Нельзя говорить что попало и так, как «с моста — в воду». Не нужно лебединых песен. К проповеди нужно готовиться. Схема проста.
Выбранный батюшкой и согласный проповедовать мирянин должен избрать тему. Пусть это будет тема, которая волнует его очень давно. Например, «прощение обид», или «необходимость ежевоскресного участия в службе», или «пост среды и пятницы». Тем может быть много. Дети, работа, слезы, деньги, потеря близких, уныние. Да мало ли? Каждого из нас что-то «свое» волнует годами. Об этом «своем» мы готовы говорить в любое время, и это «свое» понятно многим другим, поскольку жизнь-то у нас одинакова. Итак, нужно определиться с темой, которая тревожит одного из грамотных прихожан, способных говорить на эту тему с народом.
Затем он должен будет эту тему изложить письменно. Обязательно письменно. Прежде чем человек научится говорить без листа и без шпаргалки, он должен стереть зубы в написании и заучивании проповедей. Иначе — никакого плода.
Слово свое выстраданное нужно записать. Бумага чудотворна. Она проявит ложь, ненужный пафос, неуместную страстность и проч. То, что «съестся» в устной речи, в письме закричит и проявится фальшью. Писать надо! Как говорил Цицерон, кто умеет писать, тот говорит, как пишет!
Далее написанное нужно дать на прочтение настоятелю. Тот должен текст прочесть, оценить и отредактировать (уж на это он должен быть способен, иначе — какой же он священник?). Что-то уберется, что-то добавится. Текст нужно будет прочесть вслух и засечь время. Время чтения — не более восьми минут для начала! Не более! Остальное — вон!
Следующий шаг — выучить проповедь наизусть. Иначе нельзя. Только наизусть. Пока человек научится говорить легко и складно и по теме, он должен научиться выучивать проповеди на память, слово в слово. На этом этапе недурно учить проповеди великих проповедников. Так,
Кирилл (брат Мефодия) учил наизусть слова и проповеди Григория Богослова и относился к ним как к отточенному мечу, который не просто оглушает врага, но рассекает надвое.
Теперь, когда проповедь написана, прочитана, отшлифована, выучена, она должна быть произнесена перед самой малой аудиторией. Перед тем же священником. Есть прекрасные писатели, которые теряются, видя море лиц перед собой. Воевать со смыслами и листом бумаги — одно, а громко сказать слово собранию людей — совсем другое. То бишь почти уже готовый проповедник должен произнести свою первую проповедь перед тем же настоятелем. Причем не раз, а два, три или четыре раза.
Только после этого (!) можно в назначенный день выпускать на проповедь мирянина, одевши его в стихарь, благословивши его крестом, переживая о нем как о себе самом.
Он не отработает на все сто. Он будет все равно бояться, запинаться, сбиваться. Но дело будет начато, и начало будет положено. Другие миряне, носящие в груди огонь серьезных вопросов, захотят тоже готовиться к подобному труду. Они вскоре попросят благословения на подобный труд. И можно будет устроить священную очередь благовестников, которые понесут батюшке на рецензию и на «прослушивание» свои выстраданные мысли. Все будет зависеть от священника. Даже если говорят не его уста, это будет его проповедь! Это будет благовестие его паствы, плод его трудов и кровь его сердца. Это будет оправдание его косноязычия, если он и вправду косноязычен. Это будет упрек всему молчащему священству и открытая дверь силе Святого Духа.
Стоит только начать этот непростой труд, не опуская ни одной названной стадии. Стадии как раз все важны до крайности. Отсюда смогут вырасти целые школы проповедников. Люди, однажды вышедшие на амвон, с ужасом поймут, как трудно проповедовать. Ведь они затратят без малого несколько недель на одну проповедь, а проповедовать нужно ежедневно и не по привычке, а живо, сильно, благодатно! Годы пройдут, пока тот или иной труженик станет способен говорить в любое время и на любую тему. Но чтобы эти годы прошли и чтобы желаемое приблизилось, нужно начинать сегодня и — с малого. Нужно, чтобы священник, не могущий благовествовать или ленящийся готовиться к проповеди, признался в своей немощи и призвал своих прихожан к участию в своих трудах, а значит и в своей награде. Нет такого прихода, где в отсутствие проповедника не было бы замены ему. Нет такого прихода!
Дело за малым. Рожденный ползать — не занимай взлетную полосу! Ленишься сам — зови других.
Они тоже — царственное священство. Только контролируй их, подсказывай, сдерживай, направляй, и награда у вас будет общая.
Проповедовать надо. Данные слова — упрек священству, но не только. Они — путь. Не нужно гордиться, обижаться, завидовать. Нужно день от дня благовествовать спасение Бога нашего.
Стоит только начать. Дальше дело само пойдет — так, как мы придумать никогда не смогли бы.
Портрет Дориана Грея (2 июля 2012г.)
Оскар Уайльд пишет «Портрет Дориана Грея». Ведая о том или нет, он пишет художественную иллюстрацию к словам апостола Павла о двух людях внутри одной личности — о человеке внешнем и внутреннем.
Там, где гений скажет две-три фразы, талантливый и работоспособный человек напишет дюжину книг. Апостолы не были гениальны в античном смысле этого слова. Они были благодатны. Но там, где они обронили несколько фраз, выросла великая культура и литература. Литература христианская, даже при переходе в постхристианскую, всё же продолжает питаться из евангельских источников. Очень глубокими должны быть эти источники, раз авторы, попирающие этические нормы христианства, продолжают находиться в поле притяжения смыслов Нового Завета.
«Внешний наш человек тлеет, — пишет апостол, — а внутренний обновляется». Павел очень остро переживал временный конфликт между тем, что человек уже спасён во Христе, но продолжает страдать, и всё творение — «вся тварь» — вынуждено стонать и воздыхать вместе с человеком. Апостол язычников говорит, что «мы спасены в надежде», что «сокровище благодати мы носим в глиняных сосудах», то есть в смертных и хрупких телах. Он говорит о сокровенной жизни сердца, ума и совести, и верховный Пётр вторит ему, упоминая о «внутреннем, сокровенном человеке».
И вот Уайльд пишет живую иллюстрацию этих слов. Правда, сам писатель по образу жизни подпадает под гневное обличение того же Павла из Послания к Римлянам. Он, Уайльд, один из тех, кто не потрудился «иметь Бога в разуме», и за это Бог предал его в «неискусный ум творить непотребное». Писатель — один из тех, кто оставил естественное употребление пола женского и разжигается похотью на подобных себе мужчин. Он не гермафродит и не тиран, сошедший с ума от злодеяний. Он — эстет. Мировоззрение эллинов созвучно его сердцу, и Уайльд готов отступить в глубь древних мировоззрений, чтобы сглатывать слюну при виде юношеских тел. Поэтому его апология Павловых идей — не прямая, а косвенная. Точнее, это апология от противного.
У апостола внутренний человек красив, если возрождён под действием Святого Духа. Внешний же человек, с морщинами, кариесом, слабеющим зрением, скрипом костей по утрам, со всеми, то есть, признаками смертности и временности, обречён истлеть, чтобы затем воскреснуть. У английского эстета, отторгнутого обществом на родине, всё наоборот. У него внешний человек красив, красив, как античный бог, а внутренний, соответственно, гнил и безобразен. Но это именно и есть доказательство от противного, и любой математик скажет, что оно прекрасно доказывает истинность изначальной посылки. В нашем случае это — проповедь апостолов.
Итак, «Портрет Дориана Грея». Это книга о том, как в жертву временной красоте и успеху приносится «сокровенный в сердце», внутренний человек. В нашу визуализированную эпоху людям, не любящим долго читать, но всё же не желающим остаться без мысленной и нравственной пищи, можно посоветовать одну из экранизаций романа. Лучше ту, где Малкольм Макдауэл играет искусителя. Там события вырваны из викторианской эпохи и погружены в эпоху гламура и журнального глянца. Сам портрет главного героя превращается в фотопортрет, происходит талантливая инкультурация главной идеи в сегодняшний день. И правильно. Души искушаются и гибнут во все эпохи одинаково. Меняются только траурные марши и наряды на похоронах. А книга стоит того, чтобы заставить всех молодых людей, мечтающих о звёздной карьере, прочитать её.
Фабула проста, как всё гениальное. Юному красавцу предлагается сделка. Через компромиссы с совестью он должен заложить собственную душу, того самого внутреннего человека, чтобы взамен получить славу, успех и неувядающую красоту. Молодой человек принимает условия сделки.
Отныне он внешне не будет стареть. Вместо него стареть будет его портрет (фотопортрет, если речь о фильме). Все грехи, все подлости будут отныне проступать на портрете в виде безобразных черт. Внешне же всё будет так, как об этом мечтает каждый из числа не верующих в вечную жизнь и не слишком прислушивающихся к совести.
Поначалу Дориану хорошо. Он — объект зависти, сплетен, шёпота за спиной. Он — lucky-boy, на месте которого мечтают оказаться юноши и в объятьях которого мечтают оказаться девушки. Но Дориан не мог быть просто бессовестным счастливчиком. Об изменениях внутри его души ему ежедневно сигнализирует портрет. В этом великая сила подлинного искусства, при помощи которого вскрываются внутренние механизмы человеческой жизни и обличается грех. Зачастую обличается сам художник. Богачи и актрисы, диктаторы и люди, больные нарциссизмом, узнают себя в художественном произведении. Они задумываются о своём «портрете», которого вроде бы нет в природе, но который, тем не менее, есть. Этот портрет не висит в потаённой комнате. Он живёт в совести.
Что там на нём? Появился ли лишний фурункул после вчерашней вечеринки? Не загноился ли недавно подсохший струп после подписанного накануне контракта? Сколько новых морщин появилось на этом портрете, покуда хозяину вводили укол, разглаживающий внешние морщины? Для этих рассматриваний не нужно бежать в спальню, к портрету. Тем более не нужно садиться у трюмо и вглядываться в зеркало. Художественный вымысел, выросший из евангельского материала, возвращает читателя к себе, то есть к совести. И чем больше сходных черт в жизни Дориана Грея и читателя (внешняя слава, приобретённая ценой внутреннего компромисса), тем очевиднее и неоспоримее внутренние параллели.
Василий Великий в одном из поучений говорит о том, что неизбежно плохо закончится то, что началось плохо. Портрет будет гнить на глазах, указывая на процессы, происходящие в сердце. Бывший первообраз вместо того, чтобы цвести и пахнуть, тоже будет гнить, внутренне. От грехов Дориан будет уже мёртв душой, но только, разве что, заморожен на время, так что ни запаха, ни вида мертвеца в нём заметно не будет. Затем конфликт дорастёт до высшей точки, и lucky-boy совершит специфическое самоубийство, посягнув на целость портрета. Удар в физиономию собственной гнусности, воплощённой на картине, станет ударом по самому себе. Красавчик рухнет замертво, в секунду переняв свой настоящий образ. Уродство портрета перейдёт к трупу, а в раме будет висеть изображение «того» Дориана, прекрасного и увековеченного в его навсегда пропавшей красоте.
Это касается далеко не одних только актрис и плейбоев, озабоченных липосакциями и фотосессиями. Тема касается всех, поскольку всякий, взглянув на собственное внутреннее безобразие, буде оно предстало пред взором, захочет ударить ножом это чудовище. Это и будет самоубийство.
Очень интересно находить блуждающие библейские темы в известных произведениях искусства. Даже общеизвестные факты, например, связь книги Иова с прологом «Фауста», или тема антихриста в «Ревизоре», радостно кружат голову, несмотря на привычность. Тем более приятно открыть для себя историю прекрасного Иосифа в «упаковке» «Огней большого города» или нечто подобное. Ромео и Джульетта, например, обречены изначально. И они невинны. Именно невинная смерть должна была примирить враждующие кланы. Кому как, а для меня это — литература, выросшая на христианской почве, на почве веры в Невинного Искупителя, обречённого стать Жертвой с самого начала. «Дориан Грей» оттуда же.
Если уж продолжать выискивать корни, то вспомним и блаженного Августина. Он говорил, что нравственность человека расположена между двумя гранями. Это — любовь к Богу вплоть до ненависти к себе — и любовь к себе вплоть до ненависти к Богу. Между этими гранями находится каждый, и каждый не стоит, но движется. Оскар Уайльд строил свою, достойную сожаления, жизнь на «любви к себе», предпочитая фразу до конца не договаривать. Тем более удивительно, что он написал умнейшую и прозорливую книгу, бичующую не меньше других его самого.
Пора вернуться к началу статьи: очень глубокими должны быть христианские источники европейской культуры, раз авторы, попирающие этические нормы христианства, продолжают находиться в поле притяжения смыслов Нового Завета.
Новость дня (2 июля 2012г.)
В современном мире ежедневная информация — некое подобие пищи, причём большинство информационных «блюд» — фаст-фуд. В информационном бизнесе всё, как в продуктовом магазине: если на упаковке есть ярлычок «Без ГМО», никто кроме экспертов не может знать наверняка, так ли это. Так что в реальности многие информационные продукты напичканы ядовитой химией, а потому достойны не употребления, а тщательной утилизации. И, питаясь современной информацией, мы неизбежно играем в непредсказуемую детскую игру: «Закрой глаза — открой рот». Нужно быть абсолютно уверенным в чистоте намерений противоположной стороны, потому как добротная информационная продукция встречается довольно редко.
Опасение вызывает то, что больше всего товаров для широких масс производят в наше время монополисты, этакие всемирные «информационные диетологи». Возьмите, к примеру, одинаковость картинки на самых разных телеканалах. Топовые новости сняты везде с одного ракурса. В главных интервью дня акцентируются одни и те же слова. Несомненный знак, что над разделочным столом снуют одни и те же руки.
Отчего же, несмотря на всё перечисленное, так распространено информационное обжорство — страстная жажда до новостей (политических, спортивных, жёлтых), когда нужно всё и сразу?
Думаю, причина в утрате человеком веры, в той или иной степени. Эта утрата разверзает в душе некую ненасытимую бездну, которая боязливо и неудержимо стремится поглотить нечто ценное по смыслу, нечто главное — и. не находит. Можно весь мир оцифровать и в эту бездну души бросить, но — тщетно. Душа по-прежнему голодна, и человеку от этого плохо: «И он начал нуждаться; и пошёл, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево своё рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему» (Лк. 15:14-16).
Дело в том, что современная информационная индустрия не способна дать человеку это самое главное и единое на потребу. Главное событие истории человечества давным давно произошло: «Слово стало плотию и обитало с нами» (Ин. 1:14), «Ранами Его мы все исцелились» (Ис. 53:5), «Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придёт таким же образом» (Деян. 1:11). Но это событие современным информационным монополистам безразлично.
А что ещё достойно называться новостью после того, как Христос воскрес из мёртвых? Для Церкви Спаситель, то есть Христос, — настоящее, и мы живём в атмосфере исполнившихся времён. Будь наша вера глубже, многое бы исчезло из информационного поля за невостребованностью.
На мой взгляд, информация может приносить и откровение. Это зависит от общей культуры человека и наличия у него веры.
Святитель Николай Сербский, живший в XX веке, многое для своих проповедей и писем черпал из повседневных газет, глядя на них как на бюллетень больного, на беспокойную сводку о состоянии здоровья общества. Он критиковал газеты за то, что многие из них стали легальной школой разврата, лжи и ненависти.
Но он читал их, извлекая великое из ничтожного, и его вера при этом не колебалась. Попробуем свежую прессу вдумчиво прочитывать сразу после утреннего чтения Библии. Может быть, тогда повседневность вплетётся в нашем сознании в Божий замысел и Его Промысл, а наше сознание перестанет быть фрагментарным и секулярным, идеологическим и идолопоклонническим? Ведь многие из нас, и верующие в том числе, живут так, словно Библия и вера — одно, а современная жизнь — нечто противоположное.
Допустим, «употребим» так два примера, сопоставленные в одном добротном «информационном продукте». Некий миллионер сказал, что всю долгую жизнь он жалел себя: «Если нужно было стоять, я садился; если нужно было сидеть, я ложился; если можно было присесть, я засыпал». И рядом — слова Парфения Киевского: «Если можно было лежать, я сидел. Если можно было сидеть, я стоял. Если можно было стоять, я клал поклоны».
Разве не прекрасный повод вплести эти примеры в библейскую историю и вспомнить евангельских «сынов века сего» и «сынов Царства», Иерусалим и Иерихон, любовь к себе, вплоть до ненависти к Богу, и любовь к Богу, вплоть до ненависти к себе?..
Я мечтаю, что из тех вузов, которые выпускают журналистов, когда-нибудь выйдет в широкую жизнь «племя молодое и незнакомое», состоящее из людей умных, чистых, энергичных, любящих Христа и исполняющих Его заповеди. Они займут свои рабочие места в аппаратных и режиссёрских комнатах, за письменными столами и компьютерами, и все мы наконец начнём потреблять информационный продукт такой чистоты и свежести, что поначалу у нас закружится голова. Как у горожанина, который после городских испарений вдохнул полной грудью лесной воздух, опьянел от счастья и, подняв голову, впервые за многие месяцы увидел небо.
Комары и верблюды (3 июля 2012г.)
Когда перед народом еврейским стоял вопрос о распятии Спасителя, то вместе с тем стоял вопрос и об оправдании Вараввы. Это вовсе не случайное стечение обстоятельств, а параллельные события, связанные внутренней взаимосвязью. Осуждение праведника на убийство всегда должно сопровождаться оправданием злодея. И наоборот, если явно обеляют беззаконника, то где-то тайно страдает или готовится страдать святой человек.
Такова внутренняя евангельская логика. Подобным же образом она прослеживается на вопросе о процеживании комаров и проглатывании верблюдов.
Известно, что евреи были религиозно-мелочны и щепетильны. Обилие заповедей с комментариями, толкованиями и преданиями старцев превращало (и превращает) их религиозную практику по временам в абсурд. Справедливости ради заметим, что и мы не свободны от подобных болезней.
Видимо это родовой соблазн религиозной практики — запутывание в мелочах. И там, где мошек процеживают, рассматривают, изучают в микроскоп, на заднем фоне всегда миражем встает «проглоченный верблюд», то есть забвение и пренебрежение чего-то очень важного.
Цедить комаров означало переливать воду из сосуда в сосуд через ткань, во избежание попадания в воду мелких мошек. Случись проглотить такого комарика вместе с водой, еврей считал бы себя осквернившимся. Вместе с тем нарушение основных заповедей и принципов религиозной жизни не рождало подобного мистического страха и ощущения скверны. Вот это и есть диагноз. Мелочи плодятся и множатся.
Христос, наоборот, сводил всю массу повелений и запретов к двум вещам — любви к Богу и ближнему, то есть максимально упрощал учение. Учение от этого не профанировалась, поскольку деятельная любовь требует великого труда и каждодневного пота. Но с точки зрения уяснения, понимания учения, с точки зрения расстановки приоритетов учение упрощается до состояния глотка воды и куска хлеба.
Оно остается великим, пребывая простым. Теперь христианину подобает научиться видеть не только деревья, но и лес, не только частности, но и главное. Видеть многообразие мелких деталей, но удерживать в сознании всеобъемлющую главную идею, это и значит «то делать, и другое не оставлять»
Если вы попали в мир религиозной практики, где на вас обрушили тонны требований и запретов, не поясняя, что в них главное, а что второстепенное, то знайте — вы попали туда, где верблюд проглочен, а мух изучают в микроскоп.
Человек неизбежно зарывается в детали, если не видит главного. И этой практике детальной щепетильности и глобальной одновременной слепоты он и будет обучать других.
Это вовсе не безобидное занятие. Оно сушит сердце и изощряет ум. Другими словами воспитывает в глубине сердца внутреннего фарисея.
Такой человек будет нетерпим, озлоблен, заражен чувством собственной исключительности и избранности. Никакой простоты и открытости от него не ждите.
Не ждите также никакой «детскости», которой обещано свободное вхождение в Царство. Это будет отрицательный тип религиозного человека, мнящего о себе, что он — хранитель истины.
Евангелие нужно изучать по буквам, по слогам, по страницам и по целым главам. Но и тогда, когда умножаются знания, накапливается багаж носимого в памяти, нужно проверять себя по нескольким кратким и ярким, как молния, Христовым речениям. Например «во всем, как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, и вы поступайте с ними так же». Или «заповедь новую даю вам, да любите друг друга».
Эти в высшей степени простые, как воздух, и высокие, как синее небо, слова смиряют любого знатока и напоминают душе о едином на потребу. Они не позволяют человеку залезть, как клоп — за обои, в теплый мир удобной для него религии, а зовут на крест и на внутреннюю жертву.
Не суди, жалей, прощай, терпи и милуй. А потом, если хочешь, узнавай, какова гематрия имени Давид, или сколько раз в книге Деяний упоминается Дух Святой.
Люби акафисты и не пей молока в пост, но знай, что одна единственная Литургия выше всех акафистов мира, собранных вместе, а человека сквернит не входящее в уста, а исходящее из уст.
Вытаскивай, одним словом, на суд Евангелия свою религиозную практику, чтобы не стать сыном геенны при полной уверенности, что ты — великий избранник.
Фотовыставка «РАДОСТИ ЛЕТА» [1 СЕН 2012] (4 июля 2012г.)
Дорогие киевляне и гости города, 1 сентября, в первый день осени и Праздник Церковного новолетия, Духовно-просветительский центр при Кафедральном Соборе в честь Воскресения Христова — Галерея «Соборная» приглашает Вас вместе с Вашими родными и друзьями посетить фотовыставку «Радости лета». В выставке принимают участие фотографы популярных киевских фотостудий, а также молодые таланты фотоискусства. Все они объединены общим стремлением поделиться с Вами радостями уходящего лета, которые пережили они, и которые продолжают жить в их фотографиях. Потому что, как справедливо заметила одна из участниц выставки, фотограф Ирен Литвин: «Фотография — это история, остановленная на миг и запечатленная на века». Тематика представленных работ достаточно широка и разнообразна, — это и летние пейзажи, и портреты, детские игры, семейный отдых в радость, натюрморт и тд
Программа выставки включает:
— торжественный концерт-открытие при участии солистов Национальной музыкальной академии имени П.И.Чайковского и участников проекта «Детский фактор»,
— презентацию участников выставки,
— фоторепортаж украинских СМИ, посвященный выставке,
— мастер-классы для начинающих фотографов,
— розыгрыш профессиональных фотосессий у авторов выставки.
Какие люди мне нравятся (4 июля 2012г.)
Нравятся мне люди, которые не боятся стареть. Это умницы и это воины. Без подтяжек, без липосакций, зато с мыслью в глазах, с внуками, с конкретным делом в руках. Такие, быть может, и умирать не побоятся. Хотя смерть — непрошенная дама и капризная и напугать способна кого хочешь. Но все равно, если человек встречает старость без истерик, значит, есть нечто за душой у человека.
Еще нравятся люди, вокруг которых чисто. Чисто в доме, чисто на прилегающей к дому территории, чисто на рабочем месте. Дал Господь Бог под начальство и ответственность каждого человека небольшой кусочек земли, и нужно на нем навести и поддерживать порядок. Если видишь свинарник вокруг, значит, у людей внутри такой же свинарник. Грязь в мозгах и смрад в глубинах сердца неизбежно проявятся через кучи пустых бутылок вокруг, горы фантиков, лужи разлитых напитков и надписи на заборах. Поддержание порядка на маленьком кусочке земли есть манифестация стремления к внутренней чистоте или даже проявление этой уже имеющейся внутренней чистоты, пусть и относительной.
Нравятся люди, могущие удивить, не мечущие все козыри на стол в первые пять минут знакомства. Думаешь: прост человек и до крайности обычен. Даже не интересно. А он вдруг со временем открывает все новые и новые грани характера, и видно, что много у него этих граней. Просто он не выпячивает все сразу и не красуется без толку.
Хороши те, кто делает что-либо своими руками и не только не боится всякой работы, но и любит ее. Работяги обычно — молчуны. Основательный человек не любит тратить силы в разговорах. Он знает, что ничто так не опустошает и не обессиливает душу, как бесплодная и беспредметная болтовня. «Либо разговоры разговаривать, либо дело делать», — так он думает, и нравится мне он из-за этого.
Еще нравятся те, кто в разговорах не хвалит себя и не жалуется. Значит, не самовлюблен человек. А если даже увлечется и расскажет о себе больше, чем обычно, то стыдится и старается разговор в другое русло перевести. Тот, кто про себя «любимого» без конца языком не треплет, тот слушать умеет. Умеет слушать, потому что знает: на свете кроме него еще другие люди есть. И другие люди ему при случае с удовольствием душу свою изливают, потому что чувствуют: он не посмеется и не расскажет другим то, что услышал.
Нравятся мне те, кто свою норму в спиртном знает. Под стол не падает, в свинью не превращается и другим не дает, приключений «под градусом» не ищет. Такой человек с компаниями переборчив и с кем попало пить не станет. Очень нравятся мне такие люди.
Еще нравятся те, кто много книг прочел не потому, что ученая степень требует, а потому, что душа книгу любит, невзирая на, может быть, самую простую профессию.
Если эти люди мне нравятся, значит, они есть. Не может же нравиться мне или другому человеку то, чего нет в природе. Такие люди есть, это так же точно, как то, что Бог свят! Но их не очень много, потому что то, чего очень много, всегда теряет в цене и перестает удивлять. Если бы золото было по цене камня, то никто бы из него украшений не делал и денежным эквивалентом не считал.
Люди, которые мне нравятся, есть, хотя их могло бы быть и больше. Мир должен стоять на чем-то, так вот он, возможно, на них и стоит. Мне нравятся тещи, о которых с любовью говорят зятья.
Такое тоже бывает. Бывают погребения, на которых зятья рыдают об усопшей теще больше, чем родные дочери. Не фантазирую, но говорю, что видел. Редко, но видел. Еще видел начальников, по которым на похоронах убивались сотни подчиненных. Убивались так, будто отца родного хоронили, и понимал я в это время что-то, что еще слов не нашло, чтоб высказаться.
Случалось видеть очень умные и проницательные глаза под офицерской фуражкой или под рабочей кепкой. Но бывали и бараньи глаза под профессорской лысиной. Чин и звание в вопросах душевных качеств никакой роли не играют. Думаю, все согласятся.
Очень нравятся мне те, кто любит и хвалит не только своих (семью, народ etc.), но готов учиться даже у врага и хвалит всех, кто объективно того заслуживает. Такой человек даже на войне убитому врагу скорее честь отдаст, чем на могилу ему помочится, и за это благородство Бог именно такому человеку победу даст.
Есть еще много таких черт, которые непременно бы понравились, если бы мы их замечать умели.
Но добро прячется, добро в тишине живет и в second-hand-е одевается. Может и не обязательно в second-hand-е. Это я так — к слову, ради иллюстрации скромности. Подлинное добро, как шедевр в картинной галерее, тряпочкой от солнечного света завешивают, поскольку и картины, и подлинное добро от прямых лучей портятся.
Мне кажется, что если детям дать тему сочинения «Какие люди мне нравятся», то они напишут или заезженные фразы о теоретическом добре, или откровенную чушь про звездную шелуху. Сочинение на эту тему хорошо бы задать взрослым. Они бы по необходимости стали размышлять над нравственной проблематикой, выкапывать из глубин подсознания какой-то личный опыт, анализировать его, стали бы думать сердцем и царапать заскорузлой рукой на бумаге страшно некрасивые буквы (писать-то отвыкли). Это был бы великий опыт. Как бы его внедрить? Как бы заставить людей отказаться от той мысли, что разговоры о нравственности приличны только в школе с желторотиками, а во взрослой жизни, мол, никто уже не только в нравственность не верит, но даже говорить о ней отказывается.
Это — жуткая ошибка. Взрослому человеку нужно говорить и думать на нравственные темы постоянно, поскольку взрослая жизнь целиком состоит из решения нравственных задач различной сложности.
Честное слово, так бы и задал я всем взрослым сочинение на тему «Какие нравственные качества я ценю больше всего». Или «От отсутствия каких нравственных качеств страдают я и моя семья?» Потом устроил бы всенародное обсуждение, награждение победителей, новый этап конкурса с иной темой по тому же профилю. У СМИ появился бы серьезный проект, заполняющий эфир и от проведения которого не стыдно. Поверьте, это не было бы бесполезным занятием. Вы когда-нибудь письма из тюрьмы читали? Да ведь это почти в полном объеме — сочинения на нравственную тематику, написанные с опозданием. Были бы они написаны в свое время, не пришлось бы по прошествии многих лет упражняться в каллиграфии и рассуждении о том, как нужно жить, из-за колючей проволоки.
Итак, всенародный труд по написанию сочинения на нравственную тему можно считать открытым. Я свое уже написал.
Инженер снов (5 июля 2012г.)
Сложно не впасть в патетику, когда говоришь о Тарковском, и слово «гений» не будет здесь преувеличением. Он создал целый мир, хотя оставил нам всего семь своих картин, каждая из них — автопортрет художника в зеркале самопознания. Тарковский изобрёл свой собственный язык и сумел выразить в кино то, что сложно выразить словами или образами. Надо обладать определённым мужеством, чтобы погрузиться в мир фильмов мастера. Они непременно обнажат нервы и заставят увидеть бездны падения и вершины величия бессмертной человеческой души. И главное — покажут, как призрачен этот земной, вещественный мир и что не он есть смысл и цель нашего существования.
В 1900-м году вышла первая крупная монография Фрейда «Толкование сновидений». За четыре года до этого братья Люмьер показали почтеннейшей публике знаменитое «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьота». Человечество научилось оживлять изображения. Человечество уверовало в машины и окружило себя ими. До Первой мировой войны оставалось совсем мало времени, и оружейные склады были полным-полны, а европейский мир окунулся в грёзу о счастье. Грезить помогало новое искусство — синематограф.
Оно погружало своего зрителя в полумрак и приковывало внимание к экрану. Человек словно спал наяву, а на сетчатке у него оживали и двигались те же картины, что и на белом прямоугольнике экрана. И зрачки раскрытых глаз человека двигались так же активно, как зрачки закрытых глаз спящего человека, видящего увлекательные сны.
Жанры кинематографа весьма многочисленны. Но в основе всё равно лежит сон, грёза, и не зря фабрикой грёз окрестили Голливуд, в одном имени сочетая подлинный абсурд эпохи — сладкий сон и фабричное производство.
Тарковский был мастером сновидений наяву и поводырём в «Зону» как личного, так и коллективного бессознательного. Бергман говорил о нём: «Фильм, если это не документ, — сон, грёза. Поэтому Тарковский — самый великий из всех. Для него сновидения самоочевидны, он ничего не объясняет, да и что, кстати сказать, ему объяснять? Он — ясновидец, сумевший воплотить свои видения в наиболее трудоёмком и в то же время наиболее податливом жанре искусства».
Фильм, если это не документ, — сон… Но ведь и сон — документ. Правда, это документ специфический, не позволяющий себя подшить к делу. Это документ внутренней жизни, которая у всякого человека есть нечто «своё пред лицом Бога». И это человеческое «своё» разыгрывается, становится и сбывается в конкретной эпохе, столь же неповторимой, как и отдельная личность.