Помоги проекту - поделись книгой:
ПРЕДИСЛОВИЕ
В сборник вошли неизданные рассказы писателя Льва Владимировича Канторовича, безвременно погибшего 30 июня 1941 года в бою с германскими фашистами.
Лев Канторович родился в 1911 году. Одаренный художник, он всю свою раннюю молодость занимался живописью, много работал в комсомольской печати. Жадный к знанию, к людям, природе, он очень много путешествовал. За участие в полярной экспедиции на ледокольном пароходе ״Сибиряков“ в 1932 году Лев Владимирович Канторович был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Писатель был тесно связан с жизнью и работой пограничников, и о них он писал свои книги, правдиво и ярко показывая жизнь пограничников, жизнь Красной армии, ее бойцов и командиров, упорную повседневную работу, героизм и доблесть советских людей в бою — все то, что он сам называл суровой романтикой армии. К книгам о Красной армии относятся сборники рассказов: ״Граница", ״Враги״, ״Пост № 9“, ״Сын Старика“ и повесть ״Кутан Торгуев״, посвященная борьбе советских пограничников с басмачеством; книга о жизни пограничного командира — ״Полковник Коршунов״, повести: ״Бой״ и ״Пограничники идут вперед" — повесть об освобождении угнетенных народов Западной Белоруссии и Западной Украины.
В трудные для Родины минуты писатель и боец сменял перо на винтовку и становился в ряды доблестных пограничников. После войны с финской белогвардейщиной 1939—1940 гг. Л. Канторович был награжден вторым орденом Советского Союза — орденом Знак Почета.
Лев Канторович сам иллюстрировал все свои книги. Возвращаясь из многочисленных поездок, кроме дневников, путевых заметок и других литературных материалов, он привозил яркие и острые зарисовки, портреты людей, пейзажи, карикатуры.
Совсем недавно, в мае 1941 года, Лев Владимирович Канторович читал для детей старшего возраста по радио свои произведения, перед ними он рассказывал о себе:
״По-моему самое большое удовольствие — сложить вещи в чемодан или заплечный мешок и отправиться в дорогу. В странствованиях мне удалось провести треть моей жизни.
Я был в нескольких полярных экспедициях, на лыжах ходил по Хибинам, плавал на яхте, пешком бродил по Кавказу, летал на самолете, ездил верхом, на собаках, на оленях, и первые книжки, которые я написал, были очерками, описаниями путешествий...
Но, пожалуй, больше всего мне пришлось странствовать с тех пор, как я стал пограничником.
Границы Советского Союза огромны. На юге и на севере, на западе и на востоке, по горам и пустыням, по морям и рекам, в дремучих лесах и степях проходят границы, и всюду — в жару и холод, летом и зимой, ночью и днем — стерегут наши пограничники нерушимость советской границы.
Мне посчастливилось служить на границе.
Сначала я был рядовым пограничником, а потом очень много ездил по границе. Мне пришлось побывать на самых высокогорных участках границы в центральном Тянь-Шане, где границу охраняют верхом; пришлось побывать на севере, в Карелии и на Кольском полуострове, где границу охраняют на лыжах или на оленях; пришлось плавать на пограничных кораблях по Финскому заливу и пешком пробираться по белорусским болотам; осенью тридцать девятого года я проехал по всей линии новой границы с северо-западной Белоруссии до юго-западной Украины; прошлой зимой, лютой зимой тридцать девятого—сорокового года, я, вместе с пограничниками, перешел границу Финляндии и до конца войны был в действующей армии.
С тех пор как я был рядовым красноармейцем-пограничником к до сего дня, я писал и пишу почти исключительно о вещах, связанных с границей, о людях границы. Мне нравятся наши пограничники, я стараюсь учиться у лучших из них. Мне нравится их жизнь. Я стараюсь показать жизнь на границе такой, как она есть на самом деле, — со всеми трудностями и горестями, с лишениями и опасностями.
У меня много друзей среди пограничников. Когда издают мои книжки, я рассылаю их на дальние пограничные заставы. Иногда мои друзья пишут мне, что им понравилась моя работа.
Пожалуй, для меня это самая ценная похвала.
Вы знаете, что в Красной армии некоторые, бойцы срочной службы просят не увольнять их и дают обещание служить пожизненно. Я уже давно дал такое обещание командирам пограничных войск!“
Это обещание большевик Лев Канторович выполнил до конца, пожертвовал жизнью за родину.
Как-то говоря о смерти писателя Чумандрина, убитого в бою во время войны с белофиннами, Лев Канторович сказал: ״Смерть Чумандрина — завидная смерть, и каждый из нас желал бы для себя такой смерти“.
Так и погиб писатель Лев Канторович.
За героическую борьбу с озверевшими фашистскими бандитами, за проявленные при этом доблесть и мужество Лез Владимирович Канторович награжден третьим орденом — орденом Красного Знамени.
РАССКАЗ ПОГРАНИЧНОГО ПОЛКОВНИКА
Андрей Андреевич встретил меня в прихожей. Он был по-домашнему — без ремней и в ночных туфлях. Мы поздоровались и прошли в комнату.
Небольшая комната Андрея Андреевича вся увешана коврами, старым восточным оружием и шкурами зверей. Персидские ковры висят рядом с афганскими молитвенными ковриками־ Яркие кошмы из Киргизии или Казахстана покрывают кресла и диван. Кривая сабля, пара старинных кремневых пистолетов с серебряной насечкой и дорогая плетка красуются на шкуре уссурийского тигра, а на полу разложен мягкий серый мех тянь-шаньского медведя. Все это память о границах, на которых Андрей Андреевич работал.
Андрей Андреевич — полковник, командир пограничников. Пограничник он заслуженный, в зеленоватую ткань его гимнастерки ввинчен и орден Боевого Красного Знамени и значок почетного чекиста. На каких только границах Андрей Андреевич ни побывал!
Когда кончилась гражданская война и установили границу с Финляндией, он остался охранять эту границу. Он был тогда всего только командиром взвода в Карельском партизанском отряде.
Через несколько лет его перебросили в Среднюю Азию. Это было в те времена, когда там поднялось басмаческие движение. Басмачи — это разбойники, но разбойники не простые. Выходцы из байских семей[1], они были злейшими врагами бедноты, злейшими врагами советской власти. Басмачи бежали за границу и оттуда, тайно переходя линию границы в самых отдаленных и безлюдных местах, в пустыне или в горных ущельях нападали на мирные селения, на колхозы и совхозы. Вначале у них были очень большие отряды, они представляли серьезную силу, и нелегко было бороться с ними в безводных песках Кара-Кума или в горах Памира и Тянь-Шаня.
Почти десять лет провел в Средней Азии Андрей Андреевич. А когда басмачи были разбиты, его перевели на Дальне-Восточную границу, потом на Черноморское побережье, потом на западную границу и недавно снова в Ленинград, снова на границу с Финляндией.
За все эти годы он два раза ездил в Москву в Высшую пограничную школу, учился и с новыми знаниями возвращался обратно на границу.
В Москве и на разных участках границы Андрей Андреевич научися многому: он опытный кавалерист, страстный любитель и знаток лошадей; отличный стрелок, он в совершенстве владеет и винтовкой, и пулеметом, и револьвером; ему приходилось охранять границу и на море, и он неплохо знает морское дело; он любит и хорошо знает собак; он опытный лыжник и заправский охотник; кроме персидского, афганского, узбекского и, финского языков, он изучил английский язык, а сейчас возится с немецким самоучителем. Аведь, он еще не старый человек. Ему около сорока лет. В партию он вступил в восемнадцатом году, двадцати лет от роду.
Судьба Андрея Андреевича мало чем отличается от судьбы многих других пограничных командиров. Разница_ только в том, что один начал свою пограничное службу на Дальнем Востоке, а потом его перевели в Среднюю Азию, другой десять лет просидел в белорусских болотах, а потом попал на Дальний Восток; третий же был и в Белоруссии, и на Кавказе, и на границе с Румынией.
И вот собираются они изредка, старые пограничники, и начинают считаться, кто сколько где просидел, кто когда, куда переводился,
— Ты меня сменил на Афганской. Помнишь, Ибрагим-бека[2] гоняли?
— А ты на два года раньше меня на Дальний уехал. Вместе со Степаном. Помнишь?
И говорят, говорят до утра. Вспоминают боевых коней, умных розыскных собак и замечательное оружие. Знаменитых вожаков басмаческих банд называют по именам: Ибрагимка, Джаныбек, Джонтайка, — как старых знакомых. Изредка вспомнят имя погибшего товарища и помолчат. Сильные, крепкие люди-пограничники, и много у них боевых заслуг. В комнате, где собираются полковники и майоры, орденов чуть ли не в три раза больше, чем людей.
....................................................................................
Я только-что приехал из Средней Азии и привез Андрею Андреевичу приветы и письма от тамошних пограничников. Многие из них до сих пор хорошо помнят Андрея Андреевича, ион помнит многих. Он заставил меня подробно рассказать обо всех знакомых, о работе и жизни ״азиатцев“.
Задумавшись, он снял со стены ременную плетку, богато отделанную серебряными украшениями, и стал тихонько похлопывать ею по ноге. Плетка была красивая и сделана была очень искусно. Андрей Андреевич заметил, что я разглядываю ее.
— Камчой[3] любуешься, — спросил он, улыбаясь. — Это замечательная плетка и связана она с историей замечательного человека... Я расскажу тебе о нем.
— Году в тысяча девятьсот двадцать пятом или двадцать четвертом, не помню точно, — начал Андрей Андреевич, — был я начальником заставы в Туркменки и был у меня джигит-доброволец, туркмен. Звали его Джамшид. Ты знаешь, в пустыне, в сопках дороги найти — дело нелегкое. Надо родиться в пустыне и всю жизнь прожить в ней, чтобы научиться нюхом угадывать дорогу, чутьем находить колодцы в безводных песках. Басмачи-то в пустыне как у себя дома, а нам нужны были проводники. Лучшего проводника, чем Джамшид, мне встречать не приходилось. Но не думай, что он только дорогу хорошо находил: в бою, в перестрелке и даже в рубке Джамшид никогда не оставался позади. Он был бедняк, — пастух у баев, басмачей ненавидел всю жизнь. Басмачи знали это и боялись Джамшида.
Я не сказал тебе, что Джамшиду было в то время шестьдесят лет. Он был совсем старичок, ноги у него выгнулись колесом от того, что он добрых пятьдесят лет провел в седле. Пешком он едва ходил, ковылял еле-еле. Но чуть влезет на лошадь, так сразу будто помолодеет: никакой аллюр[4] не был для него утомителен, никогда он не уставал, даже в самых длинных переходах.Такой уж был наездник.
А конь у Джамшида был чудный, у басмача он его отбил. Красивый, выносливый, горячий конь. Только очень уж рослый. Джамшид-то маленький, скрюченный, никак ему с земли на коня не влезть. Бывало, подведет коня к камню или к забору какому-нибудь и сначала лезет на забор, а оттуда уже в седло. Конь Джамшида не выносил, чтобы впереди него кто нибудь ехал, обязательно догонит. Наверное, прежде ходил он под каким-нибудь курбаши[5], вот и привык быть впереди всех. Один только порок за конем знали: тугоузд[6] был, рот и шея прямо железные. Как хватало у старика сил справиться с ним, — прямо не понимаю. Правда, конь-то и сгубил Джамшида. Но об этом потом.
Старательный человек был Джамшид, всегда рад был помочь кому-нибудь из нас, услужить или сделать приятное. Бывало, забудешь папиросы, по карманам шаришь, Джамшид заметит и ковыляет со всех ног: ״давай, за табаком побегу, товарищ начальник״. Дашь денег — он сейчас на коня. У забора, в тени, конь его оседланный всегда был привязан. Старик по своему способу на забор, с забора в седло и вихрем в ворота. Всего-то до кооператива было два квартала, но Джамшид пешком никуда не ходил. Подскачет к лавке, крикнет, ему сейчас вынесут пачку папирос; Расплатится Джамшид, не слезая с седла, повернет коня с места в карьер до заставы.
— Кури, пожалуйста, товарищ начальник, — и сядет, скрестив ноги на полу, в комнате дежурного. Джамшид на заставу приходил с утра и всегда был под рукой и наготове.
Помню, донесли мне как-то, что шайка человек в десять двенадцать вооруженных басмачей перешла на нашу сторону. Я послал разведку из трех бойцов и Джамшида с ними. Пограничники всегда охотно ездили с Джамшидом. Его знали и любили, а опыту его, как проводника и следопыта, верили безоговорочно.
Вот поехали они в пустыню. В одну сторону подались, в другую и наткнулись на следы. Тут уж повел Джамшид. Следы он читал, как мы с тобой газеты читаем. Через некоторое время разведчики заметили дымок за сопкой. Спешились, осторожно подползли и увидели всю шайку. Басмачи за сопкой сидят, костер развели и кипятят чай. Тогда Джамшид велел троим своим спутникам с трех сторон зайти, а сам один с винтовкой в руках кинулся на басмачей и крикнул им, чтобы сдавались, потому что окружены они со всех сторон кзыл-аскерами[7].
Пограничники стали кричать, стрелять в воздух и с трех сторон выскочили из-за сопки. Басмачи растерялись, побросали оружие и подняли руки вверх. Раньше чем они успели опомниться, пограничники связали их, и тут только басмачи увидели, что ״окружило״ их всего трое, но было уже поздно.
Вот что за человек был Джамшид. Не зря туркмены называли этого щуплого старичка ״батыром“ — богатырем. Он участвовал во многих боях, и многих басмачей мы догнали в пустыне, потому что с нами был проводник Джамшид.
Еще любили пограничники Джамшида за его веселость. Столько шуток и песен было в запасе у этого старика, что хватило бы на троих молодых. В самых тяжелых и долгих переходах, при всех мучениях и трудностях, Джамшид находил в себе силы петь и весело шутить на привалах. Еще в царское время солдаты научили его своим песням, и он, уморительно коверкая слова, без конца пел ״Соловей, соловей-пташечка“ или ״Восемь девок— один я״. И самые усталые из нас не могли удержаться от улыбки, самые слабые подымали головы и шли дальше за неутомимым стариком.
Казалось, Джамшид больше уже не старел; казалось, смерть забыла его, и мы все думали, что он еще много лет проживет на свете. Но не суждено было Джамшиду дожить до наших замечательных дней. Пуля басмача нашла его, и он умер смертью героя. Вот как это произошло...
Андрей Андреевич выбил пепел из потухшей трубки, закурил и продолжал дальше.
— Большая банда ограбила караване кооперативными товарами и заходила через пески к границе. Мы выехали в далекое преследование. Без дорог, полагаясь только ка чутье Джамшида, мы должны были сделать огромный круг по мертвой пустыне, чтобы отрезать банде путь.
Лошади наши еле шли. В колодцах была теплая ржавая жижа вместо воды. Мы все-таки пили ее, а лошади пить отказывались. Мы обливали им головы, и часа два после того лошади шли немного лучше.
Ты, ведь, знаешь, что такое жажда в пустыне? Язык распухает во рту, горло сохнет — слова не выговоришь. Губы трескаются до крови, в глазах красные пятна и кажется, будто не сможешь сделать и пяти шагов. Но мы шли и на пятые сутки заметили свежие следы, а через несколько часов наткнулись на остатки костра. Пепел был еще горячий.
Мы выслали головной дозор[8] из двух бойцов. Я знал, что будет бой и очень скоро. На мне был брезентовый плащ от пыли. Я снял его и сказал пограничникам, что будет рубка. Не успел я сказать это, как из-за сопки, за которой скрылся дозор, раздалась стрельба. Мы подхлестнули коней и, выскочив на гребень песчаного холма, увидели удиравших басмачей.
Да только увидел я, что далеко до банды, что нехватит пороху доскакать до нее по рыхлому песку полным карьером. Ты же сам понимаешь, в такой атаке вся сила в том, чтобы вихрем налететь на врага, конем смять, сшибить его. Тогда и шашка рубит как следует.
Басмачи залегли и открыли огонь.
Я остановил коня и скомандовал спешиться. Ребята мои послушались нехотя: очень уж злы были, не терпелось посчитаться с бандой. А Джамшид выскочил вперед, меня обогнал и один понесся на басмачей. Я крикнул ему: ״Стой, Джамшид! Назад“. Но вижу, что конь его зарвался, закусил удила и старику не совладать с ним. Тогда мы снова вскочили в седла, погнались за ним, только Джамшид был уже далеко, и нам до его коня было не дотянуться...
Джамшид обернулся, крикнул что-то, мы не расслышали что, а потом бросил повод и вынул клинок. В самую середину банды врубился он, и все смешалось в пыли.
Тут׳ и мои ребята налетели. Ни одному басмачу не удалось уйти. Часть из них была убита, остальных мы захватили в плен вместе со всем награбленным.
Когда бой кончился, я нашел Джамшида. Он был мертв: пуля пробила ему висок. Коня его тоже убили.
Пять дней везли мы обратно Джамшида. Солнце высушило его маленькое, сморщенное тело, сделало твердым, как камень. Мы похоронили старика с воинскими почестями.
У Джамшида был сын Курт. Он поклялся отомстить басмачам за отца, и он тоже стал проводником у пограничников. Ты не встречал Курта? Он работает в пограничной комендатуре. Он хороший парень.
А басмачи дорого заплатили за старого джигита.
Камчу Джамшида я взял на память. Это все, что осталось после него.
Андрей Андреевич замолчал.
Женя, немецкая овчарка, подошла к хозяину и положила голову к нему на колени.
— Ну, что, старуха? — сказал Андрей Андреевич, глядя на собаку. — Помнишь Джамшида?
Двор пограничной заставы был покрыт снегом, и снег лежал на крышах дома заставы, конюшни, складов и других заставских построек.
На дворе заставы были пограничники.
Часовой ходил у вышки, возле ворот. Конник чистил гнедого жеребца у конюшни. Кок чистил картошку на крыльце, возле кухни.
Жена начальника заставы ходила по двору, и пятилетний сын начальника бегал за матерью.
За домом заставы группа бойцов занималась физподготовкой. Руководил ими помощник начальника заставы.
Метали гранату.
По очереди выходили из строя и метали гранату.
Последними в строю стояли красноармеец Тищенко, парень огромного роста и атлетического сложения, и красноармеец Иванов — маленький и совсем не сильный человек.
Тищенко искоса поглядывал на своего соседа и улыбался. Он видел, как волнуется Иванов.
Поделиться книгой: