Гай Валерий Катулл Веронский
КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ
1[1]
Для кого мой нарядный новый сборник, Пемзой жёсткою только что оттёртый? Он, Корнелий, тебе: ты неизменно Почитал кое-чем мои безделки. 5 Ты в то время, из италийцев первый, Нам дерзнул рассказать века в трёх книгах — Труд учёный, клянусь, и преусердный. Так, каков он ни есть, прими мой сборник! А твоим покровительством, о Дева, 10 Пусть он век не один живёт в потомстве. 2[2]
Птенчик, радость моей подруги милой, С кем играет она, на лоне держит, Кончик пальца даёт, когда попросит, Побуждая его клевать смелее, 5 В час, когда красоте моей желанной С чем-нибудь дорогим развлечься надо, Чтоб немножко тоску свою рассеять, А вернее — свой пыл унять тяжёлый, — Если б так же я мог, с тобой играя, 10 Удручённой души смирить тревогу! 3[3]
Плачьте, о Купидоны и Венеры, Все на свете изысканные люди! Птенчик умер моей подруги милой, Птенчик, радость моей подруги милой, 5 Тот, что собственных глаз ей был дороже. Был он мёда нежней, свою хозяйку Знал, как девушка мать родную знает. Никогда не слетал с её он лона, Но, туда и сюда по ней порхая, 10 Лишь одной госпоже своей чирикал. А теперь он идёт дорогой тёмной, По которой никто не возвращался. Будь же проклят, о мрак проклятый Орка, Поглощающий всё, что сердцу мило, — 15 Ты воробушка милого похитил!… О слепая судьба! О бедный птенчик! Ты виновен, что у моей подруги Покраснели от слёз и вспухли глазки! 4[4]
Корабль, который здесь вы, гости, видите, Хоть мал, а говорит, что был он всех быстрей, Что ни одна громадина плавучая Ни разу не могла опередить его, 5 На вёслах ли несясь, под парусами ли; Что это подтвердит и Адриатики Бурливой брег, и острова Кикладские, И Родос благородный с дикой Фракией, И Пропонтида, и лука Понтийская, 10 Где — нынешний корабль — стоял он некогда Косматым лесом. На киторском темени Широко он шумел листвой глаголющей. Понтийская Амастра, щедрый буками Китор, все это знали вы и знаете, — 15 Так говорит корабль. С времён запамятных Он возвышался у тебя на маковке, В твоём он море вёсла в первый раз смочил И через столько бурь с их злобой тщетною Хозяина доправил, слева, справа ли 20 Юпитер кликал ветры иль, содействуя, Дул с двух сторон и ходу прибавлял ему. Обетов никаких береговым богам Он не принёс ни разу до прибытия Морями всеми к озеру прозрачному. 25 Так было. А теперь он тихо старится В укрытии, вам, братья, посвятив себя, Двойничный Кастор и двойничный Кастора. 5 Будем, Лесбия, жить, любя друг друга! Пусть ворчат старики — за весь их ропот Мы одной не дадим монетки медной! Пусть заходят и вновь восходят солнца, — 5 Помни: только лишь день погаснет краткий, Бесконечную ночь нам спать придётся. Дай же тысячу сто мне поцелуев, Снова тысячу дай и снова сотню, И до тысячи вновь и снова до ста, 10 А когда мы дойдём до многих тысяч, Перепутаем счёт, чтоб мы не знали, Чтобы сглазить не мог нас злой завистник, Зная, сколько с тобой мы целовались. 6[6]
Флавий! Верно, о ней, своей любезной, Будь она недурна, не будь нескладна, Ты сказал бы Катуллу, не смолчал бы. Но молчишь ты, стыдясь, и я не знаю, 5 Ты с какой же связался лихоманкой? Но что ты не вдовцом проводишь ночи, Громко ложе твоё вопит венками И сирийских духов благоуханьем; И подушки твои, и та, и эта, 10 Все во вмятинах, а кровати рама И дрожит, и трещит, и с места сходит. Бесполезно скрывать, и так всё видно. Что? Да весь исхудал ты с перелюба, Значит много себе позволил дури. 15 Лучше мне обо всём, и злом и добром, Сам скажи, — и тебя с твоей любовью До небес вознесу в стихах изящных. 7[7]
Сколько, спрашиваешь, твоих лобзаний Надо, Лесбия, мне, чтоб пыл насытить? Много — сколько лежит песков сыпучих Под Киреною, сильфием поросшей, 5 От Юпитеровой святыни знойной До гробницы, где Батт схоронен древний; Сколько на небе звёзд в молчаньи ночи Видит тайны любви, блаженство смертных! Поцелуев твоих, чтоб было вдосталь 10 Для безумца Катулла, нужно столько, Чтобы их сосчитать не мог завистник, Нечестивый язык не мог бы сглазить. 8[8]
Катулл несчастный, перестань терять разум, И что погибло, то и почитай гиблым. Ещё недавно были дни твои ясны, Когда ты хаживал на зов любви к милой, 5 Которую любил я крепче всех в мире. Вы знали разных радостей вдвоём много, Желанья ваши отвечали друг другу. Да, правда, были дни твои, Катулл, ясны. Теперь — отказ. Так откажись и ты, слабый! 10 За беглой не гонись, не изнывай в горе! Терпи, скрепись душой упорной, будь твёрдым. Прощай же, кончено! Катулл уж стал твёрдым, Искать и звать тебя не станет он тщетно. А горько будет, как не станут звать вовсе… 15 Увы, преступница! Что ждёт тебя в жизни? Кто подойдёт? Кого пленишь красой поздней? Кого любить ты будешь? Звать себя чьею? И целовать кого? Кого кусать в губы? А ты, Катулл, решась, отныне будь твёрдым. 9[9]
Ты, Вераний, из всех мне близких первый Друг, имей я друзей хоть триста тысяч, Ты ль вернулся домой к своим пенатам, Братьям дружным и матери старушке? 5 Да, вернулся. Счастливое известье! Видя целым тебя, вновь буду слушать Об иберских краях, делах, народах Твой подробный рассказ: обняв за шею, Зацелую тебя в глаза и в губы. 10 О! Из всех на земле людей счастливых Кто меня веселей, меня счастливей? 10[10]
Вар мой с площади раз к своей подружке Свёл меня посмотреть — я был свободен. Мигом я увидал, что потаскушка, Но собой недурна и не без лоска. 5 Сели, стали болтать. Зашла беседа Про Вифинию — как, мол, там живётся И как много нажить сумел я денег. Отвечал я, как есть: ни с чем вернулись Все: и сам я, и претор, и когорта, 10 Никому не пришлось принарядиться. Да и претор — свинья: свои же люди, А ни на волос к ним вниманья!.. — «Всё же, — Отвечают они, — ты, верно, добыл То, что там, говорят, вошло в обычай: 15 Для носилок людей?» И захотелось Мне хвастнуть, что, мол, я других счастливей. «Уж не так, говорю, мне было худо, Хоть на долю мне край неважный выпал, Чтоб шести не купить верзил здоровых!» 20 У меня же нигде, ни там, ни в Риме, Ни единого нет, кто мог бы ножку Старой койки моей взвалить на плечи… А распутнице что? Она сейчас же: «Мой Катулл, говорит, мне их на время 25 Одолжи, дорогой! Добраться надо Мне к Серапису в храм». — «Ну что же, можно… Завтра… только они… я спутал малость… Так сказать, не мои… их мой товарищ Цинна Гай… так сказать… себе их добыл… 30 Впрочем, он или я — совсем неважно: Ими пользуюсь вроде как своими…» До чего же груба ты и настырна, Человеку не дашь чуть-чуть забыться! 11[11]
Фурий и Аврелий, везде с Катуллом Рядом вы, хотя бы он был за Индом, Там, где бьют в брега, грохоча далече, Волны Востока, — 5 Или у гиркан, иль арабов нежных, Или саков, иль стрелоносных парфов, Или там, где воды окрасил моря Нил семиустый, Или даже Альп одолел высоты, 10 Где оставил память великий Цезарь, Галльский видел Рен и на крае света Страшных бриттанов; Что бы ни послала всевышних воля, Все вы вместе с ним испытать готовы. 15 Передайте ж ныне моей любимой Горьких два слова: Сладко пусть живёт посреди беспутных, Держит их в объятье по триста сразу, Никого не любит, и только чресла 20 Всем надрывает, — Но моей любви уж пускай не ищет, Ей самой убитой, — у кромки поля Гибнет так цветок, проходящим мимо Срезанный плугом! 12[12]
Ты рукой, Марруцин Азиний, левой За игрой и вином нечисто шутишь: Под шумок у зевак платки таскаешь. Это что ж? Остроумие? Нет, дурень, 5 Ничего нет глупей и некрасивей. Мне не веришь? Спроси хоть Поллиона, Брата, он и талант отсыпать рад бы, Чтоб проделки покрыть твои, мальчишка Знает толк в развлеченьях и остротах. 10 Значит, гендекасиллаб колких триста Получай иль верни платок сетабский. Нет, не сам по себе платок мне дорог — Мнемосины он дар и дружбы доброй. Он Веранием и Фабуллом прислан 15 Из Иберии дальней мне на память. Я подарок друзей любить обязан, Как Веранчика милого с Фабуллом. 13[13]
Хорошо ты откушаешь, Фабулл мой, Если мил ты богам, на днях со мною, Только сам принеси с собой получше Да побольше обед, зови красотку, 5 Да вина захвати и острых шуток! Если так, хорошо откушать сможешь, Драгоценный ты мой, а у Катулла Весь кошель затянуло паутиной. Но зато от души любовь получишь 10 И подарок ещё, нежней и тоньше: Ароматную мазь, моей подруге Подношенье Венер и Купидонов. Как понюхаешь, вмиг богов попросишь, Чтоб ты стал целиком, Фабулл мой, носом! 14[14]
Если не был бы ты мне глаз дороже, Кальв мой милый, тебя за твой гостинец Ненавидел бы я ватиниански. Что такого сказал я или сделал, 5 Что поэтов ты шлёшь меня прикончить? Да накажут того клиента боги, Кто набрал тебе стольких нечестивцев! Небывалый подарок! Не иначе, Это Суллы работа грамотея. 10 Что ж, оно хорошо, премило даже, Что не зря для него ты потрудился. Боги! Ужас! Проклятая книжонка! Ты нарочно её прислал Катуллу, Чтобы он целый день сидел, как дурень, 15 В Сатурналии, лучший праздник года! Это так не пройдёт тебе, забавник! Нет, чуть свет побегу по книжным лавкам, Там я Цезиев всех и всех Аквинов, И Суффена куплю — набор всех ядов! 20 И тебе отдарю за муку мукой. Вы же будьте здоровы, отправляйтесь Вновь, откуда нелёгкая несла вас, Язва века, негодные поэты! 15[15]
И себя, и любовь свою, Аврелий, Поручаю тебе. Прошу о малом: Если сам ты когда-нибудь пленялся Чем-нибудь незапятнанным и чистым, — 5 Соблюди моего юнца невинность! Говорю не о черни, опасаюсь Я не тех, что на форуме толкутся, Где у каждого есть свои заботы, — Нет, тебя я боюсь, мне хрен твой страшен, 10 И дурным, и хорошим, всем опасный. В ход пускай его, где и как захочешь, Только выглянет он, готовый к бою, Лишь юнца моего не тронь — смиренна Эта просьба. Но если дурь больная 15 До того доведёт тебя, негодный, Что посмеешь на нас закинуть сети, — Ой! Постигнет тебя презлая участь: Раскорячут тебя, и без помехи Хрен воткнётся в тебя и ёрш вопьётся. 16[16]
Вот ужо я вас <……..> Мерзкий Фурий с Аврелием беспутным! Вы, читая мои стишки, решили По игривости их, что я развратен? 5 Целомудренным быть благочестивый Сам лишь должен поэт, стихи — нимало. У стихов лишь тогда и соль и прелесть, Коль щекочут они, бесстыдны в меру, И легко довести до зуда могут, — 10 Не ребят, говорю, но и брадатых, Тех, которым не в мочь и ляжкой двигать. Из-за тысячи тысяч поцелуев Перестали меня считать мужчиной? Вот ужо я вас <…….> 17[17]
О Колония, хочешь ты на мосту своём длинном Порезвиться и поплясать, да боишься решиться: Стар мостишко, столбами слаб, да и строен из дряни, Бедный рухнет того гляди в тину кверху ногами. 5 Пусть же мост, как желаешь ты, ветхий сменится крепким И окажется даже впрок для священных плясаний. Я, Колония, между тем, всласть хочу насмеяться: Есть у нас гражданин один — вот кого бы охотно Я с моста твоего швырнул с головой и ногами; 10 Только там, непременно там, где болотина шире, Где зловонная гуще грязь и бездоннее тина. Больно он не остёр умом, понимает не больше, Чем в дрожащих руках отца годовалый младенец. А у глупого есть жена в лучшем возрасте жизни, 15 Избалованней и нежней, чем козлёнок молочный: Вот за ней бы и глаз да глаз, как за спелою гроздью, А ему-то и дела нет, пусть гуляет, как хочет, Он лежит, не подымется, как в канаве ольшина, Чей у корня подрублен ствол топором лигурийца, 20 И не чувствует, есть жена или всё уж пропало. Точно так же и мой чурбан: спит — не слышит, не видит, И не знает, кто сам он есть, и живёт он, иль мёртвый. Вот его и хотел бы я с вашей сбросить мостины — Тут, авось, уж встряхнётся он, как хлебнёт из болота 25 И оставит в густой грязи непробудную спячку, Как во вмятине вязкой мул оставляет подкову. Стихотворения 18—20 отсутствуют[18]
21[21]
Ты, о всех голодов отец, Аврелий, Тех, что были уже и есть поныне, И которые впредь нам угрожают, Вздумал ты обладать моим любимцем, 5 И притом на виду: везде мы вместе, Льнёшь к нему и забавам всяким учишь. Тщетно. Сколько ни строй мне всяких козней, Всё же первый тебя я обмараю. Если будете вы блудить, наевшись, 10 Я, пожалуй, стерплю. Но вдруг — о горе! — Будешь голодом ты морить мальчишку? Это дело ты брось, пока прилично, Или бросишь, когда замаран будешь. 22[22]
Суффен, которого ты знаешь, Вар, близко, — Прелестный человек: умён, остёр, вежлив. Но он же и стихов насочинял бездну: В день выдаёт по десять тысяч строк с лишним. 5 И не на палимпсесте он стихи пишет, Как водится, — папирус у него царский, На новых палках, шнур и переплёт — красны, Свинцом линован свиток и оттерт пемзой. Но почитай стихи… и где ж Суффен прежний? 10 Из них глядит пастух иль землекоп серый, И до чего же страшный, не узнать вовсе. Так, значит, тот, кого мы шутником звали И тёртым остряком, или ещё хуже, — На деле груб, грубее мужичья, только 15 Своих стихов коснётся. Для него слаще Минуты нет, когда стихи писать сядет. Как он любуется собой и как счастлив! Но все мы слабы: нет ведь никого, в ком бы Не обнаружился Суффен, хотя б в малом. 20 Так суждено, у каждого своя слабость. Никто не видит сам, что за спиной носит. 23[23]
Фурий, раб за тобой ларца не носит, Нет клопов, пауков, тепла в жаровне, Есть родитель зато с женой, чьи зубы Даже камень, и то глодать готовы. 5 Ты с подобным отцом и с этой чуркой, То есть мачехой, жить отлично можешь. Что ж тут дивного? — все вы трое здравы, И желудок варит, и не дрожите, Что ваш дом погорит иль рухнет за ночь; 10 Не грозит вам злодей, вам яд не страшен, Ни иная беда, каких немало. Тело ссохлось у вас, как роговое, Иль, вернее, любого рога твёрже От жары и от стуж, — к тому же голод! 15 Не на зависть ли всем такая доля? Не потеете, не течёт из носа, И слюна не бежит, и нет мокроты. Но о том я скажу, что поопрятней, Что любой солоницы зад твой чище: 20 За год десять лишь раз на низ ты ходишь, Да и какаешь ты бобом да галькой. Если ж их растирать начнёшь в ладонях, Так и пальцев себе не замараешь. Эту выгоду, Фурий, это счастье 25 Не считай пустяком, не презирай их! Так каких ещё в долг тебе сто тысяч? Брось просить: и без этого ты счастлив! 24[24]
Всех Ювенциев цвет, причём не только Ныне здравствующих, но живших раньше, Даже тех, кому жить ещё придётся, — Лучше денег ты сунь сему Мидасу 5 Без раба и ларца, чтоб он не думал Впредь тебе докучать своей любовью. «Разве ж он не красив?» — Красив, да только Ни раба, ни ларца при нём не видно. Что захочется, делай с ним, но помни: 10 Ни раба, ни ларца при нём не видно. 25[25]
Распутный Талл, ты, неженка, нежней мозгов гусиных, Ты, мягче пуха кроличья, иль нитей паутинных, Дряблее плоти старческой, иль самой мочки уха, — И ты же, Талл, по части краж неистовее бури, 5 Когда зевакам выпившим смежит богиня веки! Ты плащ мне возврати, о Талл, украденный тобою, Платок сетабский, пёстрые, узорные вифинки, Их напоказ ты выставил, как родовые, дурень! Ты из когтей их выпусти и мне верни скорее, 10 Не то бока завядшие и дрябленькие руки — Дождёшься сраму! — жгучая тебе распишет плётка, И, как корабль, застигнутый жестокой бурей в море, Тогда ты под рукой моей заскачешь против воли! 26[26]
Фурий, домик твой сельский от всех ветров Южных, северных, западных, восточных Загорожен, точней сказать, заложен, — По оценке, в пятнадцать тысяч двести. О, ужаснейший ветер и зловредный! 27[27]
Мальчик, распорядись фалерном старым, Наливай мне вино покрепче в чашу, — Так Постумия, правя пир, велела, Пьяных гроздьев сама пьяней налившись. Ты же прочь уходи, вина погибель, Ключевая струя, ступай к суровым, — Здесь несмешанный сок Фиониана. 28[28]
Вы, Пизонова рать, когорта нищих С лёгкой кладью — одни мешки пустые! Друг Вераний, и ты, Фабулл мой милый! Как же сладились вы с мерзавцем вашим? 5 Вдосталь глада и хлада натерпелись? Знать, вписали расход взамен прихода На таблички свои? Так я, не смея Бросить претора, лишь расход итожу. Меммий, здорово ж ты меня и долго 10 В три погибели гнул и бил дубиной! Ныне вижу: и вам пришлось не легче, Так же крепко и гнуты вы и биты. Вот, ищи себе впредь друзей из знати! Всех бессмертных молю, чтоб вы пропали, 15 Вы, позорище Ромула и Рема! 29[29]
Кто это в силах видеть, в силах вытерпеть, Коль не развратник, не игрок, не взяточник? Всё у Мамурры, чем владела Галлия Косматая и дальняя Британния. 5 Распутный Ромул, долго ль будешь всё сносить? А он теперь, надменный, загордившийся, По всем постелям вдосталь нагуляется Невинным голубком, самим Адонисом! Распутный Ромул, долго ль будешь всё сносить? 10 Ты сам развратник, и игрок, и взяточник. Не с тем ли, полководец ты единственный, На острове том был, на крайнем, западном, Чтоб этот ваш блудящий хрен истасканный По двести и по триста тысяч клал в мошну? 15 Какая щедрость — но с руки не левой ли? Уже ль ещё он мало проблудил, проел? Сначала он добро мотал отцовское; Стал Понт ему второй добычей; третьей же — Иберия, — то помнит златоносный Таг; 20 А днесь трепещут Галлия с Британией! Зачем же зло пригрели вы? Что может он? Лишь прожирать наследства за наследствами? Не для того ли, в Граде первомощные, Вы, тесть и зять, всё привели к погибели? 30[30]
Ты забывчив, Альфен, ты изменил верным товарищам, Не жалеешь того, кто у тебя верным дружочком слыл, Не колеблешься ты пренебрегать мною, коварнейший! Разве лживых друзей злые дела льстят небожителям? 5 А тебе всё равно: бросил меня в омуте бедствия! Что же делать, скажи, ежели нам верить уж некому? Мне не ты ли внушал, злой человек, чтобы душа моя Вся любви предалась, словно я мог верности ждать в любви? Прочь отходишь теперь: ты все слова, ты все дела твои 10 Ветрам дал унести и облакам, по небу реющим. Ты меня позабыл; но божества — помнят, и помнит всё Верность, карой грозя. Время придёт — горько раскаешься. 31[31]
Всех полуостровов и островов в царстве Нептуновом, в озёрных и морских водах Жемчужина, мой Сирмион! О как рад я, Как счастлив, что я здесь, что вновь тебя вижу! 5 От финов и вифинов воротясь к дому, Не верю сам, что предо мной ты вновь, прежний. О, что отрадней, чем, забот свалив бремя, С душою облегчённою прийти снова Усталому от странствий к своему Лару 10 И на давно желанном отдохнуть ложе! Вот вся награда за труды мои… Здравствуй, Мой Сирмион, ликуй: хозяин твой — дома! Ликуйте, озера Лидийского волны! Все хохочите, сколько в доме есть Смехов! 32[32]
Я прошу, моя радость, Ипсифилла, Наслажденье моё, моя утеха, Днём проведать тебя позволь сегодня! А позволишь — смотри, чтобы не в пору 5 За тобою никто не запер двери, Да сама никуда уйти не вздумай, Но меня поджидай и приготовься Девять кряду со мной сомкнуть объятий. Если так, разрешай скорей: нет мочи, — 10 Пообедал я, сыт и, лёжа навзничь, <…> 33[33]
Ты, общественных бань ворюга знатный, О, Вибенний отец с блудягой сыном, Всех грязнее отец в искусстве гнусном, Всех прожорливей сын глотает гузном. Вам бы лучше сбежать куда подальше: Все тут знают, каков отец грабитель, А шершавые ягодицы сына За медяшку и то никто не купит. 34[34]
Мы — Дианой хранимые, Девы, юноши чистые. Пойте, юноши чистые, Пойте, девы, Диану! 5 О Латония, высшего Дочь Юпитера вышняя, О рождённая матерью Под оливой делийской, — Чтоб владычицей стала ты 10 Гор, лесов густолиственных, И урочищ таинственных, И потоков гремящих! В муках родов глаголема Ты Люциной-Юноною; 15 Именуешься Тривией, С чуждым светом Луною! Бегом месячным меришь ты Путь годов, и хозяину Добрым полнишь ты сельский дом 20 Урожаем, богиня. Под любым из имён святись И для племени Ромула Будь опорою доброю, Как бывала издревле! 35[35]
Ты Цецилию, нежному поэту, Сотоварищу мне, скажи, папирус, Чтоб он ехал скорей в Верону, бросив Новый Ком и Ларийское прибрежье. 5 На досуге он здесь прослушать сможет То, что друг его (он же мой) надумал. Если будет умён, он путь — проглотит, Пусть хоть тысячу раз его подруга Обвивает ему руками шею 10 И помедлить ещё умильно просит. Ведь она, коли мне доносят правду, Обмирает об нем, от страсти гибнет С той поры, как при ней, ещё не кончив, «Диндимену» читал свою — тогда-то 15 И зажглось в ней снедающее пламя. Но сердиться не буду: ты ученей Даже Музы Сапфо — и впрямь Цецилий Песнь про матерь богов отлично начал! 36[36]
Срам Волюзия, смрадные «Анналы», Выполняйте обет моей подружки! И Венере святой, и Купидону Обещала она, что если только 5 К ней вернусь и строчить не буду ямбов, Писанину дряннейшего поэта Возложить на алтарь хромого бога, Чтоб её на дровах он сжёг заклятых, — Вот надумала что остро и тонко 10 Негодяйка моя богам в угоду! О, рождённая в море синем, всюду Чтут, богиня, тебя: святой Идалий, Урий плоский, Анкона и обильный Тростьем Книд, Амафунт и Голг и общий 15 Адриатики всей притон Дуррахий, — Подтверди, что обет уже исполнен, Ибо он и не груб и не безвкусен. Вы же смело теперь в огонь ступайте С деревенщиной всей и всем зловоньем 20 Срам Волюзия, смрадные «Анналы!» 37[37]
Таверна злачная, вы все, кто там в сборе (Девятый столб от храма близнецов в шапках), Вы что ж, решили, что у вас одних трости? Что можете одни всех заиметь женщин, 5 Мужчин же всех за смрадных принимать козлищ? Ужели, если в ряд сидите вы, дурни, Будь вас хоть сто, хоть двести, не решусь разом Всем стам и всем двумстам сидящим в рот вмазать? Ещё добавьте: весь фасад норы вашей 10 Я вам похабщиной пораспишу всякой, Раз девушка моя с моих колен встала, Которую любил я крепче всех в мире, Из-за которой я такие вёл битвы, — И нынче села, богачи и знать, с вами, 15 И любите её наперебой все вы, Вы, голытьба, срамцы, хлыщи с глухих улиц!.. А больше всех — Эгнатий, волосач первый, Из кроличьего края, кельтибер кровный; Густая борода — твоя, болван, слава 20 И зубы — по-иберски их мочой чистишь! 38[38]
Плохо стало Катуллу, Корнифиций, Плохо, небом клянусь, и тяжко стало. Что ни день, что ни час, всё хуже, хуже. Но утешил ли ты его хоть словом? А ведь это легко и так немного! Я сержусь на тебя — ну где же дружба? Но я всё-таки жду двух-трёх словечек, Пусть печальнее плачей Симонида. 39[39]
Эгнатий, красотой кичась зубов белых, Всегда смеётся, всюду. На суде, скажем, Защитник уж успел людей вогнать в слёзы — А он смеётся. Или — над костром сына 5 Единственного мать, осиротев, плачет, — А он смеётся. Всюду и над всем, скалясь, Смеётся! У него такая дурь сроду: По мне, он невоспитан и с дурным вкусом. Послушай же меня, Эгнатий друг: будь ты 10 Из Рима, Тибура иль из Сабин родом, Будь бережливый умбр или этруск тучный, Иль чёрный и зубастый ланувин, будь ты Хоть транспаданец (и своих задел кстати!) Иль из иных краёв, где зубы все чистят, 15 Ты попусту смеяться перестань всё же: Нет в мире ничего глупей, чем смех глупый. Но ты ведь кельтибер, а кельтибер каждый Полощет зубы тем, что наструил за ночь, И докрасна при этом трёт себе дёсны. 20 Чем, стало быть, ясней блестят его зубы, Тем, значит, больше он своей мочи выпил! 40[40]
Что за злобный порыв, бедняга Равид, Мчит тебя на мои кидаться ямбы? Иль внушает тебе, не в пору призван, Некий бог между нас затеять ссору? Иль у всех на устах ты быть желаешь? Но зачем? Иль любой ты ищешь славы? Что ж, надолго останешься ославлен, Если вздумал любить моих любовниц! 41[41]
Амеана, защупанная всеми, Десять тысяч сполна с меня взыскует — Да, та самая, с неказистым носом, Лихоимца формийского подружка. Вы, родные, на ком об ней забота, — И друзей, и врачей скорей зовите! Впрямь девица больна. Но не гадайте, Чем больна: родилась умалишённой. 42[42]
Эй вы, гендекасиллабы, скорее! Сколько б ни было вас — ко мне спешите! Иль играется мной дурная шлюха, Что табличек вернуть не хочет ваших. 5 Ждёт, как вы это стерпите. Скорее! Ну, за ней, по следам! И не отстанем! — Но какая ж из них? — Вон та, что нагло Выступает, с натянутой улыбкой, Словно галльский кобель, оскалив зубы. 10 Обступите её, не отставайте: «Дрянь вонючая, отдавай таблички! Отдавай, дрянь вонючая, таблички!» Не смутилась ничуть? Бардак ходячий, Или хуже ещё, коль то возможно! 15 Видно, мало ей этого; но всё же Мы железную морду в краску вгоним! Так кричите опять, кричите громче: «Дрянь вонючая, отдавай таблички! Отдавай, дрянь вонючая, таблички!» 20 Вновь не вышло — её ничем не тронешь. Знать, придётся сменить и смысл, и форму, Коль желаете вы достичь успеха: «О чистейшая, отдавай таблички!» 43[43]
Здравствуй, дева, чей нос отнюдь не носик, Некрасива нога, глаза не чёрны, Не изящна рука, не сухи губы, Да и говор нимало не изыскан, Лихоимца формийского подружка! И в провинции ты слывёшь прекрасной? И тебя с моей Лесбией равняют? О не смыслящий век! о век не тонкий! 44[44]
Сабинская ль, Тибурская ль моя мыза — Сабинская для тех, кто уколоть любит, Тибурская ж для тех, кто мне польстить хочет, Сабинская ль, Тибурская ль она, славно 5 Я за городом здесь живу в моей вилле И даже выгнал из груди лихой кашель, В котором мой желудок виноват, ибо На днях объелся я роскошных блюд всяких У Сестия, когда читал тех яств ради 10 Писанье против Анция, тугой свиток, Напитанный отравой и чумой злобы. Меня трепал озноб и частый бил кашель, Пока я не бежал сюда под кров мирный Крапивой и покоем исцелять хвори. 15 Я вновь здоров — спасибо же тебе, вилла, За то, что ты к грехам моим была доброй. А ежели опять свой мерзкий хлам Сестий Пришлёт мне с приглашением, — приму, что же, Но пусть он насморк с кашлем сам теперь схватит, 20 Пусть у него, не у меня, стучат зубы За то, что кормит, обязав прочесть гадость. 45[45]
Акму нежно обняв, свою подругу, «Акма, радость моя! — сказал Септимий. — Если я не люблю тебя безумно И любить не готов за годом годы, 5 Как на свете никто любить не в силах, Пусть в Ливийских песках или на Инде Встречу льва с побелевшими глазами!» И Амур, до тех пор чихавший влево, Тут же вправо чихнул в знак одобренья. 10 Акма, к другу слегка склонив головку И пурпуровым ртом касаясь сладко Томных юноши глаз, от страсти пьяных, «Жизнь моя! — говорит. — Септимий милый! Пусть нам будет Амур один владыкой! 15 Верь, сильней твоего, сильней и жарче В каждой жилке моей пылает пламя!» Вновь услышал Амур и не налево, А направо чихнул в знак одобренья. Так, дорогу начав с благой приметы, 20 Оба любят они, любимы оба. Акма другу одна милей на свете Всех сирийских богатств и всех британских. И Септимий один у верной Акмы, В нём блаженство её и все желанья. 25 Кто счастливей бывал, какой влюблённый? Кто Венеру знавал благоприятней? 46[46]
Снова тёплые дни весна приносит, Равноденствия смолкли непогоды С дуновением ласковым Зефира. Так простись же, Катулл, с фригийским краем, 5 С изобильем полей Никеи знойной: К знаменитым летим азийским градам! Чуя странствия, вновь душа трепещет, Для весёлых трудов окрепли ноги. Расставаться пора, прощайте, други! 10 Те, кто вдаль уходил из дома вместе, Возвращаются врозь дорогой разной. 47[47]
Порк и Сократион, Пизона руки, Обе левые! — глад и язва мира! Неужели Веранчику с Фабуллом Вас двоих предпочёл Приап тот гнусный? За роскошный вы пир с утра садитесь, Наслаждаетесь всячески, мои же Дорогие дружки на перекрёстке Ждут, когда ж пригласят и их откушать. 48[48]
Очи сладостные твои, Ювенций, Если б только лобзать мне дали вдосталь, Триста тысяч я раз их целовал бы. Никогда я себя не счёл бы сытым, Если б даже тесней колосьев тощих Поднялась поцелуев наших нива. 49[49]
Самый Ромула внук красноречивый, Всех, кто жил и живёт, ещё, Марк Туллий, И премногих, что жить в грядущем будут, Благодарность тебе с поклоном низким Шлёт Катулл, изо всех поэтов худший, Точно так изо всех поэтов худший, Как из всех ты патронов самый лучший. 50[50]
На досуге вчера, Лициний, долго На табличках моих мы забавлялись, Как утончённым людям подобает, Оба в несколько строк стихи писали, 5 Изощрялись то в том, то в этом метре, На вино и на шутки отвечая. Я вернулся домой, твоим, Лициний, Остроумьем зажжён и тонкой речью, Так, что, бедный, к еде не прикасался, 10 Даже глаз не сомкнул мне сон спокойно: Весь я словно горел, всю ночь в постели Провертелся, скорей бы дня дождаться, Чтоб с тобой говорить, чтоб быть нам вместе. А потом, когда телом истомлённым 15 На кровати лежал я полумёртвый, Это, милый, тебе сложил посланье; Из него о моих узнаешь муках. Так не будь гордецом и эту просьбу Ты уважь, на неё не плюнь, мой милый, 20 Немесида тебя не покарала б, — Берегись ей вредить: грозна богиня! 51[51]
Тот с богами, кажется мне, стал равен, Тот богов превыше, коль то возможно, Кто сидит напротив тебя и часто Видит и слышит, 5 Как смеёшься сладко, — а я, несчастный, Всех лишаюсь чувств оттого, что тотчас, Лесбия, едва лишь тебя увижу, — Голос теряю, Мой язык немеет, по членам беглый 10 Заструился пламень, в ушах заглохших Звон стоит и шум, и глаза двойною Ночью затмились. Праздность, мой Катулл, для тебя зловредна, Праздности ты рад, от восторга бредишь; 15 Праздность в прошлом много царей и славных Градов сгубила.
