Помоги проекту - поделись книгой:
— Слушайте, «боги войны», кто у вас самый крепкий?
Самым крепким оказывается замковый: у него действительно мускулистые, жилистые руки. Протягиваю ему обе принесенные гранаты и единственную трофейную «колотушку», взятую с мертвого десантника:
— Вяжи противотанковую связку. Она конечно слабенькой выйдет, но если закатишь под днище, должна сработать: там броневой лист совсем тонкий. За основу бери трофейную гранату, но учти — у нее довольно долгое время горения запала. Потому раскрутив колпачок внизу и оборвав нитку с шариком, бросай с секундной задержкой, иначе механик успеет ее проскочить. Сумеешь?
Артиллерист сосредоточенно кивнул. Ну, дай Бог… Конечно, лучше бы метнуть связку самому — но из-за раны и потери крови сил на нормальный бросок просто не хватит, увы… Оставшимся пушкарям я отдаю бутылку с заводской зажигательной смесью «КС».
Спасибо за информацию…
— Значит так бойцы, слушаем сюда: как только танки приблизятся, мы откроем огонь из всех стволов, постараемся заставить пехоту залечь. Первый бросок за вашим гранатометчиком, ну а вы по ситуации — либо один танк жжете вместе, либо оба, в случае неудачи товарища.
Заряжающий хмуро ответил:
— Да «коктейль Молотова» танки только сзади берет, если за башню забросить, чтобы жидкость стекала сквозь решетки на двигатель.
— А ты уверен, что останешься жив к моменту, когда танк проедет по окопу над твоей головой?!
Боец промолчал, а я рефлекторно стиснул последнюю, третью бутылку с пропитанным горючкой фитилем из ветоши, наполненную смесью бензина и солярки.
— Парни, теперь все зависит от вас. Мы как сможем, прижмем немчуру, ну а вы уж постарайтесь бутылки забросить на башни; глядишь, ослепнут экипажи, попробуют люк открыть, а может и борт в панике подставят… Удачи одним словом.
Артиллеристы синхронно кивнули, сохраняя на лицах самое серьезное выражение, я же обратился к Филатову и Красикову:
— На вас вся надежда, воины! Не знаю, что представляют из себя остальные красноармейцы, а вы у меня меткие, тренированные стрелки. Только на вас и могу положиться.
Во взглядах соратников я прочел даже некоторое воодушевление — а секундой спустя у меня потемнело в глазах, и я почувствовал, что теряю равновесие. Испуганные подчиненные успели меня подхватить, но к этому моменту в голове уже прояснилось:
— Спокойно, спокойно! Устал видать просто.
На деле устать-то я, конечно, устал, но сознание теряю прежде всего из-за потери крови. Если так дальше пойдет, я ведь здесь и останусь… А с другой стороны, не отразим атаки, вообще тускло будет. Надо собраться.
— Сейчас парни, сейчас… Водички попью…
И действительно, я делаю добрый глоток из фляги, предварительно закинув в рот сразу три таблетки «маршгетранка», после чего обильно их запиваю, смывая вкус лимонадного концентрата. Ну, сейчас должно полегче пойти…
И идет. Сердце начинает бухать так, что его удары буквально отдаются в груди. Что же за гадость они сюда добавляют? Будет хорошо, если только кофеин…
Впрочем, хоть голова и начинает болеть, но зрение и сознание проясняются. Я отчетливо вижу катящие в нашу сторону танки, заодно став свидетелем противостояния боевых машин фрицев и наших бронебойщиков по фронту позиции…
Глава 7
Расчеты ПТРД выбрали единственную верную тактику, подпустив врага едва ли не на сто метров, где бронепробиваемость противотанковых ружей Дегтярева достигает 40 мм. Одновременно с их первыми выстрелами открыли огонь и пулеметчики, оживились стрелки, отрезая уже очухавшуюся после шрапнельных выстрелов немецкую пехоту.
Мне показалось даже, что я вижу в бинокль, как рикошетят от брони сломавших строй и наступающих теперь развернутой цепочкой танков бронебойные пули, высекая при этом искры — первый залп расчетов ПТР не дал результата. Но при этом они себя демаскировали… Три противотанковых ружья против девяти орудий «Гочкисов» — это даже не неравный бой, это чистое самоубийство.
И все же бронебои сумели сделать еще по два выстрела каждый, прежде чем их накрыл ответный огонь танков: сказалась излишняя перегруженность командиров трофейных машин, вынужденных сперва обнаружить цель, затем зарядить орудие, после навести его — и только затем выстрелить. А может, оптику на «Гочкисах» повредила шрапнель… В любом случае, бронебои дали два залпа. После второго бестолково крутанулась на месте вырвавшаяся вперед бронемашина, после третьего она задымила — расчеты ПТР пробили борт в районе двигателя. Очевидно первым успешным выстрелом наши стрелки достали механика-водителя… Еще один танк резко встал, будто налетев на стену — это, скорее всего, повреждение в ходовой.
Но третий, самый успешный залп стал последним, перед тем как пушечный огонь накрыл ячейки бронебойщиков. Может, ребята успели нырнуть вниз, и окопы спасли их, может, нет — но остановить танковую атаку они уже не смогли. «Гочиксы» ворвались на позиции наших пехотинцев, давя траншеи гусеницами и прижимая бойцов пулеметным огнем. Следом на рывок пошли и зольдаты 28-й дивизии, стремясь прикрыть вырвавшиеся вперед боевые машины в ближнем бою. Но красноармейцы пока держатся: в танки летят гранаты и бутылки с зажигательной смесью, пламя которых вспыхнуло на броне уже двух «коробочек», продолживших, впрочем, стрелять и давить окопы. Ударили по врагу «максимы»: наиболее опытные командиры придержали их до последнего, рассчитывая отрезать фрицев от бронетехники плотным огнем массивных станкачей. Ранее устаревшие с гражданской пулеметы стали бы легкой добычей танков из-за своих крупных габаритов. Но сейчас их точный, кучный, беспрерывный фланкирующий огонь действительно вынудил вражескую пехоту залечь.
Однако следить за разыгравшейся левее нас драматичной схваткой возможности больше нет: два танка и взвод германцев приблизились к нам уже на сто метров. Винтовочным огнем ожили траншеи, правее короткими очередями ударил ручной «дегтярев». И практически одновременно с ними заревели скорострельные «машингеверы», застучали сухие, частые выстрелы немецких «маузеров». Замер один из танков, развернув башню на голос ДП — а спустя секунд десять грохнула пушка, и осколочный снаряд снес бруствер над ячейкой расчета. Бойцы, правда, вроде бы успели нырнуть вниз.
— Молчим, не высовываемся! Огонь по команде!
Мой план отражения атаки прост: дождаться, когда враг приблизится метров на тридцать, затем всеми силами попытаться отрезать пехоту от «Гочкисов». Последние по идее должны продолжить атаку: вставший танк — мертвый танк, этот принцип известен по обе стороны фронта. Вот только поразить замершие на месте машины врага, лучшую мишень в момент остановки у нас нечем — но известно ли об этом немцам? Вряд ли. Однако все же есть вероятность, что танки замрут перед окопами и будут неспешно давить нас огнем спаренных пулеметов, под прикрытием которых зольдаты просто забросают нас «колотушками». И это самый хреновый для нас расклад…
Вновь очень аккуратно приподнимаюсь над бровкой хода сообщения. Пятьдесят метров… Огонь врага становится все плотнее, из-за него уже не слышно ответных выстрелов «мосинок» — а может, их и вовсе нет? Бойцы, рассредоточенные в окопах через каждые пять-шесть метров, напряженно ожидают моей команды — все как один бледные, нервно сжимающие кто ложе винтовки, кто бутылку с зажигательной смесью, кто рукоять гранаты. Убрав на время собственный «коктейль Молотова» в специально вырезанную нишу в стенке окопа, я и сам до боли в пальцах стиснул трофейный автомат, снятый бойцами с унтера десантников. Легкий, отдача у него слабее, чем у винтовки, скорострельный — это оружие для меня, раненого, подходит лучше снайперской винтовки, вынужденно оставленной в доте. Владелец МП-40 успел вдоволь из него пострелять, но помимо магазина, уже присоединенного к пистолету-пулемету, у меня имеется полностью снаряженный запасной. За время приближения противника я успел разложить приклад и протереть оружие чистой ветошью, убрав грязь, оставшуюся после падения. Сейчас же снимаю взводную рукоять с положения, неподвижно фиксирующего затвор, и, передернув его, досылаю патрон в ствол, непроизвольно скривившись. Неудобно, что затвор находится с левой стороны — при движении руки под ключицей резануло болью. Ладно — болит, значит жив.
И готов к драке.
— Стрелки, внимание! По команде!
Вновь встаю — но уже рывком, практически в полный рост, сразу поймав в прицел ближнего немца в момент перебежки:
— Огонь!
Короткая очередь в три патрона срезает противника — и отзывается резкой болью в груди. Но сцепив зубы, я продолжаю стрелять, высадив вторую в сторону наступающих фрицев — и тут же ныряю на дно окопа, едва успев спрятаться от ответного огня машингевера. Однако же работает чуйка!
От возбуждения пересыхает в горле, сердце бешено стучит, отзываясь в ушах — но как же хорошо! Испытывая невероятный азарт драки, смещаюсь по ходу сообщения вправо — ровно на пять шагов — и вновь выныриваю из окопа.
В кольцеобразный намушник прицела попадает поднявшийся для броска «колотушки» германец — ударившая в грудь очередь опрокидывает его на землю. А сорвавшаяся в момент замаха граната летит неточно, и падает всего в десяти метрах впереди врага. Но тут же я вновь ныряю на дно траншеи — буквально прыжком влево — и по-пластунски, насколько возможно быстро ползу назад. Туда, где в нише ждет своего часа бутыль с зажигательной смесью — мое единственное противотанковое средство.
А секунды пять спустя в заднюю стенку хода сообщения врезается осколочный снаряд. Оглушительно грохнул взрыв, ударив в спину тугой волной воздуха; в ушах тут же зазвенело…
Меня спасает скорость движения и собственно земляной окоп, принявший большую часть осколков. Ну и то, что я распластался на самом его дне — крупный осколок врезался в землю пятью сантиметрами выше головы, заставив заледенеть от ужаса. Несколько секунд я оторопело пялюсь на еще горячий кусок металла с острыми краями, по счастливой случайности разминувшийся с затылком. Но затем нахожу себе мужество приподняться — и, подняв над головой развернутый набок автомат, секунд за шесть высаживаю остаток магазина по пошедшим на рывок немцам.
— Гранаты!
«Гочкисы» приблизились метров на пятнадцать. Артиллеристы, осторожно следящие за движением танков, сами подобрались к точкам, откуда наиболее удобно сделать короткий бросок. По моей команде в воздух взмыло две бутылки с «КС» — и обе попали в цель. Одна разбилась на лобовой башенной броне, другая расплескала зажигательную смесь на люке механика водителя, в считанные мгновения лишив его обзора. «Коробоча» вильнула в сторону, но тут же выровняла курс — видимо, командир приказал двигаться вперед до траншеи, не подставляя борта. И это стало его главной ошибкой… Выждав, когда бронемашина пройдет еще три метра, замковый сделал точный, расчетливый бросок противотанковой связки. Она упала практически у передних катков танка, а механ ее не увидел, продолжив движение. Секунды полторы спустя гранаты рванули под тонким днищем тут же заглохшего «Гочкиса».
Все это происходит на моих глазах. Высунувшись из окопа, я в три очереди высадил второй магазин, свалив одного, максимум двух фрицев — и все же заставив залечь ближнее ко мне отделение германцев. Но в окопы уже летит десяток «колотушек»; некоторые падают рядом с траншеями, другие залетают точно внутрь.
Одна падает мне прямо под ноги.
Кажется, время замерло в этот миг — замерло вместе со мной, с расширенными от ужаса глазами смотрящего на противопехотную гранату. Если ее бросили хотя бы с секундной задержкой, я не успею. Не успею…
Не знаю, как долго длился миг растерянности — но в следующий срабатывают бойцовские инстинкты. Толи мои собственные, толи настроенные игровому персонажу — не суть. Главное, что я рывком ныряю к гранате и, схватив М-24 за ручку, успеваю вышвырнуть ее за бровку траншеи до того, как она рванула, гарантированно размазав меня по стенкам хода сообщения. Взрыв доносится глухо, издалека, будто сквозь вату в ушах… А вот дрожь земли под приближающейся ко мне тринадцатитонной, бронированной машиной я почувствовал отчетливо.
В следующую секунду в семи метрах справа над окопом показалась махина «Гочкиса» Н38…
Зараза, кто назвал его «легким»? Может по сравнению с другими танками, попадающими в квалификацию «средний», это утверждение и справедливо. Но сейчас, когда многотонная боевая машина обваливает траншеи гусеницами, неотвратимо приближаясь ко мне, это определение кажется сильно неточным…
Трясущимися пальцами нашариваю в кармане галифе трофейную зажигалку — и никак не могу нашарить. Бойцы подарили ее мне после утреннего боя: стальная, блестящая, ладная, удобная в руке — я вроде и не курю, но подарок мне глянулся. А сейчас бы и пригодился! Да вот только никак не могу его найти!
— Твою же ж!
Мне бы давно уже быть мертвецом, но все еще горящее на броне пламя мешает целиться командиру танка, курсового же пулемета у машины нет. Но механ упорно тянет ее вперед, прямо на меня, круша обваливающуюся траншею правой гусеницей… Пальцы наконец-то нашаривают стальной корпус зажигалки — а спустя секунду свет над головой меркнет, и сверху раздается близкий рев мотора и лязг стальных гусениц…
Страшно дико. Хочется вскочить и побежать, да как можно скорее! Но самое логичное сейчас — это пропустить «Гочкиса» вперед, а затем забросить бутыль с горючей смесью на моторное отделение. Потому я жду. Жду… Пока на спину не падает здоровый пласт земли, одновременно вышибив дух и придавив тело ко дну траншеи.
— А-а-а-а-а-а!!!
Меня охватывает уже дикий, животный ужас быть заживо замурованным и раздавленным. И я что есть силы начинаю бороться с землей, пытаясь выбраться из-под завала. А в голове бьётся паническая мысль: вдруг танкист решит еще и крутануться на месте, гарантированно меня похоронив?!
— А-а-а-а-а-а!!!
Несколько секунд отчаянно прорываюсь наверх — а потом удерживающий меня пласт подается, и я рывком выбираюсь наружу. «Гочкис» отъехал уже на несколько метров вперед — и движимый бешеной, животной яростью, пришедшей на смену только что терзавшему меня страху, я бросаюсь вдогонку. Сейчас для меня на свете существует только этот танк — и сжатая в руках бутыль с горючкой, которую я укрыл собой перед обвалом траншеи. О том, что уже в эту секунду над окопами могут показаться фрицы, для которых я стану идеальной мишенью, просто не задумываюсь. Только танк, только догнать, только сжечь!
— Получи, тварь!!!
Пропитанный топливом фитиль поджигаю на бегу, а следом забрасываю «коктейль Молотова» на моторное отделение. Сделав несколько оборотов в воздухе, бутыль разбивается на стальных решетках, а ее содержимое тут же воспламеняется; огненные струйки смеси весело сливаются внутрь.
«Гочкис» горит теперь и спереди, и сзади, но продолжает движение. Однако бешенство все равно отпускает — и немного придя в себя, я первым делом хватаюсь за кобуру с ТТ. Чувствую, сейчас будет жарко…
Пуля задевает грудину по касательной, отбросив меня на дно окопа; жгучая боль заполняет сознание — наверняка сломано ребро — но отчаянным усилием воли я удерживаюсь от провала в забытье.
Немецкий пехотинец замер над ходом сообщения, спешно перезаряжая карабин. Первым выстрелом он меня только ранил — и это его погубило: в ответ дважды рявкнул ТТ, отправив пули в живот и грудь врага. Иногда удобно, что пистолет имеет только предохранительный взвод курка!
Германец свалился в окоп, я же наоборот, приподнимаюсь на колени, кривясь от боли — и ведь вновь в левом боку! Все же заставляю себя встать, опираясь на земляную стенку — и тут замечаю показавшихся перед окопом фрицев.
Мне везет — их двое и оба с «маузерами». Чтобы вскинуть винтовки к плечу и точно выстрелить, требуется несколько лишних мгновений, которых у противника нет: тремя выстрелами я свалил обоих за считанные секунды.
В обойме остается еще три патрона. Я уже было потянулся к кобуре, в отдельном отсеке которой хранится запасной магазин, но тут же почувствовал знакомую дрожь земли и в панике оглянулся.
Горящий «Гочкис» крутанулся на месте и замер чуть в стороне за траншеями. Открылся башенный люк и из него высунулся командир, сжимающий в руках огнетушитель — решил, значит, потушить моторное отделение.
— Ах ты ж тварь!
Слепящая, обжигающая ненависть вновь ярко полыхнула в душе — и поймав спину высунувшегося танкиста на прицел, я трижды нажал на спуск, сгоряча промахнувшись первой пулей, но уложив еще две в цель. Пистолет становится на затворную задержку — и только тогда я нырнул на дно окопа, одновременно меняя опустевший магазин на запасной.
А в траншеях разгорается неравный для нас рукопашный бой. Атакующих немцев практически двое больше, хотя часть солдат врага вступила в схватку с другими отделениями взвода… Потеряв несколько человек от огня винтовок и моего пистолета-пулемета, фрицы реабилитировались, уничтожив половину подконтрольной мне группы гранатами и расстреливая людей сверху вниз, стоя над траншеей.
Но и красноармейцы, ободренные гибелью боевых машин противника, дерутся яростно, до последнего. Гремят выстрелы в упор, практически не оставляя людям шансов с обеих сторон, в ход идут штыки, ножи, блестящие саперные лопатки. На моих глазах один из бойцов сильным ударом лопатки сбивает в сторону нацеленный в живот штык-нож вражеского «маузера» — и рубит в ответ, словно секирой, развалив шею фашиста. Тут же в спину его вонзается ножевой штык другого немца, но на того налетает Славка Красиков. Вооруженный «мосинкой», он парирует длинный укол немчуры и цепляет ствол карабина шейкой крепления штыка. Рывком вырвав оружие из рук противника, Красиков, злобно оскалившись, всаживает в его живот узкое жало четырехгранника.
Между мной и товарищем в окоп спрыгивает сразу трое немцев. Один, первый номер пулеметного расчета, поднимает МГ-34 на плечо второму номеру, тот же крепко сжимает в руках сошки машингевера. Славка отчаянно дергает затвор, перезаряжая винтовку, но явно не успевает…
— Умрите, твари!!!
В мою сторону успевает развернуться третий фашист, с карабином; он даже вскидывает его к плечу, но оседает, получив пулю в живот. Следующие три выстрела тэтэшника сливаются с пулеметной очередью, излохматившей гимнастерку резко побледневшего красноармейца. Из груди его во все стороны полетели кровавые брызги, но и пулеметчики получают раны. Второй номер, поймавший две пули, уткнулся лицом в землю траншеи — но первый, с залитой кровью спиной, все равно пытается развернуться, до последнего сжимая машингевер. Сцепив зубы от ненависти, тяну спусковой крючок еще дважды. Одно попадание в плечо, другое в лицо: свинец пробил щеку, выбил зубы, и вышел где-то в районе шеи, отбросив врага на стенку окопа.
Какое-то острое чувство опасности накатило вдруг со спины — оно было настолько сильным, что я непроизвольно дернулся в сторону. И тут же сзади грянул выстрел, а в то место, где я стоял секунду назад, ударила пуля! Скорее от неожиданности, чем сознательно, я вскинул пистолет и шмальнул навскидку, на звук. Промазал — вооруженный карабином противник бросился ко мне, целя штык-ножом в живот, а тэтэшник встал на затворную задержку. В голове неожиданно, но совершенно не к месту промелькнуло:
Твою ж дивизию, как же вовремя…
Правая рука сама потянулась к последнему доступному оружию — финке НКВД, послужившей одним из прототипом для ножа разведчика НР-40. Клинок я ношу в ножнах на поясе — и сейчас успеваю выхватить его, держа обратным хватом. Вовремя! Оскалившись, немец резко выбрасывает карабин в длинном выпаде, вложив в укол вес тела и придав тому недюжинную скорость. И все же тело на прокаченных рефлексах успевает среагировать, смещаясь вправо с линии атаки. Одновременным ударом лезвия ножа по вражескому клинику я увожу его от себя в сторону.
Однако противник мне достался опытный, бывалый: мое парирование он тут же переводит в тяжелейший удар приклада, нацеленный в голову. Я успеваю только вскинуть скрещенные руки к голове — и дерево встречается со сталью финки, выбив ее из рук и отбросив меня на дно траншеи. Но хоть ничего не сломал! В момент падения успеваю разглядеть на груди немца бронзовый знак со скрещенными штык-ножами — и в голове тут же щелкает: награда «За ближний бой» третьей степени, вручается за 15 дней рукопашных схваток. Тертый мне достался калач…
Враг продолжает атаку, вскинув карабин и вновь нацелив штык мне в живот, стремясь пригвоздить к земле, как жука иголкой. Становится по-настоящему страшно — но в момент укола я скручиваюсь к левой стенке, одновременно, что есть силы, ударив стопой в правую голень противника. Немец теряет равновесие, провалившись вперед, а ножевой штык впивается в землю.
Однако же падает фриц на меня сверху, успев при этом жестко пробить по свежей ране, в районе травмированных ребер. От дикой, острой боли я невольно вскричал — и тут же пропустил тяжелейший удар головы, облаченной в каску, в челюсть. В глазах темнеет… А прихожу я в себя в момент, когда жесткие, сильные пальцы немца сдавили мое горло, ломая гортань. От сильной боли и животного страха сознание проясняется; уперев правую стопу в живот противника, рывком отталкиваю его от себя, одновременно смещаясь на спине вправо. В следующую секунду закидываю левую ногу на шею врага, и фиксирую его корпус коленом правой, уперев в подмышку. Одновременно что есть силы прогибаюсь в спине, разрывая уже ослабевший душащий захват и вытягиваю руку немца на болевой — рычаг локтя.
Дышать помятым железными пальцами горлом тяжело, но слепая ярость полностью овладевает мной и придает сил. Не обращая внимания на отчаянный крик немца, с противным хрустом сухожилий и звонким щелчком костей я ломаю его руку в районе локтя. В этот раз враг взвыл от боли, как девчонка… С трудом встаю на колени, нашариваю рукоять выбитой финки; фашист же привалился спиной к стенке окопа, баюкая сломанную руку. В глазах его ширится ужас, он успевает раззявить рот в полным мольбе крике:
— Nein, nicht töten! Bitte!!!
Но резким ударом я всаживаю нож ему в горло, по самую рукоять — а после проворачиваю его, разрывая плоть.
— Небось тебя тоже когда-то просили пощадить, говорили «пожалуйста»… Сдохни!
Добив ветерана вермахта, я сам устало облокотился спиной на земляную стенку. Обе раны болят невыносимо — но что странно, боль эта притупляется с каждой секундой… Уже неверным движением достав тюбик с пенициллином, глотаю вторую таблетку, запив водой. После чего, немного переведя дух, последним усилием воли приподнимаюсь над траншеей, чтобы осмотреться.
К моей вящей радости, группу атаковавших нас фрицев уже вовсю теснит подкрепление красноармейцев, подоспевшее к месту схватки по ходам сообщений. Облегченно улыбаюсь и перевожу взгляд на центр позиций, принявший основной удар роты трофейных «Гочкисов». На линии траншей замерло четыре густо чадящие машины — а оставшиеся три, только-только прорвавшиеся за окопы, спешно пятятся назад. Вглядевшись в сторону нашего тыла, я с радостью различают волну густо ползущих вперед танков. Наших танков…
А после наступает тьма.
Глава 8
…Ласково шепчет море, что несет свои волны к берегу, где они с легким плеском разбиваются об песок. Шепот моря… Я так долго смотрел на него в окно госпиталя, но все никак не мог найти возможность, чтобы сюда прийти. А ведь как мечтал насладиться освежающей прохладой морской воды, да подставить тело дуновениям легкого бриза, столь приятно остужающего разгоряченную кожу… Но вначале я был слишком слаб от ран, затем меня не отпускало госпитальное начальство — хотя ночью и можно было сорваться. Однако же с первых дней войны Анапа является пограничным городом и военным портом, пусть и вспомогательным. Побережье охраняется, пляжи частично заминированы на случай вражеского десанта — не так-то просто было узнать о свободном от мин уголке. Тем более, что подобный интерес мог быть воспринят, как попытка узнать фактически секретную информацию! Но в конечном итоге пляж для местных удалось найти — и вот я оказался здесь, за день до выписки.
Шепот моря… Он напоминает мне о том жарком утре 8-го мая. Да, трудный был денек — а то, что я выжил, так вообще чудо! Все висело на волоске…
Атаку 28-й дивизии вермахта отразил встречный удар танков 126-го отдельного батальона, насчитывающего около пятидесяти легких Т-26. В отличие от реальной истории, батальон был раньше подтянут к переднему краю, а дивизия оборонялась дольше. И потому советские машины ударили по еще не успевшим подтянуть противотанковую артиллерию фрицам, не сумевшим также окончательно подавить оборону красноармейцев в точке прорыва. Немцы откатились к противотанковому рву — но тут же на позиции дивизии в третий раз обрушился артналет врага.
Били фрицы долго и азартно, несмотря на ответный контрбатарейный огонь советских гаубиц. За час обстрела танковый батальон потерял до половины машин, треть из которых полностью уничтоженными, а остальные — различной степени поврежденными. И в тоже же время немцы ввели в бой батальон штурмовых орудий 132-й дивизии, усилив его атаку пехотным полком. На наши полуразбитые, перепаханные снарядами позиции надвигалось 22 «штуги», лобовую броню которых танковые «сорокапятки» Т-26 способны поразить разве что со ста метров… Но атакующих неожиданно накрыл залп дивизиона «Катюш» 25-й гв. мп, причем удачно, уничтожив четыре самоходки и повреди еще две. Значительными были и людские потери, заставив фрицев в итоге отступить.
…126-й отб оставался на позициях 63-й горнострелковой до 6 часов утра 9-го числа, пока ее не сменила 72-я кавдивизия, вооруженная в том числе пушечными броневиками БА-10 в количестве 7 штук, и располагающая собственной артиллерией из шести «сорокапяток» и двенадцати «полковушек». К ней добавились чудом уцелевшие днем ранее орудия: два противотанковых и одно дивизионное. Кроме того, в капониры спрятали 5 Т-26, получивших серьезные повреждения ходовой, но сохранивших боеспособность башен. 63-ю же отправили в тыл на переформирование: за день боев она потеряла две трети бойцов убитыми и ранеными, фактически перестав представлять из себя организованную силу. В числе раненых эвакуировали на большую землю и меня…
8-го числа немцы так и не ввели в бой 22-ю танковую дивизию. Тут стоит добавить, что советскую оборону они пробовали на всем южном фланге Парпачакского перешейка, атакую силами трех дивизий: 28-й лпд, 132-й и 50-й пд. Под удар, помимо 63-й гсд, попала и соседняя 276-я сд. Но бойцы последней мужественно отбили все атаки врага, не позволив ему продвинуться вперед на занимаемом рубеже — как то и было в реальной истории.
Поделиться книгой: