Помоги проекту - поделись книгой:
Поэтическому взгляду поселянина все в природе представляется живым, одушевленным: это отразилось в тысяче различных примет, сказалось в заговорах и песнях, запечатлелось в самом языке и преданиях. Несобранные с нивы колосья просят его: «Возьми нас с собой!» Свое сено, скошенное с собственного луга, стонет под гнетом чужого, захваченного с соседского участка. Изгородь, поставленная в землю верхними концами, упрашивает выдернуть ее и вбить в землю нижними концами; по народному поверью, колья в заборе должны стоять точно так, как стояли они, будучи живыми деревьями, т. е. корнем книзу.
Соединяя с крестным знамением великую силу, прогоняющую нечистых духов, простолюдин убежден, что ни одно дело не следует начинать, «не благословись»; в противном случае не жди удачи (см. «Пустынник»). Если где стряпуха готовит обед или ужин, не благословясь, если где питье и ествы ставятся на стол без крестного Знамения, то в этот дом приходят черти, пьют и едят вместе с хозяевами, пляшут и поют срамные песни; к благословенному же столу ни один бес не может приблизиться (см. «Пустынник и дьявол»).
Лубочная картина представляет две трапезы: «трапезу благочестивых людей, ядущих с благодарением: ангел Господень предстоит им, благословляет, а бесы прогоняет, Христовою силою помрачает» и «трапезу неблагодарных людей, празднословцев, кощунов, скверноглаголющих, ядущих без благословения: ангел Господень отврати лице свое от них, отиде — стоя плачет яко видит: бесы веселящееся с ними». Сосудов и кринок с разными кушаньями и напитками не советуют оставлять непокрытыми, боясь, чтобы вражья сила не осквернила их; если нечем покрыть, то должно перекрестить, или, по крайней мере, положить сверху две лучины накрест. В легенде «Потанька» черт Потанька влезает в опару, приготовленную без благословения; в другой легенде — «Поездка в Иерусалим» — нечистый садится в кувшин с водою, оставленный непокрытым.
Между поселянами нашими ходит рассказ об одном мужике, который подпил на свадьбе и был уведён чертом. Целых три года пропадал он без вести, да раз как-то под праздник сошлось в торговой бане бесовское сборище и мужика с собой привело; давай пировать, плясать, песни распевать! До того загулялись, что петухи запели — и в ту ж минуту сгинули все черти. Остался один мужик в бане, начал он стучать в двери и насилу достучался, чтоб отперли. Сторожа выпустили его из бани, смотрят — мужик весь в лохмотьях, чуть не голый вышел: так обносился! И дивуются все, как попал он в баню; стали его расспрашивать. Мужик рассказал, что целые три года таскался с чертями по разным местам: «Где свадьба или какой праздник, там и нечистые завсегда; придут и засядут на печке, а как станут хозяева подавать на стол неблагословенное кушанье, они тотчас подхватят то блюдо себе, все наготовленное съедят, а вместо еды накладут на блюдо всякой погани. То же самое и с питьем: вино ли, мед ли подадут, не благословясь,— они дочиста опорожнят посудину, да и нальют туда чего хуже не выдумаешь!»
Потанька
Одна баба, не благословесь, замешала опару. Прибежал бес Потанька да и сял. А баба и вспомнила, што, не благословесь, замешала опару, пришла да и перекрестила: Потаньке выскочить-то и нельзя. Баба процедила опару и вывалила Опарины на улицу, а Потанька все тут. Свиньи перепехивают ево с места на место, а вырватца не можот; да чрез трои суд(т)ки кое-как выбился и без оглядки убежал. Прибежал к товарищам; те спрашивают: «Где был, Потанька?» — «Да будь она проклятая баба! Опару,— говорит,— замесила ли, завела ли, не благословесь». Пришел да и сел. Она взяла да меня и перекрестила, дак насилу вырвался чрез трои судки: свиньи перепехивают меня с опариной, а я выбитца не могу; теперь в жиз(н)ь мою никогда не сяду к бабе в опару! (Записана в Пермской губернии Шадринского округа в заштатном городе Долматове государственным крестьянином Александром Зыряновым.)
Поездка в Иерусалим
Какой-то архимандрит (в)стал к заутрине; пришел умыватца, видит в рукомой(ни)ке — нечистой дух, взял ево да и заградил (крестом). Вот дьявол и взмолился: «Выпусти, отче! Каку хошь налош(ж)ь службу — сослужу!» Архимандрит говорит: «Свозишь ли меня между обедней и заутреней в Иерусалим?» — «Свожу, отче, свожу!» — Архимандрит ево выпустил и после заутрины до обедни успел съездить в Иерусалим, к обедне поспел обратно. После забрали как-то справки,— все удивились, как он скоро мок(г) съездить в Иерусалим, спросили ево, и он рассказал это.
(Записана там же государственным крестьянином А Зыряновым.)
Примечания
Сличи с рассказом «Пустынник и дьявол». Источником этой легенды послужило известное сказание «о великом святители, о Иванне, архиепископе Великого Новаграда, како был единой нощи из Новаграда в Иерусалиме-граде и паки възвратися», занесенное в Четьи-Минеи и во многие старинные сборники житий.
Перейдя в область народной литературы, сказание это, без сомнения, должно было подчиниться различным переделкам и изменениям; в устах народа появилось оно во множестве вариантов, далеко отступающих от своего первоначального источника, но, тем не менее, любопытных своими характеристическими подробностями.
Вот один из этих вариантов из собрания сказок В. И. Даля.
В старые годы, когда и черти не прочь были учиться по-солдатски: маршировать и ружьем выкидывать, был-жил в Питере солдат, смелой да бойкой! Служил он ни хорошо, ни худо; на дело не напрашивался, от безделья не отказывался. Вот досталось ему однажды стоять на часах в Галерном порте и как нарочно в самую полночь. Пошел он с Богом, перекрестясь, и сменил товарища; стоит себе, да от нечего делать выкидывает ружьем на караул. Глядь — идет к нему нечистой; солдат не сробел, а хотя б и струсил, так что ж делать? От черта не в воду! «Здорово, служба!» — говорит черт. «Здравие желаю!» — «Поучи, пожалуйста, меня на караул выкидывать; долго приглядываюсь, а никак понять не могу».— «Прямой ты черт! — сказал солдат.— Да где же тебе понять-то? Я вот десять лет служу, и нашивку имею — а все еще учуся"; уж и колотушек перенес не одну тысячу! А ты хочешь одной наглядкою взять. Нет, брат, уж это больно скоро да и дешево!» — «Поучи, служивый!» — «Пожалуй, только за что сам купил, за то и тебе продам». Поставил солдат черта во фронт, и для почину как свиснет его во всю мочь прикладом по затылку, ажио пошатнулся нечистой. «А! Так ты еще нагибаешься во фронте!» и давай его лупить по чем попало; отсчитал ударов десять, и видит, что черт только ножками подергивает, а кричать совсем перестал... «Ну,— говорит,— ступай теперь! На первой раз довольно будет. Хоть мне и жаль тебя, да что делать? Без того нельзя. Сам ведаешь, служба всего выше, а во фронте, брат, нету родни!» Тошнехонек пришелся черту первой урок; но солдат говорит, что без муки не бывает науки; стало быть — так надо: ему лучше знать! Поблагодарил черт за ученье, дал солдату десять золотых и ушел. «Эка! — думает солдат.— Жалко, что мало бил! То ли дело, кабы разов двадцать ударил: глядишь, он бы двадцать золотых дал!»
Ровно через неделю досталось солдату опять стоять на часах и на том же самом месте. Стоит он, выкидывает ружьем разные приемы, а на уме держит: «Ну, коли теперь явится нечистой, уж я свое наверстаю!» В полночь откуда ни взялся — приходит нечистой. «Здравствуй, служба!» — «Здорово, брат! Зачем пришел?» — «Как зачем? Учиться».— «То-то и есть! А то хотел с разу все захватить! Нет, дружище, скоро делают, так слепые родятся... Становись во фронт! — командует солдат.— Грудь вперед, брюхо подбери, глаза в начальство уставь!» Долго возился он с чертом, много надавал ему тузанов и колотушек и таки выучил нечистого делать ружьем: и на плечо, и к ноге, и на караул. «Ну,— говорит,— теперь ты хоть к самому сатане на ординарцы, так и то не ударишь лицом в грязь! Только разве в том маленькая фальшь будет, что хвост у тебя сзади велик. Ну-ка, повернись налево кругом!» Нечистой повернулся, а солдат вынул из кармана шейной крестик, да потихоньку и нацепил на черта. Как запрыгает черт, как закричит благим матом! «А что, разве это вам чертям не по нутру?» — спрашивает солдат. Черт видит, что в впросак попался, давай сулить солдату и серебра, и золота, и всякого богатства. Солдат не прочь от денег, и велел притащить ни мало, ни много — целый воз. В минуту все было готово: черт притащил целой ворох денег, солдат спрятал их в овраге и закрестил. «А то,— говорит,— вы, бесовская сволочь, нашего брата православного только обманываете, вместо золота уголь насыпаете!»" — «Что ж, служивой! — молит бес— Отпусти меня, сними свой крестик».— «Нет, брат, погоди! Деньги деньгами, а ты сослужи мне и другую службу. Вот уж десять лет, как не был я дома, а там у меня жена и детки остались; смерть хочется побывать на родине да на своих посмотреть. Свози-ка меня домой. Я, брат, не из дальних — из Иркутской губернии. Как свозишь, тогда и крест сниму!» Черт поморщился-поморщился и согласился. На другой день пошел солдат к начальству, отпросился на два дня погулять (а были тогда праздники), и сейчас же к нечистому; уселся на него верхом и крепко-крепко ухватился за рога. Черт как свиснет, как понесется — словно молния! Солдат только посматривает, как мелькают перед ним города и села: «Аи да молодец! Люблю запрыть!» И не успел еще проговорить всего, глядь — уж и приехал. Слез солдат с черта: «Спасибо,— говорит,— вот удружил, так удружил! Ступай теперь, куда знаешь, а завтра на ночь приходи: назад поедем». Прогостил, пропировал солдат целых два дни, а к ночи попрощался с родными и воротился на черте в Питер как раз в срок. И вить, как измучил нечистого! Чуть-чуть рог ему не обломал! Снял он с него крест и не успел еще в кармане спрятать, глядь — а уж черта нет! И след простыл! С той самой поры и не видал солдат черта; забрал он бесовские деньги и зажил себе припеваючи».
Есть еще другая сказка о том, как черт выучился маршировать и выделывать ружьем всякие штуки, и пошел наниматься в солдаты. Один бедный мужик заложил ему свою душу и поставил его вместо себя в рекруты. Плохо пришлось дьяволу, одних палок сколько обломали об его спину, а тут еще белые ремни носи накрест: просто хоть удавиться! Крепился-крепился, не выдержал и бежал со службы; не польстился и на душу.
В приведенном нами рассказе, равно как и в легенде «Солдат и Смерть», в ярких чертах выступает народный юмор, что по нашему мнению придает им особенно живой интерес. Вообще следует заметить, что в большей части народных русских сказок, в которых выводится на сцену нечистый дух, преобладает шутливо-сатирический тон. Черт здесь не столько страшный губитель христианских душ, сколько жалкая жертва обманов и лукавства сказочных героев: то больно достается ему от злой жены, то бьет его солдат прикладом; то попадает он под кузнечные молоты, то обмеривает его мужик на целые груды золота.
Пустынник и дьявол
A. Один пустынник молился тридцать три года, и видит, к какому-та царю ходят дьявола на обед, ивкают, гайкают (кричат, кличут), пляшут, скачут и песни поют. Один раз Поганька хромой отстал от дьяволов; пустынник вышел да и спрашивает его: «Куда вы так ходите?» — «Да ходим вот к такому-то царю на обед; у него все стряпухи делают все, не бяагословясь, нам и ладно!» Старик и думает, как бы об этом известить царя; а от царя носили ему обедать каждый день. Он принял ества да на тарелках взял и надписал, что дьявола к нему ходят на обед каждый день. Царь увидел эту надпись, тотчас всех людей переменил и поставил к стряпне людей набожных; за что они ни возьмутся — все говорят: «Господи, благослови!» Видит пустынник дьяволов — вперед шли, веселы и радостны, а назад идут, заунывны и печальны, и спрашивает опять Поганьку, что они не веселы? Тот только и сказал: «Молчи же! Уж мы тебе отплатим!» Не стал видать после того пустынник дьяволов. Один раз приходит к нему женщина набожна. Он ее расспросил: кака, откуда? Те-други разговоры, стали винцо попивать и напились, сговорились венчатца; пошли, видят все готово, как и есть. Пришло время венцы надевать; уж начали — только надеть. Пустынник и перекрестился; дьявола отступились, и он увидел петлю; да после того опять тридцать три года молился, грехи замаливал! (Записана там же государственным крестьянином А Зыряновым)
B. Был пустынник, молился тридцать лет Богу: мимо его часто пробегали беси. Один из них хромой отставал далеко от своих товарищей. Пустынник остановил хромого и спросил: «Куда вы, беси, бегаете?» Хромой сказал: «Мы бегаем к царю на обед».— «Когда побежишь назад, принеси мне солонку от царя; тогда я поверю, что вы там обедаете». Он принес солоницу. Пустынник сказал: «Когда побежишь опять к царю обедать, забеги ко мне взять назад солоницу». Между тем на солонке написал: «Ты, царь, не благословясь, кушаешь; с тобой беси едят!» Государь велел, чтобы на стол становили все, благословясь. После того бесенки прибежали на обед и не могут подойти к благословенному столу, жжет их, и убежали назад.
Начали спрашивать хромого: «Ты оставался с пустынником; верно, говорил с ним, что мы на обед ходим?» Он сказал: «Я только одну солоницу приносил ему от царя». Начали беси хромого за то драть, для чего сказывал пустыннику. Вот хромой в отмщение построил против кельи пустынника кузницу, и стал стариков переделывать в горно на молодых. Пустынник увидел это, захотел и сам переделаться: «Дай-ка,— говорит,— и я переделаюсь!» Пришел в кузницу к бесенку, говорит: «Нельзя ли и меня переделать на молодого?» — «Изволь»,— отвечает хромой, и бросил пустынника в горна; там его варил-варил и выдернул молодцом; поставил его перед зеркало: «Поглядись-ка теперь — каков ты?»
Пустынник сам себе налюбоваться не может. Потом понравилось (захотелось) ему жениться. Хромой предоставил ему невесту; оба они глядятся не наглядятся друг на друга, любуются не налюбуются. Вот надобно ехать к венцу; бесенок и говорит пустыннику: «Смотри, когда венцы станут накладывать, ты не крестись!» Пустынник думает: как же не креститься, когда венцы накладывают? Не послушался его и перекрестился, а когда перекрестился — то увидел, что над ним нагнута осина, а на ней петля. Если б не перекрестился, так бы тут и повис на дереве; но Бог отвел его от конечной погибели. (Из собрания В. И. Даля.)
C. Жил-был святой пустынник, и вычитал он в Писании: все, чего ни пожелаешь, и все, чего ни попросишь у Бога с верою,— то Господь тебе и дарует. Захотелось ему испытать: правда ли это? «Ну, можно ли тому статься,— думал он,— коли я пожелаю взять за себя царевну, то ужли ж царь и выдаст ее за такого старца!» Думал-думал и пошел к царю. Так и так, говорит, хочу взять за себя царевну замуж А царь говорит: «Коли ты достанешь мне такой дорогой камень, какого еще никто не видывал, так царевна будет твоею женою». Воротился пустынник в келью; а черту давно уж досадно смотреть на его святое житие, пришел он соблазнять пустынника и стал сказывать ему про свое могущество. «А сможешь ли ты, нечистой, влезть в этот кувшин с водою?» — «Э! Да я, пожалуй, в пустой орех влезу, не только в кувшин!» — «Однако попробуй сюда влезть!» Черт сдуру влез в кувшин, а пустынник и начал его крестить. «Пусти меня; сделай милость, пусти! — заорал черт во все горло,— крест меня жжет, страшно жжет!» — «Нет, не пущу! Разве возьмешься достать мне такой дорогой камень, какого еще никто на свете не видывал — ну, тогда другое дело!» — «Достану, право слово, достану, только пусти!» Пустынник открестил кувшин; черт выскочил оттудова и улетел. Через малое время воротился он с таким дорогим камнем, что всякому на диво! Взял пустынник камень и понес к царю. Тот — делать нечего — велел царевне готовиться замуж за старца; а пустынник и говорит: «Не надо! Вишь, начитал я в Писании: что ни попрошу у Бога — то мне и сделает, вот мне и захотелось попытать, а взаправду-то жениться я не хочу». А нечистой уж как было радовался, что смутил пустынника: «Вот-де женится на царевне, какое тут спасенье!»
В другой раз заспорил пустынник с чертом: «Не влезешь-де ты, окаянный, в орех свистун (свищ)! Черт расхвастался и влез. Вот пустынник давай его крестить. «Пусти! — закричал нечистой,— пожалуйста, пусти! Меня огнем жжет!» — «Выпущу, коли пропоешь ангельские гласы!» — «Не смею,— говорит нечистой,— меня разорвут за это наши!» — «Одначе пропой!» Что делать? Согласился черт; вот выпустил его пустынник на волю, сам пал на колени и зачал Богу молиться, а нечистой запел ангельские гласы: то-то хорошо! То-то чудесно! Вишь, чертй-то прежде были ангелы, оттого они и знают ангельские гласы. Как запел он — так и поднялся на небо: Бог, значит, простил его за это пение. (Записана издателем в Воронежской губернии, Бобровском уезде.)
Примечания
Передаем еще один рассказ о труженике и демоне-соблазнителе
Жил в лесу труженик, тридцать лет трудился он Богу, и сколько ни старалась нечистая сила — никак не могла его смутить. Стали черти промеж себя думать, что бы такое ему сделать; думали-думали, и вот как ухитрились. Оборотился один нечистой странником и пошел мимо кельи труженика, а другой ему навстречу, напал на него, словно разбойник, и давай душить. Труженик услыхал шум и крики, схватил топор и бросился на помощь; только глядь — пустился разбойник бежать от него в сторону, а другой черт, что был странником, лежит да охает, едва дух переводит. «Помоги,— умоляет,— доброй человек, возьми в свою келью, пока с силами соберусь. Совсем было задушил окаянной!» Взял его труженик в свою келью; пожил нечистой день и два, и говорит старцу: «Спасенное твое дело! Много в нем благодати! Хочется и мне потрудиться; оставлю жену и детей и пойду к тебе под начало».
Вот стали они вместе трудиться, дни и ночи стоят на коленах и кладут поклоны. Еще старец иной раз устанет и вздремнет, а новой труженик совсем не знает устали. Прошло сколько-то времени, и стал нечистой говорить старцу: «Не добро нам вместе трудиться; пожалуй, лишнее слово скажешь, или друг дружку осудишь. Давай, перегородим келью надвое и станем жить всякой в своей половине». Так и сделали.
Раз как-то захотелось старику посмотреть, что делается у соседа; крепился он, крепился, и не выдержал. Взлез на перегородку и просунул голову; смотрит: стоят на столе бутыли с вином и разные скоромные ествы, а за столом сидит чудная-чудная красавица. «А, так ты за мной подсматривать!» — сказал нечистой; схватил его за бороду и перетащил на свою сторону— Выбирай теперь любое за свою провинность; хочешь — вина выпей или мяса съешь; хочешь — блуд сотвори. А не то, брат, прощайся с белым светом; у меня коротка расправа!» — «Как быть?» — думает старец,— что мне сделать? Если мяса съем — теперь пост, будет большой грех; если блуд сотворю — грешнее того будет; выпью лучше я вина». Выпил один стакан, и сам не знает, отчего вдруг повеселел; а черт уж другой ему подставляет. Выпил и другой, и третий, и забыл про свое спасение: наелся скоромного и блуд сотворил. «Пойдем теперь воровать! — говорит нечистой.— Заодно уж грешить; семь бед — один ответ!»
Пошли ночью в деревню, залезли в кладовую и ну забирать что под руку попало. Черт нарочно как застучит: такого грохоту наделал, что хозяева проснулись, тотчас схватили старика и посадили его в тюрьму. А черт в ту ж минуту неведомо куда пропал. Наутро собрался народ и присудил повесить вора: «Этих старцев жалеть нечего; они не Богу молятся, а только норовят в клеть забраться!»
Привели вора на базарную площадь, встащили на виселицу и накинули петлю на шею; вдруг, откуда ни взялся нечистой, стал к нему под ноги и начал его поддерживать. «Что,— спрашивает,— небось, испугался?» — «Как не испугаться! — говорит старец.— Смерть моя приходит».— «А ну, посмотри: не увидишь ли чего?» — «Вижу: обоз идет».— «А велик?» — «Да так велик, что один конец уж давно проехал, а другого еще не видать!» — «С чем обоз?» — «Со старыми дырявыми лаптями».— «Это, брат, те самые лапти, что мы оттоптали в трудах и хлопотах, чтобы как-нибудь тебя смутить. Не видишь ли еще чего?» — «Вижу: болото огнем горит, а в огне котлы кипят».— «Там и мы с тобой будем жить!» — сказал дьявол и столкнул старца со своих плеч. Так и погиб он на виселице смертию грешника.
(Из собрания В. И. Даля.)
Пустынник
Было-жило три мужика. Один мужик был богатой; только жил он, жил на белом свете, лет двести прожил, все не умирает; и старуха его была жива, и дети, и внуки, и правнуки все были живы — никто не умирает; да что? Из скотины даже ни одна не тратилась (не издыхала)! А другой мужик слыл бессчастным, ни в чем не было ему удачи, потому что за всякое дело принимался без молитвы; ну, и бродил себе то туда, то сюда, без толку. А третий-то мужик быль горькой-горькой пьяница; все дочиста с себя пропил и стал таскаться по миру.
Вот однова сошлись они вместе, и отправились все трое к одному пустыннику. Старику захотелось выведать, скоро ли Смерть за ним прейдет, а бессчастному да пьянице — долго ли им горе мыкать? Пришли и рассказали все, что с ними сталось. Пустынник вывел их в лес, на то место, где сходились три дорожки, и велел древнему старику идти по одной тропинке, бессчастному — по другой, пьянице — по третьей: там, дескать, всяк свое увидит. Вот пошел старик по своей тропинке, шел-шел, шел-шел, и увидел хоромы, да такие славные, а в хоромах два по па; только подступился к попам, они ему и гуторят: «Ступай, старичок, домой! Как вернешься — так и умрешь». Бессчастный увидел на своей тропинке избу, вошел в нее, а в избе стоит стол, на столе краюшка хлеба. Проголодался бессчастный, обрадовался краюшке, уж и руку протянул, да позабыл лоб-то перекрестить — и краюшка тотчас исчезла! А пьяница шел-шел по своей дорожке и дошел. до колодца, заглянул туда, а в нем гады, лягва, змеи и всякая срамота! Воротился бессчастный с пьяницей к пустыннику и рассказали ему, что видели. «Ну,— сказал пустынник бессчастному,— тебе николи и ни в чем не будет удачи, пока ни станешь ты за дело приниматься, благословясь и с молитвою; а тебе,— молвил пьянице,— уготована на том свете мука вечная — за то, что упиваешься ты вином, не ведая ни постов, ни праздников!» А старик-то древний пошел домой, и только в избу, а Смерть уж пришла за душою. Он и зачал просить: «Позволь еще пожить на белом свете, я бы роздал свое богачество нищим; дай сроку хоть на три года!» — «Нет тебе сроку ни на три недели, ни на три часа, ни на три минуты!» — говорит Смерть. Чего прежде думал — не раздавал? Так и умер старик. Долго жил на земле, долго ждал Господь, а только как Смерть пришла — вспомнил о нищих. (Записана издателем в Воронежской губернии, Бобровском уезде)
Повесть о бражнике
Во дни неки посла Господь ангелов взяти души бражникову, и поставити ю у врат пречистого рая повеле. Бражник же нача талк(ит)ися во врата пречистого рая. И прииде ко вратам рая Петр апостол и рече: «Кто талкийся во врата пречистого рая?» И отвеща ему: «Аз ес(м)ь бражник, и желаю с вами в раю жити». И рече Петр апостол: «Отыде отсюда, человече; здесь бражники не водворяютца, ибо им изготовна мука вечная со блудниками вместе». И отвеща ему бражник «Господине, глас твой слышу, а лица не вижу, и имени твоего не вем».— «Аз ес(м)ь Петр апостол, который имею(ет) ключи сего царствия славы»,— «Помнишь ли ты, господине Петре, когда Господа нашего И(и)суса Христа иудеи на судилище к Каиафе поведоша и тебе вопрошали: ученик есть сего И(и)суса назарянина? — а ты трикраты от него отрекся. Аще бы не слезы твои и покаяние, и тебе не быть в раю; а я хеша и бражник — по вся дни Божие пил и за всяком корцом имя Господне прославлял, а не отрекался от него». Слыша Петр ответ бражников, отыде от врат пречистого рая и сумнися о сем человеце бражнике.
Вторицею нача бражник талкитися у врат пречистого рая, и прииде ко вратам царь и пророк Давыд и рече: «Кто талкийся у врат пречистого рая?» И бысть глас к нему: «Аз есмь бражник, и желаю с вами в раю жити». И рече к нему царь Давыд: «Отыде, человече, отсюда; здесь бражники не водворяютца, ибо им уготовано место в муку вечную со блудниками вместе». И отвеща бражник «Господине, глас твой слышу, а лица твоего не вижу, и имени твоего не вем». И рече к нему царь Давыд: «Аз есмь царь и пророк, который седяй со Авраамом и Исааком на лоне царствия сего и состави Псалтырь и песни троичныя». И бысть ответ бражников: «Помнише ли ты, царю Давыде, хогда бысть брань на Голиафы, тогда ты слугу своего Урию на войну услал, и тамо его смерти предати повелел, а жену его к себе в прелюбодеяние приял? Аще бы не были твои слезы и покаяние, и тебе не быть бы в раю». Слыша сие, царь Давыд отыде и сумнися о сем человеце. Бражник же нача третицею талкитися у врат пречистого рая. И прииде ко вратам Иоанн Богослов и рече: «Кто талкийся у врат пречиистаго рая?» И отвеща ему: «Аз есмь бражник, и желаю с вами вместе в раю жити». И рече Иоанн Богослов: «Отыде отсюда, человече; здесь бражники не водворяютца, ибо им уготовано место во огнь кромечный с прелюбодеями вместе». Отвеща бражник «Господине, глас твой слышу, а лица твоего не вижу, и имени твоего не вем».— «Аз есмь Иоанн Богослов, друг Христов, наперсник, возлюбленник и девственник».— «О господине, Иоанне Богослове! Не сам ли ты написал во Евангелие(и), что любите друг друга, а ты ныне меня ненавидишь и в раю жити не водворяешь; или отрекися от письма руки своей, или вырви из книги лист тот, который написал ты сам!» Отыде Иоанн Богослов и сумнися о сем человеце, и повеле апостолу Петру впустити его во царствие небесное. (Заимствована из рукописи 18-го столетия).
Примечания
В собрании рукописей Царского, в сборнике начала XVIII века, находится между прочим: «Слово речено о бражнике, како вниде в рай Божий» (начало: «Бе некий человек бражник, пьющ в праздники Господня до обеда, а за всяким ковшом Господа Бога прославляя»". Легенда эта живет в устах народа. Один рассказчик так передавал нам прение бражника с апостолом Петром: пришел бражник к райским вратам, у которых стоял с ключами апостол Петр. «Пусти меня в рай!» — «Нельзя,— говорит апостол,— ты пьяница».— «Не стыдно ль тебе говорить это? Ты сам отрекался от Господа, а вот теперь по милости его держишь ключи от рая».
См. также «Русскую Беседу», 1859 г., № 6.
Царевич Евстафий
В некотором государстве жил был царь. У него был младой сын царевич Евстафий; не любил он ни пиров, ни плясок, ни гульбищ, а любил ходить по улицам, да водиться с нищими, людьми простыми и убогими, и дарил их деньгами. Крепко рассердился на него царь, повелел вести к виселице и предать лютой смерти.
Привели царевича и хотят уже вешать. Вот царевич пал перед отцом на колени и стал просить сроку хоть на три часа. Царь согласился, дал ему сроку на три часа. Царевич Евстафий пошел тем временем к слесарям и заказал сделать в скорости три сундука: один золотой, другой серебряной, а третий — просто расколоть кряж надвое, выдолбить корытом и прицепить замок. Сделали слесаря три сундука и принесли к виселице. Царь с боярами смотрят, что такое будет; а царевич открыл сундуки и показывает: в золотом насыпано полно золота, в серебряном насыпано полно серебра, а в деревянном накладена всякая мерзость. Показал и опять затворил сундуки и запер их накрепко. Царь еще пуще разгневался и спрашивает у царевича Евстафия; «Что это за насмешку ты делаешь?»— «Государь батюшка! — говорит царевич,— ты здесь с боярами, вели оценить сундуки-то, чего они стоят?» Вот бояре серебряной сундук оценили дорого, золотой того дороже, а на деревянной и смотреть не хотят. Ефстафий-царевич говорит: «Отомкните-ка теперь сундуки и посмотрите что в них!» Вот отомкнули золотой сундук, а там змеи, лягушки и всякая срамота; посмотрели в серебряной — и здесь тоже; открыли деревянной, а в нем растут древа с плодами и листвием, испускают от себя духи сладкие, а посреди стоит церковь с оградою. Изумился царь и не велел казнить царевича Евстафия.
(Записана в Саратовской губернии. Из собрания В. И. Даля.)
Повесть о царе Аггее и како пострада гордостию
Бысть во граде Филуяне царь, именем Аггей, славен зело. И по времени приключишася стояти ему в церкви у Божественныя литургии и чтущу иерею святое Евангелие, егда иерей, прочтя строки евангельския, внемлет писано: «Богата обнищают, а нищий обогатеют!» Слышав же то царь и возъярися, и рече царь: «Писано ложно есть сие писание: евангельское слово, а неправда!» И глаголет царь: «Аз есмь богат зело и славен; како мне обнищати, а нищему обогатети против меня?» Егда ж оттольи (?) ужасти наполнися, и повеле царь иерея посадити в темницу, а лист повеле из Евангелия выдрать. И поиде царь в дом свой и нача пити и ясти и веселитися.
Видевша же царь в поле оленя, поеха и взя с собою юношов, и погна в след и хоте оленя уловити. Бе же олень прекрасен зело. Царь же рече отроком своим: «Стойте вы зде, аз пойду, уловлю един оленя». И погна в след; олень поплы за реку. Царь привяза коня своего к дубу и совлече одежду с себя и поплы наг за реку. Егда реку переплы, и абие олень невидим бысть. Ангел Господень всед на коня царева во образе царя Аггея, сказа юношам своим: «Уплы елень за реку»— и поеде" с юношами во град свой ко царице. Царь же Аггей обратился взад на коня, и ни коня и ни платия не обретает, и ста наг и весьма задумался.
И поиде Аггей ко граду своему, и виде пастухов пасуща волов, и вопроша у них: «Братия меньшая пастухи, где есть видели коня и платие мое?» Пастухи вопроша его: «Кто еси ты?» Он же рече им: «Аз есмь царь ваш Аггей». Пастухи же реша: «Окаянний человек! Как ты смееши называтися царем? Мы же видели царя Аггея, ныне проехал во град свой с пяти(ью) юношами». И нача его бранити, бити кнутами и трубами (?); царь же нача плакати и рыдати. Пастухи отбиша его прочь, и пошед ко граду своему наг. И сретоша его торговые люди града того и вопрошаша его: «Человече, что еси наг?» И он рече: «Одежду мою пограбили разбойники». Они же даша ему одежду худую и раздраную. Он же взял и поклонишася им и поиде ко граду своем; и пришедши ко граду своему, попросися к некоей вдове ночевать и нача ее вопрошати: «Скажи, госпоже моя, кто есть у вас царь?» Она же отвещаша ему: «Или ты не нашей земли человек?» И сказа ему. «Царь есть у нас Аггей». Он вопроси: «Сколько лет царствует?» Она же сказала ему: «35 лет». Он же написав своею рукою письмо к царице, что у него были с нею тайные дела и мысли, и повеле некоей жене снести письмо к царице. Царица взяла письмо и повеле чести пред собою. Он же написася мужем ее царем Аггеем. И нападе на нею страх велик; во страсе том нача говорити: «Како сей убогий человек нарицает своею ми" женою? Аще сие поведает царь, повелит казнити». И повеле бити его кнутом нещадно без царского ведома. Биша его без милости и отпустиша едва жива; он же поиде из града, плача и рыдая, и воспоминая евангельское слово, что богатии обнищают, а нищий обогатеют, и каяся о том попу, како похули святое Евангелие и како иерея в темницу посадил и поидоша незнаемым путем. Царица рече являющемуся во образе царя ангелу: «Ты, государь мой милый, год со мною не спиши и постели не твориши; како мне пребывати мимо тебя?» Царь же рече ей: «Обещание дано Богу, что три года с тобою не спать и постели не творить» — отыде от нее в царскую свою палату.
Аггей-царь прииде в незнаемый град, нанялся у крестьянина работати в лето; и работати крестьянскаго дела не умеет, и крестьянин ему отказа. Он же нача плакати и рыдати, и поидоша путем от города того и сретоша его на пути нищий. Он же рече им: «Возьмите убо, братие, и меня с собою; ныне человек убог, работать не умею, а просить не смею и стыжуся. Что ми велите, я у вас стану труждатися». Они же поимше его с собою и даша ему суму носити. Они же приидоша к ночлегу ночевати и повеле ему баню топити, и воду носити, и постелю стлати. Царь же Аггей возплакася горько: «Увы мне! Что сотворил себе. Владыку прогневал; сам же царства своего лишился и погибель себе сотворил, а вся пострадал за слово евангельское!» Заутра же возста нищие и поидоша ко граду своему Филуану, и пришедши на царский двор, и нача милостыни просити. И бысть в то время у царя пир велик; и повеле царь взяти нищих в палату, кормити" довольно, и повеле взять у нищих мехоношу в царския палаты и посадити в особую палату. И как пир у царя разшелся, и бояра и гости все розыдошася, ангел в образе Аггея царя прииде к нему в палату, где Аггей царь с нищими обедает. «Ведаеши ли ты царя гордого и великого, како похули слово евангельское?» И нача его учити и наказывати впредь евангельское слово не хулить и священников почитать, а себя не превозносить, кротку и смиренну быть
(Из собрания В. И Даля, которому легенда эта, заимствованная из старой рукописи, доставлена из Шенкурского уезда Архангельской губернии.)
Примечания
Повесть о царе Аггее встречается в рукописных сборниках XVII и XVIII столетий. Она представляет весьма близкий вариант «Приклада о гордом цесаре Евиняне» (в русском переводе «Римских Деяний»). В народе повесть рассказывается в таком виде.
Гордый богач
Не ведаю где, жил-был себе пан, такой богатой, что карбованцы мерил коробами, золото четвериками, а в медных деньгах и счету не знал. Сколько у него было крестьян, земли, лесов, покосов — нечего и говорить! Все равно не пересчитаешь. Ох-ох! Да какая ж беда с ним случилась! Из богача сделался он беднее нас грешных; а за что? За то, что Бога позабыл и работал одной нечистой силе. Бывало, добрые люди заутреню слушают в церкви Божьей, а у него музыка гудит, да в присядку отжаривают. В церковь он никогда не ходил, и не видал, зачем туда люди ходят. Да раз как-то вздумалось ему посмотреть, что такое там деется, и вот на праздник Господень пошел пан вместе с панею к обедне. Все православные Богу молятся, а они стоят себе, поглядывают по сторонам да хохочут. Стал дьякон читать: «Богатые обнищают и взалкают...» — как бежит к нему пан, вырвал из рук книгу и хвать дьякона по лысине: «Как смеешь ты, дурень, такие слова при мне сказывать? Разве я могу обнищать и взалкать? Ах ты, кутейник! Погоди ж, я тебе покажу, как надо мной смеяться! Если хоть раз еще осмелишься выговорить такие речи, то я так попотчую тебя на конюшне, что до новых веников не забудешь! Подай чернилицу».
Дьякон не жив, не мертв со всех ног пустился доставать чернилицу и перо; а поп в алтаре спрятался и трясется бедненькой, словно в лихорадке. Принес дьякон чернилицу и перо. «Смотри, неуч! — говорит пан,— что замараю я, того никогда не читать ни при моей жизни, ни после!» Вдруг поднялась буря, молния поминутно блещет, гром все сильней и сильнее, а потом как ударит — Господи, твоя воля! — все, кто только был в церкви, так и повалились на пол. Только пан с панею стоят да хохочут. Прибежал староста: «Беда! — говорит— Господской дом горит!» Принялись тушить; да нет, с Богом нельзя спорить. Все начисто сгорело, будто и не было панского двора. Ну, это богачу как плюнуть: явились новые хоромы еще лучше прежних. Только с того самого времени, как станет дьякон читать в церкви и только дойдет до того места, где написано, что богатые обнищают и взалкают,— всякой раз, откуда что возьмется, загремит да и загремит на небе.
Вот захотелось пану ехать на охоту. Собрали народу — человек с двести будет, да и собак столько же. Сели на коней, затрубили в рога и поскакали в лес; травили там и зайцев, и лисиц, и волков, и медведей, как вдруг бежит олень да такой красивой, что не нагляделся б на него! Пан ударил в след за оленем: птицею летит на коне, а зверь еще быстрее...
Вот близко, вот нагонит, не тут-то было! Уж и полдень прошел, уже и солнышко низко, вот и темнеть стало — а он все гонится за красным зверем. Настала черная ночь, в лесу хоть глаз выколи — ничего не видно! Тогда только остановил пан своего коня. Что делать? Он затрубил в рог, не откликнутсяль его охотники? Прислушался — ничего не слышно, только бор шумит. Затрубил в другой и в третий раз, никто не отзывается; один далекой лес повторяет: «Тру-тру-тру!»
Едет пан дальше; уже сдается ему, что село близко, что кони ржут и собаки лают; а все не видать жилья, только небо да земля, да сосны кудрявые шумят верхушками. Уже и конь пристал, чуть-чуть ноги двигает, а сам он едва на коне сидит. Вдруг блеснул огонек. Пан снова заиграл в трубу, чтобы вышли к нему навстречу, коли есть тут люди. Чего хотел, то и сделалось. Выскочили из-за деревьев человек двенадцать и встретили его, только не по-пански: один так хватил его по затылку, что пан как сноп повалился на землю. Очнулся — совсем голой, как мать породила! Хотел было повернуться — куда! Руки веревкою скручены. Осмотрелся: вокруг огня сидят разбойники и с ними атаман в красном кафтане. «Что ж вы, сволочь, барина не прикроете!» — закричал он на своих молодцов. Тотчас с десяток хлопцев бросилось к пану и давай подчивать его батогами. «Полно! — снова заревел атаман,— тведите его в Волчью долину и привяжите там к дереву; нам он больше не нужен, а волкам пригодится: лакомый будет кусок на завтрак!» Подхватили пана за ноги, приволокли в Волчью долину и плотно прикрутили веревкой к сосне. Стоит пан сутки, стоит и другие — нет мочи терпеть: внутри огнем палит, во рту пересохло, вот-вот душа с телом расстанется. А он и не думает покаяться; на уме одно держит: как ворочусь домой, сейчас же соберу крестьян и пойду душить этих проклятых лесовиков!
Недалеко от Волчьей долины на полянке паслось стадо. Жарко стало в полдень; вот пастухи и погнали сюда своих овец и коров, чтобы усесться самим под сосною и плесть в холодку лапти. Как же они удивились! Стоит у сосны голой человек, по рукам и по ногам связанный. «Ах, Грицько! — говорит один пастух.— Посмотри-ка: человек привязан в чем мать породила, и весь-то избитой, весь-то в крови! Пойдем, отвяжем его; может еще жив!» — «Что ж? Отвяжем»,— говорит другой. С этим словом они подошли к сосне и распутали веревки. Пан-то молчал, а как сняли с него веревки, сейчас закричал: «Эй, ты, молодец! Сними-ка свою сермягу да подай сюда. Хоть твой наряд и плох, а все лучше, чем голым быть. Да проводи меня в барской дом. Знайте? Негодяи, с кем вы дело имеете: я ваш барин!» — «Ого! Видишь ли, Грицько, что это за птица! Наш барин! Ха-ха-ха! Похож, нечего сказать, похож на барина: кафтан на тебе такой славной, весь расписанной! Нет, человече, Бог тебя знает, кто ты такой; я тебе скажу, что пан наш в высоких хоромах, в золотой одеже».— «Ах ты, хамское отродье! Смеешь ли ты грубить своему господину? Вот я вас! Дайте до дому добраться». Расходился пан и ну тащить с пастуха свитку (верхняя долгополая одежда). «Так вот оно что! — сказал пастух.— Тебя с привязи спустили, а ты и кусаться лезешь! Вот же тебе, бродяга! Вот тебе, разбойник!» И начали отжаривать пана пугою (кнутом). Пан от него, а пастух за ним: шлеп да шлеп, шлеп да шлеп. Как припустит пан в сторону, откуда ноги взялись. Долго бежал он, пока из сил не выбился; выбился из сил и растянулся на дороге. На его счастье идут старцы (нищие, странники). Сжалился один старец, дал свою свитку; пан оделся и пошел вместе с ними, питаясь милостиной. Дорогою он рассказал обо всем, что ему приключилось; говорил, как отплатит своим обидчикам и как наградит старцев — за то, что его прикрыли и с собой взяли. Старцы уже новые торбы (мешки) стали готовить, чтобы было куда положить панские гроши. Вот пришли в село и прямо в барские хоромы лезут. «Куда вы!» — закричали на них слуги. «Прочь! — сказал пан.— Разве не видите, хамы! Что ваш господин идет?» — «Какой господин? Был у нас пан, да пропал!» — «Врете, скоты! Я — ваш пан!» — «Ну, брат, погоди маленько!» Пан полез было драться, да куда! Схватили его за руки и повели к пани. Как услыхала она, что такой срамной, обдерганной волочуга называется ее мужем, разгневалась и приказала высечь его плетьми и зарыть живого в землю. Что ни делал пан, как ни отбивался, а схоронили его заживо. В церкви опять стали читать вымаранные слова: «Богатые обнищают и взалкают», и при чтении дьякона уже не было слышно громовых ударов.
Смерть праведного и грешного
Один старец просил у Бога, чтоб допустил его увидеть, как умирают праведники. Вот явился к нему ангел и говорит: «Ступай в такое-то село и увидишь, как умирают праведники».
Пошел старец; приходит в село и просится в один дом ночевать. Хозяева ему отвечают: «Мы бы рады пустить тебя, старичок, да родитель у нас болен, при смерти лежит». Больной услыхал эти речи и приказал детям впустить странника. Старец вошел в избу и расположился на ночлег. А больной созвал своих сыновей и снох, сделал им родительское наставление, дал свое последнее навеки нерушимое благословение и простился со всеми. И в ту же ночь пришла к нему Смерть с ангелами; вынули душу праведную, положили на золотую тарелку, запели «Иже херувимы» и понесли в рай. Никто того не мог видеть; видел только один старец.
Дождался он похорон праведника, отслужил панихиду и возвратился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть святую кончину. После того просил старец у Бога, чтоб допустил его увидеть, как умирают грешники; и был ему глас свыше: «Иди в такое-то село и увидишь, как умирают грешники».
Старец пошел в то самое село и выпросился переночевать у трех братьев. Вот хозяева воротились с молотьбы в избу и принялись всяк за свое дело, начали пустое болтать да песни петь; и невидимо им пришла Смерть с молотком в руках и ударила одного брата в голову. «Ой, голова болит!.. Ой, смерть моя» закричал он и тут же помер.
Старец дождался похорон грешника и воротился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть смерть праведного и грешного.
(Записана в Саратовской губернии. Из собрания В. И. Даля.)
Примечания
Та же мысль, которая дала содержание настоящей легенде, выражена и во многих духовных стихах (см. чтение Общ. Истории и Древн. Рос, год 3-й, № 9, с. 183—185, 208 и 211):
Ангел
Родила баба двойни. И посылает Бог ангела вынуть из нее душу. Ангел прилетел к бабе; жалко ему стало двух малых младенцев, не вынул он души из бабы и полетел назад к Богу. «Что вынул душу?» — спрашивает его Господь. «Нет, Господи!» — «Что ж так?» Ангел сказал: «У той бабы, Господи, есть два малых младенца; чем же они станут питаться?» Бог взял жезло, ударил в камень и разбил его надвое. «Полезай туда!» — сказал Бог ангелу; ангел полез в трещину. «Что видишь там?» — спросил Господь. «Вижу двух червячков».— «Кто питает этих червячков, тот пропитал бы и двух малых младенцев!» И отнял Бог у ангела крылья и пустил его на землю на три года.
Нанялся ангел в батраки у попа. Живет у него год и другой; раз послал его поп куда-то за делом. Идет батрак мимо церкви, остановился и давай бросать в нее каменья, а сам норовит, как бы прямо в крест попасть. Народу собралось много-много, и принялись все ругать его; чуть-чуть ни прибили! Пошел батрак дальше, шел-шел, увидал кабак и давай на него Богу молиться. «Что за болван такой! — говорят прохожие.— На церковь каменья швыряет, а на кабак молится! Мало бьют эдаких дураков!» А батрак помолился и пошел дальше. Шел-Шел, увидал нищего, и ну его ругать попрошайкою. Услыхали то люди прохожие и пошли к попу с жалобой: так и так, говорят, ходит твой батрак по улицам — только дурит, над святынею насмехается, над убогими ругается. Стал поп его допрашивать: «Зачем де ты на церковь каменья бросал, на кабак Богу молился!» Говорит ему батрак: «Не на церковь бросал я каменья, не на кабак Богу молился! Шел я мимо церкви и увидел, что нечистая сила за грехи наши так и кружится над храмом Божьим, так и лепится на крест; вот я и стал шибать в нее каменьями. А мимо кабака идучи, увидел я много народу, пьют, гуляют, о смертном часе не думают; и помолился тут я Богу, чтоб не допускал православных до пьянства и смертной погибели».— «А за что облаял убогого?» — «Какой то убогой! Много есть у него денег, а все ходит по миру да сбирает милостину: только у прямых нищих хлеб отнимает. За то я назвал его попрошайкою».
Отжил батрак свои три года. Поп дает ему деньги, а он говорит: «Нет, мне деньги не нужны; а ты лучше проводи меня». Пошел поп провожать его. Вот шли они, шли, долго шли. И дал Господь снова ангелу крылья; поднялся он от земли и улетел на небо. Туг только узнал поп, кто служил у него целых три года. (Записана издателем в Воронежской губернии, Бобровском уезде.)
Вариант: Нанялся ангел у мужика три года работать; выработал три рубля. Пошел на базар, накупил калачей и роздал нищим. Видит он: едут два мальчика, и упал лицом на земь, а после набрал камней и давай метать на избу. Вот стали его спрашивать: «Скажи, человече, зачем ты лицом упал на земь?» — «А затем, что ради этих мальчиков Бог отнял у меня ангельские крылья».— «А зачем метал на избу каменья?» — «Затем, что хозяева на ту пору обедали, и я отгонял от них дьявола».
Кумова кровать
Жили-были мужик да баба, у них был сын. И так обедняли они, хоть по миру иди. Мужик думал-думал, что делать, как хлеба добывать?— и надумался: стад учиться колдовству, учился, учился и таки выучился с чертями водиться. Вот пришло ему время женить сына. «Дай, говорит он, пойду да сосватаю у своих приятелей-чертей». Пошел и сосватал за сына опившуюся девку, что возит у чертей воду с прочими опойцами. Дело сделали, по рукам ударили, начали пиво варить. Нечистые завели свата и жениха в богатые каменные хоромы свадьбу играть, и разослали позыватых звать гостей на пир, на веселье. Со всех сторон наехало видимо-невидимо чертей; собрались и начали пить, есть, веселиться. Сват с самим сатаной в переде" и сидит.
Вот начали молодые дары дарить. Сатана много в отдарье положил казны и говорит свату: «Ну, сватушка! Подарил я молодого деньгами, подарю и слугою. Вишь, один мужик продал нам своего сына и расписку на том дал; коли хочешь, кум, я тебе с сыном подарю эту расписку?» Кум бил ему челом, а сатана созвал всех чертей и спрашивает: «У кого расписка?» Указали на одного черта, а тот знай себе, запирается, не хочет отдавать расписки. Сатана приказал его раздеть и бить за утайку железными прутьями. Как ни били, как ни колотили его — не могли ничего сделать, стоит на своем да и только. Сатана и крикнул: «Тащите-ка его на кумову кровать!» Черт так напугался, что сейчас же достал расписку и отдал сатане, а сатана — куму. Вот сват и спрашивает сатану: «Какая это у вас кумова кровать, что даже черт напугался?»— «Да так, кум, простая!»— «Как, кум, простая? Нет, смотри, не простая!»— «Ну для тебя, пожалуй, скажу; только ты никому не сказывай! Кровать эта сделана для нас, чертей, и для наших сродников, сватов, кумовьев; она вся огненная, на колесах, и кругом вертится». Сват убоялся, вскочил с места и давай Бог ноги. А сатана вслед ему говорит: «Куда, кум, торопишься? Посиди, побеседуй с нами. Да ведь не уйдешь от нас; пожалуй, и притащат милого!»
(Записана в Саратовской губернии. Из собрания В. И. Даля.)
Грех и покаяние
A. Жила была старуха, у ней были один сын и одна дочь. Жили они в превеликой бедности. Вот раз как-то пошел сын в чистое поле посмотреть на озимые всходы; вышел и осмотрелся кругом: стоит недалече высокая гора, а на той горе на самом верху клубится густой дым. «Что за диво такое! — думает он.— Уж давно стоит эта гора, никогда не видал на ней и малого дыма, а теперича, вишь, какой густой поднялся! Дай пойду, посмотрю на гору». Вот полез на гору, а она была крутая-крутая!— насилу взобрался на самой верх. Смотрит, а там стоит большой котел, полон золота. «Это Господь клад послал на нашу бедность!» — подумал парень, подошел к котлу, нагнулся и только хотел горсть набрать — как послышался голос: «Не смей брать этих денег, а то худо будет!» Оглянулся он назад — никого не видно, и думает: «Верно мне почудилось!» Опять нагнулся и только хотел набрать горсть из котла — как послышались те же самые слова. «Что такое? — говорит он сам себе,— никого нет, а голос слышу!» Думал-думал и решился в третий раз подойти к котлу. Опять нагнулся за золотом и опять раздался голос: «Тебе сказано — не смей трогать! А коли хочешь получить это золото, так ступай домой и сделай наперед грех с родной матерью, сестрою и кумою. Тогда и приходи: все золото — твое будет!»
Воротился парень домой и крепко призадумался. Мать и спрашивает: «Что с тобой? Ишь ты, какой невеселый!» Пристала к нему, и так и сяк подговаривается: сын не выдержал и признался про все, что с ним было. Старуха как услыхала, что он нашел большой клад, с того самого часу и зачала в мыслях держать, как бы ухитриться смутить сына да на грех навести. И в первой таки праздник позвала к себе куму, перемолвила с нею и с дочерью, и придумали они вместе напоить малого пьяным. Принесли вина и ну его подчивать, вот он выпил рюмку, выпил и другую, и третью, и напился до того, что совсем позабылся и сотворил грех со всеми тремя: с матерью, сестрою и кумою. Пьяному море по колена; а как проспался да вспомнил, какой грех-то сотворил,— так просто на свет не смотрел бы! «Ну, что же, сынок,— говорит ему старуха,— о чем тебе печалиться? Ступай-ка на гору да таскай деньги в избу». Собрался парень, взошел на гору, смотрит: золото стоит в котле нетронуто, так и блестит! «Куда мне девать это золото? Я бы теперь последнюю рубаху отдал, только б греха избыть». И послышался голос: «Ну, что еще думаешь? Теперича не бойся, бери смело, все золото — твое!» Тяжело вздохнул парень, горько заплакал, не взял ни одной копейки и пошел, куда глаза глядят.
Идет себе да идет дорогою, и кто ни встретится — всякого спрашивает: не знает ли, как замолить ему грехи тяжкие? Нет, никто не может ему сказать, как замолить грехи тяжкие. И со страшного горя пустился он в разбой; всякого, кто только попадется навстречу, он допрашивает: как замолить ему перед Богом свои грехи? И если не скажет — тотчас убивает до смерти. Много загубил он душ, загубил и мать, и сестру, и куму, и всего — девяносто девять душ; а никто ему не сказал, как замолить грехи тяжкие. И пошел он в темный дремучий лес, ходил-ходил, и увидел избушку — такая малая, тесная, вся из дерну сложена; а в этой избушке спасался скитник. Вошел в избушку; скитник и спрашивает: «Откуда ты, добрый человек, и чего ищешь?» Разбойник рассказал ему. Скитник подумал и говорит: «Много за тобою грехов, не могу наложить на тебя епитимью!» — «Коли не наложишь на меня епитимьи, так и тебе не миновать смерти; я загубил девяносто девять душ, а с тобой ровно будет сто». Убил скитника и пошел дальше. Шел-шел и добрался до такого места, где спасался другой скитник, и рассказал ему про все. «Хорошо,— говорит скитник,— я наложу на тебя епитимью, только можешь ли ты снести?» — «Что знаешь, то и приказывай, хоть каменья грызть зубами — и то стану делать!» Взял скитник горелую головешку, повел разбойника на высокую гору, вырыл там яму и закопал в ней головешку. «Видишь,— спрашивает он,— озеро?» А озеро-то было внизу горы, с полверсты эдак. «Вижу»,— говорит разбойник. «Ну, ползай же к этому озеру на коленках, носи оттудова ртом воду и поливай это самое место, где зарыта горелая головешка, и до тех таки пор поливай, покудова ни пустит она отростков и ни вырастет от нее(я) яблоня. Вот когда вырастет от нее яблоня, зацветет да принесет сто яблок, а ты тряхнешь ее, и все яблоки упадут с дерева наземь: тогда знай, что Господь простил тебе все твои грехи». Сказал скитник и пошел в свою келью спасаться по-прежнему. А разбойник стал на колена, пополз к озеру и набрал в рот воды, взлез на гору, полил головешку и опять пополз за водою. Долго, долго эдак он потрудился; прошло целых тридцать лет — и пробил он коленками дорогу, по которой ползал, в пояс глубины, и дала головешка отросток. Прошло еще семь лет — и выросла яблоня, расцвела и принесла сто яблок. Тогда пришел к разбойнику скитник и увидел его худого да тощего: одни кости! «Ну, брат, тряси теперь яблоню». Тряхнул он дерево, и сразу осыпались все до единого яблоки; в ту ж минуту и сам он помер. Скитник вырыл яму и предал его земле честно.
B. Была вдова, у нее было двое детей: сын и дочь. Жили они в большой бедности. Вот мать и надумалась отдать своего сына в пастухи. В одно время пас он скотину в лесу. И привез туда колдун воз денег, вырыл яму, вывалил в нее деньги, забросал землею, и стал заклинать: «Достаньтесь, мои деньги, тому, кто сотворит грех с родной матерью, с родной сестрою и с кумою!» Заклял и уехал. Пастух все это слышал; пригнал скотину на село и рассказал про этот клад своей матери. Крепко польстилась она на деньги; вот наутро нарядилась она так, что и признать ее нельзя, и пошла туда, где сын ее пас скотину; пришла и давай с ним играть. Играла-играла и навела его на грех... На другой день нарядила она свою дочь, послала в поле и наказала, что делать. И эта играла-играла с пастухом, и навела его на грех... Воротился сын домой. Вдова и говорит ему: «Ступай, доставай клад!» — «Ах, матушка, ведь я тебе сказывал, какой это клад: мне он не дается!» — «Небось, дается! Ведь ты сотворил грех и со мною, и с сестрою, а она тебе и сестра и кума вместе; ты с ней у соседа крестил».— «Ах, матушка, матушка! До чего ты меня довела? Не хочу теперь с вами жить, лучше пойду — куда глаза глядят!» И только вышел сын за ворота и сделал шагов десять, как вдруг поднялся ветер, изба вспыхнула и в одну минуту сгорела вместе с его матерью и сестрою. Он еще пуще приуныл и подумал про себя: «Стало быть, я великой грешник перед людьми и Богом!»
Шел он, шел, и попал в большой дремучий лес; увидел тропинку, пустился по этой тропинке и пришел к келье; начал стучаться, пустынник его и спрашивает: «Кто там?» — «Грешник, святый отче!» — «Подожди, молитву окончу». Окончил молитву, вышел из кельи и спрашивает: «Куда Бог несет? И что надобно?» Рассказал ему странник. «Это грех великой! Не ведаю, можно ли отмолить его; ступай-ка ты по этой дорожке, и дойдешь до другой кельи — там живет пустынник старей меня вдвое; может, он тебе и скажет». Пошел странник дальше и дальше, приходит к келье и опять стучится. Пустынник стоял тогда на молитве. «Кто там?» — спрашивает он. «Грешник, святый отче!» — «Подожди, молитву окончу». Окончил молитву, вышел и спрашивает: «Что за грешник такой?» Странник рассказал про все. «Коли хочешь отмаливать свои грехи,— сказал ему пустынник,— так пойдем со мною». Дал ему топор и повел к толстой березе: «Свали-ка эту березу и разруби ее на три части». Тот свалил березу с корня и разрубил на три части. Пустынник зажег эти три бревна; вот они горели-горели, и остались только три малые головешки. «Закопай ты эти головешки в землю, и день и ночь поливай их водою!» — сказал пустынник и ушел. Грешник зарыл три головешки в землю и начал поливать их и день, и ночь; год поливал, и другой, и третий... долго-долго трудился: две головешки уж пустили отростки, а третья нет, как нет! Пришел к нему пустынник, видит: выросло две березки, и говорит: «Бог простил тебе два греха — с матерью и сестрою, а третьего — с кумою — ты еще не замолил у Господа. Вот тебе стадо черных овец, паси его да молись Богу до тех пор, пока ни станут все овцы белыми». Погнал грешник овец, пасет год, и другой, и третий, много молится, много трудов несет — только овцы все остаются черными.
Вот стал мимо его по заре ездить какой-то человек: едет себе и всякой раз распевает веселые песни. «Дай, спрошу, думает грешник, что это за человек ездит?» Вышел на дорогу, подождал немножко и видит: подъезжает тот самой человек и поет песню. Он сейчас схватил его лошадь за узду, остановил и спрашивает: «Кто ты таков и зачем поешь эдакие песни?» — «Я разбойник, езжу по дорогам и убиваю людей; чем больше убью за ночь, тем веселее песню пою! Не утерпел пастух, размахнулся своей дубинкою и убил разбойника наповал».— «Ах, что же я наделал? — говорит он,— одного еще греха не отмолил, а уж другой грех нажил!» Воротился к овцам, а они все белые; пригнал овец к пустыннику и рассказал все, что с ним было. Пустынник и говорит: «Это за тебя мир умолил Бога!»
(Обе из собрания В. И. Даля.)
Примечания
Подробности, встречаемые в этих двух легендах, нередко соединяются в один рассказ: грешник, устрашенный тем огненным ложем, которое ожидает его по смерти и о котором упоминает первая легенда, предается покаянию и подвергает себя той трудной епитимье, о которой читаем во второй легенде. Таковы редакции польская и литовская, на которые сейчас будет указано; но прежде приведем белорусский вариант.
Быу пан и пани. Гэтый пан ехаударогой и заблудзиу у лесе. Заблудзиу у лесе и споткаусе (встретился) с чертом, и просе яго, каб йон показау яму дарогу. Той черт сказау яму: «Дай мне на письме, што у дванадцать годоу оддаси мне то, чаго дома не покидау». «Йон дау картачку (письмо, расписку). Приехау пан дамоу, аж яго жонка родзила сына. Ну, дык той пан узяуся за галаву, што у дванадцать лет треба аддаць сына у пекла (ад). Як пришло время, сын и каже: «Я пайду у пекла, каб черт аддау мне тут картачку, што бацька дау яму». Узяу йон воды свящонай и ксеншку (книжку — здесь разумеется: Евангелие) и приходзе до пекла, и зачау той вадой свянциць. Аж выходзе черт, пытаетца! Хто тут такий? Йон каже: «Я иду по тую картачку, што ты узяу у бацьки». Дык яны и аддали яму, сказали: идзи сабе! Йон идзе дамоу праз (через) лес, аж у тым лесе стоиць хатка, а у тэй хатце разбойник. Пытаетца разбойник: «Гдзе ты быу?» Еон кажець яму: «У пекле». Гэтой разбойник каже яму: «Вернисе изноу у пекла, пытайсе там, што мне будзе, што я целый век усе людзей режу». Йон стау з ним спыратца (спорить): «Не пайду у пекла!» — «Як ты не пайдзешь? Я усих людзей бью дык и цебе забью, кали не пайдзешь». Ну, йон пашоу у пекла изноу и пытаетца, што гэтому разбойнику будзе, што йон людзей реже? Черти сказали яму: «Як йон людзей реже, так и яго резаць будуць». Йон вернуусе с пекла, идзе до той хатци и кажець разбойнику: «Як ты людзей резау, так и цебе резать будуць!» Дык йон просе выспавядаць яго. Той мальчик каже: «Я не ксёндз (священник) цебе спавядаць».— «Кали не будзешь спавядаць, я цебе зарежу!» Ну, йон зачау спавядаць яго. Разбойник каже, каб покуту (эиитимья, покаяние) задау. Йон пашоу у лес з ним, знашоу сухую яблыну ц кажець: носи с своей хатци воду у губе (во рту) на коленях и поливай яе, аж поки яна ни отживець и будуць на ей яблыки; сколько ты душ забиу, сколько там будзе яблыков». Сказау и сам поехау дамоу до своего бацьки. Бацька оддау яго учитца; йон выучиуся и высвянциуся на ксёндза (посвятился в попы). Едзе йон дамоу са школы праз той лес, идзе быу разбойник, и чуе — яблыки пахнуць, стау шукаць (искать), и нашоу тую яблыну, што показывау разбойнику за покуту поливаць,— аж под тэй яблыной ляжиць умерший разбойник. Йон узяу яго, павез с собой и сховау (схоронил) под церквой.
Г. Кулиш внес малороссийский вариант этой легенды в сказание о странствовании по тому свету (Записки о Южной Руси, т. I, с. 309—311): Был гайдамака, долго грабил он народ, убивал старого и малого, а после одумался, пошел исповедаться; ни один поп не решился наложить на него очиститетсльной епитимьи. «Дали почув, що есть десь такий пип, що ще маленьким батько продав его нечистому за те, идо помиг у дорози вирятовати воза с калюжи; так вин и впекли вже був... Иде, аж той пип и иде ему назустрич. Питаетця: «Чи ти був у пекли?» — «Був».— «А чи бачив же ти там мою душу?» — «Бачив».— «Щож вона там робить?» — «Гад руками з ями до ями носить, а черти остями ии поганяють». Стал каяться гайдамака, тридцать лет трудился он — и выросла яблоня, на ней все серебреныя яблоки, а два золотых. Приехал поп. «Ну, каже, труси! Струснув гайдамака яблуню — уси серибни яблука обсипались, а двое золотих висить... Оце ж твои два грихи висить, що ти отця и матир убив!» Так и умер гайдамака, непрощенный в этих двух грехах, и мучится он на том свете горше всех других грешников: «Усим буде колись пильга, а ему не буде!»
В польском народном рассказе о разбойнике Мадее (Повести и предания народов славян, племени, изд. И. Боричевским, с. 130—135) и в литовском о студенте, который ходил на небо и в ад, покаяние грешника не остается неуслышанным, и Господь прощает ему все тяжкие преступления. Разбойника ожидала на том свете страшная постель: раскаленная решетка, вся из игл, острых ножей и бритв; снизу пылал неугасимый огонь, сверху капала горящая сера. Ужаснулся Мадей и обрек себя на трудное покаяние: воткнул в землю свою убийственную палицу и преклонил колена, с обетом — не сходить с места, пока не получит от Бога прощение. Прошло много, много времени: из палицы выросла яблоня, расцвела и дала обильные плоды. В один день проезжал мимо епископ; Мадей узнал в нем того самого мальчика, который некогда ходил в ад, и умолял его дать ему разрешение грехов. В то время, как исповедовал он свои старые грехи,— яблоки одно за другим срывались с дерева невидимою силою, превращались в белых голубей и уносились на небо. «Осталось только одно яблоко: то была душа отца Мадеева, которого он замучил страшным образом; но боялся признаться в беззаконии. Наконец Господь услышал исповедь сокрушенного сердца. Яблочко мгновенно превратилось в сизого голубя, который исчез вслед за другими». Это предание о превращении душ, убитых Мадеем, в голубей тесно связано с древне-языческим представлением души человеческой в образе птицы, о чем подробнее смотри в статье моей, помещенной в приготовляемом г. Калачовым 3-м томе Архива историко-юридич. сведений о России.
Горький пьяница
Жил-был старик, да такой горькой пьяница, что и сказать нельзя. Вот забрался он как-то в кабак, упился зелена вина и поплелся во хмелю домой, а путь-то лежал через реку, подошел к реке, не стал долго думать, скинул с себя сапоги, повесил на шею и побрел по воде; только дошел до средины — спотыкнулся о камень, упал в воду, да и поминай, как звали!
Остался у него сын Петруша. Видит Петруша, что отец пропал без вести, потужил, поплакал, отслужил за упокой души панихиду и принялся хозяйничать. Раз в воскресный день пошел он в церковь Богу помолиться. Идет себе по дороге, а впереди его тащится баба: шла-шла, спотыкнулась о камешек и заругалась: «Кой черт тебя под ноги сует!» Петруша услыхал такие речи и говорит: «Здорово, тетка! Куда путь держишь?» — «В церковь, родимой, Богу молиться».— «Как же тебе не грешно: идешь в церковь Богу молиться, а поминаешь нечистого! Сама спотыкнулась, да на черта сваливаешь». Ну, отслушал он обедню и пошел домой; шел-шел, и вдруг, откуда ни возьмись — стал перед ним молодец, поклонился и говорит: «Спасибо тебе, Петруша, на добром слове!» — «Кто ты таков и за что благодарствуешь?» — спрашивает Петруша. «Я дьявол; а тебе благодарствую за то, что как спотыкнулась баба да облаяла меня понапрасну, так ты замолвил за меня доброе слово». И начал просить: побывай-де, Петруша, ко мне в гости; я тебя во как награжу! И сребром и златом, всем наделю! «Хорошо,— говорит Петруша,— побываю». Дьявол рассказал ему про дорогу и пропал в одну минуту, а Петруша воротился домой.
На другой день собрался Петруша в гости к дьяволу; шел-шел, целых три дня шел, и пришел в большой лес, дремучий да темный — и неба не видать! А в том лесу стоял богатой дворец. Вот он вошел во дворец, и увидела его красная девица — выкрадена была нечистыми из одного села; увидела его и спрашивает: «Зачем пожаловал сюда, доброй молодец? Здесь черти живут, они тебя в клочки разорвут». Петруша рассказал ей, как и зачем попал в этот дворец. «Ну, смотри же,— говорит ему красная девица,— станет давать тебе дьявол золото и серебро — ты ничего не бери, а проси, чтоб подарил тебе того самого ледащего коня, на котором нечистые дрова и воду возят. Этот конь твой отец; как шел он из кабака пьяной да упал в воду, черти тотчас подхватили его, сделали своей лошадью, да и возят теперь на нем дрова и воду!» Тут пришел тот самый молодец, что звал Петрушу в гости, и принялся угощать его всякими напитками и наедками.
Пришло время отправляться Петруше домой. «Пойдем, сказал ему дьявол, я наделю тебя деньгами и славною лошадью, живо до дому доедешь».— «Ничего мне не нужно,— отвечал Петруша,— а коли хочешь дарить — подари ту ледащую клячонку, на которой у вас дрова и воду возят»,— «Куда тебе эта кляча! Скоро ли на ней до дому доберешься, она того и смотри околеет!» — «Все равно, подари; окромя ее, другой не возьму!» Отдал ему дьявол худую клячонку. Петруша взял и повел ее за узду. Только за ворота, а навстречу ему красная девица: «Что достал лошадь?» — «Достал».— «Ну, доброй молодец, как придешь под свою деревню — сними с себя крест, очерти кругом этой лошади три раза и повесь ей крест на голову». Петруша поклонился и отправился в путь; пришел под свою деревню — и сделал все, что научила его эта девица: снял с себя медный крест, очертил кругом лошади три раза и повесил ей крест на голову. И вдруг лошади не стало, а на месте ее стоял перед Петрушею родной его отец. Посмотрел сын на отца, залился горючими слезами и повел его в свою избу; старик-ат три дня жил без говору, языком не владел. Ну, после стали они себе жить во всяком добре и счастии. Старик совсем позабыл про пьянство, и до самого последнего дня ни капли вина не пил.
(Из собрания В. И. Даля.)
Примечания
В народных стихах и легендах пьянству произносится строгое осуждение, как такому пороку, который потемняет человеку рассудок и вызывает его на всевозможные грехи и преступления. По свидетельству напечатанных нами легенд и лубочных картин пьяницы пойдут в муку вечную и вместе с сатаною будут гореть в неугасимом огне. «Некоторый человек пияница (читаем под одним лубочным изображением) пропился на кружале до нага и рече: «Не знаю, что пропить! Аще бы был купец, продал бы душу свою». И приде к нему диавол во образе человеческом и рече ему: «Что, человече, думаеши?» — «А то я думаю! Не знаю, что с себя пропить! Аще бы купец — продал бы душу свою». И да-де диавол ему денег. Пияница сел и начал пити, не помышляше о душе своей. И приближися вечер. Тогда рече диавол: «Аще кто купит коня, подобает ему взяти и узду. А вы, сторонние люди! — свидетели: купил аз у сего человека душу, то подобает взяти мне и тело». И нападе на людей страх велий. Диавол же взял пияницу и потащил во ад на муку вечную»'.
Поделиться книгой: