Помоги проекту - поделись книгой:
Мещанка Хотунцова просила паспорт, чтобы идти в город Бари на поклонение мощам святителя Николая Чудотворца.
«Нашла время! Только началось новое царствование, всем надо браться за работу, чтобы, наконец, в стране настала счастливая пора, а она путешествовать собралась, отдых себе устраивает».
Павел крупно начертал на прошении: «Отказать по дальности и опасности пути».
Генерал от инфантерии Голицын советовал ввести в армию зонтики, чтобы на марше амуниция солдат не намокала.
«Веселенький будет вид у моей армии — как у бабенок, едущих с бала. Ну и болван же этот Голицын!»
И вывел: «Генералу от инфантерии Голицыну объявить выговор за то, что его рядовые боятся дождя».
Над следующей бумагой пришлось покорпеть, чтобы уяснить себе суть. Старший брат, полковник, получил имение младшего, поручика, не вернувшегося с войны. Но недавно младший — оказывается, не убитый, а бывший лишь несколько лет в плену — явился и стал просить имение назад. А старший отказался вернуть его долю, утверждая, что все бумаги выправлены верно и никакого брата у него теперь нет.
«До какого же скотства доходят родные по крови люди благодаря бумажным хитростям. Там, где должна быть душа, у них казенная печать. Что ж, господин полковник, раз для вас бумага дороже человека, мы вам напишем такое, что вам очень не понравится. Но исполнять придется, потому что нелепица будет за моей — императорской! — подписью».
И Павел, ухмыляясь, написал: «Умершего полковника исключить из списков, брата же его, поручика, возвращающегося из плена, произвести в полковники. Имение умершего брата передать новому полковнику».
Павел был доволен собою, несуразный указ, в котором он мстил полковнику его же методом, сделает счастливым страдальца и накажет бесчестного. Ради этого стоит жить. И государь поспешно взял следующую бумагу. Ведь стольких людей еще надо осчастливить!
Пожелавший остаться неизвестным автор сообщил, что графиня Салтыкова, супруга председателя военной коллегии, вот уже несколько лет держит в своем доме в клетке парикмахера, чтобы никто не дознался, что у нее не свои волосы, а парик.
Павел разорвал бумагу. Он не желал верить ни во что плохое в связи с графом Салтыковым, потому как тот всегда относился с почтением к Павлу, даже когда он был великим князем. К тому же у графини, кажется, свои волосы.
Следующая записка была короткой: «Государь! Все в угоду тебе сделаем, только не торопи нас!»
«Как же не торопить вас, дорогой незнакомец, когда мне пошел уже пятый десяток лет, я скоро могу умереть, а сделать надо так много! Я хочу, чтобы благодарная Россия помнила меня, как моего прадеда Петра Великого. Хочу, чтобы невдалеке от его памятника стоял и мой. Петр вас торопил, и я буду…»
А это еще что? Кажется, стихи. О чем же?
Нету свободы
Днесь на земли:
Цепи, оковы
Душу и тело,
Вечно стесняя, к гробу гнетут.
В лоне распутства
Дремлет деспот;
Алчет ли крови —
Льют для него.
Мстящую руку кто вознесет?
«Вот она — французская зараза. И тут же карикатура на меня. Дался им мой нос. Угрожают, «мстящую руку» ищут. Или уже нашли и ждут лишь момента? Надо сказать Аракчееву, чтобы проверил всех офицеров дворцового караула и ненадежных заменил… Нет, меня вам так легко, как отца, не убить. Эх, узнать бы, кто сочинитель! В тюрьму, навечно в тюрьму посадил бы якобинца! Надо порасспрашивать караульных солдат, может, заметили, кто эту прокламацию подбросил».
Павел с робостью глянул на непрочитанные бумаги: а вдруг все оставшиеся такие же? Тогда и жить незачем. «Нет, не должно этого быть, я же хочу добра, и народ мой должен понимать это. А если даже не поймет, что ж, оценят потомки».
И с новым возбуждением и желанием творить добро император накинулся на бумаги.
«Ваше императорское величество, велико мое дерзновение, но милости и щедроты ваши столь велики и обильны, что дают мне смелость обращения, как к истинному отцу подданных, источнику счастья и блаженства. Великий государь, я признаю за долг довести до вашего сведения, что ваш адъютант майор Котлубицкий распускает слухи, будто бы опасных преступников во главе с генералом Костюшко собираются выпустить на свободу. Почитаю долгом предупредить об этом ваше величество для принятия мер к наблюдению за Котлубицким.
Всемилостивейший государь, вашего императорского величества нижайший верноподданный полковник Рысинский».
Павел шлепнул себя по лбу: «Как же я забыл, я же собирался освободить Костюшко, слово дал. Если император так худо выполняет обещанное, то что же требовать с подданных. Матушка крайне жестоко обошлась с Костюшко и с Польшей. И хоть он много бед причинил России, я выполню свой рыцарский долг и прощу его… А почему бы это не сделать сейчас же? Он ошалеет от счастья».
Павел в нетерпении вскочил, радуясь, что сейчас совершит благородный поступок, запер «ящик», тщательно опечатал его, пообещав себе завтра подольше поработать в мыслительной комнате, и уже через час, в сопровождении старшего сына и офицеров свиты, входил в дом, где под охраной третий год томился в заточении польский генерал Костюшко.
Император приказал караульным, дежурившим у дверей, покинуть свой пост и шагнул в узилище мятежного генерала, взятого в плен на поле боя.
Старый Костюшко в удивлении поднялся навстречу, с ненавистью и презрением взирая на русских.
— Вы свободны! — объявил ему радостный Павел. — Мне самому хотелось принести вам эту добрую весть.
Костюшко был как громом поражен. Его израненное в боях и истощенное в заточении тело, казалось, не выдержит радостной муки.
Павел заметил силу своих нежданных слов и остался доволен произведенным эффектом.
— Вы много страдали, — продолжал император, наслаждаясь своим могуществом и милосердием, — вас оскорбляли и унижали. Увы, я тоже страдал, меня тоже оскорбляли. Но теперь мы с вами свободны!
Костюшко уже чуточку оправился от радостного шока и готов был принести ответную благодарность российскому императору. Но Павел властным взмахом руки остановил его, он еще не насытился своею добродетелью и хотел словами сделать ее еще значительнее.
— Я был против раздела Польши, но меня не слушали. Теперь нужно согласие Австрии и Пруссии, чтобы восстановить вашу родину. Должно пройти время. Подчинимся же обстоятельствам. Миром добьемся мира. России нет ни малейшей нужды помышлять о расширении своих границ. Они и так слишком велики, и нам пора думать больше о том, как накормить народ, чем как уничтожить его в наших распрях. Вы свободны, что бы вы сейчас ни ответили. Но я желал бы, чтобы вы пообещали мне оставаться спокойным и не возмущать больше поляков против русских.
— Клянусь! — искренне воскликнул люто ненавидевший до сих пор все русское Костюшко, тронутый рыцарским благородством Павла.
С этой минуты этот невысокий и бледный полководец, дерзнувший с горсткой поляков противостоять России, перестал быть опасным для русского престола, за что и получил от Павла в подарок тысячу русских мужиков, которых вскорости выменял на деньги.
К вечеру того же дня и другие знатные польские конфедераторы, эти непримиримые враги России, были выпущены из заточения. Они тотчас присягнули в верности и повиновении русскому императору, обещали проливать свою кровь ради его славы, обязались доносить обо всем, что узнают опасного для его особы и империи, поклялись по первому призыву Павла бросить все и явиться к нему на службу.
Вся Россия была поражена, как легко император превратил в друзей вчерашних врагов.
Каждый новый день приносил непредсказуемые, неслыханные доселе поступки русского самодержца.
Кто он?
Мнения современников о царствовании Павла I столь противоречивы, что, по желанию, императора можно представить идиотом и врагом нации или блестящим мудрым правителем. И в этом противоречии невозможно найти золотую середину, ибо этой середины никогда не существовало в самом Павле.
Что же говорили о нем современники?..
«Колебания и переменчивость Павла при его первых шагах ясно доказывают, что все милости его вытекали из политических соображений, а сменившие их немилости обусловлены скорее страстью, чем справедливостью. Но всех, восхищавшихся им, больше всего смутило то, что с первого же утра по своем воцарении он с прежним исступлением принялся за мелочи военного строя. А, между тем, он вступал в этот момент в лабиринт настолько запутанных важных государственных дел и злоупотреблений, что они должны были бы занять его хоть на несколько дней. Его поразительная энергия сосредоточилась на таких государственных делах, как форма шляп, цвет султана, высота гренадерской шапки, сапоги, гетры, кокарды, косы и портупеи. Он окружил себя моделями всех родов оружия и форм. Если Людовику XVI среди государей принадлежит пальма первенства по изготовлению замков, то Павел I превосходил всех государей в чистке пуговиц. Он занимался ею с такой же старательностью, с какой Потемкин чистил свои бриллианты».
«Если бы Павел в несправедливых войнах пожертвовал жизнью нескольких тысяч людей, его бы превозносили, между тем, как запрещение носить круглые шляпы и отложные воротники на платье возбудили против него всеобщую ненависть».
«Император, желая исправить недостатки прежнего правительства, ниспровергает все, вводит новые порядки, не нравящиеся народу, слишком мало обдуманные, и осуществление которых столь поспешно, что никто не может хорошенько узнать их. И нечего думать, чтобы они могли продержаться. При всем том император занимается, главным образом, лишь мелкими подробностями, церемониями и представлениями, часто теряет из виду важное и не слушает ничьих советов».
«Все пышное государственное здание Екатерины было потрясено, когда с мундиров сорвали золото, потребовали трудолюбивой службы, унизили барство. Словом, сорвали с глаз мишуру. Куда девалось это рыцарство? И почти все великие сделались знаменитыми ничтожествами… С величайшими познаниями, строгой справедливостью Павел был рыцарем времен протекших. Он научил нас и народ считать, что различие сословий — ничтожно».
«Всем известны различные злоупотребления, царившие при покойной императрице. Они лишь увеличивались по мере того, как ее здоровье и силы, нравственные и физические, стали слабеть. Наконец, в минувшем ноябре она покончила свое земное поприще. Я не буду распространяться о всеобщей скорби и сожалениях, вызванных ее кончиной, и которые, к несчастью, усиливаются ежедневно. Мой отец по вступлению на престол захотел преобразовать все решительно. Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Все сразу перевернуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился еще более».
«Я уверен, что при редком государе больше, чем при Павле I, можно было бы сделать добра для государства, если бы окружавшие его руководствовались усердием к отечеству, а не видами собственной корысти».
«Называли ее, где как требовалось. Торжественно и громогласно — возрождением, в приятельской беседе осторожно, вполголоса — царством власти силы и страха, в тайне между четырех глаз — затмением свыше».[16]
«Государь начинает свое царствование с благодеяний. Да поможет ему небо во всех его благих начинаниях. Царствование его уже благословляют. Рекруты вернулись к своим очагам. Те, кто томился оторванными от семьи, опьянены радостью, радостью тем большей, что она пришла нежданно».
«Если бы государь Павел I умел собою иногда владеть и все рассматривать хладнокровнее, имев большие способности и усердных и преданных подданных, царствование его сделалось бы необыкновенным».
Все современники сходятся в одном — с первых же дней по воцарении Павла жизнь Петербурга резко изменилась, а со временем отголоски нововведений докатились и до провинции.
Гатчина в конце XVIII в.
Наперекор матери
Главная реформа Павла I заключалась в желании переменить почти все, что было сделано за года царствования Екатерины II.
Роскошь императорского двора была заменена военными парадами и учениями, исчезли прежний блеск и величавость залов Зимнего дворца, по которому в екатерининское время расхаживали господа и дамы, увешанные бриллиантами. «Дворец как будто обратился весь в казармы», — сетовал один из них.
Всех находящихся на службе военных и гражданских чиновников заставили с самого утра работать, а не проводить дообеденное время в покойном сне, а вечер в балах и попойках. «В канцелярия, в департаментах, в коллегиях, везде в столице свечи горели с пяти часов утра. С той же поры в вице-канцлерском доме, что был против Зимнего дворца, все люстры и камины пылали. Сенаторы с восьми часов утра сидели за красным столом», — вспоминает один из современников.
Всеобщее возмущение среди гвардейского офицерства, привыкших, не выходя из роскошных карет, наблюдать за военными маневрами своих полков, вызвало появление в Петербурге безродных гатчинцев, и проявленные к ним императором милости. «Стук их сапог, шпор и тростей, все сие представляло совсем новую картину, к которой мы не привыкли», — жаловался на новые порядки гвардейский офицер.
Дворяне негодовали приказу о запрещении круглых шляп и требованию носить вместо них треуголки. Особенно их раздражало верноподданническое, доведенное до идиотизма излишнее рвение полиции, срывавших с прохожих запрещенные головные уборы. «Необыкновенность сия производила вместе и смех, и роптание», — разводил руками от недоумения петербургский обыватель.
Бесконечно злословили о перемене богатого парадного обмундирования на невзрачную одежонку прусского образца. «Прекрасные мундиры наши, украшающие и открывающие человека во всей природной его стройности, заменили каким-то нескладным мешком, делающего и самого прекрасного мужчину безобразным привидением», — справедливо возмущался старый вояка.
Гораздо меньше говорили об амнистии всем полякам (их содержалось в тюрьмах и каторге двенадцать тысяч человек), разрешении приехать из сибирской ссылки сочинителю А.Н. Радищеву, освобождении из Шлиссельбургской крепости издателя Н.И. Новикова. Екатерининских офицеров, сбежавших от службы в свои поместья, не интересовало, что в первые же месяцы правления Павел I отменил объявленный матерью в сентябре 1796 года дополнительный рекрутский набор, прекратил войну с Персией и военные приготовления против Франции.
Благодаря твердому намерению нового императора жить в мире с другими государствами, появилась возможность приступить к значительным переменам во внутренних делах государства. И это значило куда больше, чем новый фасон шляп, о котором говорили на каждом углу. Был остановлен новый выпуск ассигнаций, с каждым днем обесценивавших русские деньги. Было дозволено восстановить в Прибалтийском крае многие старинные национальные законы и обычаи. За счет государства были снижены цены на хлеб и соль, расширена свобода торговли.
Несомненно, вредным для государства деянием императора следует назвать раздачу дворянству казенных крестьян с землею еще в больших масштабах, чем это происходило при Екатерине. Павел, будучи сам хорошим помещиком, ошибочно полагал, что крепостные крестьяне будут находиться в заботливом управлении у дворянства, а отнюдь не в кабале. Среди множества ошибок Павла, эта была наихудшая, но
Недальновидные современники и потомки негодовали или, в лучшем случае, насмехались над решением Павла о перезахоронении останков своего отца. Убитый император Петр III был погребен в Александро-Невской лавре, а не в Петропавловской крепости, где со времен Петра I находили последнее успокоение представители Дома Романовых. Сплетничали, что подобным поступком сын хочет перечеркнуть все царствование матери. Вряд ли так думал новый государь. Скорее, отдавая должные почести отцу, его волновала дальнейшая судьба императорской династии. Давно ходили слухи, что будто бы его отцом является любовник матери Сергей Салтыков. Даже поговаривали, что Екатерина родила от него мертвого мальчика, и тогда его заменили нынешним императором Павлом — чухонским ребенком из деревни Котлы возле Ораниенбаума. После этого деревню снесли, а окрестных крестьян отправили на Камчатку. Надо было положить предел злонамеренной болтовне царедворцев о том, что император и, значит, все его потомство не имеют никакого отношения к царской династии Романовых.
Торжественное совместное погребение Петра III и Екатерины II состоялось 18 декабря 1796 года, и было обставлено со всевозможной торжественностью. «В день выноса в крепость гроб императора предшествовал гробу императрицы. За сим последним государь изволил идти пешком в черном одеянии, с воротником из кружев в несколько рядов. За ним императрица, великие князья и великие княгини, все в таком же глубоком трауре».
Почести, оказанные сыном отцу и матери, убедили даже самых злобных скептиков, что он — наследный царь, а не самозванец.
Павел по воцарении продолжать жить внешне так же, как и раньше. Он избегал шумных удовольствий, одевался чрезвычайно скромно (имел одну шинель на все времена года, которую в морозы подшивал ватой), не играл в карты, не пил вина, не нюхал табаку, избегал ездить в дорогих каретах, не сменил скромных великокняжеских покоев в Гатчине и Павловске на великолепные екатерининские хоромы в Зимнем дворце и Царском Селе. «Государственные доходы, — писал он, — доходы государства, а не государя, и, составляя богатство его, составляют целость, знак и способ благополучия земли».
Император первым подавал пример неутомимой деятельности. «Жизнь его была — заведенные часы, — вспоминал А.А. Башилов, — все в одно время, в один час, воздержанность непомерная, обед — чистая невская водица и два-три блюда самые простые и здоровые».
Государь вставал в пять часов утра, обтирался куском льда и, выпив чашку кофе, садился за дела. В шесть часов начинался прием сановников с докладами, в восемь он садился в легкие санки или верхом на лошадь и отправлялся инспектировать государственные учреждения. Возвращался к десяти — к гвардейскому разводу, затем уходил в кабинет для работы, в полдень обедал в кругу семьи и потом отдыхал. С пятнадцати часов опять ездил по городу, часто посещая больницы и богоугодные заведения. Вернувшись, продолжал выслушивать доклады и ложился спать в двадцать два часа.
«Об уме правителя, — считал итальянский писатель и политический мыслитель Никколо Макиавелли, — первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность».
Любят у нас на Руси государи распоряжаться судьбой и животом своих подданных. Свято почитается эта традиция, и новых преемников не страшит народная молва. Ведь на что почитаем Петр I, а и тот удавил единственного сына — не мешай, мол, мне властвовать. Конечно, есть еще Бог… Но и он закрывает глаза на тайные деяния. Иначе почему одни лишь раскольники почитают Петра за антихриста? Почему православная наша церковь не прокляла его? Пройдет время, и потомки рассудят две русские церкви. Потомки раскроют дневник майора от ворот Петропавловской крепости и прочтут его летописный рассказ:
«Привезен в крепость е. в. царевич Алексей Петрович и посажен в равелин. Спустя три дня приехали в крепость в начале 10-го часа поутру е. в. царь, е. с. князь Меншиков, с ними еще десять особ; все пошли в равелин, и был малый застенок; уехали в полдень.
Через три дня после того опять прибыли в крепость — царь, князь Меншиков и те же десять особ; пошли прямо в равелин, и был также малый застенок, уехали в полдень.
Через три же дня опять приехали в крепость е. в. царь, е. с. князь Меншиков, прежние десять и других еще немало особ. Пошли в равелин, и был большой застенок; уехали гораздо за полдень.
В шесть часов пополудни того же дня царевич Алексей Петрович предал дух Богу. На другой день с раннего утра до позднего вечера царь изволил пировать у е. с. князя Меншикова».
Но что нам потомки, когда вокруг и без них достаточно людей, которые не преминут оправдать нас, сочинят в нашу честь оду и заверят народ, что мы желали общего благоденствия, что во имя всеобщего счастья мы отправляли на заклание тысячи и тысячи своих господ, соседей, родных, рабов…
С воцарением Павла технология ареста достигла подлинного совершенства. Провинившихся офицеров увозили в закрытой кибитке, зашитой рогожами, как обшивают товарные тюки, отправляя их на ярмарку. Через маленький прорез заключенному давали два раза в сутки фунт хлеба и кружку воды. Если, конечно, сопровождавший рогожный куль фельдъегерь не забирал арестантскую пайку себе. В середине кибитки, под кулем, было небольшое отверстие для необходимой естественной надобности. Фельдъегерь не знал, кого везет, не видел оказавшегося в немилости офицера, ему сдавали того уже зашитого в куль. Под страхом смертной казни фельдъегерю запрещалось говорить с заключенным, равно как и отвечать на его расспросы. И казалось конвоиру, что везет он важного злодея: низвергателя престола или кровожадного убийцу. И скажи ему правду, что зашитый в рогожу горемыка виновен лишь в том, что повстречался разгневанному Павлу в неуставной шляпе или проиграл в карты сто рублей казенных денег, он рассмеялся бы и не поверил.
За что только людей не сажали на гауптвахту, в тюрьму, не ссылали в далекие вотчины, в каторжные работы!..
Корнета Шлиппенбаха посадили на шесть месяцев под арест за то, «что он забыл порядок службы». И поделом Шлиппенбаху, презиравшему солдат и мучившему их из-за своей забывчивости в карауле сверх положенного уставом времени.
Поделом исключили из службы и отправили за жительство в свои деревни сотни военачальников «за употребление нижних чинов в партикулярные работы без платежа и согласия их, за жестокие их побои и удержание разных вещей».
Но жаль адмирала Чичагова, посаженного в тюрьму за презрительное молчание в ответ на вопрос, является ли он английским шпионом.
Поделиться книгой: