Тень за спиной

Гнев, боль, острая зависть. Убить бы этого наглеца, который посмел сделать то, что сам Таман не смог. Не потому, что не хотел – судьба не дала.

- Аяз! – заорал хан так яростно, что горло перехватило. Пришлось успокаиваться.

Сын испуганным не выглядел, скорее, веселился.  

- Ты кого притащил, кусок барана? – резко спросил хан. – Немедленно вези обратно!

- А почему кусок? – заинтересовался Аяз, нисколько не убоявшись.

- На целого ты не тянешь. Давай, садись на лошадь и вези Викторию к деду.

Да что же это за проклятье на его роду – в таких женщин влюбляться? И ведь нашел, куда притащить – в Степь, в шатер. К его услугам целый дворец – ну пусть недостроенный, пусть там как раз работы идут, на время которых все обитатели взяли шатры и разбили обычный стан неподалеку от реки, но не дикари же они! Что сейчас чувствует эта девочка, взирающая на них с откровенным ужасом, хан и думать не хотел. И какова будет реакция леди Милославы – тоже. Да и сам он хорош – так не доехал до Ур-Таара, где, наверняка, доклады о семье Оберлингов его давно ждут.

 - Никуда я ее не повезу, - спокойно ответил сын. – Я на ней женюсь.

- Твоя мать родила мне идиота! – зарычал Таман. – Ты хочешь, чтобы кнес Градский сюда пригнал несколько сотен дружинников?

- Я хочу эту женщину. И я ее получу, - вскинул голову юноша. – И ты не посмеешь мне помешать. Она – моя шабаки.

- Не смеши меня, какая шабаки? Шабаки только у вождей бывает, а ты… ты жеребенок!

- Ты не вечный. Придет и моё время быть вождём.

Хан вдруг расхохотался так весело, что сложился пополам. Он понимал, что у него уже просто истерика от невероятности всего происходящего. Всё это было похоже на кошмар, но почему-то происходило наяву.

- Смейся-смейся, - скучающим тоном сказал Аяз, смотря куда-то вверх. – Упустил свою шабаки и всю жизнь мучаешься, так хоть надо мной посмейся.

Воцарилось тяжелое молчание. Отец и сын с неприкрытой ненавистью смотрели друг на друга.

- Что ты собираешься делать? – наконец, спросил Таман, понимая, что сын сейчас ничего не услышит.

- Женюсь на ней. Немедленно. Проведи обряд.

Таман вдруг неуловимым движением выхватил большой нож и протянул его сыну рукояткой вперед.

- Режь ей волосы, - со страшным присвистом прошипел он.

- Зачем? – растерянно произнес Аяз.

- В Славии такой обычай – жених срезает невесте волосы. Осмелишься?

- Не вижу ничего сложного, - степняк взял нож у отца. – Но не здесь. В шатре.

Дались ему эти косы! Всё потому, что он сейчас видел в Аязе себя. Он мечтал у Милославы косы обрезать, показывая, что именно он – ее муж и властелин. Он бы обрезал их до пояса – чтобы потом наматывать их на руку и целовать ее губы. Мелкий осленок срезал до затылка – какое кощунство!

А ведь это не Милослава. И характер у девочки совсем другой. Хан вдруг осознал, что Виктория далеко не кроткая голубка, и его сыну придется несладко – тем лучше для него. Его мальчику никто ни в чем не отказывал, но теперь он сам себе создал проблемы. Сдерживая улыбку, он уступил, мысленно уже просчитывая последствия. Пожалуй, с Тэлке нужно мириться. Куда теперь деваться? И ждать… Милославу с супругом ждать. Это даже пострашнее пожара будет. 

8

Леди Милослава Оберлинг, нервно сжимая руки, не отрывала глаз от горизонта. Там не было ни гор, ни лесов, ни болот - там была Степь. Ей с огромным трудом удалось найти возницу, который за весьма внушительную сумму доставил ее к границе с владениями степного хана. Раньше она никак не была обозначена. Сейчас здесь были врыты в землю каменные столбики. "Расточительство, огромный труд и невероятная гордыня - вот что такое ваша граница", - раздраженно подумала женщина.

Возница наотрез отказывался ехать дальше, несмотря на то, что расстояние между столбиками было внушительное. Там повозка проедет с легкостью. Он выгрузил Милославин сундук на землю, развернул лошадь и помчался прочь, явно радуясь, что его не заметил никто из страшных степняков. Женщина уныло попинала сундук, а затем уселась на него. Бросить вещи было жалко. Сил едва хватало, чтобы сдвинуть его с места. Немного подумав, Милослава все же ухватилась за ручку сундука и, упираясь каблуками в сухую землю, затащила свое имущество на территорию Степи. Теперь ей было спокойнее. Женщина потрогала затылок - солнце палило нещадно, того и гляди заработаешь солнечный удар. А платки в сундуке только шерстяные; ни к чему в Галлии шелковые. Голову бы прикрыть, а нечем.

Не прошло и четверти часа, как вдалеке взметнулась пыль и послышался топот копыт. К ней приближались два всадника, и их лица нельзя было назвать приветливыми. Напротив, они казались страшно недовольными, поняв, что леди Оберлинг сидит на их стороне.

- Женщина, - заговорил один из них, приблизившись. - Это не твоя территория. Это степь. Ты нарушила границу.

- Я знаю, - спокойно ответила Милослава.

- Мы сейчас вытащим твой сундук, ты уйдешь прочь и мы забудем, что видели тебя.

Леди Оберлинг заметила, что говорит с ней тот степняк, который младше. Ему, наверное, чуть больше двадцати. А второй, уже с сединой в коротких черных волосах и морщинами на лице, молчит и внимательно смотрит на нее своими узкими глазами.

- Я приехала за своей дочерью и не уеду, пока не поговорю с ней, - равнодушно пожала плечами женщина. - Так что можете брать мой сундук и поедем к хану.

- Никуда ты не поедешь, - горячо воскликнул юноша. - Разве что домой!

- Хорошо, - покладисто кивнула Милослава. - Тогда я подожду Тамана здесь. Выгнать вы меня не сможете - силенок не хватит. Рано или поздно хан приедет - он всегда решает все проблемы лично.

- Да что вам тут, медом намазано! Едут и едут! - завелся молодой, но вдруг замолчал, увидев, что старший поднял руку.

- Кнесса Милослава, я полагаю? - вполголоса спросил седой степняк. - Таман ждет вас. Меня зовут Хариз. Вы, наверное, меня не помните.

Милослава покачала головой, но Хариз интересовал ее мало:

- Ждет? И давно?

- Всегда, - коротко ответил степняк.

Милослава вдруг побелела и закусила губу:

- Разве он еще помнит обо мне?

- Всегда, - повторил мужчина.

Он ловко спрыгнул с коня, протягивая к ней руку:

- Вы ведь ездите верхом? Камиль, останешься с сундуком. Кнесса поедет на твоей лошади. Я пришлю телегу.

- Да кто она такая? - не утерпел юноша.

- Шабаки хана, - веско ответил Хариз.

Он помог Милославе взобраться на лошадь - в мужское седло, для чего ей пришлось задрать юбку едва ли не до колен, опустил стремя и жестом велел следовать за ним.

Женщина и сама не понимала, отчего вдруг так заколотилось сердце от этого "всегда". Она ехала сюда в полной уверенности, что прошлое забыто и похоронено. Ей не нужен степной хан, у нее муж, дети, замок Нефф. Милослава только хотела увидеть дочь и убедиться, что она живая. Много лет она даже не вспоминала про Тамана. В дороге Милослава пыталась представить, как он выглядит, и обнаружила, что образ степного хана почти стерся из памяти. А теперь вдруг женщина увидела перед собой узкие злые глаза - будто и не было этих двадцати лет.

Всегда!

Она тронула коленкой лошадь - как они выучены здесь, в Степи, тело тоже вдруг вспомнило. По шее и спине стекали капли пота, лоб и волосы тоже были мокрые. Богиня, как хорошо дома, в замке Нефф! Нет там ни жары, ни палящего солнца, ни пыльных дорог.

- Мы можем ехать быстрей? - нервно спросила леди Оберлинг своего сопровождающего. - Свариться можно, как жарко!

- Как пожелаете.

Хариз стукнул бока коня пятками, издал гортанный крик и пустился в галоп. Милослава не отставала. А вот за это ощущение ветра в лицо и скорости можно и простить жару и безжалостное солнце. В горах такая езда просто невозможна. Вот по этому ощущению она скучала! Словно в прошлое вернулась! Никаких ограничений, никаких преград! Это Степь, где можно сбросить с себя шелуху глупых запретов и унылых правил! Оказывается, она никогда по-настоящему не знала, не понимала этого края. Здесь не только птицы свободны.

Нервное напряжение последних дней вырвалось вдруг изнутри в воинственном крике. Милослава ударила пятками лошадь, вырвалась вперед, жадно глотнула ветер, растрепавший волосы.

Мужчина, который стоял на ее пути, широко расставив ноги и скрестив сильные смуглые руки на груди, был ей незнаком, но странным образом, это всё ещё был ее мужчина. Через столько лет. Всегда. Леди Оберлинг натянула поводья, останавливая свой полет, и замерла будто ледяная статуя. Таман вскинул на нее узкие черные глаза, совершенно серьезно оглядел ее с ног до головы, а затем, хитро усмехнувшись, провел шершавой бугристой ладонью по нежной коже коленки. Милослава дернулась.

В такую жару в Славии и уж тем более в Степи никто не носит чулок. На женщине было самое тонкое ее платье и небольшие батистовые панталоны, наспех купленные в приграничной лавке. Под муслиновым подолом, задранным для удобства, были не только голые коленки, но и обнаженные бедра, куда, не отрываясь от шелковистой женской кожи, скользила сейчас мужская ладонь.

Милослава уже давно забыла, что она женщина. Что ни говори, а разница с супругом в двадцать лет давала о себе знать. Шестидясетилетний Максимилиан, хоть и оставался по-прежнему породисто-красив, давно уже приходил в ее комнату вечером просто поболтать. Милослава любила мужа, обожала, боготворила, не представляла своей жизни без него. Она сидела у его ног, склоняла голову на его колени, целовала руки - по-другому любить она просто не умела. В их паре она всегда была меньшей, хотя порой ей говорили, что лорд Оберлинг порабощен своей красавицей-женой. Она безмерно уважала супруга, восхищалась его силой, острым умом и справедливостью, была благодарна за доброту и заботу. Ей казалось, лучше жизни и представить нельзя.

Но сейчас весь ее мир разбивался вдребезги об этот горящий взгляд черных глаз и дрожащую мужскую ладонь на бедре. Максимилиан любил ее. Но вот так не смотрел ни разу.

Ей пришлось встряхнуться, чтобы вспомнить, зачем она действительно приехала сюда. Могла бы - надавала бы себе пощечин.

- Я приехала за Викторией, - твердо сказала она.

Говорить надменным холодным тоном и ставить на место наглецов одним лишь взглядом она умела всегда.

- Ты приехала ко мне, - глухо сказал Таман. - Одна. В мой дом.

И она не могла не ответить, ведь это было правдой. Она вообще никогда не могла ему врать.

- Да.

Хан протянул руки, сдергивая ее с седла, поставил на ноги (которые отчего-то подкосились) и сделал длинный шаг назад.

- Добро пожаловать в мой стан, леди Оберлинг, - сухо сказал он.

И Милослава поняла, что всё она придумала. Никто не закинет ее на плечо и не поволочет в шатер. Никто не прервет ее возмущенные крики поцелуем. Это было хорошо, хоть и несколько разочаровывало. Зато она вдруг разом успокоилась и даже смогла улыбнуться.

- Моя дочь... - начала она.

- Теперь и моя дочь тоже, - продолжил степняк. - Я поженил их с Аязом. Не кричи, он ничего ей не сделал, не принудил, не обидел. Я бы с радостью вернул ее Тэлке, но как можно поступить так со своим ребенком? Я видел в нем себя. Он жить без нее не смог бы.

- Ты же смог, - возразила уязвленная женщина.

- Смог? Жить? - в голосе Тамана слышалась горечь. - Ну если это жизнь - каждый день вспоминать тебя... то да, пожалуй, смог. Аяз не такой как я. Он не голодал в детстве. Он не знал холода, от которого трескаютсякамни. Он не дрался за последнюю корку хлеба с псами и с собственными братьями. Я могу жить без еды, без воды, без шатра и даже без сердца. Не хотелось бы, чтобы мои дети научились этому.

- Не заговаривай мне зубы, - резко прервала поток откровений Милослава. - Где моя дочь?

- Ты никогда не щадила меня, - ухмыльнулся Таман. - И это правильно. Я не хочу жалости. Нет здесь Виктории. Она в Ур-Тааре.

- Твою мать! - остановилась леди Оберлинг. - Тогда мне нужно в Ур-Таар.

- Непременно, - кивнул мужчина. - Завтра поедешь. Сегодня ты моя гостья.

- Я хочу сегодня, - упрямо ответила женщина.

- Сегодня хотеть буду я, - неожиданно и твердо ответил степной хан. - Я хозяин, ты гостья. Вот о чем ты сейчас подумала?

Щеки у Милославы залила краска. О чем она подумала - было совершенно ясно. А Таман вдруг расхохотался как мальчишка. Он вообще будто помолодел лет на десять.

- А где все? - внезапно заметила она. - Женщин нет.

- Нет, - согласился хан. - Забой скота. Здесь только мужчины. Мы теперь живем в шатрах с весны до середины лета. Затем женщины моего рода возвращаются в город. А мужчины готовятся к большой ярмарке. На Хумар-дане я договорился о продажах мяса и шкур. Скот проверяют, сортируют. Часть погонят в Славию, часть оставят на зиму, но в основном - под нож. Будем солить, вялить, коптить. Потом уборка зерна. Хлопок уже собрали. Потом виноград. Да ты и сама знаешь, как много работы на исходе лета.

- Сколько раз сеете зерно? - полюбопытствовала Милослава.

- Один. Я пробовал два - не успевает вызревать.

- А если озимые?

- Что значит "озимые"? - не понял хан.

- Зерно можно сеять осенью за три-четыре седмицы до первого снега. Так делают в Пригорьях. У нас холодно, мало солнца и короткое лето. Пшеница зимует под снегом и уже весной начинает расти. Такая успевает у нас вызревать, правда, не колосится, остается низкой. Но урожайность хорошая. У тебя здесь вообще к маю можно убирать будет. Можно спокойно посеять яровое зерно - вот и второй урожай.

- Это какой-то особый сорт? - заинтересовался хан. - Морозостойкий?

- Да, - кивнула женщина. - И рожь еще так сеют, и овес можно, но он более нежный. А рожь даже лучше стоит, чем пшеница. Но, конечно, нужен снег. - На то у меня есть маги, - кивнул Таман. - Мне нужно такое зерно. Где его купить? Я успею засеять в этом году, времени полно. Дай мне рекомендации торговцев.

- Я напишу тебе письмо и сама куплю зерно и рожь. Я ведь только на Викторию взгляну и домой. Меня сыновья ждут.

- И муж, - остро взглянул на нее Таман.

- И муж, - согласилась Милослава.

- Не жалеешь? - неожиданно спросил степняк.

- У меня не было выбора.

- Ты могла бы вернуться. Он бы отпустил.

- Куда? Второй женой в твой шатер? - с горечью спросила женщина. - Или потребовать выгнать Наймирэ - которая жила одним тобой?

- Да. Я бы выбрал тебя. Я всегда выбираю тебя.

- А я выбрала Макса, - твердо сказала леди Оберлинг. - Он прекрасный супруг. Ты бы никогда не стал таким.

Таман только неопределенно пожал плечами. Стал бы. Он бы кем угодно стал ради нее. У него и сейчас голова кружилась от ее запаха, от ее присутствия, от одной только мысли, что она тут, рядом - живая, настоящая. И не нужно даже прикасаться к ней, чтобы ощутить острое счастье, раздирающее грудь на части.

Рядом с ней он больше не был ханом - невозмутимым и твердым отцом этих земель и полудикого народа. Он снова ощущал себя двадцатилетним и оттого неожиданно завидовал сыну, который оказался хитрее, наглее и удачливее.