красной Армии».
Эта ситуация привела к новой волне политических и социальных реформ после Второй мировой войны, как и в Первую мировую войну это привело к появлению первой волны. С этой второй волной в Западной Европе связано появление такого феномена, как «государство всеобщего благосостояния». «Без Октябрьской революции мы не смогли бы объявить о государстве всеобщего благосостояния на Западе», — писал итальянец, историк Доменико Лосурдо. Именно победа социалистического и антиимпериалистического Советского Союза над капиталистической и империалистической нацистской Германией вызвала столько интереса и энтузиазма по отношению к социалистической «контрсистеме». Это снова встревожило элиты западных стран, которые неохотно, но были вынуждены проводить реформы, чтобы успокоить взбудораженный пролетариат. Только в этом контексте можно понять, как такой архиконсервативный политик как Уильям Генри Беверидж смог стать «крестным отцом» британского государства всеобщего благосостояния. По той же причине и другие западноевропейские страны после Второй мировой войны получили новую дозу демократии и введение щедрых социальных услуг. Благодаря Советскому Союзу и Октябрьской революции, благодаря Ленину и его большевикам.
Распад Советского Союза в 1990 году имел обратный эффект. Это освободило западную элиту от необходимости быть относительно щедрой к простым людям. Это сделало возможным начать сворачивание «государства всеобщего благосостояния» с его невиданно высокой степенью политической и, прежде всего, социальной демократии. Рональд Рейган в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании в 1980 году дали добро этому процессу, но теперь можно было его значительно ускорить. Это означало большой скачок назад во времени, к условиям необузданного капитализма девятнадцатого века, с высокой безработицей, низкооплачиваемой непостоянной работой и практически полным отсутствием социального обеспечения. Так называемый «капитализм с человеческим лицом» вернулся к своей злобной изначальной форме — «капитализма тебе в лицо», как описал это Майкл Паренти.
Это развитие событий несет баснословные богатства все более и более сокращающейся маленькой горсточке населения — 1 %. В то же время оно приводит к растущему обнищанию подавляющего большинства населения земного шара.
Приведет ли это снова к беспорядкам, восстанию, мятежу и — если Маркс был прав! — к революции? Повторится ли история?
Глава 5
Возвышение Гитлера
Поделиться книгой: