Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Алексеев. Хорошо. Поедем. Тогда всем ехать. Я пошлю об этом телеграмму правительству.

Генерал, похожий на Духонина. В Петроград надо Верховному вместе с помглавкорумом — он имеет дело с послами союзников.

Алексеев. Нет, всем ехать.

Генерал, похожий на Духонина. Невозможно всем оставить войска — результат поездки неизвестен.

Генерал, похожий на Деникина. Нет, вместе, общим напором! Это произведёт впечатление!

Брусилов. Без решения мы разойтись не можем. Моё мнение: ехать нужно одному Верховному. Коллегиальный приезд оставить на случай крайней необходимости.

Алексеев. Хорошо. Если давать бой, то сейчас и сразу. Капитан!

Адъютант. Слушаю, ваше высокопревосходительство.

Алексеев. Передайте, голубчик, депешу в Петроград: мы все едем, пусть собирают совещание с правительством и Советом.

Алексеев встаёт. Играет марш — проходит около минуты.

Судя по звуку и колебанию, поезд остановился. Алексеев выходит из вагона во тьму. Брусилов остаётся с адъютантом и манекенами генералов.

Брусилов. Всё это можно перенести, есть ещё надежда спасти армию и даже двинуть её в наступление, если только не будет издана декларация… Но если её объявят — нет спасения. И я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своём посту.

Аппарат Юза начинает работать. Ползёт лента. Офицер связи оживает.

Офицер связи. Сим доводится до вашего сведения, что постановлением Временного правительства генерал от инфантерии Алексеев освобождается от должности Верховного главнокомандующего. В должность Верховного главнокомандующего предписывается вступить генералу от кавалерии Брусилову. Подпись: военный министр Керенский.

Удар корабельной пушки.

Вагон гаснет.

Выбегает девочка в беленьком платьице.

Девочка. Мама сказала: наши пошли в наступление! Наши пошли в наступление! (Убегает.)

Винтовочные трески, перестук пулемётов, вой снарядов, грохот взрывов, крики и прочая музыка войны.

Всё погружается в непроглядную тьму.

Смена локомотивов.

О маршруте (пока стоим)

Теперь, когда в сём странном действе наступил перерыв, у нас есть возможность дать кое-какие комментарии. В первую очередь -

По поводу Литерного

Ко времени революции существовал парк царских вагонов — несколько десятков, — из которых формировались составы для поездок государя, его семейства и свиты. Вагон «их величеств» с кабинетом и спальней государя; вагоны для наследника и царевен; вагон-столовая (он же использовался для совещаний и заседаний); вагон-кухня; вагон для свиты; вагон для конвоя и слуг; вагон коменданта поезда; багажный вагон. Итого — восемь вагонов (иногда больше, иногда меньше). В 1915 году появился ещё вагон-гараж… Ради безопасности в путь отправлялись два одинаковых поезда: один настоящий, другой — двойник, маскировка; по дороге они менялись местами, так что угадать, в котором едет царь, было непросто. Всё это вместе называлось на языке железных дорог: «поезд литера А», «поезд литера Б». Сохранились фотографии царских вагонов снаружи и внутри, сохранились их описания, так что мы можем неплохо представить себе, как там что выглядело. Во время Мировой войны Николай II ездил много, особенно после того, как в августе 1915 года принял на себя бремя верхового главнокомандования.

Таким вот «Литерным А» он отбыл из Могилёва ранним утром 28 февраля 1917 года. Отчаливая от заснеженного перрона, поезд уносил милого мальчика Ники… Ах, простите, сорокавосьмилетнего измученного господина в полковничьем мундире из света станционных фонарей в морозную тьму, к неисповедимым страданиям, в подвал Ипатьевского дома, к Богу. Как будто нарочно кем-то прочерчен маршрут через станции с говорящими названиями: Могилёв — Лихославль — не доезжая Чудова — Дно…

В Литерном совершилось отречение государя. Литерным ездили министры Временного правительства, а после них — народные комиссары. В вагонных стёклах, успевших многократно отразить китель императора, шляпку императрицы, стройность придворных мундиров, теперь мелькали штатские шапки, пиджак Гучкова, френч Керенского, генеральские погоны со следами от содранных царских вензелей, фуражки со звёздами. По полам стучали лаковые штиблеты, сапоги всех видов и фасонов: солдатские, офицерские, кавалерийские с крагами; несколько раз прогрохотали матросские чоботы. Потом всё это затихло. Царские вагоны стали уходить в небытие. Последние два, свидетели небывалых, великих дел — в том числе и тот, что помнил отречение, — погибли как солдаты в 1941 году в огне Петергофа.

Новые лица

Совещание, которое мы наблюдали, действительно происходило 1 мая в Могилёве, только не в вагоне поезда, а в Губернаторском доме, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего. Из генеральских речей и реплик, слышанных нами, многое зафиксировано в подлинном протоколе. То, что выкрикивали солдаты, — тоже подлинное, из их личных и коллективных писем. Результатом совещания стала поездка генералов в Петроград и заседание в Мариинском дворце 4 мая, в котором участвовали: главковерх Алексеев, главкоюз Брусилов, глав-косев Драгомиров, главкозап Гурко, помглавкорум[3] Щербачёв, министры Временного правительства, среди коих председатель князь Львов и военный министр Керенский, представители Петросовета Церетели и Скобелев и прочая публика. Результатом этого заседания не стало ровно ничего. Генералы разъехались, министры разошлись, декларацию прав солдата приняли — Керенский подписал её и оформил приказом по армии и флоту.

Всё-таки результат, пожалуй, был. Все поняли, что никто ни с кем не сможет договориться. Правительство, Совет, генералы — суть вещи несовместные. И силы нет ни у того, ни у другого, ни у третьих. Кто же возьмёт власть?

Анархия или Бонапарт? Уж лучше Бонапарт с офицерским наганом в руках. Вернувшись в Могилёв, Алексеев приступает к созданию офицерской организации — такого вот ордена Меченосцев, который останется островом и твердыней военной силы посреди бушующего моря анархии. Седьмого мая в Могилёве открылся офицерский съезд. При участии Алексеева и, можно сказать, под его крылом был создан Союз офицеров армии и флота. Не это ли ядро будущей военной России? В 1812 году, спасаясь из русских снегов, Наполеон бросил на произвол судьбы солдат, но вытащил за собой костяк офицерства. И потом обрастил этот костяк новой мускулатурой — за три месяца создал вторую Великую армию, способную противостоять превосходящим силам противника и даже одерживать победы. Этот пример Алексеев хорошо помнил.

Но как работать с таким правительством, в котором половина министров — выдвиженцы ненавистного Совета, а вторая половина перед этим Советом дрожит? Да и надо ли подпирать военным плечом эту трухлявую постройку? Стратег Алексеев раньше многих других понял всю бессмысленность, всю обречённость Временного правительства. С Гучковым, урождённым богачом и думским вельможей, он мог ещё играть партию, но с Керенским — увольте. Увольте, да. Увольнение состоялось 22 мая — по взаимной неспособности главковерха и военного министра выносить друг друга.

Алексеев уходил, наверно, со странным чувством: то ли добровольно, то ли по принуждению, поймав жар-птицу и тут же выпустив её из рук… Впрочем, он успел окольцевать эту крылатую, и теперь держал её на тонкой, невидимой постороннему глазу ниточке… Так он, видимо, полагал.

Он, конечно, уходил, чтобы вернуться.

А что пришедший ему на смену Брусилов?

Между Алексеевым и Брусиловым — неприязнь. Они — противоположны. Алексеев — сын фельдфебеля, Брусилов — сын генерала. Алексеев рос в бедности, тянул лямку учебную, потом служебную в армии; Брусилов — «паж», то бишь, выпускник Пажеского корпуса, гвардеец, столичная штучка. Алексеев — невзрачный службист, Брусилов — светский обаятель. Алексеев в очках корпит над бумагами и картами; Брусилов на лихом коне красуется перед строем конно-гренадеров.

Неприязнь природная многократно усилилась в ядовитом дыму Мировой войны. Брусилов за Галицийскую битву получил Георгия 4-й и 3-й степени, Алексеев — 4-й. Этого простить никак нельзя: аристократ носит два белых крестика на груди и на шее, а истинный солдат — только один, на левой стороне кителя; притом ему-то, истинному солдату, ясно, что главная заслуга в той победе — его, а не аристократа. Ну и конечно, слава, доставшаяся аристократу в ходе летних сражений 1916 года, получивших от наёмных газетчиков наименование «Брусиловский прорыв». Уж Алексеев доподлинно знал, что весь «прорыв» свёлся только к взятию второстепенного Луцка, а наступление на стратегически важный Ковель было затоплено кровью собственных солдат, что этот половинчатый успех стоил такого количества жизней и военных ресурсов, какого хватило бы на три Русско-японских войны. И что, наконец, сверкающая мантия Брусилова — громовержца и победителя — была сшита его женой, талантливой пропагандисткой Надеждой Владимировной, имеющей хорошие связи в высшем обществе и в прессе.

Но это так, к слову. Это сейчас не важно. Алексеев прекрасно понимает, что ситуация в стране и в армии становится неуправляемой, что в правительстве одни демагоги, что новый военный министр — самовлюблённый крикун и что готовящееся наступление не принесёт славы Верховному главнокомандующему, кто бы он ни был.

Самое время отойти в сторону.

Что касается Брусилова, то он, наверно, надеялся на лучшее. Человек, почувствовавший вкус успеха, обретает неуёмную веру в себя и готов идти на штурм самых трудных высот.

И как может 63-летний генерал, осенённый крылом победы, отказаться от высшей военной должности? А вдруг для него написана роль Кутузова или Сципиона?

Генерал Антон Иванович Деникин

Александр Фёдорович Керенский

Террорист Борис Викторович Савинков

Перегон второй

Снова салон-вагон Литерного поезда, стол для совещаний (пока он пуст), столик стенографиста, за которым — Александр Блок. Перед ним раскрытая тетрадь.

Александр Блок. На заседании Чрезвычайной следственной комиссии для расследования преступлений царских сановников. Жарко и очень душно. Хочется спать. (Смотрит в тетрадь.) Записи от двадцать восьмого июня тысяча девятьсот семнадцатого года. Допрос генерала Иванова Николая Иудовича. (Читает.) Двадцать седьмого февраля вечером перед обедом генерал Алексеев сказал ему, что он назначен в Петербург. Пронеслось только известие, что Дума распущена. Государь сказал об этом после обеда («Там в запасных батальонах беспорядки и заводы бастуют»)… Еще разговор с царём в два-три часа утра двадцать восьмого февраля, перед самым его отъездом: «Завтра увидимся в Царском», двадцать восьмого февраля в тринадцать часов выехал из Могилёва с батальоном. В Царском должен был быть первого утром. (Поднимает глаза от записей.) Почему выбрал Царское? Хороший — дельный и добрый человек. Три Георгия. «Засим, ну-с, теперь-с». Морщит нос. Когда пробуют перебить, немножко сердится и машет руками, чтобы не мешали… (Снова погружает взор в тетрадь.) Вызвала императрица, интересуясь, где государь. При разговоре о «неудовольствиях» он повторял ей то же, что царю. «Боёв никаких разводить не нужно», — этим они руководились. Потом, вернувшись в Ставку, узнал, что на него и пулемёты готовили. «Оказывается, меня уже поставили в тупик на станции Сусанино», — со страшно добродушной улыбкой. В полночь с третьего на четвертое узнал об отречении в пользу регента. (Прерывает чтение, встаёт из-за стола, выходит вперёд, обращается куда-то поверх наших голов.) Десятое июля. Очень плохие слухи о прорыве в сто верст… Слухи и хороши и ужасны. Большое наше наступление на Северном фронте — и на Юго-Западном остатки одиннадцатой армии, отступившей, достреляны своими…

Пока он говорит, появляются два адъютанта и готовят вагон к совещанию: рассаживают манекены, раскладывают карты. Из глубины доносится грохот взрывов, выстрелы, брань, крики. Александр Блок пропадает во тьме. По вокзальному громкоговорителю передают телеграммы (на стене вокзала мелькают тени бегущих и падающих, беспорядочно стреляющих солдат).

Громкоговоритель (голосом Керенского). Сегодня великое торжество революции воскл! Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление и доказала России и всему миру свою беззаветную преданность революции и любовь к свободе и родине — тэ-чека. Пренебрегая небольшими группами малодушных в немногих полках и оставляя их с презрением в тылу — зэпэтэ, свободные русские воины утверждают своим наступлением новую, основанную на чувстве гражданского долга дисциплину — тэчека. Прошу срочно разрешить мне вручить от имени свободного народа полкам, участвовавшим в бою, красные знамёна революции — воскл! Александр Керенский.

Громкоговоритель (другим голосом). Наступательный порыв быстро исчерпался, большинство частей находится в состоянии всё возрастающего разложения, уговоры и убеждения потеряли всякую силу, на них отвечают угрозами, иногда даже расстрелом. Некоторые части самовольно уходят с позиций, не дожидаясь подхода противника… При первых выстрелах неприятеля наши части нередко бросают позиции… На протяжении сотни вёрст в тыл тянутся вереницы солдат-беглецов с ружьями и без них, здоровых, бодрых, потерявших всякий стыд и чувствующих себя совершенно безнаказанными… Сегодня главкоюзом и командармом-11 отданы приказы о стрельбе по бегущим. Комитет одиннадцатой армии.

Совещание, как в недавно виденной нами сцене, за тем же столом, только на председательском месте не Алексеев, а Брусилов. За его спиной портрет Керенского, по обе стороны которого выстроились два адъютанта.

Адъютант справа. Совещание, бывшее шестнадцатого июля тысяча девятьсот семнадцатого года в Ставке Верховного главнокомандующего.

Адъютант слева. Присутствовали: министр-председатель, военный и морской министр Керенский, Верховный главнокомандующий генерал Брусилов, состоящий в распоряжении военного министра генерал Алексеев, главнокомандующие и начальники штабов фронтов.

Адъютант справа. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Корнилов отсутствовал по причине невозможности оставить руководство войсками, находящимися в тяжёлом положении. Вместо него — комиссар Юго-Западного фронта Савинков.

Адъютант слева. Совещание началось в пятнадцать часов сорок минут. (Громким шёпотом.) Керенский опоздал на целый час! (Снова адъютантским голосом.) Продолжалось более семи часов.

Керенский (его самого не видно, но голос через громкоговоритель исходит от его портрета, который подсвечивается огнями разных цветов и оттенков). Настоящее совещание созвано по моей инициативе. Временному Правительству необходимо выяснить следующие три вопроса. Первое: военно-стратегическую обстановку, дабы иметь возможность своевременно подготовить население к событиям ближайшего будущего. Второе: общую обстановку, чтобы быть ориентированным при предъявлении требований и просьб к союзникам. И третье: правительство должно знать, какими мерами, по мнению присутствующих, можно восстановить боеспособность армии. (С пафосом.) Мы объединены общей мыслью спасти Родину и не отдать завоевания, сделанные русским народом!

Брусилов. Чтобы вернуть боеспособность армии, надо дать дисциплину войскам. Ведь теперь надо сутки и более, чтобы уговорить части идти выручать товарищей. Во время последних боёв войска торговались, митинговали целыми сутками и иногда выносили решения не идти на помощь соседним частям. В результате — полная неудача. Без всяких разговоров, при малейшем нажиме, дивизии разбегались, не слушая ни уговоров, ни угроз. Считаю, что первым вопросом следует поставить третий, указанный господином министром-председателем: разобрать меры, необходимые для восстановления боеспособности армии. Попрошу высказаться присутствующих, начиная с младшего. Вам слово, Антон Иванович.

Деникин (говорит сначала сдержанно, потом всё более отчаянно, до крика, размахивая руками). Буду говорить резко, но как я говорил при самодержавии царей, так буду говорить и при самодержцах революции. Я застал Западный фронт в полном развале. Сорок восемь батальонов отказались идти в бой. Один из трёх ударных корпусов разворачивался две-три недели, другой совсем не развернулся. Я решил наступать, невзирая ни на что. Я снял всё негодное с фронта (всего до тридцати тысяч) и отвёл в тыл. Двадцатый корпус был двинут мной на смену правофлангового корпуса — я его считал лучшим, однако как только он получил боевой приказ… Одна из его дивизий в первую же ночь прошла тридцать вёрст, а потом вернулась в своё первоначальное месторасположение. Другая дивизия вовсе отказалась наступать. В частях — неповиновение, разбои, грабежи; опустошались винокуренные заводы.

Адъютант справа. Телеграмма комиссара Западного фронта Верховному главнокомандующему и военному министру. Беспорядки в Ржеве ликвидированы…

Адъютант слева. Во время беспорядков разграблено двадцать тысяч вёдер водки, и пришлось уничтожить за отсутствием хранилищ пять тысяч ведер. Остальные водка и спирт перекачены в цистерны и помещены в надёжное здание.

Адъютант справа. Против ослушников было прибегнуто к вооружённой угрозе без применения оружия.

Адъютант слева. Подпись: комиссарзап Жданов.

Деникин (распаляется всё больше, выбегает из-за стола, кричит уже не совещанию, а нам, отчаянно жестикулируя). Разлагающий армию элемент — это комиссары и комитеты! Восьмого июня фронтовой комитет вынес резолюцию не наступать, восемнадцатого июня вынес резолюцию наступать! За десять дней совершенно перекрасился! Комитет второй армии: первого июня решил не наступать, а двадцатого июня — наступать! Минский комитет большинством — сто тридцать два против семидесяти двух голосов вынес резолюцию не наступать, указывая на то, что наступление есть измена революции! Комитеты недопустимы! Комитеты смещают начальников! В Первом Сибирском корпусе сместили командира корпуса, начальника штаба корпуса, начальника Первой Сибирской дивизии. Я не допустил этого смещения, но командир корпуса, придя ко мне, плакал, рыдал, и мне пришлось позволить ему уйти.

Брусилов. Работа комитетов и комиссаров не удалась, они заменить начальников не могут.

Тут оживает за столом гибкая спортивная фигура во френче военного типа без погон; над фигурой — хорошо посаженная голова с физиономией благородного англичанина; небольшие усики, тёмные пристальные глаза и нарождающаяся лысина.

Это комиссар Юзфронта Савинков.

Савинков. Комитеты осуществляют законные права солдат как российских граждан! Посмотрите, как они поддерживают главкоюза Корнилова!

Деникин. У меня есть статистические данные — на фронте было шестьдесят случаев свержения начальников!

Савинков. Русская армия — армия демократическая, республиканская; высший же командный состав назначен ещё старым правительством.

Портрет Керенского. Кто первый усмирил сибирских стрелков? Кто первый пролил для усмирения непокорных кровь? Мой ставленник, мой комиссар.

Савинков. В седьмой армии комиссар остановил пятнадцать тысяч дезертиров. Без комиссаров обойтись нельзя! Пока в России есть революционная власть, должны быть глаза и уши у этой власти.

Деникин. Глаза и уши! Вспомните, как в семьсот третьем Сурамском полку избили депутацию Соколова! Военный министр тогда послал сочувственную телеграмму…

Адъютанты оба, как по приказу, разворачивают газеты. Далее читают и разыгрывают читаемое как сценку — при участии Деникина.

Адъютант справа. «Петроградская газета» от двадцать третьего июня. «Из Петрограда на днях на Западный фронт приехали, с целью убедить колеблющиеся части в необходимости наступления, члены Исполнительного комитета Петросовета присяжный поверенный сенатор Николай Соколов и три солдата — Вербо, Розенберг и Ясайтис».

Деникин. Этот Соколов, говорят, чуть ли не сам писал первого марта в Таврическом дворце чудовищный «Приказ номер один»! «Винтовки и пулемёты под контролем ротных и батальонных комитетов»!

Адъютант слева. «В восемь часов вечера на поляне открылось общее собрание полка… Первую речь, длившуюся более часа, произнёс Соколов, а за ним говорил Вербо. Речи касались вопроса о необходимости единения; указывалось, что отказ от поддержки наступающим и проливающим свою кровь войскам равносилен измене нашим братьям. Речи были выслушаны внимательно, но с явным недружелюбием».

Адъютант справа. «Товарищи! Седьмая и одиннадцатая армии перешли в наступление, исполняя свой долг перед родиной и свободой. Наступление сопровождается крупным разрастающимся успехом. От имени Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов обращаюсь к вам с просьбой также выполнить свой долг!»

Адъютант слева. «Оратора прерывают: “Какой долг? Идти в наступление?”»

Адъютант справа. «Да, — заявил Соколов, — выступить против врага».

Адъютант слева. «К сенатору-депутату подбежал солдат. “Хорошо! Пойдём вместе! Вот тебе каска, чтобы пуля не прошибла”, — закричал он и с силой ударил Соколова каской по голове».

Адъютант справа. «Соколов упал оглушённый. На него набросились солдаты и начали бить чем попадя».

Адъютант слева. «Крикнули по адресу Вербо, солдата, бывшего в солдатской форме: “Это не солдат, а переодетый офицер!” И все бросились избивать делегатов».