Помоги проекту - поделись книгой:
Я не психолог, только описываю свой опыт. В нем нет ничего уникального. Как и в той мысли, что хорошо, когда любишь много чего в жизни. Просто надо себе об этом напоминать. А список такой можно всю жизнь писать, хотя бы мысленно.
Каток из космоса
Если бы чайник вскипал мгновенно и мне не приходилось подходить к окну, пока я его жду, я не узнала бы, какой насыщенной, разнообразной и, главное, спортивной жизнью живет наш двор. Но у нас медлительный и молчаливый чайник, он никогда не шебуршится и не скрипит, пока закипает. Мы с ним – противоположные темпераменты, он меня притормаживает. Наш чайник – флегматик.
И я все жду его, стою у окна, смотрю наружу со своего 17-го этажа, из своего экзистенциального кошмара. Усилием воли приглядываюсь к деталям, рассеиваю внимание, растаскиваю взгляд.
Во дворе две спортивные площадки. Когда снег выпадает ночью и дворники уже спят – всегда находится кто-то неленивый, кто вытаптывает в снегу огромные слова, иногда имена, иногда признания, иногда фаллические символы. Мне кажется, их прекрасно можно разглядеть из космоса, не то что с 17-го этажа.
Но утром все уже вычищено. Поем мы славу трудолюбивым среднеазиатским народам, для которых снег совершенно чуждая, а может, даже враждебная субстанция. Они так яростно с ним борются, что иногда можно проспать снегопад и проснуться, когда его последствия устранены подчистую. Цивилизация.
Бывает, сидишь дома, смотришь в окошко, снежок себе безмятежно сыплется, прям как на старой открытке «С новым годом!», аж душа радуется. «За окнами снег, и вороны под снегопадом…» А как выйдешь в город – оказывается, все тут со снегом борется – и армия дворников, и дивизии снегоуборочных машин. А потом еще вывозят «камазами». «Больши-и-и-и-ие го-ро-да (аккорд)!» – как пела группа Би-2, ничего не поделаешь.
То, что летом было искусственным газоном и дворовой футбольной площадкой, теперь искусственный каток. Для южного человека это экзотика – когда под окном играют в хоккей. Коньки, шайбы, клюшки у дворовых хоккеистов свои и где-то близко лежали. Только залили, только подмерзло, и народ посыпался на лед в полной амуниции. Мама говорит, наш сосед (60+) тоже недавно с клюшкой куда-то шел. Массовый дворовый спорт жив, ура и все такое.
А сегодня в ночи видела прекрасное. Двор пустой, каток свежеприпорошенный тоже пустой, и одинокий мэн под градусом – круги нарезает, вензеля выписывает.
Что за спасительная мысль – напиться, достать коньки с антресолей (или где они там лежат у москвичей-аборигенов) и пойти покататься!
Он ездил покачиваясь, нетвердыми широкими шагами, руки за спину.
И фонари светили ему одному, и деревья склоняли над ним свои ветви, и свежие снежинки ложились на лед. Графика. (Рядом по дорожке ходила тетя с белым песиком, и было видно только поводок – белое на белом. Как у Малевича). Иногда он подъезжал к своей сумке – отхлебнуть-приложиться. Пару раз он падал и лежал спокойно с прямой спиной или медленно делал «звездочку».
Тогда казалось, что дома и я вместе со своим окном тоже кружусь вокруг пьяного фигуриста. Вертолетики наоборот.
Но он вставал и ехал снова и снова. И в каждом (третьем) окне ему кто-то завидовал.
Мало ли, что у человека случилось? А он как-то справляется.
Что-то обыкновенное
Мне не хватает чего-то обыкновенного. Разное прекрасное есть, а простое опять исчезло. И взять неоткуда.
Хочу сидеть на кухне, смотреть, как облако медленно ползет из-за дома напротив, думать, будет ли дождь, курить и ждать кого-то… Когда-то я мечтала, что буду жить на Патриарших, спать до обеда, потом выходить на балкон в пэрсиковом пэньюаре, свешиваться вниз и свистеть прохожим, типа: слышь, который час, не подскажете? И вообще не расстраиваться, что уже опять два пополудни. Из этого ничего не вышло, но иногда я делаю вид, что времени навалом, что его просто девать некуда! Его можно растягивать, смаковать, переливать из стакана в стакан. Можно жить жизнь и наблюдать за жизнью.
Выглядываешь с балкона, а там происходит что-то незначительное, обыкновенное – толстого мальчика везут на санках, или с крыши сбрасывают снег, или бабка голубей кормит – антисанитарию разводит. И чтоб все почти застыло, как на картине. Брейгеля или Кустодиева. Чтоб чуть помедленнее, кони.
Вот по утрам прилетают галки, я их слышу, они галдят, а не каркают, они умеют подчеркнуть тишину. В кино, когда герой один стоит на могиле матери или друга (не успел на похороны, был на спецзадании) – это всегда озвучивают галками и подсвечивают снегом. Галки уместны на старых кладбищах и еще в той части парка, где нет каруселек, чертова колеса и розовой ваты, а прозрачный лес один чернеет. Слушаешь галок и понимаешь, что живешь в вечности. А не в четверг утром. Я рада, что они прилетают.
Или такая обыкновенная вещь, как лай собаки. В Москве он в дефиците. И ночью все нормальные собаки спят в своих постельках, предварительно пожевав специальную косточку, предотвращающую появление зубного камня. Поэтому, когда я слышу отважный дворняжий лай, я вспоминаю, что так и должна звучать ночь – гоголевская, чеховская, человеческая. Там луна, тут собака, дальше – дерево. И очень благодарна тому старому Полкану, который думает, что должен охранять двор пятиэтажки, и это его работа. И не сачкует.
Или такая банальная машинка, как трактор. Смешно, когда снег, а он гоняется, как щенок, за каждой снежинкой. Рычит и мечется туда-сюда. Сегодня вообще с ума сошел, наконец понял, что ему не выиграть эту битву, что снегопад… И как заорет – как солдат, попавший в окружение. Кароче, у трактора была истерика.
А еще недавно случилось чудо. Выхожу я в час ночи из метро, предвкушаю, как буду топать пехом сквозь бурю и мглу, а тут, как во сне, из-за угла показывается мой автобус, горит огнями, останавливается в ночной тишине, открывает двери. И я сажусь и еду один на один с седым водителем, похожим на Коррадо Катани. Даже неудобно было бросать его там одного, в ночи и пороше. Я вздохнула и вышла на своей остановке. А он даже не посигналил…
Ася сказала: «Че тут такова? У него по расписанию в час ночи – последний рейс». Да, конечно! Ничего в мире не происходит так, как надо, как написано, как должно быть. И только автобусы ходят по расписанию. Буду верить в него.
Маленькие хвостики
Сначала к нам вышла переводчица в твидовом пиджаке и грубых ботинках и командным голосом поведала, как страшно нам повезло, что стричь нас будет Стэйси Броутон, который сто лет был главным в Vidal Sassoon. И если не сам придумал точные английские стрижки, то уж, во всяком случае, стоял у истоков.
Я попала на мастер-класс Стэйси, потому что позвонила своему мастеру и попросила постричь меня на лыску или почти. А она попросила подождать, и раз мне все равно, что у меня на голове, то давай она на мне потренируется.
Всю мою жизнь у меня были приличные прически, каре, косы, просто длинные… Я их красила, мелировала, крутила им кончики, отрезала челку, а потом прицепляла ее назад заколками. Стриглась, отпускала и обратно. И вот.
На сухоньком седом Стэйси была гавайская рубашка, натурально с пальмами, шкеры цвета морской волны, носки цвета яичного желтка и маленькие очки на кончике носа. Англичанин!
Он сначала рисовал «стрижку» на зеркале маркером, а потом показывал что да как – на моделях. При этом непрерывно ТАНЦЕВАЛ, ПЕЛ, дразнил переводчицу и называл ее «Адольф», несмешно шутил, порхал как бабочка и жалил как пчела. Так как в руках у него (несколько часов) были расческа и ножницы, то его все время поили, как попугайчика – с рук из маленькой чашечки.
И каждая стрижка была шедевром, моя в том числе. И нам сразу сказали, что точные английские стрижки НЕ ТРЕБУЮТ УКЛАДКИ и еще и «благородно отрастают».
– Вообще мне больше нравилось, когда у тебя были длинные волосы, – сказал мужчина всей моей жизни.
– Больше, чем эта стрижка? Больше всего?
– Однажды давно ты полы мыла и сделала маленькие хвостики – вот они больше всего.
Следующий день
Итак, я у нас сегодня дежурная. Это значит, попив кофе, я не смогу пойти прямо к компьютеру, включить аську и показать Светке язык смайликом, а мне придется тереть раковину, печку, ванну, наливать воду в оцинкованное ведро, брать тряпку и утешаться тем, что мыть пол вручную полезно для бедер. Слово «таз» в данном контексте мне не нравится. Хотя полезно именно для него и его пресловутой подвижности. Целый мир, новости, погода, свежие анекдоты, сплетни, фотографии, песни – останется в невключенном инете, обычно заменяющем все, что можно заменить.
В такие дни мне особенно не хочется быть там, где я есть. В такие пахнущие доместосом дни мне особенно не хочется быть здесь и сейчас. Здесь и сейчас мне хочется быть только с мужчиной мечты, но даже в самую первую минуту с ним я помню о минуте последней и о том дне, когда остаюсь один на один с грязным унитазом и громыхающим ведром.
А включив-таки комп, я встречаюсь еще с ящиком, полным писем, сообщающих о действиях друзей в моем мире (кто эти люди?), с перечнем вакансий, которые я могла бы занять (нет, надо держаться, не удалять сразу. Хотя бы прочитать), а еще с телефоном, полным неотвеченных звонков с номеров очень незнакомых, но не сулящих ничего хорошего. Один их вид… какие-то непонятные коды… И почему мне так холодно? Я знаю, зима.
А еще в такие будние дни, которые никак не катятся к вечеру, в полной тишине и трезвой памяти, оказываешься не только с ведром и телефоном, но и перед фактом. Перед каким-нибудь, не важно. Этот факт начинается словами «а пора бы уже начать», или «настало время призадуматься…», или, еще хуже, «предпринять». Или совсем плохо – «сейчас или никогда». И ты как бы перед этим фактом стоишь, и вас ничего и никто не разделяет.
Наоборот, все только напоминает о том, что ты чей-то друг, чья-то мать, главный редактор, ответственный квартиросъемщик и очень безответственная дочь. Очень.
Всегда наступает этот день, и, послав Светке «доколе?» (с зеленой рожицей, которую тошнит) и получив от Заиры свой свежий диагноз («ты всегда западала на дагов» – да, я именно такая), включив музыку и умывшись французской пенкой, я неутешно стою перед фактом на немытом полу у залитой борщом печки, и ничто не может меня спасти. В следующее свидание я не верю, потому что оно через триста тридцать миллиардов лет, которые все равно не пережить. А то хорошее, что не из инета – поцелуи и его запах за ушком, – оно где-то в эфире, ему нет подтверждения, его вообще будто нет. Есть только здесь и сейчас, оно так осязаемо и живо, оно скользит в руках жирной сковородкой и оседает на раковине помидорными кожицами.
Я начинаю мыть пол от угла кухни, и придумываю альтернативную реальность, и описываю ее самым доступным мне способом – пишу письмо. Я хотела бы идти с тобой по улице – пишу я мысленно, – довольно узкой улице со старыми домами, чтоб шел редкий снег, а ты чтоб шел не сильно впереди. Чтобы звуков было мало, так, будто громкость сильно уменьшили. Чтоб заходить в маленькие магазинчики, так, для удовольствия, ничего в них не искать, а только разглядывать, и покупать не насущно-необходимое, но дорогое и хорошее. Тебе какую-нибудь оправу для очков или рубашку. А я там хочу платок треугольный, яркий, с лошадками. И чтоб снег все шел, но тротуар чтоб был чистый, как с подогревом. Чтоб заходить по дороге в бары, пить там что-нибудь вкусное, горячее, но чтоб курить не хотелось, потому что все тихо и хорошо. А ты бы мог быть слегка небритым, но чтоб в пальто – таком узком, коротком. В кармане билет на самолет. Ночной. А я на каблуках высоких и тонких. Внутри себя я уже умею на таких ходить. А сапоги чтоб были тонкие и мягкие, как перчатки. И чтоб так идти и идти, а потом встретиться с кем-то, кто не знал нас раньше и кого мы не знали… И так, не делать с ними ничего особенного – поговорить, посмеяться, послушать певицу, потанцевать на деревянном полу.
Но для всего этого у меня должны быть очень длинные волосы.
И надо освоить танго.
Я уже выжимаю тряпку на лестнице. Все-таки мыть полы полезно не только для таза, но и для развития воображения.
Большая маленькая жизнь
Видела, как на эскалаторе парень целовал мех на капюшоне впереди и чуть выше стоящей девушки. (Да, мы тут все еще в снегах и мехах). Сначала подумала, что это маньяк, который целует весчь незнакомки. Та явно ничего не подозревала.
Потом я подумала, что это его девушка, а он такой вот нежный. Эскалатор был длинный, поэтому все выяснилось. Девушка вынула наушник, обернулась и что-то спросила. И судя по разговору, они были просто знакомы. По крайней мере, девушка так считала.
Из магазина «Пятерочка» вышел мужичок с полным пакетом продуктов, но сам пакет при этом был из «Ашана». Ага-ага, экономненько. Вот у кого не только пакет с пакетами, но и сундук с «веревочками, непригодными к употреблению» небось дома стоит. Такой весь крепко сбитый, аккуратненький мужичок. Ботинки почищены, пуговочки пришиты, воротник рубашки – чистый. Если бы писал брачное объявление, указал бы «ищу рачительную хозяйку» и пересчитывал бы потом с ней пакеты из пакета с пакетами.
Но одному экономней.
Мальчик и девочка тащатся из школы, обвешанные рюкзаками и мешками. У мальчика звонит телефон.
– Да, уже идем. Да, вместе. Все в порядке. Хорошо, обязательно.
Все как у всех. Телефонный контроль.
И тут мальчик говорит такое:
– Мам, а ты-то как там? Че-то грустная… Точно?
Такой слом. Мы столько читаем про трудный переходный возраст, как сложно подростку жить, как надо его понимать и любить, не лезть, не читать нотации, не надоедать с излишним контролем и заботой. Чуть ли не спасибо говорить, если трезвый приходит. Забываем, что можно быть подростком и оставаться человеком.
Видела, как женщина несла ребенка через огромное заснеженное поле между двумя шоссе. В городах, по крайней мере, у нас в Новокосино, такие есть. Ребенок не грудной, двух-трехгодовалый, тяжеленький, у женщины рюкзак на спине. Сама в капюшоне, дите в капюшоне, боковой ветер, сугробы по колено. Шла с остановками, ставила малыша на землю, дышала и снова подхватывала. Вышла к дороге и села в автобус до какого-то подмосковного поселка. А там наверняка снега еще больше.
Я смотрела и думала, что все мое материнство было именно таким – одна, ветер, снег, поле надо перейти, их надо дотащить, и это еще только начало. Сейчас кажется, что свое поле я все-таки перешла. Можно ехать.
– Па! Ну почему ничего не сказал Гасу по поводу его прически? Как дед – внуку.
– Потому что она мне понравилась.
– Этот желто-розовый колор?
– Он не желто-розовый. Он цвета старой мебели.
– Как это «лавандовый эклер»? Лаванда – это же то, что в наволочку кладут, чтоб белье хорошо пахло!
– Что вы! Это наш самый вкусный эклер, официанты его сами себе берут. Уж не знаю в каком виде там лаванда, но и немножко смородины. Один парень приходил раньше каждый день и покупал своей девушке лавандовый эклер. Пока ухаживал.
– Больше не приходит?
– Теперь они, наверное, дома едят…
Рыжая мама сказала рыжему ребенку, про которого я была уверена, что это рыжий мальчик:
– Хватит играть, положи телефон! А то ОСЛЕПНЕШЬ и будешь ХОДИТЬ в ЛИНЗАХ, КАК КРОТ!
Ребенок закончил игру, спокойно снял шапку, и тут и выяснилось, что это рыжая девочка:
– Мам, ну где логика? Ты же не покупаешь мне линзы. Если решишь – я хочу зеленые.
– Ты хочешь плотно поужинать? Или бутербродами обойдемся? – спросил мужчина никакущей наружности у своей спутницы. И его наружность тут же показалась мне симпатичной. Спутница высказалась за горячий ужин. И обсуждение меню повергло меня в грустьпечаль-тоску. Все-таки я не умею готовить мужчин. Так, чтобы они готовили мне ужины.
Но аппетит разыгрался.
– Простите, пожалуйста, женщина! Мы всего лишь жалкие панки с бодуна, не поможешь на опохмел любой мелочью?
– Как с бодуна? Пятница-вечер на дворе!
– Я же извинился!
Поделиться книгой: