Помоги проекту - поделись книгой:
Еще Ася уверена, что все обратимо. «Я сегодня очень расстроена – тройка по самостоятельной. Но самостоятельные можно пересдавать. Так что я подготовлюсь и перепишу! И буду я молодец».
Она перепишет; дедушка пошел в нужную сторону; у меня будет тюбетейка, а хорошо бы и шлем; Гасик, который так волновался за поцелуи, – научился целоваться, теперь волнуется за секс; а солист его очередной любимой группы Breaking Benjamin почти вылечил свою аэрофобию, и теперь есть надежда, что он перелетит океан и даст концерт в Москве. И конечно, тоже будет молодец. А там посмотрим.
Авитаминоз
Главное, все ж хорошо, голова не болит и в воздухе такая легкость. Кругом проталины и тени. И солнце нежное, но яркое. Солнце цвета розового золота, оно просвечивает нас насквозь, и я вижу незабудку на маленькой чашке в кухне дома напротив остановки. И трещинки на крашеной раме.
Две девочки лет по 15 в одинаковых белых кроссовках оттирают с них невидимые пятна, слюнявят пальцы, трут и снова слюнявят. И не важно, сколько мне лет и какое время года. Такое может быть когда угодно, а в том, что весна, нет полной уверенности.
Мимо, пристегнутые к автомобильным креслам, едут уставшие дети: субботние родители везут их родителям круглосуточным. Почему детский досуг всегда хотят сделать и приятным, и полезным, а в результате получается ни то, ни другое? Стало модно советовать просто оставить детей в покое. Я – за.
И тут ребенок лет пяти спрашивает, почему в этом автобусе нет вай-фая? А в других что, есть? Только не это.
«Придет смерть, и у нее будут твои глаза» – написал Чезаре Павезе. В моем случае это будут такие светлые, почти что белые глаза, как у собаки породы хаски. И такие же злые. Главное, у нас же все хорошо, да? Только в левом виске и повыше все время что-то пульсирует, наверное, сомнение. Надо посмотреть, что это значит по психосоматике.
Иногда хочется быстро и долго бежать внутрь себя и захлопывать за собой двери, щелкать щеколдами, задраивать люки, крутить по часовой, задергивать шторки, закладывать щелки. Чтобы ничто, ничто не смело просочиться. И посидеть в тишине, как в сейфе.
А иногда хочется выползти из своего тела, оставить его, как водолазный костюм на берегу нового континента или хотя бы острова, ладно, берега, – и уйти в субтропики, такой, как есть, вообще без оболочек.
Ну, потом вернуться, конечно, опять заползти в кожу и в маски.
И постоянно хочется прикрыться от какого-то света в глаза – то ли фары, то ли прожектора, то ли мониторы. Такие все яркие, белые.
Может, витаминов каких попить?
Когда я не разрешила переключиться с канала History на канал Paramount Comedy, Ася сказала:
– Нда, не таким мне виделся воскресный вечер…
Подумаешь, мне каждый вечер видится не таким.
Первомайское
– А че такая серьезная стоишь? Завтра же ПЕРВОЕ мая! Радоваться надо! На работу не пойдем. Откроем сезон – купаться будем в пруду на Кусковской. Давай с нами? Я привык первого мая – купаться. Я просто казак кубанский. Без воды не могу. Соглашайся. Съездим утром на Выхино – на рынок. Купим вкусных помидор, мяса. Ты, наверное, клубники захочешь, она уже сладкая. А хочешь, потрогай мою лысину. Уже чуть-чуть отросло, тебе станет щекотно, это тебя рассмешит. Рыбу можно пожарить. Ну и выпивать, конечно… Стой, давай шнурками поменяемся! У меня тоже яркие! Ой, ну хоть улыбнулась. Давай! С праздником!
– Надо гулять, везде ходить, все пробовать, все знать… А то потом пожалеешь. Оглянуться не успеешь – хлобысь – сорокет. Тут уж не попляшешь…
Настроение стало прямо праздничное.
Стрижи детства
На нашей стороне улицы были пятиэтажки, на противоположной – уже частные дома, а выше Тарки-Тау – гора в шаговой доступности. По́верху она как бы оторочена скалами, которые лунными ночами отчетливо светятся, а в ненастные дни прикрыты облаками или туманом.
По улице не ездил общественный транспорт, и вообще машин было мало. Поэтому я слышала, как шебуршат куры в частном дворе напротив, как гремит цепь кавказской овчарки (у нас их называли кутанскими), и как она долго крутится и наконец укладывается у себя в будке, как скрипит трехколесный велосипедик маленького мальчика, который часто ездил на нем без трусов. Короче, масса звуков окружала меня, особенно с утра.
А вечером были отчетливо слышны разговоры прохожих. Их было мало. Справа из-под горы шли работницы швейной фабрики – они цокали каблучками и разговаривали о таких вещах, которые тогда казались мне смешными, а теперь не очень: «Ты видела, как он на тебя смотрел?», «сразу не отвечай, пусть не думает…», «ты вообще собираешься…?» Собираешься что? – хотелось бы мне знать, но так как девушки разговаривали на ходу, я так и осталась заинтригованной по поводу их намерений. Мой мозг долгие годы находился в состоянии ожидания развязки.
И вот, уже работая в газете, причем в экономическом отделе, я воспользовалась служебным положением и проникла на швейную фабрику. Почувствовала, что за эти годы знаю уже слишком много о жизни ее работниц. Очень хотела своими глазами увидеть среду их обитания. И в конце концов понять, что они там шьют в две смены. Мы тогда все ходили в халатах Хасавюртовской швейной фабрики и очень гордились разнообразием фасонов и живостью расцветок. Почему-то я ожидала встречи с веселыми ситцами и девичьим щебетанием. Но оказалось, фабрика работает на оборонку – шьет постельное белье для армии. Строчить простыни и при этом сохранять такую жизнерадостность, чтобы, подскакивая на махачкалинских колдобинах, по дороге с ночной смены годами говорить, кто на кого как посмотрел, и гадать, во что это выльется. Всюду жизнь.
А слева по вечерам шли мужики из пивбара на углу. Это был прекрасный пивбар типа «стекляшка», куда посылали сыновей с трехлитровыми баллонами (в сеточке) или стояли на воздухе у классических высоких стоек. Ну и лежали на травке по периметру.
Нельзя сказать, что по дороге домой мужики разговаривали. «А я тебе скажу вот что…», «Забудем, забудем…», «Ну по-о-оздно, не ори». И еще были всякие рычания, мычания, рыдания и бурчания, а также горловое пение, переходящее в массовые драки со страшными звуками возни и трения пиджаков и туфель об асфальт.
Извините, ностальгия.
Просто вчера закончился интернет, я провела ночь и утро в тишине. И услышала все забытое: как звучат капли дождя, когда они стучат о козырек подъезда, и как – о подоконник, и как об асфальт. Потом как с тополей сыплются сережки. Как трутся друг о друга крылья голубя, пролетающего мимо окна, как скрипят о плитку туфли парня на лестничной площадке, как гудит закипающий в турке кофе. Но самое главное! – я услышала под окнами такие же каблучки и такое же милое девичье щебетание примерно по тем же проблемам и – о ужас! – такие же пьяные крики с рычанием, ворчанием и нечеловеческим пением. Через двадцать лет, в другом, полностью противоположном месте.
Всюду жизнь, и везде одно и то же. Наверное, это должно меня жизнеутвердить.
И еще о звуках. И ностальгии. Во дворе дома моей бабушки в Грозном рос огромный тополь-вонючка. И у него была величавая круглая крона. Такие деревья художники любят рисовать в детских книжках и располагать на них гнезда, цветы, плоды, котов и скворцов.
И вот в сумерках вокруг этого сказочного дерева любили летать стрижи. Стаями, по кругу, по кругу. Происходило это как раз на уровне моих глаз на четвертом этаже. Делать было нечего, бабушка на кухне варила варенье из белой черешни, я сидела на маленьком балконе, на маленькой скамеечке, которую дедушка сделал сам, и смотрела на безумное кружение стрижей.
И слушала, как стрижи пищат. Звук то отдалялся, то приближался. Эхом звенел в школьном дворе и снова приближался, и опять. И так много раз. А дерево стояло на фоне розового закатного солнца и не шевелилось. Ни листиком – то самое грозненское безветрие.
Я все думаю, почему писк стрижей у меня так связан со счастьем? Со счастьем как с ощущением «столько всего впереди».
Наверное, тогда, когда я слышала этот звук, жизнь у меня даже еще не началась, но по всем признакам должна была быть насыщенной и вкусной. Каждый день мы привозили с дачи ведра огромных черешен и маленькие корзинки с клубникой и красной смородиной. И розы. Я сама срезала розы и ставила в вазы – «Мадам Баттерфляй» была самой нежной и пахла загадочно, особенно в темноте.
В общем, стрижи не поют, не щебечут, они пищат. И в последние годы мне стало не хватать их радостного писка. Он стал мне остро необходим. Я прислушиваюсь ко всем птичьим звукам, но все не то, все не то. И есть ощущение потери и чуть ли не тяжелой утраты.
Дом-то разбомбили в 95-м, дерево наверняка сгорело, но стрижи-то куда подевались? Их нет нигде! А из меня как будто вычли какую-то составляющую счастья. Как будто больше никогда не будет беззаботности, сумерек, варенья из белой черешни и стрижей, укачивающих девочку.
Хотя, что значит «как будто»? Какая я глупая. Не будет точно. Чего уж там.
Окно в Париж
Позавчера утром было так солнечно, а дома ни кофе, ни хлеба, и я подумала: сейчас бы выйти и сразу в Париж в шляпке и туфлях на каблуках, сесть за столик на тротуаре и медленно завтракать.
Выйти пришлось в Москву, притом в кроссовках, и сесть с краю в сетевой кофейне. Но столик был у окна, да еще и выложен стеклянной мозаикой, и она сияла на солнце, как разноцветный мармелад: облизать нельзя, но можно не бояться, что растает.
У официантки оказалась такая красивая ровная спина, что я не удержалась и спросила, не занимается ли она танцами. Тогда она тоже засияла и сказала: «Да!» Мы поболтали о нелегкой жизни танцоров, и она удалилась, танцуя одной спиной.
А прямо рядом, ну честное слово, сидели два француза и говорили, ворковали, курлыкали на чистом французском! Я даже пыталась заснять их для 15-секундного видео в инста (типа, городские зарисовки, тэг «атмосферно»), но одумалась.
Это было как чудо. Как будто я все же вышла в Париж.
Долго и уверенно звуки французской речи вибрировали в воздухе, неправдоподобно органично они сливались с запахами пекарни. Раскаты и перекаты! Возможно, французы говорили, например, про механизацию, детали двигателя или бухгалтерию по проекту (что одинаково непереводимо с французского и с родного). Ну и что. Можно было отвернуться и представлять молодого Бельмондо или поросшего щетиной Венсана Касселя. И было бы похоже, что они тоже рядом. И говорят об обыкновенном.
Об обыкновенном, кстати, труднее всего говорить интересно. И важнее всего.
Хорошо еще эти французы не ели круассаны (обмакивая их в кофе), был бы перебор и лубок.
Они-то вообще ничего не ели. Малюсенькие чашечки с эспрессо, стаканы с водой с лимоном. Случайно я видела, сколько они оставили на чай – рублей 12 горсточкой монет.
Да.
Но я купила багет.
Его можно откусывать сегодня, смотреть на туман и думать о Париже, солнце и танцах.
Где родился
Я верю в это старорежимное про «там, где родился, там и пригодился». И жалею, что не пригодилась у себя. Невозможно перевезти с собой корни.
А в новой почве – пока найдешь, какими соками питаться, пока нащупаешь связи в новой грибнице – вся жизнь пройдет.
Вчера видела такое. Магазин «Цветы». Продавщица – Сибирь, Ставрополь, Краснодар, Урал – молодая, плечистая, бедрастая – ей бы сеятелем работать, ей бы на простор. В ларьке она не на месте, ей тесно. И покупатель – Средняя Азия, маленький, щупленький, смотрит на нее как на воспитательницу в садике – снизу вверх.
И короче, покупает он три розы.
Она ему заворачивает.
Он лезет в карман, пересчитывает деньги. Происходит диалог.
В результате одну из роз меняют на худосочную хризантему (все равно вечером выбросили бы). Кому он понесет этот странный букет? В какие отношения он его инвестирует и что надеется от них получить? Какую часть дневного заработка он на него потратил?
Блин, такие неприкаянные все. Людей тасуют, перемещают, гоняют по земле. Они пытаются жить или создавать видимость нормальной жизни.
Но когда смотришь на эти попытки вот так через стекло, понятно, насколько они тщетны. В том числе свои собственные.
Рассеянный ангел
У моего ангела свои творческие амбиции и много посторонних дел. Шабашки, компашки, какой-то левак. Я у него иду по остаточному принципу. Эти постоянные отлучки, пускания ситуации на самотек, опоздания, когда уже ничего нельзя изменить, а можно только сметать опилки и подтирать сырость. И его чувство юмора мне не нравится. Слишком изысканное.
Мне кажется, он смазливый и много о себе понимает. Типа вечный ребенок, как на немецком сервизе «Мадонна», – молодой, кудрявый, нахальный. В целом неплохо, но слишком зависит от настроения. Вот еще был, грел в области левой щеки, что-то нашептывал, пах перышками, и тут раз – сквозняк, и я точно чувствую, что одна. Улетел. И сразу темно и будто лес обступает, как в кино Тима Бертона. Ангел как бы во мне уверен, как бы говорит: ну-с, дальше сама!
А я не могу сама. Дети уверены, что могу сама, родители уверены, что могу, надо дальше поддерживать в них эту уверенность. Но ангел-то должен знать, что мне нужна помощь. Мне нужно чудо.
Хотелось бы кого-то покрепче, помощнее, ну, что ли, пососредоточеннее, с широкой грудной клеткой, и чтоб внутренним спокойствием так и веяло. Не так, как от чистильщика бассейна или постригальщика лужайки из порнухи. А чтоб он был весь веселый, добрый и умудренный, и знал, что нельзя бросать меня в лесу. И все у него чтоб под контролем, надежным, но ненавязчивым: «Да успокойся, не суетись».
И тогда я смогу иногда сидеть и ни о чем не думать, чуть в стороне от течения времени. Мочить ножки в другой реке, и болтать со своим бывшим ангелом. Для поболтать он вполне пригоден. Он мне будет говорить: «Ну как твой новый? Все геройствует? Ну-ну… Слышал, он вчера у-у-у-у-у-у-ух!»
А я буду говорить: «Ну че за вид? Опять целый день на пляже проспал? Ракушка к попке приклеилась… Крылья пора чистить, в перьях какая-то старая карамелька застряла, поскреби. Или жвачка? Песчинки в пупок напичкались… Слетал бы к своей новой, небось, сейчас экзамен провалит. Как я ей сочувствую!»
Ну, вот как-то так хочу. Тишины, молока и меда…
Понимаю, на что все это похоже, тут и к доктору не ходи. Но мы ему не покажем.
Летний сад
Река, сосна, птица
Я когда еду в метро и не читаю (и не сплю), то вижу людей и все про всех понимаю.
Поделиться книгой: