Сказания, легенды и притчи

Эти народные верования послужили источником, из которого создались некоторые сказания, живущие в устах простолюдинов, а между ними и напечатанная нами легенда об Илье-пророке и Николае-угоднике.

Касьян и Никола

Раз в осеннюю пору увязил мужик воз на дороге. Знамо, какие у нас дороги; а тут еще случилось осенью — так и говорить нечего! Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить: «Помоги, родимой, воз вытащить!» — «Поди ты! — сказал ему Касьян-угодник,— есть мне, когда с вами валяндаться!» Да и пошел своею дорогою. Немного спустя идет тут же Никола-угодник «Батюшка,— завопил опять мужик,— батюшка! Помоги мне воз вытащить». Никола-угодник и помог ему.

Вот пришли Касьян-угодник и Никола-угодник к Богу в рай. «Где ты был, Касьян-угодник?» — спросил Бог. «Я был на земле,— отвечал тот,— прилучилось мне идти мимо мужика, у которого воз завяз; он просил меня. Помоги, говорит, воз вытащить; да я не стал марать райского платья».— «Ну, а ты где так выпачкался?» — спросил Бог у Николы-угодника. «Я был на земле; шел по той же дороге и помог мужику вытащить воз»,— отвечал Никола-угодник. «Слушай, Касьян! — сказал тогда Бог,— не помог ты мужику — за то будут тебе через три года служить молебны. А тебе, Никола-угодник, за то, что помог мужику воз вытащить — будут служить молебны два раза в год». С тех пор так и сделалось: Касьяну в високосный только год служат молебны, а Николе — два раза в год.

(Записана в Орловском уезде П. И. Якушкиным.)

Примечания

Это вторая легенда, в которой действующим лицом является святой Никола; в собрании В. И. Даля есть еще одно народное сказание об этом же угоднике. Вот оно.

В некоем царстве жил-был богатой мужик; жадность и скупость совсем одолели его: если кому и давал он в займы деньги, то всегда под заклад и за большие" проценты. В том же царстве жил-был бедной мужик; кроме жены да семерых детей ничего у него не было. Долго перебивался он кое-как и добывал себе и ребятишкам дневное пропитание; а там пришло такое время — хоть зубы на полку клади: три дня без еды сидел. Как быть? Чем семью прокормить? Думал он, думал и решился пойти к богатому мужику и попросить взаймы денег. «Ах, ты дурачина! — закричал на него богатой.— Ну, с какими глазами пришел ты занимать деньги? Ну, можно ль тебе поверить? Что с тебя после взять!» — «Будь милостив, выручи из беды; не дай помереть голодною смертию, повек не забуду... Заработаю — с лихвою отдам».— «Отдам... Знаю, как вы отдаете».— «Право слово, отдам; вот тебе Никола порукою!» — отвечал бедной и показал на образ Николы-угодника. Смиловался богатой, отсчитал ему двадцать рублей: «Смотри же,— говорит,— непременно в срок заплати».

Бедняк взял деньги, пошел на базар, накупил хлеба и стал кормиться со всею семьею. Пришло время платить, а у него по старому нет ни копейки. «Что делать? — думает он.— Пойду, попрошу отсрочки». Приходит к богатому и ну кланяться ему в землю: «Обожди, родимой; дай еще вздохнуть хоть малое время».— «Чего ждать-то? Пришел срок, и подавай денежки; небось умел брать!» — «Рад бы, отец родной, хоть сейчас заплатить, да верь совести — нечем!» — «Видно, с тобой, мошенником, хорошо не сделаешься!» — сказал богатой мужик,— а надо будет за поруку приниматься».

Пришел домой, стал перед образом Николы-угодника и говорит: «Что ж ты не отдаешь за бедного денег? Ведь ты за него поручился». Икона ничего не отвечает. «Что же ты молчишь? У меня не отмолчишься: не отстану до тех пор, пока не заплатишь все до единой копейки». Снял образ со стены, положил на повозку и выехал со двора; лошадь пустил вперед, а сам идет за повозкою сзади, и все по образу кнутом стегает да приговаривает: «Отдай мои деньги! Отдай мои деньги!» Только едет он мимо гостиного двора; увидал его купеческой сын и стал спрашивать: «Что ты, безбожный, делаешь?» — «А то, что давал я взаймы одному мужику двадцать рублей, и этот образ был по нем порукою. Пришел срок отдавать деньги — у мужика нет ни полушки: вот и принялся я за поруку!» — «На, возьми свои двадцать рублей, только отдай мне образ».— «Изволь, брат! Мне еще лучше без хлопот!»

Взял купеческой сын образ, поставил в лавке и засветил перед ним лампадку. Наутро явился к нему седой старик и стал наниматься вместо приказчика; купеческой сын подумал-подумал и взял его в лавку.

С той самой поры пошла у него такая торговля, что никак товаров не напасется: покупщики так и валят в лавку со всех сторон. Разбогател купеческой сын; построил два корабля, нагрузил их разными товарами и поехал со стариком в другое государство торг вести. А в том государстве на ту пору беда приключилась: злая ведьма испортила царевну — днем она лежит словно мертвая, а по ночам встает и людей поедает! Что тут делать? Положили ее в гроб, набили сверху крышку и вынесли в церковь. Царь повелел кликать клич по всему государству: не найдется ли кто такой, чтобы мог отчитать царевну? А кто ее отчитает, тот будет царским затем и получит в приданое половину царства. Кликнули клич; только никто не выискался, никто не берется за это дело хитрое. И говорит старик купеческому сыну: «Ступай к царю и скажи, что ты можешь отчитать царевну».— «А как не сумею?» — «Не бойся! Бог поможет, и я научу». Отправился купеческой сын к царю, объявил о себе; царь обрадовался и велел ему отчитывать.

В тот же самый день вечером пошел старик вместе с купеческим сыном в церковь, поставил около гроба налой и очертил круг; после того дал купеческому сыну книгу и приказывает: «Становись в этот круг, и что бы ни было, что бы тебе ни казалось — не переходи за черту, молись и читай книгу». Сказал и ушел; остался в церкви один купеческой сын, стал в кругу перед налоем и принялся читать. Ровно в полночь сорвалась с гроба крышка; царевна встает и бросается прямо на купеческого сына; вот уже близко... но, сколько ни силится,— никак не может переступить проведенной черты. Бешено рвется она вперед, напускает разные страхи и грозит бедою; но купеческой сын не ужасается, стоит в кругу и все читает да читает. Стало светать, запели петухи — и в ту ж минуту грохнулась царевна наземь и сделалась совсем мертвою. Поутру рано посылает царь узнать: все ли благополучно? Приходят посланные; видят, что купеческой сын жив, и не могут надивиться, как он уцелел. Подняли они царевну, положили опять в гроб, заколотили крышку, воротились к царю и рассказали обо всем. На другую ночь было то же; а на третью купеческой сын отчитал царевну: вышла из нее вся нечисть; тут только переступила она черту и подошла к купеческому сыну, взяла его за руку, поцеловала в уста и сказала: «Будь ты моим мужем, а я — твоей женою». На том они и поладили, стали рядом перед местными иконами и начали молиться Богу тихо и любовно. Как донесли об этом посланные царю, он сейчас же приказал обвенчать купеческого сына на царевне и дал ему в приданое половину своего государства.

В другом списке старик приходит наниматься к купеческому сыну уже в то время, когда он отправляется за море. «Куда тебе, старому, работать? Ведь ты ничего не осилишь»,— говорит купеческий сын. «А вот увидишь: я хоть стар, да работящ: за десятерых молодых сойду»,— «А что возьмешь?» — «Что заработаем, то пополам».— «Хорошо!» Приезжают они в другое государство; купеческой сын берется отчитывать царевну, а старик дает ему три полена, чашку воды и научает, как и что делать. В полночь поднялась царевна из гроба; купеческой сын бросил ей одно полено; она его проглотила. Бросил другое — и другое проглотила; бросил последнее — и с этим то же. «Ну,— говорит царевна,— теперь я тебя съем!» — «Погоди,— отвечает купеческой сын,— дай прежде воды испить». Набрал в рот воды и брызнул в нее — царевна вздрогнула и в ту ж минуту исцелилась: порчу как рукой сняло. Купеческой сын женился на царевне и воротился домой с большими богатствами. «Давай делиться»,— говорит старик. Купеческой сын вытащил все деньги и стал делить пополам. «Что ты с деньгами-то возишься? Мы с тобой привезли еще царевну. Давай и ее делить!» Взял старик острой меч и разрубил ее надвое. Опечалился купеческОй сын и говорит: «Бог с тобой! За что ты ее убил?» — «Разве тебе жалко?» — спрашивает старик Взял обе разрубленные части, сложил вместе, дунул — и царевна тотчас встала живою и сделалась вдвое лучше прежнего. «Вот твоя жена! Живи с нею по-Божьему»,— сказал старик и исчез. И то был не простой старик, то был сам Никола, угодник Божий.

Золотое стремя

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был один цыган, была у него жена и семеро детей', и дожил он до того, что ни есть, ни пить нечего — нет ни куска хлеба! Работать-то он ленится, а воровать боится; что делать? Вот вышел цыган на дорогу и стоит в раздумье. На ту пору едет Егорий Храбрый". «Здорово! — говорит цыган,— куда едешь?» — «К Богу».— «Зачем?» — «За приказом: чем кому жить, чем промышлять».— «Доложи и про меня Господу,— говорит цыган,— чем велит мне питаться?» — «Хорошо, доложу!» — отвечал Егорий и поехал своей дорогой. Вот цыган ждал его, ждал, и только завидел, что Егорий едет назад, сейчас и спрашивает: «Что ж доложил про меня?» — «Нет»,— говорит Егорий. «Что ж так?» — «Забыл!» Вот и в другой раз вышел цыган на дорогу, и опять повстречал Егория: едет он к Богу за приказом. Цыган и просит: «Доложи де про меня!» — «Хорошо»,— сказал Егорий — и опять позабыл. Вышел цыган и в третий раз на дорогу, увидал Егория и снова просит: «Скажи де про меня Богу!» — «Хорошо, скажу».— «Да ты, пожалуй, забудешь?» — «Нет, не забуду». Только цыган не верит: «Дай, говорит, мне твое золотое стремено (стремя) я подержу, пока ты назад вернешься; а без того ты опять позабудешь». Егорий отвязал золотое стремено, отдал цыгану, а сам об одном стремене поехал дальше. Приехал к Богу и стал спрашивать: чем кому жить, чем промышлять? Получил приказ и хотел было назад ехать; только стал на лошадь садиться, глянул на стремено и вспомнил про цыгана. Воротился к Богу и говорит: «Попался мне еще на дороге цыган и наказал спросить: чем ему питаться?» — «А цыгану,— говорит Господь,— то и промысел, коли у кого что возьмет да утаит; его дело обмануть да выбожить!» Сел Егорий на коня и приехал к цыгану: «Ну, правду ты, цыган, сказывал! Коли б не взял ты стремено, совсем бы забыл про тебя».— «То-то и есть! — сказал цыган,— теперь по век меня не забудешь, как только глянешь на стремено — сейчас меня помянешь. Ну, что Господь-то сказал?» — «А то и сказал: коли у кого что возьмешь-утаишь да забожишь, твое и будет!» — «Спасибо»,— молвил цыган, поклонился и повернул домой. «Куда ж ты? — сказал Егорий.— Отдай мое золотое стремено».— «Какое стремено?» — «Да ты же у меня взял?» — «Когда я у тебя брал? Я тебя впервой вижу, и никакого стремена не брал, ей-Богу не брал!» — забожился цыган.

Что делать — бился с ним, бился Егорий, так и уехал ни с чем! «Ну правду сказывал цыган: коли б не давал ему стремена — и не знал бы его, а теперь повек помнить буду!»

Цыган взял золотое стремено и пошел продавать. Идет дорогою, а навстречу ему едет барин. «Что, цыган, продаешь стремено?» — «Продаю».— «Что возьмешь?» — «Полторы тысячи рублей».— «Зачем так дорого?» — «Затем, что оно золотое».— «Ну, ладно!» — сказал барин; хватился в карман — нет больше тысячи. «Вот тебе, цыган, тысяча — отдавай стремено; а остальные деньги напоследях получишь».— «Нет, барин, тысячу-то рублей, пожалуй, я возьму, а стремена не отдам; как дойдешь, что следует по уговору, тогда и товар получишь». Барин отдал ему тысячу и поехал домой. И то. 1ько приехал — сейчас же вынул пятьсот рублей и послал к цыгану с своим человеком. «Отдай,— говорит,— эти деньги цыгану, да возьми у него золотое стремено». Вот приходит барской человек в избу к цыгану. «Здорово, цыган!» — «Здорово,, доброй человек!» — «Я привез тебе деньги от барина».— «Ну давай, коли привез». Взял цыган пятьсот рублей и давай поить его вином; напоил досыта! Как напоил досыта, стал барской человек собираться домой и говорит цыгану: «Давай же золотое стремено».— «Какое?» — «Да то, что барину продал!» — «Когда продал? У меня никакого стремена не было».— «Ну, подавай назад деньги!» — «Какие деньги?» — «Да я сейчас отдал тебе пятьсот рублей».— «Никаких денег я не видал, ей-Богу, не видал! Еще самого тебя Христа ради поил, не то, что брать с тебя деньги!» Так и отперся цыган. Только услыхал про то барин, сейчас поскакал к цыгану: «Что ж ты, вор эдакой, деньги забрал, а золотого стремени не отдаешь?» — «Да какое стремено? Ну, ты сам, барин, рассуди, как можно, чтоб у эдакого мужика-серяка да было золотое стремено!» Вот барин с ним возился-возился, ничего не берет. «Поедем, говорит, судиться».— «Пожалуй,— отвечает цыган,—только подумай, как мне с тобой ехать-то? Ты как есть барин, а я мужик вахлак! Наряди-ка наперед меня в хорошую одежу, да и поедем вместе».

Барин нарядил его в свою одежу, и поехали они в город судиться. Вот приехали в суд; барин говорит: «Купил я у этого цыгана золотое стремено; он деньги-то забрал, а стремена не отдает». А цыган говорит: «Господа судьи! Сами подумайте, откудова возьмется у мужика-серяка золотое стремено? У меня дома и хлеба-то нету! Не ведаю, чего этому барину надо от меня? Он, пожалуй, скажет, что на мне и одежа-то его!» — «Да таки моя!» — закричал барин. «Вот видите, господа судьи!» Тем дело и кончено; поехал барин домой ни с чем, а цыган стал себе жить да поживать, да добра наживать". (Из собрания В. И. Даля).

Вариант. Только что уехал Егорий, мужик Нестерка продал золотое стремено да купил себе хлеба и всякого харчу, и с той поры завсегда у кого что ни возьмет — а уж непременно затаит и забожит.

Пятница

Када-та адна баба ни пачла[1] матушку Пятницу и учла (начала) прядиво мыкать да вертеть. Прапряла она да абеда, и вдруг сон на нее нашел — такой магучай сон! Уснула ана, вдруг атварилась дверь и входит, вишь, матушка Пятница, в очью всем, в белом шушуне[2], да сердитая такая! И шмых(г) пряма к бабе, ще пряла-та. Набрала в горсть кастрики с пола, какая атлятала-та ат мочек[3] и ну пасыпать ей глаза, и ну пасыпать! Пасыпала да и была такава: паминай как звали! Ничаго и ня молвила, сярдешная. Та баба как праснулась, так и взвыла благим матам ат глаз, и ни ведая, ат чаго ани забалели. Другие (бабы) сидя(т) в ужасьи и учали вапить: «Ух ты, акаянная! Заслужила казнь лютую ат матушки Пятницы»,— и сказали ей все, ще было. Та баба слушала-слушала и ну просить: «Матушка Пятница! Взмилуйся мне, помилуй меня грешную; поставлю те(тебе) свечку, и другу-недругу закажу обижать те(тебя), матушка!» И ще ж ты думаешь? Ночью, вишь, опять прихадила ана и выбила из глаз у той бабы кастру-та, и ана апять встала. Грех великай абижать матушку Пятницу — прядиво мыкать да прясть!

(Записана в Липецком уезде Тамбовской губернии селъским учителем Елисеем Сабуровым?)

Примечания

Суеверное уважение к пятнице, питаемое русским простолюдином, заслуживает особого внимания археологов. Во многих местностях России по пятницам бабы не прядут, не стирают белья, не выносят из печи золы, а мужики не пашут и не боронят, почитая эти работы в означенный день за большой грех. В народном стихе душа, прощаясь с телом, обращается к нему с таким напоминанием былых грехов:

Мы по середам, по пятницам платье золовали, Платье золовали, мы льны прядовали".

Особенно же уважаются в народе издревле двенадцать пятниц, которые бывают перед большими праздниками: а) перед Благовещеньем, Ь) первая и с) десятая после Воскресения Христова, d) перед Троицею, е) Успением, f) Ильиным днем, g) праздником Усекновения главы Иоанна Предтечи, h) Вздвиженьем, i) Покровом, к) Введением во храм Пресв. Богородицы, 1) Рождеством и т) Крещением. До сих пор сохраняется старинное сказание о 12 пятницах, почитаемое раскольниками наравне со Свящ. Писанием". На Ваге в прежнее время ежегодно праздновали пяток первой недели Поста у часовни, куда совершался для этого крестный ход. Во время неурожаев, засухи или сильных дождей, по случаю скотского падежа и появления червей были празднуемы «обетныя» пятницы; в XVI веке писались в таких случаях целым миром заповедные записи. Так, крестьяне Тавренской волости (в 1590—1598 гг.) обговорились промеж себя и учинили заповедь на три года, чтобы «в пятницу ни толчи, ни молоти, ни камение не жечи», а кто заповедь порушит, на том доправить 8 алтын и 2 деньги. Константинопольский патриарх окружною грамотою 1589 года к литовско-русским епископам запрещал праздновать день пятницы наравне с воскресеньем".

Стоглав (в 40-й главе) свидетельствует, что в его время ходили «по погостам и по селам и в волостях лживые пророки, мужики и женки, и девки, и старые бабы, наги и босы, и волосы отрастив, роспустя, трясутся и убиваются, а сказывают, что им являются св. Пятница и св. Анастасия и велят им заповедывати канун засвечивати; оне же заповедывают христианам в среду и пятницу ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти, и камение не разжигати, и иныя заповедуют богомерзкие дела творити». По народному объяснению по пятницам не прядут и не пашут, чтобы не запылить матушку-Пятницу и не засорить ей кострикою и пылью глаз. Если же бабы вздумают прясть и шить в этот день, то св. Пятница накажет их ногтоедом, заусеницею или болезнью глаз: поверье это послужило основанием напечатанной нами легенды. По словам духовного регламента, суеверы уверяли, что «Пятница гневается на не празднующих (ее дня) и с великим на оных угрожением наступает». В некоторых деревнях в пятницу не засиживаются долго при свечах, потому что в этот день ходит по домам «св. Пятинка» и карает всех, кого застанет не спящим.

В Малороссии поселяне уверяют, что они сами видели, как Пятница ходит, по селам вся исколотая иглами и изверченная веретенами, потому что многие женщины и шьют, и прядут в такие дни, которые следует праздновать в честь этой святой. Таким образом, особенное уважение к пятнице объясняется тем, что этот день считается в народе посвященным св. Пятнице: именем Пятницы в простонародье называется мученица Параскева. В Четьях-Минеях повествуется, что родители ее всегда чтили пятницу, как день страданий и смерти Спасителя, за что и даровал им Господь в этот день дочь, которую они назвали «Параскеви» т. е. пятницей. В прежних наших месяцесловах при имени св. Параскевы упоминалось и название Пятницы; церкви, ей посвященные, до сих пор называются Пятницкими". 28 октября, когда чтится память св. Параскевы, поселяне кладут под ее икону зеленые плоды и хранят их до следующего года. В обетные пятницы, собираясь праздновать, в одно назначенное место они выносят образ Параскевы мученицы, обвешанный платками и лентами. На дорогах, при распутьях и перекрестках издревле ставились на столбиках небольшие часовни с иконою св. Параскевы; часовни эти также назывались «пятницами»". В других местностях все особенности, приписываемые Пятнице, относят к Пречистой Деве; так, бабы не прядут по пятницам, чтобы не запылить Богородицы, которая ходит тогда по избам; еще накануне поэтому подметают в избах полы; шерсть, от которой нет пыли, позволяют прясть.

Припоминая, что пятница у других европейских народов в языческую эпоху была посвящена богине Венере или Фрее, справедливо будет предположить, что в приведенных нами поверьях скрывается темное воспоминание о древней языческой богине. Под влиянием христианских идей оно естественным образом слилось со священными представлениями новой религии, подобно тому, как атрибуты Перуна перенесены суеверным народом на Илью-пророка, а древнее поклонение Волосу перешло на св. Власия.

Пятнице приписывают влияние на здоровье, урожай хлеба и плодородие скота, почему во время падежей, моровой язвы и других бедствий прибегают к ней с мольбами, совершают общественное богослужение и приносят очистительные жертвы; в народе ходят даже молитвы, сочиненные в честь св. Пятницы: они носятся на шее от различных недугов или привязываются к больной голове. Во время церковных обрядов прежде выносили икону св. Параскевы, увешанную лентами, монистами, цветами и душистыми травами: эти цветы и травы оставались в церкви, и отвар их давали пить отчаянно больным, как вернейшее средство к исцелению. По народному поверью, кто соблюдает пятницу, у того не будет лихорадки. В Калужской губернии при начале жатвы одна из старух, известная по легкости своей руки, отправляется ночью в поле нажинает один сноп, связывает его и до трех раз то кладет, то ставит на землю, произнося следующие слова: «Пятница-Параскева, матушка, помоги рабам Божьим (следуют имена) без скорби и болезни окончить жатву; будь им заступница от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы!» Затем, взявши сноп, она старается пройти до двора, не будучи никем замеченною. На праздник Покрова девицы, желающие выйти замуж, обращаются с просьбою о том к Пятнице: «Матушка Пятница-Параскева! Покрой меня поскорее»". Духовный регламент Петра Великого упоминает о совершавшемся в народе символическом обряде, указывающем на обожание Пятницы. «Слышится (читаем в этом законодательном памятнике), что в Малой России, в полку стародубском, в день уреченный праздничный водят женку простовласую под именем Пятницы, а водят в ходе церковном, и при церкви честь оной отдает народ с дары и со упованием некие пользы».

О Ное Праведном

Заставил Господь слипова ды бизрукыва караулить сад. Бизрукый яблыка ни дастанить, слипой ни найдить. Паспели яблыки, пашли духи сладкий. «Малый, как жа нам яблыка пакушить?» — «Садись вирхом на мине, а я пыдвизу к яблынки». Слипой нарвал пазуху яблык. Бизрукый узрил Бога, драгнул ат яблынки бежать. Слипой та плеч (он за пличи диржалси — вирхом на бизрукым атарвалси, ударилси аб земь, ды-й абмер. Господь приходить: «Бизрукый, иде слипой?» — «Омырыкяво ашиб». Господь приходить к слипому: «Слипой, с чаво ж ты абмер? Абманываишь ты мине, слипой! Ни омырык тибе ушиб, ты с пличей убилси с бизрукыва!» — «Абманул я тибе, Госпыди! Прасти мине». Прастил слипова, ды-й пашол.

Сыбрались караульщики, на варатах стаять. Идет дьявыл: «Здрастуйти, рибята! Што ж вы яблык ни йдитя?» — «Как жа нам их есть? У мине рук нету, у ниво глаз. Я ни дастану!» — «А я ни найду!» — «Плохи ж вы, рибята, кады в саду яблык ни йидитя».

«Мы ни ухитримся, как их есть!» — «Эка, как? Бизрукый пади ударьси аб яблыню, а слипой падбери!» Яблынки были насажины друг ат друга на сажню. Бизрукый как ударилси аб яблыню — увесь тот сад абтрес. Слипой лег на пуза, прикатал усю траву — все яблыки искал. Ну, Гасподь приходить: «Караульщики, хто ж у вас сад абтрес?» — Ветир поднялси, увесь сад абтрес!» — «Ат чаво жа яблыни пазавяли?» — «Ат яснава со(л)нца!» — «Ат чаво жа нижний бака папрели?» — «Ат сильныва дожжа!» — «А хто жа у вас в саду траву примял?» Слипой гаварить: «У мине живот балел, все каталей!» — «Врешь ты, слипой! Все абманываишь мине!» Сабрал Господь караулыцикав, узял огнинныи прутьи, выбил их огнинными прутьими: «Выдитя, праклятыи калеки, вон из маиво саду, пабирайтиси по миру атныни давеку!»

Господь сказал: «Дай жа я сделаю Ноя Правидныва, штоб у маем у свети была правда». Приставил сабаку голую караулить Ноя Правидныва: «Сматри ж ты, сабака, никаво ни пущай сматреть маиво Ноя Правидныва!» Приходить дьявыл к сабаки: «Пусти мине, сабака, Ноя Правидныва пыематреть!» — «Мне Господь ни вилел никаво пущать».— «Хатя ты ни пущаищь мине Ноя Правидныва пыематреть, а я тибе дам шубу и на руки и на ныги: придет зима, придуть марозы — ни надыть тибе избы». Дал дьявыл сабаки шубу; сабака пустила дьявыла пыематреть Ноя Правидныва. Дьявыл ахаркыл, апливал Ноя Правидныва; стал Ной синий, зиленый, дурной... странно на Ноя глидеть стало! «Што ж ты, сабака, да Ноя дьявыла дапустила? Што ж я тибе гаварил!» — «А што ж ты мине без шубы приставил?» — «Штоб ты цирковныва звону ни слыхала, у Божий храм ни хадила!» Взял Господь, апасли той сабаки, Ноя вывырызал: аплевыныя, ахоркыныя в сиредку... Из Ноевыва рибра сделал Господь жину Евгу. «Ну, Ной с Евгаю Правидный! Усе плады ештя; аднаво плада ни трогайтя, вот с той-та яблынки». Евга гаварить: «Ной Правидный! Ат чаво ж эта так Бог гаварить: усе плады ештя, а с аднаво ни трогайтя? Давай пакушаим!» Сели па яблычку, па разу укусили... друг друга зыстыдились: Евга пыд лапух, а Ной пыд другой друг ат друга схаранилиси. Приходить Господь: «Ной Правидный! Игде ты?» — «Я вот ын!» — «Иди ка мне!» — «Я наг!» Ной гаварить: «Госпыди! Сатвари нам адежу». Вышли ани к ниму; выбил их Господь огнинными прутьими, выгнал из саду вон!

Выслымши из саду Ноя Правидныва, умилилси Господь. «Ной Правидный,— гаварить,— у нас будить чириз три года патопа; штобы ты в три года кавшег и выстраил. Ной Правидный! Кавшег строй, да жине ни сказывай, што строишь!» Пашол Ной Правидный у рощу строить кавшег; строить год, строить два. Дьявыл приходить: «Ной Правидный, што делаишь?» — «Разве ты слипой? Ты видишь, што я делаю!» — «Я вижу, што ты строишь, ды ни знаю!» — «И ни веляна тибе знать!» Дьявыл ударилси из рощи к Ноивый жине, к Евги: «Евга, успраси ты у мужа, што он делаить?» А Ной Правидный жине атказываить: «Я так па рощи хажу, на древья сматрю, сам сибе забавляю!» — «Ен ни па рощи гуляить, ен штой-та рубить!» — «Я ни знаю».— «Сделай жа ты квасу, наклади хмелю!» Усхвалил сам сибе Ной: «Слава тибе, Госпыди! Састроил сибе судно за палгода патопы». Приходить, стал кушать: «Евга, нет ли чаво, пакушамши, ж напитца?» Напилси квасу, лег атдыхать. «Ной Правидный! Два года ходишь, да мне правды ни скажишь, штой-та такоя ты рабатаишь?» — «Экая ты! Вот асталась палгода да первыва мая; у май месицы, у первым числе, будить патопа!» Атдахнумши, приходить Ной к кавшегу: увесь кавшег дьявыл разметал. «Экая!., пригряшил я дли(я) тибе!» Шесть месицыв ен йиво сыбирал, ни пимши, ни емши, и дамой ни хадил. Приходить жа Господь: «Ной Правидный, сабирай жа всяких звирьев у кавшег па паре, и дичи, пладов всяких». Собрал жа ен зверев всяких, и ужов, и пладов всяких. «Будить,— гаварить Господь,— патопа: затопить и леса, и луга, и балота, и дама! Будить патопа на двинадцать сутык». Ной забрал все.

Дьявыл гаварить: «Евга, как жа мне с табою у кавшег залесть?» — «Я ни знаю!» — «Разуй леваю ногу да глянь скрозь ноги на мине; а патыль (до тех пор) ты ни лезь у кавшег, пакыль страшная патопа ни настанить, пакыль вада ни разальетси увизде; ен на тебе закричить: лезь ка мне, акаянная, а то утопнишь! Как ен тибе акаяннай назавет — и я с табой улезу. А датыль не лазий». Евга глянула скрозь ноги, Ной закричал: «Лезь жа ты ка мне! Лезь жа скарея, акаянная!» Как сказал Ной, дьявыл как сигнеть (прыгнет) у кавшег и паплыл; скинулся (обратился) мышью — кавшег пратачил. Уж узял эту дыру галавой и заткнул, игде мышь пратачила. Плавыли ани адинатцать сутык па вазморью, па этай пы патопи. Паслал Ной Правидный ворана: «Палити жа ты, чорнай воран, узнай есть ваде панижения, али нет?» Воран литал, литал, нашол падла и стал кливать на острави. «Идее ж ты был, воран?» — «Я,— говарить,— аташол да падла кливал!» — «Как жа ты ни паслушил? Мы тибе пасылали пысматреть вады; ведь всякая душа да хвалить Господа! Будь жа ты, воран, как пень гарелый; будь жа у тибе дети гадавыи: как дитей даждешьси — сам акалей!» Ведь как воран даждетца дитей, выходить, выкормить — сам акалеить; ведь ани все калеють! «Литии ж ты, голубь; пысматри ж ты патопы: спадаить ли, прибавлять ли?» Литал, литал голубь; патопа сбавила на три аршина; и нашол ен такоя места сухоя, игде можна кавшегу вылести на край. Приплыли х(к) пристыни.

Приходить Господь: «Што вы живы ли усе?» — «Слава ти, Госпыди! Усе живы!» — «Выходитя ж вон!» Усе вышли; напаследак дьявыл сиг! «Вот, Госпыди, хотел мине утапить; веть я вот ан! Я тибе балыной враг!» — «Кали ж ты мне бальшой враг, вазьми ж ты мине за руку». Вазьметь дьявыл Госпыда папирех руки, да ни поймаить — руку апустить. «Дай жа я тибе вазьму за руку!» Как вазьметь Гасподь дьявыла за руку: «Ой, ой, ой! Я буду тибе хоть меньшой брат!» — все, вишь, у братья лезить. «Лезь жа ты, меньшой брат, у моря, дастань зимли горсть: даваий зимлю засивать». Ани прибились х(к) кургану, а кругом все моря стояла. Полез дьявыл в моря, схватил зимли горсть, да ни вытащил — всие размыла! Раз слез, другой, третий слез... у читвертай полез. «Брат,— гаварить Господь,— скажи: "Госпыди Иисус Христос!"» Сказал дьявыл: «Шспыди Иисус Христос!» Нырнул в моря и вытащил зимли у горсти с макавых два зирна. «Лезь жа ищо, этай зимли мала!» — «Пастой жа,— гаварить сам сибе дьявыл,— я запхаю сибе за щику зимли: што Господь будить делать, я сибе тожа сделаю». Взял Господь перехрястилси, кинул зимлю на три стораны: сделались па взморью луга, леса, рощи... ровна! «Госпыди, а што ж за май труды, какоя будить угожение?» — «Пасажали мы белый свет; может, тибе будуть хвалити, мине поминати; я и тем буду даволин».

«Ну, Ной, живи на зимли, радися, пладися!» — «Госпыди, скора ж ат мине ат аднаво белый свет нарадитца?» Господь гаварить: «Ты мужика сваляй из глины, а господ из пшенишныва из теста». Барзой кабель стаял сзади, схватил пшенишный ком да бижать: ат Варонижа да нашива сила все аднадворцев и...

«Госпыди, я насилия народу ат Варонижа ды Куракина на двести на восемдесят верст. Госпыди, у чом жа нам жить будить? Народу я распладил многа!» Господь дал им тапоры, срубил им избы: «Живитя, вот вам избы!» — «Госпыди, на чом жа нам работать?» Дал Господь лошадь. «Да чем жа йие абратать?» Господь свизал обрыть[4], свизал хамут. Вот спирва сыбралось чилавек сорык народу абгарнуть (окружить — см. Опыт обл. словаря, с. 131) лошадь ды загнать в хамут, а там обрыть вздернуть; стали впириди, растапырили хамут да обрыть! Господь паймал лошадь, запрег: «Вот вам, гаварить, изба, лошадь, упряж; живитя да мине хвалитя!» Вот мы таперича живем да и хвалим йиво: «Слава тибе, Госпыди! Што усе паказал».

(Доставлена П. В. Киреевским.)

Примечания

Начало этой любопытной легенды заимствовано из «Притчи о теле человеческом, и о душе, и о воскресении мертвых». Притча эта встречается во многих рукописных прологах XIII, XIV, XV и XVI столетий и между сочинениями Кирилла Туровского, который передает ее в более распространенном изложении. Конечно, отсюда она перешла в народные сказания, и это служит новым свидетельством того влияния, какое оказывала книжная литература на устную. Для сличения приводим здесь самую притчу.

«Человек некто добра рода насади виноград, и оплотом огради, и отходя вдомия отча своего: «Кого,— рече,— створю стража дому моему и притяжанию? Аще бо поставлю еде от предстатель моих, то потеряють мой труд. Но сиче створю: поставлю стража хромча и слепча, да аще кто хоще украсти от враг моих в винограде, слепець чюеть, а хромець видить; аще кто от сего всхощеть, хромець убо не имать ногу дойти, слепец же аще пойдет — в пропастех убьется». И посадив я, отъиде. Надолзе бо седящим им, и рече слепече ко хромчю: «Что убо блогоухание полетаеть изнутрь врат?» Отвеща хромець: «Многа блага господина наю внутрь есть, иже неизреченьная вкушения; но понеже премудр есть господин наю, мене посади хромаго, а тебе слепаго, и не можеве того дойти и насытитися». Отвеща слепече хромчю: «Почто еси сих не возвестил да быхове не жадала? Аще бо слеп еемь, но ногы имам и силен еемь носити тя: ныне бо возми хошь, и всади на мои плещи, и аз тя несу, а ты мне путь поведай; и вся благая господина наю обоемлеве. Да егда приде господин наю, укрыется дело наю от него; аще мене воспросить, и реку: ты веси, господине мой, яко слеп аз еемь; аще ли тебе вопросить, ты же речи: аз хром еемь, и тако премудруеве господина наю». Всед же хромець на слепеца и щед окрадоста овощь господина своего. По времени же пришед господин винограда и види его окрадена, повеле привести слепца, и глагола: «Недобра ли тя поставих стража винограду моему, почто еси окрал его?» Отвеща слепече: «Господи, ты веси, яко слеп еемь; аще бых хотел дойти, не вижю дойти; но крал еемь хромець, а не аз». И повеле господин блюсти слепеца, дондеже приведуть хромца. Призвану же хромчю, начастася спирати. Хромець глаголаше слепчю: «Аще не бы ти носил мене, николи же могл бых там дойти, понеже хром есть». Слепець же глоголаше: «Аще бы не ты мне путь поведал, то не бы аз там дошел». Тогда господин, сед на судищи, нача судити, и рече господин: «Яко же еста рекла (крала), тако да всяде хромець на слепца». Вседшю бо хромьчю на слепца, повеле бити немилостивено».

В народной легенде вместо хромца выведен безрукий. Далее легенда воспользовалась библейскими сказаниями об Адаме и Ное, но передает их в искаженном виде, смешивая события и перепутывая их баснословными народными преданиями. Сюда вошли и некоторые рассказы из старинного животного эпоса. Так, народное суеверие представляет, что собака первоначально была сотворена голою, без шерсти; Бог заставил ее стеречь от демонских козней тело первосозданного человека; нечистый грозит собаке зимними морозами и, соблазняя, дает ей мягкую шубу. Любопытны роли, которые играют в ковчеге мышь и уж. Нечистый ухитряется, влезает в ковчег и в виде мыши прогрызает в нем дыру; уж затыкает ее своей головой. После потопа следует вновь создание земли и людей; очевидно устный рассказ относит здесь в конец то, что должно было стоять в начале. «Предание о создании земли» записано г. Терещенком (Быт русского народа, ч. V, с. 44—45) с некоторыми подробностями, которых недостает в нашей легенде:

«В начале света благоволил Бог выдвинуть землю. Он позвал черта, велел ему нырнуть в бездну водяную, чтобы достать оттуда горсть земли и принести ему. «Ладно,— думает сатана,— я сам сделаю такую же землю! Он нырнул, достал в руку земли и набил ею свой рот. Принес Богу и отдает, а сам не произносит ни слова... Господь куда ни бросит землю, то она вдруг является такая ровная, ровная, что на одном конце станешь — то на другом все видно, что делается на земле. Сатана смотрит... хотел что-то сказать и поперхнулся. Бог спросил его, чего он хочет. Черт закашлялся и побежал от испугу. Тогда гром и молния поражали бегущего сатану, и он где приляжет — там выдвинутся пригорки и горки; где кашлянет — там вырастет гора; где привскачет — там высунется поднебесная гора. И так бегая по всей земле, он изрыл ее; наделал пригорков, горок, гор и превысоких гор».

В карпатской колядке поется, что при начале света два голубя спустились на дно моря, достали оттуда песку и камня, из которых и были созданы земля и небесные светила.

Доисторические предания, уцелевшие почти у всех индоевропейских народов, рассказывают, что само божество научило первоначально человека строить жилища, ковать металлы и возделывать землю". На Украине есть поверье, что сам Господь дал Адаму плуг, а Еве прялку — в то время как они нарушили заповедь и были высланы из рая". Согласно с этим, напечатанная нами легенда повествует о том, как Господь выучил людей строить избу и запрягать лошадь. Между русскими крестьянами ходит еще другое предание о постройке избы: долго люди не умели придумать, как бы охранить себя от непогоды и стужи; наконец черт ухитрился и выстроил избу, всем бы хороша: и тепло, и уютно, да темно, хоть глаз выколи! Уж ангел Господень научил прорубить окно, и с тех пор стали люди строить избы с окнами. Предание это носит на себе печать весьма древнего происхождения. Злой дух, как представитель темной силы, мрака, по народным поверьям боится света и исчезает с первыми лучами солнца", все, что имеет связь с светом, исходит не от него, а даруется божеством добра и правды.

Соломон Премудрый

Исус Христос после распятия сошел во ад и всех оттуда вывел, окромя одного Соломона Премудрого. «Ты,— сказал ему Христос,— сам вы(й)ди своими мудростями!» И остался Соломон один в аду; как ему выйти из ада? Думал-думал да и стал вить завертку. Подходит к нему маленький чертенок, да и спрашивает, на что вьет он веревку без конца? «Много будешь знать,— отвечал Соломон,— будешь старше деда своего сатаны! Увидишь на что!» Свил Соломон завертку, да и стал размерять ею в аду. Чертенок опять стал у него спрашивать, на что он ад размеряет? «Вот тут монастырь поставлю,— говорит Соломон Премудрой,— вот тут церковь соборную. Чертенок испугался, бегом побежал и рассказал все деду своему, сатане, а сатана взял да и выгнал из аду Соломона Премудрого.

(Записана в Орловском уезде П. И. Якушкиным. )

Примечания

Сличи со следующей легендой о «Солдате и Смерти».

О премудром царе Соломоне известен целый ряд старинных повестей, о которых смотри в сочинении г. Пыпина: «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» (с. 102—123). С этими повестями, занесенными во многие рукописные сборники, имеют связь и те народные сказания о Соломоне, которые вошли в «Српске народне приповийетке» Караджича.

Солдат и Смерть

A. Один солдат прослужил двадцать пять лет, а отставки ему нет как нет! Стал он думать да гадать: «Что такое значит? Прослужил я Богу и великому государю двадцать пять лет, в штрафах не бывал, а в отставку не пущают; дай пойду, куда глаза глядят!» Думал-думал и убежал. Вот ходил он день, и другой, и третий, и повстречался с Господом. Господь его спрашивает: «Куда идешь, служба?» — «Господи! Прослужил я двадцать пять лет верою и правдою, вижу: отставки не дают — вот я и. убежал; иду теперь, куда глаза глядят!» — «Ну, коли ты прослужил двадцать пять лет верою и правдою, так ступай в рай — в царство небесное». Приходит солдат в рай, видит благодать неизреченную и думает себе: «Вот когда поживу-то! Ну, только ходил он, ходил по райским местам, подошел к святым отцам и спрашивает: «Не продаст ли кто табаку?» — «Какой, служба, табак! "Гут рай, царство небесное! «Солдат замолчал. Опять ходил он, ходил по райским местам, подошел в другой раз к святым отцам и спрашивает: «Не продают ли где близко вина?» — «Ах ты, служба-служба! Какое тут вино! Здесь рай, царство небесное!» — «Какой тут рай: ни табаку, ни вина!» — сказал солдат и ушел вон из раю.

Идет себе да идет, и попался опять навстречу Господу. «В какой,— говорит,— рай послал ты меня, Господи? Ни табаку, ни вина нет!» — «Ну, ступай по левую руку,— отвечает Господь,— там все есть!» Солдат повернулся налево и пустился в дорогу. Бежит нечистая сила: «Что угодно, господин служба?» — «Погоди спрашивать; дай прежде место, тогда и разговаривай». Вот привели солдата в пекло. «А что табак есть?» — спрашивает он у нечистой силы. «Есть, служивой!» — «А вино есть?» — «И вино есть!» — «Подавай всего!» Подали ему нечистые трубку с табаком и полуштоф перцовки. Солдат пьет-гуляет, трубку покуривает, и радехонек стал: «Вот взаправду рай — так рай!» Да недолго нагулял солдат; стали его черти со всех сторон прижимать, тошно ему пришлось! Что делать? Пустился на выдумки, сделал сажень, настрогал колышков и давай мерить: отмерит сажень и вобьет колышек". Подскочил к нему черт: «Что ты, служба, делаешь?» — «Разве ты ослеп! Не видишь что ли? Хочу монастырь построить»". Как бросится черт к своему дедушке: «Погляди-тка, дедушка, солдат хочет у нас монастырь строить!» Дед вскочил и сам побежал к солдату: «Что,— говорит,— ты делаешь?» — «Разве не видишь? Хочу монастырь строить». Дед испугался и побежал прямо к Богу: «Господи! Какого солдата прислал ты в пекло: хочет монастырь у нас построить!» — «А мне что за дело! Зачем таких к себе при (ни) маете?» — «Господи! Возьми его оттедо-ва».— «А как'его взять-то! Сам пожелал».— «Ахти! завопил дед, что же нам бедным с ним делать?» — «Ступай, сдери с чертенка кожу и натяни барабан, да после выйди из пекла и бей тревогу: он сам уйдет!» Воротился дед, поймал чертенка, содрал с него кожу и натянул барабан. «Смотрите же,— наказывает чертям,— как выскочит солдат из пекла, сейчас запирайте ворота крепко-накрепко, а то, как бы опять сюда ни ворвался!» Вышел дед за ворота и забил тревогу; солдат как услыхал барабанный бой — пустился бежать из аду сломя голову, словно бешеной; всех чертей распугал, и выскочил за ворота. Только выскочил — ворота хлоп и заперлись крепко-накрепко. Солдат осмотрелся кругом: никого не видать и тревоги не слыхать; пошел назад и давай стучаться в пекло: «Отворяйте скорее! — кричит во все горло,— не то ворота сломаю!» — «Нет, брат, не сломаешь! — говорят черти.— Ступай себе, куда хочешь, а мы тебя не пустим; мы и так насилу тебя выжили!»

Повесил солдат голову и побрел, куда глаза глядят. Шел-шел, и повстречал Господа. «Куда идешь, служба?» — «И сам не знаю!» — «Ну, куда я тебя дену? Послал в рай — не хорошо! Послал в ад — и там не ужился!» — «Господи, поставь меня у своих дверей на часах».— «Ну, становись». Стал солдат на часы. Вот пришла Смерть. «Куда идешь?» — спрашивает часовой. Смерть отвечает: «Иду к Господу за повелением, кого морить мне прикажет».— «Погоди, я пойду спрошу». Пошел и спрашивает: «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» — «Скажи ей, чтоб три года морила самой старой люд». Солдат думает себе: «Эдак, пожалуй, она отца моего и мать уморит; ведь они старики». Вышел и говорит Смерти: «Ступай по лесам и три года точи самые старые дубы»". Заплакала Смерть: «За что Господь на меня прогневался? Посылает дубы точить!» И побрела по лесам, три года точила самые старые дубы; а как изошло время — воротилась опять к Богу за повелением. «Зачем притащилась?» — спрашивает солдат.— «За повелением, кого морить Господь прикажет».— «Погоди, я пойду спрошу». Опять пошел и спрашивает: «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» — «Скажи ей, чтоб три года морила молодой народ»". Солдат думает себе: «Эдак, пожалуй, она братьев моих уморит!» Вышел и говорит Смерти: «Ступай опять по тем же лесам и целых три года точи молодые дубы""; так Господь приказал!» — «За что это Господь на меня прогневался!» Заплакала Смерть и пошла по лесам, три года точила все молодые дубы, а как изошло время — идет к Богу, едва ноги тащит.

«Куда?» — спрашивает солдат.— «К Господу за повелением, кого морить прикажет».— «Погоди, я пойду спрошу». Опять пошел и спрашивает: «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» — «Скажи ей, чтоб три года младенцев морила». Солдат думает себе: «У моих братьев есть ребятки: эдак, пожалуй, она их уморит!» Вышел и говорит Смерти: «Ступай опять по тем же лесам и целых три года гложи самые малые дубки».— «За что Господь меня мучает!» — заплакала Смерть и пошла по лесам, три года глодала самые, что ни есть малые дубки; а как изошло время — идет опять к Богу, едва ноги передвигает. «Ну теперь хоть подерусь с солдатом, а сама дойду до Господа! За что так девять лет он меня наказывает?» Солдат увидал Смерть и окликает: «Куда идешь?» Смерть молчит, лезет на крьшьцо. Солдат ухватил ее за шиворот, не пускает. И подняли они такой шум, что Господь услыхал и вышел: «Что такое?» Смерть упала в ноги: «Господи! За что на меня прогневался? Мучилась я целых девять лет: все по лесам таскалась, три года точила старые дубы, три года точила молодые дубы, а три года глодала самые малые дубки... еле ноги таскаю!» — «Это все ты!» — сказал Господь солдату. «Виноват, Господи!» — «Ну, ступай же за это, носи девять лет Смерть на закортышках!» (на плечах — см. Слов. Рос. Акад.).

Засела Смерть на солдата верхом. Солдат — делать нечего — повез ее на себе, вез-вез и уморился; вытащил рог с табаком и стал нюхать. Смерть увидала, что солдат нюхает, и говорит ему: «Служивой, дай и мне понюхать табачку».— «Вот-те на! Полезай в рожок, да и нюхай, сколько душе угодно».— «Ну, открой-ка свой рожок!» Солдат открыл, и только Смерть туда влезла — он в ту ж минуту закрыл рожок и заткнул его за голенище". Пришел опять на старое место и стал на часы. Увидал его Господь и спрашивает: «А Смерть где?» — «Со мною».— «Где с тобою?»— «Вот здесь за голенищем».— «А ну, покажи!» — «Нет, Господи, не покажу, пока девять лет не выйдет; шутка ли ее носить на закортышках! Ведь она не легка!» — «Покаж, я тебя прощаю!» Солдат вытащил рожок и только открыл его — Смерть тотчас и села ему на плеча. «Слезай, коли не сумела ездить!» — сказал Господь. Смерть слезла. «Умори же теперь солдата!» — приказал ей Господь и пошел — куда знал.

«Ну, солдат! — говорит Смерть,— слышал, тебя Господь велел уморить!» — «Что ж? Надо когда-нибудь умирать! Дай только мне исправиться».— «Ну, исправься!» Солдат надел чистое белье и притащил гроб. «Готов?» — спрашивает Смерть.— «Совсем готов!» — «Ну, ложись в гроб!» Солдат лег спиной к верху. «Не так!» — говорит Смерть.— «А как же?» — спрашивает солдат и улегся на бок «Да все не так!» — «На тебя и умереть-то не угодишь!» — и улегся на другой бок «Ах, какой ты, право! Разве не видал, как умирают?» — «То-то и есть, что не видал!» — «Пусти, я тебе покажу». Солдат выскочил из гроба, а Смерть легла на его место. Тут солдат ухватил крышку, накрыл поскорее гроб и наколотил на него железные обручи; как наколотил обручи — сейчас же поднял гроб на плеча и стащил в реку. Стащил в реку, воротился на прежнее место и стал на часы. Господь увидал его и спрашивает: «Где же Смерть?» — «Я пустил ее в реку». Господь глянул — а она далеко плывет по воде. Выпустил ее Господь на волю: «Что ж ты солдата не уморила?» — «Вишь, он какой хитрой! С ним ничего не сделаешь».— «Да ты с ним долго не разговаривай; пойди и умори его!» Смерть пошла и уморила солдата.

B. Жил да был один солдат, и зажился он долго на свете, попросту сказать — чужой век стал заедать. Сверстники его понемногу отправляются на тот свет, а солдат себе и ухом не ведет, знай себе таскается из города в город, из места в место. А по правде сказать — не солгать: Смерть давно на него зубы точила. Вот приходит Смерть к Богу и просит у него позволение взять солдата: долго де зажился на свете, пора де ему и честь знать, пора и умирать! Позволил Бог Смерти взять солдата.

Смерть слетела с небес с такою радостью, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Остановилась у избушки солдата и стучится. «Кто тут?» — «Я».— «Кто ты?» — «Смерть».— «А! Зачем пожаловала? Я умирать-то не хочу». Смерть рассказала солдату все, как следует. «А! Если уж Бог велел, так другое дело! Против воли Божьей нельзя идти. Тащи гроб! Солдат на казенный счет всегда умирает. Ну, поворачивайся, беззубая!» Смерть притащила гроб и поставила посреди избы. «Ну, служивый, ложись; когда-нибудь надо же умирать».— «Не растабарывай! Знаю я вашего брата, не надуешь. Ложись-ка прежде сама»,— «Как сама?» — «Да так. Я без артикула ничего не привык делать; что начальство покажет: фрунт, что ли там, аль другое что, то и делаешь. Уж так привык, сударка моя! Не переучиваться же мне: старенек стал!» Смерть поморщилась и полезла в гроб. Только что расположилась она в гробу, как следует, солдат возьми да и нахлопни гроб-то крышкой, завязал веревкой и бросил в море. И долго, долго носилась Смерть по волнам, пока не разбило бурей гроба, в котором она лежала.

Первым делом Смерти, как только она получила свободу, опять была просьба к Богу, чтоб позволил ей взять солдата. Бог дал позволение. Снова пришла Смерть к солдатской избушке и стучится в двери. Солдат узнал свою прежнюю гостью, и спрашивает: «Что нужно?» — «Да я за тобой, дружище! Теперь не вывернешься».— «А врешь, старая чертовка! Не верю я тебе. Пойдем вместе к Богу».— «Пойдем».— «Подожди, мундир натяну». Отправились в путь. Дошли до Бога. Смерть хотела было идти вперед, да солдат не пустил: «Ну, куда ты лезешь? Как смеешь ты без мундира... идти? Я пойду вперед, а ты жди!» Вот воротился солдат от Бога. «Что, служивый, правду я сказала?» — спрашивает Смерть.— «Врешь, солгала немного. Бог велел тебе прежде еще леса подстригать да горы ровнять, а потом и за меня приниматься». И солдат отправился на зимние квартиры вольным шагом, а Смерть осталась в страшном горе. Шутка ли! Разве мала работа — леса подстригать да горы ровнять? И много, много лет трудилась Смерть за этой работой, а солдат жил себе да жил.

Наконец и в третий раз пришла за солдатом Смерть, и нечем ему было отговориться: пошел солдат в ад. Пришел и видит, что народу многое множество. Он то толчком, то бочком, а где и ружье наперевес, и добрался до самого сатаны. Посмотрел на сатану и побрел искать в аду уголка, где бы ему расположиться. Вот и нашел; тотчас наколотил в стену гвоздей, развесил амуницию и закурил трубку. Не стало в аду прохода от солдатика; не пускает никого мимо своего добра: «Не ходить! Вишь, казенные вещи лежат, а ты, может, на руку нечист. Здесь всякого народу много!» Велят ему черти воду носить, а солдат говорит: «Я двадцать пять лет Богу и великому государю служил, да воды не носил, а вы с чего это вздумали... Убирайтесь-ка к своему дедушке!» Не стало чертям житья от солдата; хоть бы выжить его из ада, так не идет. «Мне,— говорит,— и здесь хорошо!» Вот черти и придумали штуку, натянули свиную кожу и только улегся солдат спать — как забили тревогу. Солдат вскочил да бежать, а черти сейчас за ним двери и притворили, да так себе обрадовались, что надули солдата!.. И с той поры таскался солдат из города в город, и долго еще жил на белом свете, да вот как-то на прошлой неделе только помер. (Записана в Нижнем Новгороде)

C. Служил солдат Богу и великому государю целых двадцать пять лет, выслужил три сухаря и пошел домой на родину. Шел-шел и крепко задумался: «Господи, Боже ты мой! Служил я царю двадцать пять лет, был сыт и одет, а теперь до чего дожил? И голоден, и холоден; только и есть что три сухаря». А навстречу ему убогой нищий и просит милостинку. Солдат отдал нищему один сухарь, а себе оставил два. Пошел дальше; немного погодя попадается ему другой нищий, кланяется и просит милостинку. Солдат подал и этому сухарь, и остался у него один. Опять пошел дальше своей дорогою и повстречал третьего нищего: кланяется ему старец и просит милостинку. Вынул солдат последний сухарь и думает: «Целой дать — самому не останется, половину дать — пожалуй, сойдется этот старец с прежними нищими, увидит у них по целому сухарю и обидится; лучше отдам ему весь, а сам обойдусь кое-как!» Отдал последний сухарь и остался ни при чем. Вот старец и спрашивает его: «Скажи, доброй человек, чего желаешь, в чем нуждаешься? Я те помогу».— «Бог с тобой!» — отвечает солдат?— с тебя, старичок, взять нечего: ты сам человек убогой».— «Да ты не смотри на мое убожество, только скажи, чего желаешь, а я уж награжу тебя за твою добродетель».— «Мне ничего не надо, а коли есть у тебя карты, так подари напамять». Старец вынул из-за пазухи карты и дает солдату. «Возьми,— говорит,— с кем ни станешь играть в эти карты — всякого обыграешь; да вот на тебе и торбу: что ни встретишь на дороге, зверя ли, птицу ли, и захочешь поймать — только распахни торбу и скажи: полезай сюда, зверь али птица! И все сделается по твоему»".— «Спасибо,— сказал солдат, взял карты и торбу и поплелся в путь дорогу».

Шел близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, и пришел к озеру, а на том озере плавают три диких гуся. Вот солдат и вздумал: «Дай-ка я торбу свою попробую!» Вынул ее, распахнул и говорит: «Эй вы, дикие гуси! Полетайте в мою торбу». И только выговорил эти слова — как снялись гуси с озера и прилетели прямо в торбу. Солдат завязал торбу, поднял на плеча и пустился в дорогу. Шел-шел, и пришел в город. Забрался в трактир и говорит хозяину: «Возьми этого гуся и зажарь мне к ужину, а другого гуся отдаю тебе за хлопоты, а третьего променяй мне на водку». Вот солдат сидит себе в трактире да угашается: выпьет винца да гусем и закусит. И вздумалось ему посмотреть в окошко; стоит на другой стороне большой дворец, только во всем дворце нет ни одного стекла целого. «Послушай,— спрашивает он хозяина,— что это за дворец и отчего пустой стоит?» — «Да вишь,— говорит хозяин,— царь наш выстроил себе этот дворец, только жить-то в нем нельзя; вот уж семь лет пустеет! Всех нечистая сила выгоняет! Каждую ночь собирается там чертовское сонмище, шумит, пляшет, в карты играет и всякие скверны творит». Вот солдат пошел к царю. «Ваше царское величество! Позволь,— говорит,— мне в твоем порожнем дворце одну ночь переночевать».— «Что ты, служба! — говорит ему царь,— Бог с тобою! Уж были такие смельчаки, брались переночевать в этом дворце, да ни один живой не ворочался!» — «Небось, русской солдат ни в воде не тонет, ни в огне не горит. Служил я Богу и великому государю двадцать пять лет, да не умер; а то за одну ночь у тебя помру!» — «Я ж тебе говорю: пойдет туда с вечера живой человек, а утром одни косточки найдут». Солдат стоит на своем: пусти да пусти его во дворец. «Ну,— говорит царь,— ступай с Богом, ночуй, коли хочешь; я с тебя воли не снимаю».

Пришел солдат во дворец и расположился в самой большой комнате; снял с себя ранец и саблю, ранец поставил в уголок, а саблю на гвоздик повесил; сел за стол, вынул кисет с табаком, набил трубку — и покуривает себе. Вот ровно в двенадцать часов — откуда что взялось — набежало во дворец чертей видимо-невидимо; поднялся гам, крик, пляс, музыка. «А и ты, служивой, здесь! — закричали черти.— Зачем пожаловал? Не хочешь ли поиграть с нами в карты?» — «Отчего не хотеть! Только, чур, играть моими картами». Сейчас вынул свои карты и ну сдавать. Стали играть; раз сыграли — солдат выиграл, в другой — опять солдат выиграл; сколько ни ухитрялись черти, а все деньги спустили солдату: он знай себе загребает! «Постой, служивой— говорят черти,— есть у нас еще шестьдесят четвериков серебра да сорок золота, давай-ка играть с тобой на это серебро и золото!» — и посылают они малого чертенка таскать серебро. Стали снова играть, солдат все обыгрывает: уж чертенок таскал-таскал, все серебро перетаскал, и говорит старому дьяволу: «Дедушка, больше нету!» — «Таскай, пострел, золото!» Вот он таскал-таскал золото, целый угол завалил, а толку все нет, все солдат обыгрывает. Жалко стало чертям своих денег; вот они и давай приступать к солдату, да как заревут: «Разорвем его, братцы! Съедим его!»— «Еще посмотрим, кто кого съест! — говорит солдат.— Схватил торбу, распахнул и спрашивает: «А это что?» — «Торба»,— говорят черти. «А ну, по Божьему слову, полезайте в торбу!» Только сказал — и полезли черти в торбу; да и много ж набралось их, чуть ни давят друг дружку! Солдат завязал торбу покрепче и повесил на стенку на гвоздь; а сам улегся спать.

Поутру посылает царь своих людей: «Ступайте, проведайте — что с солдатом деется? Коли пропал от нечистой силы, так приберите его косточки!» Вот и пошли; приходят во дворец — а солдат весело по горницам похаживает да трубочку покуривает. «Здорово, служивой! Не чаяли увидать тебя живого! Ну, как ночевал, как с чертями поладил?» — «Что черти! Вы посмотрите-ка, сколько я серебра да золота у них выиграл, вишь какие кучи!» Посмотрели царские люди и вздивовались, а солдат им наказывает: «Приведите, братцы, да поживее двух кузнецов, да чтоб захватили с собой железную плиту и молоты». Те бегом бросились в кузницу, и живо справили дело. Пришли кузнецы с железной плитою, с тяжелыми молотами. «Ну-ка,— говорит солдат,— снимите эту торбу да приударьте ее по кузнечному». Стали кузнецы снимать торбу и говорят промеж собой: «Ишь, какая тяжелая! Черти — что ли в ней напханы!» А черти откликаются: «Мы батюшки! Мы родимые!» Сейчас положили кузнецы торбу на железную плиту и давай молотами постукивать, словно железо куют. Жутко пришлось чертям, не в моготу стало терпеть: «Смилуйся! — заорали,— выпусти, служивой, на вольной свет, повек тебя не забудем; а уж в этот дворец ни один черт, ни ногой... всем закажем, за сто верст от него будем бегать!» Солдат остановил кузнецов, и только развязал торбу — черти так и прыснули, и пустились без оглядки в тартарары — в преисподнюю. А солдат не промах, ухватил одного старого черта, разрезал ему лапу до крови: «Подавай, говорит, расписку, что будешь мне верно служить!» Нечистой написал ему в том расписку своею кровью, отдал и навострил лыжи. Прибежали черти в пекло, переполошили всю нечистую силу — и старых, и малых; сейчас расставили кругом пекла часовых и крепко-накрепко приказали караулить, чтоб как-нибудь ни пробрался туда солдат с торбою. Пришел солдат к царю. Так и так, говорит, очистил дворец от дьявольского наваждения. «Спасибо,— говорит ему царь,— оставайся жить у меня, стану тебя заместо брата почитать». Остался солдат при царе жить; всего у него вдоволь, денег куры не клюют, и задумал он жениться. Оженился, а через год после того дал ему Бог сына. Вот и приключилась этому мальчику хворь, да та кая — не может никто вылечить; уж сколько лекарей перебывало, а толку нет ни на грош. И вздумал солдат про того старого черта, что дал ему расписку, а в расписке написал: вечно де буду тебе верным слугою; вздумал и говорит: «Куда-то мой старой черт девался?» Вдруг явился перед ним тот самой черт и спрашивает: «Что твоей милости угодно?» — «А вот что: захворал у меня сынишка, не знаешь ли — как бы его вылечить?» Черт вытащил из кармана стакан, налил его холодной водою, поставил хворому в головах и говорит солдату: «Поди-ка, посмотри на воду». Солдат смотрит на воду, а черт его спрашивает: «Ну, что видишь?» — «Я вижу: в ногах у моего сына стоит Смерть».— «Ну, коли в ногах стоит, то будет здоров; а если бы Смерть в головах стояла — то непременно бы помер!» Потом берет черт стакан с водою и брызнул на солдатского сына, и в ту же минуту он здоров сделался. «Подари мне этот стакан,— говорит солдат,— и больше ничего от тебя не надо!» Черт подарил ему стакан, а солдат воротил назад расписку. Сделался солдат знахарем, стал лечить бояр и генералов; только посмотрит в стакан — и сейчас скажет, кому помереть, кому выздороветь.

Вариант 1: Жил-жил, и пришло ему время умирать. Посылает Господь ангелов вынуть его душу. Вот ангелы взяли солдатскую душу, понесли по мытарствам и спрашивают у Бога: куда пракажет эту душу — в рай или ад? «Посадите ее в муку вечную, сказал Господь; она сама отказалась от царства небесного!» Посадили солдата в муку вековечную. Вот он осмотрелся и видит: висят кругом котлы с горячею смолою, а в котлах грешные души мучатся, плачут и скрежещут зубами. Обступили солдата черти: «Ну, служивой, пора и тебе в котел отправляться!» — «Вы меня котлом не стращайте, а давайте-ка лучше играть в карты».— «Нет, брат, полно! Мы с тобой играть не станем».— «А вот же врете; станете играть, только торбу вам показать...» — «Ништо она с тобою?» — «Со мною». Перепугались черти: «Давай, служивой, карты!» Вот и стали они играть на грешныя души. Солдат обыграл. «Ну, теперь ты здесь хозяин!» — сказали ему черти. А он тому и рад, повыпускал из котлов все грешныя души, построил их по солдатски в три шеренги и повел прямо к райским дверям. «Отпирай ворота!» — кричит солдат. Апостол Петр говорит «Постой пойду у Бога спрошу». — «О чем же ты прежде думал?» Пошел апостол Петр к Богу: «Господи! — говорит,— пришел к райским дверям солдат и привел с собой из пекла многое множество грешных душ».— «Прими от него по счету, а самого не пущай в рай». Вот апостол Петр отпер райские двери и стал примать души — все по одной. А солдат: «Эх, брат, ты и считать не умеешь! А ты вот как считай: раз, два, три — ступай туды! Раз, два, три — и я туды!»— и полез было в рай. Апостол Петр схватил его за руку: «Нет,— говорит,— погоди! Ты сам не пожелал себе царства небесного, на себя и пеняй!»

Вариант 2: Посадили солдата в ад, увидал он у черта два большие ключа и спрашивает: «Что это за ключи?» — «Один от котла, другой от холодной горницы».— «А там что?» — «В котле кипят грешныя души, а в холодной горнице мерзнут...» — «Давай играть в карты на эти ключи!» — «Давай!» Солдат выиграл ключи и повыпускал на волю все грешныя души. Пришел черт: «Служивой! Куда девал ты грешныя души?» Солдат показывает себе на грудь и говорит: «Вот ана грешная душа!» Побежал черт к своим товарищам: «Ну, братцы! Солдат все грешныя души поел! Пожалуй, и до нас доберется». И тут же выгнали его из пекла. Собрал солдат всех выпущенных из котла и холодной горницы грешников и повел в царство небесные. «Кто идет?» — спрашивают солдата.— «Я с грешными душами»,— «Сюда грешных не примают, здесь рай!» — «Знаю, чти край; от того и не иду дальше.»»

Случилось самому царю захворать; призвали солдата. Вот он налил в стакан холодной воды, поставил царю в головах,. поглядел — и видит, что Смерть тут же в головах стоит. И говорит солдат: «Ваше царское величество! Никто тебя не сможет вылечить, Смерть в головах уж стоит; всего-на-всего только три часа и осталось тебе жить!» Царь услыхал эти речи и сильно на солдата озлобился: «Как так? — закричал на него,— ты многих бояр и генералов вылечивал, а меня не хочешь? Сейчас прикажу казнить тебя смертью!» Вот солдат думал-думал: что ему делать? И начал просить Смерть: «Отдай,— говорит,— царю мой век, а меня умори; все равно придется мне помереть — так уж лучше помереть своею смертью, чем лютую казнь претерпеть!» Посмотрел в стакан и видит, что Смерть стоит у царя в ногах. Туг солдат взял воду и сбрызнул царя: стал он совершенно здоров. «Ну, Смерть! — говорит солдат, дай мне сроку хоть на три часа, только домой сходить да с женой и сыном проститься»,— «Ступай!» — отвечает Смерть. Пришел солдат домой, лег на кровать и крепко разболелся. А Смерть уж около него стоит: «Ну, служивой! Прощайся, скорее, всего три минуты осталось тебе жить на свете». Солдат потянулся, достал из-под голов свою торбу, распахнул и спрашивает: «Что это?» Смерть отвечает: «Торба».— «Ну, коли торба, так полезай в нее!» Смерть прямо в торбу и шурхнула. Солдат — куда и хворь девалась — вскочил с постели, завязал торбу крепко-накрепко, взвалил ее на плеча и пошел в леса Брянские, дремучие. Пришел и повесил этую торбу на горькой осине, на самой вершине, а сам воротился домой.

С той поры не стал народ помирать: рожаться-рожается, а не помирает! Вот прошло много лет, солдат все торбы не снимает. И случилось ему идти по городу. Идет, а навстречу ему эдакая древняя старушка: в которую сторону подует ветер, в ту сторону и валится. «Вишь, какая старуха! — сказал солдат,— чай, давно уж помирать пора!» — «Да, батюшка! — отвечает старушка,— мне давно помереть пора, еще в тое время, как посадил ты Смерть в торбу, оставалось всего житья моего на белом свете один только час. Я бы и рада на покой, да без Смерти земля не примает, и тебе, служивой, за это от Бога непрощеный грех! Ведь не одна душа на свете так же, как я, мучится!» Вот солдат и стал думать: «Видно, надобно выпустить Смерть-та; уж пускай уморит меня... И без того на мне грехов много; так лучше теперь, пока еще силен, отмучаюсь на том свете; а как сделаюсь крепко стар, тогда хуже будет мучиться». Собрался и пошел в Брянские леса. Подходит к осине и видит: висит торба высоко-высоко и качает ее ветром в разные стороны. «А что, Смерть, жива?» — спрашивает солдат. Она из торбы едва голос подает: «Жива, батюшка!» Снял солдат торбу, развязал и выпустил Смерть, и сам лег на кровать, прощается с женою и сыном и просит Смерть, чтоб уморила его. А она бегом за двери, давай Бог ноги: «Пущай,— кричит,— тебя черти уморят, а я тебя морить не стану!»

Остался солдат жив и здоров, и вздумал: «Пойду-ка я прямо в пекло; пущай меня черти бросят в кипучую смолу и варят до тех пор, покудова на мне грехов не будет». Простился со всеми, и пошел с торбою в руках прямо в пекло. Шел он, близко ли далеко, низко ли высоко, мелко ли глубоко, и пришел таки в преисподнюю. Смотрит, а кругом пекла стоят часовые. Только он к воротам, а черт спрашивает: «Кто идет?» — «Грешная душа к вам на мучение».— «А это что у тебя?» — «Торба». Заорал черт во все горло, ударили тревогу, сбежалась вся нечистая сила, давай запирать все двери и окна крепкими запорами. Ходит солдат вокруг пекла и кричит князю пекельному: «Пусти, пожалуйста, меня в пекло; я пришел к вам за свои грехи мучиться».— «Нет, не пушу! Ступай, куда знаешь; здесь тебе места нету»,— «Ну, коли не пущаешь меня мучиться, то дай мне двести грешных душ; я поведу их к Богу, может, Господь и простит меня за это!» Князь пекельный отвечает: «Я тебе еще от себя прибавлю душ пятьдесят, только уходи отсюдова!» Сейчас велел отсчитать двести пятьдесят душ и вывесть в задние ворота так, чтобы солдат не увидел. Сказано, сделано. Забрал солдат грешные души и повел к самому раю. Апостолы увидали и доложили Господу: «Такой-то солдат двести пятьдесят душ из пекла привел».— «Примите их в рай, но солдата не пущайте». Только солдат отдал одной грешной душе свою торбу и приказал: «Смотри, как войдешь в райские двери — сейчас скажи: полезай, солдат, в торбу!» Вот райские двери отворились, стали входить туда души, вошла и грешная душа с торбою, да о солдате от радости и забыла. Так солдат и остался, ни в одно место не угодил. И долго после того он жил-жил на белом свете, да вот только на днях помер.

(Все заимствованы из собрания В. И. Даля.)

Примечания

Смерть является здесь не отвлеченным понятием, а, согласно древнейшему представлению, живою, олицетворенною; такою видим ее и в другой легенде («Пустынник»), и в немецких сказках, о чем подробнее будет сказано ниже, и в известной «Повести о бодрости человеческой» (начало: «Человек некий ездящий по полю чистому, по раздолью широкому, конь под собою имея крепостию обложен, зверовиден...»). Повесть эта попадается во многих рукописях XVII и XVIII столетий; составляя любимое чтение грамотного люда, она перешла в устные сказания и на лубочную картину. Приводим здесь народный рассказ об Анике-воине в том виде, в каком записан он в нашем собрании.

«Жил-был Аника воин; жил он двадцать лет с годом, пил-ел, силой похвалялся, разорял торги и базары, побивал купцов и бояр, и всяких людей. И задумал Аника-воин ехать в Иерусалим-град — церкви Божьи разорять; взял меч и копье и выехал в чистое поле на большую дорогу. А навстречу ему Смерть с острою косою". «Что это за чудище! — говорит Аника-воин.— Царь ли ты царевич, король ли королевич?» — «Я не царь-царевич, не король-королевич, я твоя Смерть — за тобою пришла!» — «Не больно страшна: я мизинным пальцем поведу — тебя раздавлю!» — «Не хвались, прежде Богу помолись! Сколько ни было на белом свете храбрых могучих богатырей — я всех одолела. Сколько побил ты народу на своем веку — и то не твоя была сила, то я тебе помогала». Рассердился Аника-воин, напускает на Смерть своего борзаго коня, хочет поднять ее на копье булатное, но рука не двинется. Напал на него велий страх, и говорит Аника-воин: «Смерть моя Смерточка! Дай мне сроку на один год». Отвечает Смерть: «Нет тебе сроку и на полгода».— «Смерть моя Смерточка! Дай мне сроку хоть на три месяца».— «Нет тебе сроку и на три недели».— «Смерть моя Смерточка! Дай сроку хоть на три дни».— «Нет тебе сроку и на три часа». И говорит Аника-воин: «Много есть у меня и сребра, и золота, и каменья драгоценного; дай сроку хоть на один час — я бы роздал нищим все свое имение». Отвечает Смерть: «Как жил ты на вольном свете, для чего тогда не раздавал своего имения нищим? Нет тебе сроку и на единую минуту!» Замахнулась Смерть острою косою и подкосила Анику-воина: свалился он с коня и упал мертвой».

Народные русские поверья представляют Смерть вечно голодною, пожирающею все живое; в первом списке напечатанной нами легенды — когда солдат заставил ее несколько лет глодать одни лесные деревья, Смерть так отощала, что едва ноги двигала.

В аду солдат до того надоел чертям, что они долго не знали, как его выжить, и, наконец, уже вызвали его из этого теплого места, ударив в барабан тревогу.

Подробный рассказ есть о матросе Проньке.

«Был матрос Пронька; всю службу свою слыл горькой пьяницей: чарка для него была полглотка, а ендову осушал в два приема без отдыха. Что там ему не говори, только и услышишь: «Пей да дело разумей! Пьян да умен — два угодья в нем! Пьяница проспится, дурак никогда!» И впрямь дело он разумел, от работы не отказывался, говорил всегда правду, и все его любили и берегли. Раз как-то Великим постом стал говорить ему священник: «Пронька, Бога ты не боишься! Неравен час — во хмелю умрешь; ведь смерть ходит не за горами? Ну, что тогда скажешь ты, как пьяной предстанешь пред Шспода?» А он в ответ: «Батюшка! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке: всю правду, значит, скажу перед Богом».

Как сказал священник, так и случилось. С каких — уж не знаю — радостей сильно подпил Пронька, да видно слишком на себя понадеялся, полез на мачту и свалился оттуда прямо в воду. Вот по-сказанному, как по-писанному, явился он на тот свет пьянешенек и не знает, куда идти? А там, дело известное, и для трезвого потемки; так пьяному-то просто беда! Вот пошла ранжировка да перекличка, кого куда; матросов-горемык — известно всех в рай назначают, и Проньку вскричали туда ж. А он бурлит себе, замешался в толпу, и попал в ад; шумит там пуще всех, только другим мешает... Много было хлопот, чтобы вывесть его из ада, долго не могли с ним справиться; да уж Никола Морской догадался, взял боцманскую дудку, стал у райских дверей и засвистал к вину. Как услыхал Пронька, сейчас бросился из ада вон и в ту ж минуту явился, куда следует». (Из собрания В. И. Даля).

Особенно интересны подробности в третьем списке легенды о «Солдате и Смерти». Подробности эти совершенно сходны с теми, какие встречаем в немецкой сказке. И здесь, и там — одинаков рассказ о том, как получает солдат чудесную торбу (ранец), как заключает в нее чертей и освобождает от нечистой силы покинутый дворец. Только нет в немецкой сказке той проделки со Смертью, вследствие которой попадает она в торбу и несколько лет висит в лесу на осине; да сверх того в окончании находим следующее изменение: приходит солдат к небесным вратам и стучится: на страже стоял тогда св. Петр: «Ты хочешь в рай»? — спрашивает апостол. «В аду меня не приняли,— говорит солдат,— пусти в рай»,— «Нет, ты сюда не войдешь!» — «Ну, если не хочешь меня впустить, то возьми назад ранец; я ничего не хочу от тебя иметь». И вместе с этими словами просунул свой ранец сквозь райскую решетку. Св. Петр взял ранец и повесил возле своего кресла. Тогда сказал солдат: «Теперь я желаю сам быть в моем ранце». И в миг он очутился там, и св. Петр принужден был оставить его в раю.

Далее, в русской легенде встречаем эпизодический рассказ о том, как черт научил солдата лечить: он дал ему чародейный стакан, в котором — если нальешь туда холодной воды и поставишь его возле больного — непременно увидишь, где стоит Смерть, у изголовья или в ногах хворающего: в последнем случае стоит только взбрызнуть его водою из стакана — и в ту же минуту он встанет здрав и невредим. Этот любопытный эпизод развит у немцев в особенной сказке «Der Gevatter Tod» (в собрании сказок братьев Гримм, ч. 1, № 44).

Жил-был бедняк, у него было двенадцать детей; и день, и ночь работал он, чтобы пропитать свою семью. Когда родился у него тринадцатый ребенок, он уже не знал, чем пособить себе в нужде; вышел на большую дорогу и решился первого кого встретит, взять в кумовья. Первый встречный ему был сам Господь; зная, что у него было на душе, он сказал: «Мне тебя жаль, и я хочу окрестить твоего ребенка, буду заботиться о нем и сделаю его счастливым».— «Но кто ты?» — «Я Господь».— «Нет, не возьму тебя в кумовья. Ты наделяешь богатых, а оставляешь голодать бедных». Так сказал бедняк, потому что не ведал он, как премудро распределяет Бог и богатства, и нищету. Повернулся он и пошел дальше. Навстречу ему — дьявол, и говорит: «Возьми меня в крестные отцы твоему ребенку; я наделю его грудами золота и всеми наслаждениями жизни».— «А ты кто?» — «Я дьявол».— «Нет, ты искушаешь и обманываешь человека». Пустился в путь дальше; идет костлявая Смерть и говорит: «Возьми меня кумом».— «Кто ты?» — спрашивает бедняк. «Я Смерть, которая всех уравнивает».— «Да, ты справедлива; ты не различаешь ни богатых, ни бедных, и ты будешь моим кумом». В назначенный день пришла Смерть, и крещение было совершено.

Когда мальчик подрос, он пошел однажды навестить своего крестного. Смерть повела его в лес, указала на одну траву, которая там росла, и сказала: «Вот тебе дар от твоего крестного. Я сделаю тебя славным лекарем. Всякий раз, как позовут тебя к больному, ты меня увидишь: если буду я стоять в головах больного, то смело говори, что можешь его вылечить; дай ему этой травы, и он выздоровеет. Но если я у ног больного — он мой! Тогда должен ты сказать, что всякая помощь будет напрасна, и что никакое лекарство в мире не в силах его спасти». В короткое время повсюду разнеслась молва о новом славном лекаре, которому стоит только взглянуть на больного, чтобы наверно узнать, будет ли он снова здоров или умрет. Со всех сторон звали его к больным, много давали ему золота, и вскоре он сделался богатым. Между тем случилось заболеть королю. Призвали лекаря и спросили, возможно ли выздоровление? Когда явился он у постели больного, Смерть стояла в ногах и никакое снадобье не могло ему пособить. «Нельзя ли мне хоть однажды перехитрить Смерть? — подумал лекарь.— Конечно, ей не понравится, но ведь я не даром ей крестник, и она верно посмотрит на это сквозь пальцы; дай, попробую». Он приподнял короля и уложил так, что Смерть очутилась в головах больного; тотчас дал ему травы, и король восстал совершенно исцеленный. Смерть подошла к лекарю, лицо ее было мрачно и гневно; она погрозила пальцем и сказала: «Ты обманул меня; на этот раз я тебя прощаю, потому что ты мой крестник; но берегись! Если попробуешь в другой раз сделать то же — я возьму тебя самого!»

Вскоре после того заболела тяжким недугом дочь короля; это бьшо его единственное дитя, день и ночь он плакал и повсюду приказал объявить: кто спасет королевну от смерти, тот будет ее мужем и наследует все царство. Лекарь явился к постели больной, взглянул — Смерть стояла в ногах королевны. Ему припомнилось было, как предостерегал его крестный отец; но изумительная красота королевны и счастье быть ее мужем рассеяли все опасения. Он не видел, что Смерть бросала на него гневные взгляды и грозила пальцем, приподнял больную и положил ногами к изголовью, дал ей травы — в ту ж минуту на щеках ее показался румянец, и жизнь воротилась к ней снова.

Обманутая вторично Смерть приблизилась к лекарю и сказала: «Теперь твоя очередь настала». Ухватила его своей ледяною рукою так крепко, что он не мог противиться, и повела в подземную пещеру. Там увидел он в необозримых рядах тысячи и тысячи возженных свеч: и большие, и наполовину сгоревшие, и малые. В каждое мгновенье одни из них погасали, а другие вновь зажигались, так что огоньки при этих беспрестанных изменениях, казалось, перелетали с места на место. «Взгляни,— сказала Смерти,— это горят человеческие жизни. Большие свечи принадлежат детям, наполовину — сгоревшие людям средних лет, малые — старикам. Но часто бывает, что и дети, и юноши наделяются небольшою свечою». Лекарь просил показать, где горит его собственная жизнь. Смерть указала ему на маленький огарок, который грозил скоро погаснуть: «Вот, смотри!» — «Ах, милый крестный! — сказал устрашенный лекарь,— зажги мне новую свечу, позволь мне насладиться жизнью, быть королем и мужем прекрасной королевны».— «Это невозможно,— отвечала Смерть.— Прежде, нежели зажечь новую, должно погасить прежнюю»,— «А ты поставь этот догорающий остаток на новую свечу — так, чтобы она тотчас же зажглась, как скоро он потухать станет». Смерть притворилась, что хочет исполнить желание своего крестника, взяла новую большую свечу, но, приставляя к ней старый огарок, нарочно, из мщенья, его уронила; пламя погасло, и в ту ж минуту лекарь упал наземь и сделался добычею смерти.

Подобный же рассказ известен и у венгров; только конец другой. Смерть крестит у одного бедняка новорожденного младенца; подпивши на крестинах и развеселясь, она наделяет своего кума чудесною силою исцелять больных, хотя б они были при самом последнем издыхании: стоит только ему коснуться постели умирающего или стать пред его кроватью — и больной тотчас выздоровеет; сам же он должен умереть тогда, когда скажет аминь. Прежний бедняк делается лекарем и скоро богатеет. Прошло несколько лет, и вздумал он навестить Смерть. Только что поехал в путь, как встретил плачущего ребенка; он взял его к себе и спросил: «О чем ты плачешь?» — «Ах,— сказало дитя,— как мне не плакать? Отец прибил меня за то, что я не знаю в молитве одного слова».— «Какое ж это слово? Отче наш?» — «Нет, не то!» Лекарь проговорил всю молитву до самого конца, но ответ был один: «Нет, не то!» — «Так верно, аминь?» — сказал он, наконец. «Да, сказала Смерть (это она явилась в виде плачущего ребенка); да, аминь!... и тебе кум, аминь!» И он тут же умер; сыновья его разделили между собой все богатство, и если не умерли, то до сих пор здравствуют на белом свете.

Г. Максимович записал русский народный рассказ о мужике и Смерти, в котором то же самое содержание, но обстановка и подробности другие: «Мужик косил сено. Вдруг коса обо что-то зацепилась и зазвенела. «Нашла коса на камень!» — сказал мужик. «Да, Похоже на то!» — проговорила кочка. Мужик смотрит: кочка подымается, закурилась и стала из нее Смерть. С испугу он замахнулся на нее косою. «Постой!» — говорит Смерть.— Не шали, я тебе пригожусь; я тебя сделаю лекарем; только смотри, берись лечить тех, у кого буду стоять в ногах; станешь вылечивать непременно; если ж увидишь меня в головах у кого, отказывайся». Сказав это, Смерть пропала. Пошел мужик в Москву и принялся лечить. За кого ни возьмется, как рукой болезнь снимет! Пронеслась о нем слава, от больных отбою нет; разбогател он и зажил в каменном доме. Один раз зовут его к богатому купцу. Приходит он; видит, что Смерть в головах, и не берется лечить. «Сделай милость полечи! Что хочешь возьми...» — «Право не могу!» — «Вот тебе сейчас пятьсот рублей, а вылечишь, дадим пять тысяч — вот и вексель!» — «Пять тысяч деньги! — думает мужик.— Дай попытаюсь!» Дал своего снадобья и ушел до завтра. Только что принял больной лекарство, как тут же и дух вон. На другой день приходит мужик к купцу лечить; только уж его самого там попользовали, да так ловко, что к вечеру он слег в постелю. Оглянется — а Смерть у него в головах. «Плохо дело! — думает мужик.— Как быть?» И говорит своим: «Неловко что-то лежать мне; положите-ка меня к изголовью ногами». Переложили его; глядит он: Смерть всё в головах. «Ох, все неловко! — говорит он.— Придвиньте-ка плотнее кровать к стене да положите меня поперек. Повернули его и так; глядит, а Смерть все в головах, и шепчет ему на ухо: «Полно, брат! Не отвертишься...» Через день после похорон купца, и мужика снесли на кладбище».

Видение

A. Шел прохожий и выпросился ночевать к одному дворнику. Накормили его ужином, и улегся он спать на лавочку. У этого дворника было три сына, все женатые. Вот после ужина разошлись они с женами спать в особые клети, а старик-хозяин взобрался на печку. Прохожий проснулся ночью и увидал на столе разной гад; не стерпел такой срамоты, вышел из избы вон и зашел в ту клеть, где спал большой хозяйской сын; здесь увидал, что дубинка бьется от полу до самого потолка. Ужаснулся и перешел в другую клеть, где спал средний сын; посмотрел, а меж им и женою лежит змий и дышит на них. «Дай еще испытаю третьего сына»,— подумал прохожий и пошел в иную клеть; тут увидал кунку (куницу): перескакивает с мужа на жену, с жены на мужа. Дал им покой и отправился в поле; лег под зород (большая куча, стог — Оп. обл. великор. слов.) сена, и послышалось ему — будто какой человек в сене стонет и говорит: «Тошно животу (скотине) моему! Ах, тошно животу моему!»

Прохожий испугался и лег было под суслон ржаной; и тут послышал голос, кричит: «Постой, возьми меня с собой!» Не поспалось прохожему, воротился к старику-хозяину в избу, и зачал его старик спрашивать: «Где был, прохожий?» Он пересказал старику все виденное да слышанное: «На столе,— говорит,— нашел я разной гад, оттого что после ужина невестки твои ничего, благословясь, не собрали и не покрыли; у большого сына бьется в клети дубинка, это оттого, что хочется ему большаком (старшим, главным в доме, хозяином) быть, да малые братья не слушаются: бьется то не дубинка, а ум-разум его; промеж среднего сына и жены его видел змия — это потому, что друг на друга вражду имеют; у меньшого сына видел кунку — значит, у него с женой благодать Божья, живут в добром согласии; в сене слышал стон — это потому: коли кто польстится на чужое сено, скосит да сметет в одно место со своим, тады чужое-то давить свое, а свое стонет, да и животу тяжело; а что колосье кричало: «Постой, возьми меня с собой! — это, которое с полосы не собрано, оно-де говорит: пропаду, соберите меня!» А после сказал прохожий старику: «Наблюдай, хозяин, за своей семьею: большому сыну отдай большину и во всем ему помогай; среднего сына с женою разговаривай, чтобы жили советнее; чужого сена не коси, а колосье с полос собирай дочиста». Распростился с стариком и пошел в путь-дорогу.

B. Ходил по миру старенькой старичок, и попросился ночевать к одному мужику. «Пожалуй, говорит мужик, я тебя пущу; только станешь ли всю ночь сказывать мне сказки?» — «Хорошо, буду сказывать; дай только отдохнуть»,— «Ну, ступай!» Вошел старичок в избу и лег на полати. Хозяин говорит; «Поди-ка, почтенной, поужинай». Старичок слез и поужинал. «Ну, старичок, сказывай сказку».— «Погоди, лучше я поутру расскажу»,— «Ладно!» Улеглись спать.

Вот старик проснулся в ночи и видит: теплятся перед образами две свечки и порхают по избе две птички. Захотелось ему напиться; слез он с полатей, а по полу так и бегают ящерицы; подошел к столу, а там лягушки прыгают да крякают. Посмотрел на старшого хозяйского сына, а промеж им и женою змея лежит; посмотрел на второго сына — на его жене кошка сидит, на мужа рот разинула; глянул на меньшого сына, а промеж им и женою младенец лежит. Страшно показалось старичку, пошел он и лег в гувне (овин — Оп. обл. великор. слов.), а тут кричат: «Сестра! Сестра! Прибери меня». Лег под изгородой, и тут кричат: «Выдерни да вторни (воткни — ibidem) меня!» Лег под чугун, здесь кричит: «На бобре вешу, на бобер упаду!» Пошел старичок опять в избу.

Просыпается хозяин и говорит: «Ну, сказывай сказку!» А старичок ему: «Я не сказки буду тебе сказывать, а правду. Знаешь ли, что я в твоем доме видел? Проснулся я и вижу: теплится перед образами две свечки, а по избе две птички перепархивают»,— «Это мои два ангела перепархивали!» — говорит хозяин. «Да еще видел я: про меж старшим твоим сыном и его женою змея лежала».— «Это оттого, что'они в ссоре»,— «Глянул я ночью и на другого сына, а на его жене кошка сидит, на мужа рот разинула»,—

«Это значит, что они не дружно живут, хочет жена мужа известь». «А как посмотрел на меньшого сына, так меж ним и женою младенец лежал».— «Это не младенец, ангел лежал, оттого что живут они дружно, согласно».— «Отчего же, хозяин, как слез я с полатей, так по полу ящерицы бегали; а как подошел к столу и хотел испить, так по нем лягушки прыгали да крякали?» — «Оттого,— сказал хозяин,— что снохи мои никогда угарочка (лучины — Оп. обл. великор. слов.) не подметут, а квас как нацедят в кружку, так, не благословясь, и поставят на стол».— «Пошел было я спать на гувно, а там кричат: сестра! сестра! Прибери меня».— «А это вот что значит: сыновья мои никогда метел, благословясь, на место не поставят!» — «Потом лег я под изгороду, а там кричат: выдерни, да вторни!»— «Это значит, что изгорода вверх низом поставлена».— «Потом лег я под чугун, а там кричат: на бобре вешу, на бобер упаду». Хозяин говорит: «А это вот что — коли я помру, то и весь дом мой опустится!» (Из собрания В. И. Даля; первая записана в Архангельской губернии, а вторая — в Зубовском уезде Тверской губернии).

Примечания