Русский

Плукшин быстро пририсовал рядом с римлянином, изображенным довольно искусно, некое подобие настольного компьютера.

— Смотрите: с одной стороны, мы видим жуткую казнь, а с другой — компьютер, где на рабочем столе «лежит» все, что требуется: электронная почта, Skype, любимые социальные сайты этого самого римлянина, к примеру, «Ассоциация ветеранов 7-го Железного легиона Тиберия Александра в интернете»… Для превращения древнего витязя со средним интеллектом в продвинутого пользователя всеми данными услугами потребовалось бы максимум три месяца! И, я вас уверяю, за эти месяцы наш с вами римлянин не потеряет навыки владения мечом и копьем, а вид крови и дальше будет его только раззадоривать. Он с любопытством посмотрит шоу «Танцы на льду», но с не меньшим интересом посетит четвертование, колесование, сожжение на костре. Самое страшное, то же можно сказать о большинстве живущих на земле в наши дни людях.

Технологии не изменили человеческую натуру. Театр, высокое искусство, музыка были призваны сделать нас добрее, но тут откуда ни возьмись появляется «эм-ти-ви», Голливуд прекращает снимать добрые «Завтраки у Тиффани». На смену этим фильмам приходят картины, пробуждающие страх, ненависть, жалость к себе, зависть и чувство безысходности… Идет война. Война не на жизнь, а на смерть. Понимаете?

— Не очень, — ответил Антон честно.

— Все просто. Идет война за человеческие души. Кто против кого воюет? Кто стоит за силами добра и зла? Каждый додумает это в зависимости от уровня интеллектуального развития и религиозности. Инструменты войны самые разные. Глобализация — хорошо это или плохо? Единые стандарты, мода… Мобильные телефоны… У вас какой телефон, Антон?

— iPhone…

— Господи, я так и думал. И вы туда же? Он вам нравится?

— Не очень, честно говоря. Это не телефон, а образ жизни. Все время требует внимания, дополнительных «примочек», скрепку надо с собой таскать.

— Ну а скрепку-то зачем? Впрочем, мне это неинтересно… Вы не первый, кто критикует эту штуку, а все равно купили ее. Посмотрите, друг мой, как лихо государства и даже отдельные компании научились манипулировать нашими поступками. Остерегайтесь! Придет время, и на эти ваши гаджеты поступят команды…

Антон усмехнулся.

— Вилорик Рудольфович, извините, но так недалеко и до мракобесия. Не находите? Вы же мне пять минут назад говорили, что истина далеко не так романтична. Многие явления не стоит объяснять с точки зрения теории повсеместных заговоров. Этот телефон — плод блестящей маркетинговой стратегии, просто удачи, наконец.

— А двадцать пятый кадр? Это явление существует. И не надо столь легкомысленно относиться к всеобщей технологической зависимости человечества. Попробуйте отключить на два дня… Да что там — на один день все «соты» в мире. Оставьте человечество на двадцать четыре часа без мобильной связи. И в воздухе повеет концом света.

— Это верно, — вздохнул Антон.

— Слава Богу… Мы живем в царстве формы, а не содержания, в мире слов, но не дел. Политики улыбаются друг другу, совместно выпивают или ловят рыбу, а на деле даже и не пытаются отодвинуть день Страшного суда. Бог отнял у людей разум… Нет у меня уверенности, что мы заслуживаем спасения. Кипр и Турция не могут договориться. Курды с турками, русские с грузинами, грузины с абхазами, осетины с ингушами, испанцы с басками, даже в Бельгии зреет конфликт! Да они просто сошли с ума, эти наши чертовы политики! В масштабах Вселенной эти страны с их вечными конфликтами вообще ничего не значат, две частички пыли астероида… Да… — Плукшин задумался. — Америка и Россия… Европа и Азия, Палестина и Израиль. О чем речь? Все страны и каждый человек в отдельности разрушают Землю и себя. Что дальше-то?

— И что дальше? — автоматически спросил Антон.

— Новая технологическая революция — это тест, испытание человечества, пройдя которое оно сможет выйти на новый виток своего развития, победить страшные неизлечимые болезни, научиться производить энергию, не убивая мать-природу, открыть иные миры наконец… Но мы не готовы к ней. Мы обратим ее против самих себя и погибнем в страшной катастрофе.

— Выхода нет, получается?

— Безвыходных ситуаций не существует. Слава Богу, и люди есть понимающие… — Плукшин внезапно остановился, облокотился на стол, подперев подбородок руками, и спросил Антона, пристально глядя ему в глаза: — Вам не приходило в голову, что за нашим с вами знакомством скрываются некие намерения каких-то людей?

— Да ну что вы, Вилорик…

— Хотя да, конечно, нас ведь познакомил Тихонов. Кстати, зовите меня доктором или профессором, если вам будет угодно, договорились?

Антон кивнул.

— Славно. Валяйте теперь, рассказывайте, что общего у вас с ученой братией. Вы что, хотите построить производство, основанное на нанотехнологиях?

— Ничего я не хочу, — Антон не очень любил, когда разговор приобретал форму допроса. — Мне интересно общаться с этими людьми, с такими людьми, как вы. Потому что ваши мысли вне материального поля. Потому что надоело разговаривать только о покупках, сделках, поездках, ипотеках, кредитах, похудании. К несчастью, мы не живем вечно… Тогда зачем загонять себя в рамки, если мир значительно больше нашего нового быта. Существует наука история, загадки, тайны, открытия, философия, с помощью которой даже будущее можно предсказывать…

— Браво, молодой человек! — Плукшин с жаром зааплодировал. — Я в восхищении от вашей юношеской наивности. Как умудрились вы пронести ее по жизни аж до сорока лет? Только прошу вас, перестаньте выражаться штампами. Это звучит неубедительно. Антон, вы выбрали не то время и не то место для вашего романтизма. Наверняка были жизненные обстоятельства, пробудившие в вас интерес к истории и другой нематериальной чепухе… Будьте откровенны со мной. К вашему сведению, я никогда не общаюсь с посторонними людьми, не езжу у них в автомобилях и не пью с ними чай у себя в квартире, потому что у меня очень много работы. Но в этот раз меня настойчиво попросил уделить вам время мой лучший друг, причем именно сегодня, и я не смог отказать. Можете не верить, но…

— Но я вам отчего-то верю.

— Антон, еще раз хорошенько запомните, зарубите себе на носу: для исследователя, тем более начинающего, впечатлительность и стремление брать все на веру — пагубные качества. Они указывают ложный след, а иногда даже сводят в могилу, — профессор Плукшин вздрогнул, словно внезапно пробудился от крепкого сна, насторожился, весь подобрался, в расширенных зрачках его отразились окно и улица. — Наша «дэу», — проговорил он, кивая в сторону окна.

Антон выглянул в окно и ничего подозрительного не обнаружил. Он вопросительно посмотрел на Плукшина.

— Машина, что нас преследовала, только что проехала мимо, — пояснил тот. — Медленно так… Так вы говорите, не за вами следят?

Антон покачал головой.

— Демонстративно следят, — хмурясь, произнес Плукшин.

— Что-то случилось?

— Пока ничего. Послушайте, Антон, раз уж вы у меня… Не в службу, а в дружбу, передадите кое-что Тихонову?

— Конечно.

Плукшин сунул руку во внутренний карман пиджака, извлек оттуда небольшой, бежевого цвета конвертик и положил его на стол перед Антоном.

— Передайте при случае… — помолчав с минуту, Вилорик Рудольфович добавил: — Знаете, лучше доставить ему этот конверт как можно скорей. Я уже не успею… Мне в командировку завтра с утра улетать. Лекция в Самаре. Представляете? На кафедре самого доктора Анисимкина… Да, если будете звонить Тихонову, постарайтесь не говорить по телефону, что у вас для него послание от меня. И еще один важный момент, Антон… — Плукшин замялся. Наконец покачал головой и исчез в гостиной, откуда вернулся с блокнотом в черном кожаном переплете. — Антон, у меня еще к вам одно поручение. Уж простите за такую терминологию армейскую, но вы же сами хотели чего-то необычного. В общем, возьмите вот эту тетрадь. Можете почитать даже. Хотя боюсь, в моих краказямбах вы не разберетесь. Я заберу при случае, ладно? У вас есть визитка?

Антон кивнул и протянул профессору визитную карточку.

— Ушаков Антон Евгеньевич, «Ушаков и Партнеры», — прочел Плукшин. — Отлично.

Антон кивнул, взял книжку в руки, открыл ее на первой попавшейся странице, затем захлопнул и убрал в карман куртки.

Плукшин отворил дверь, пропуская Антона, потом помедлил секунду и сказал:

— Мой вам совет, молодой человек. Забудьте про скрытое где-то глубоко под землей, высоко в горах или в воспаленном воображении неудачников от науки. Я бы на вашем месте черпал вдохновение и новые знания в вечных книгах. Почитайте Библию…

— Ну, Библию-то я читал…

— Антон, вы приличный молодой человек, симпатичный, честный. Прошу вас: никогда не говорите глупостей. Вы мне сейчас хотите сказать, что прочли все книги Библии, все двадцать семь? Правда, некоторые считают Первую и Вторую книги Самуила одной книгой… Нет, хватит, а то, если начну про все рассказывать, задержу еще на час. Почитайте Библию и, уверяю, вы найдете в ней массу знаний и даже пророчеств. Хотя расшифровать пророчества Библии никому не под силу, кроме святых, ибо никогда и ни одно истинное пророчество не было произнесено по воле человеческой. Ну, хорошо, простите старика за лекцию. Идите, идите же…

Лифт медлил с прибытием на профессорский этаж, и Антон, считая ступеньки, побрел вниз по лестнице. Преодолев несколько пролетов, он уже собирался выйти из подъезда, как до слуха его донеслись обрывки фраз. Наверху разговаривали двое: голос одного абсолютно точно принадлежал Плукшину. Разговор шел явно на повышенных тонах, и собеседник профессора, если, конечно, это был профессор, все больше раздражался. Решив из любопытства подождать развития событий, Антон стал подниматься по лестнице, стараясь не производить шума. Оказавшись на втором этаже, он прислушался, и в эту минуту сверху раздался выстрел, крики, после чего было слышно, как захлопнулась дверь, и все стихло. Антон хотел достать телефон и позвонить профессору или в милицию, но телефона в карманах не оказалось…

«Неужели забыл у Плукшина?» — пронеслось в голове.

Соображая, как действовать дальше, Антон провел на лестничной площадке еще некоторое время. Наконец он услышал звук открываемой двери. Наверху послышался шум удаляющихся шагов. Странно, но гости Плукшина поднимались вверх по лестнице. Убедившись, что остался в подъезде один, Антон вернулся в квартиру Вилорика Рудольфовича.

Дверь была приоткрыта. Он толкнул ее и увидел на полке в прихожей свой телефон, а на полу — профессора, лежащего в луже крови.

Антон медленно подошел к нему и наклонился:

— Вилорик Рудольфович, — позвал он, стараясь говорить негромко. — Вилорик Рудольфович. Вы меня слышите? Что с вами? Я вызову «скорую»!

Слабеющей рукой Плукшин дотронулся до Антона, после чего поднес указательный палец к губам.

— Тс-с… постой, — прошептал он. — Скажи Саше… Молочный, 4, место — 2, под плитой… Запомни. Больше никому ни слова… Иначе ты погиб. А записку-то я все-таки сжег. И правильно сделал.

— Записку? Сожгли? — переспросил Антон и тут же понял, что профессор бредит. — Вилорик Рудольфович, профессор, не говорите ничего, я сейчас позвоню в больницу… Хотя погодите, вы знаете, кто вас так?

Плукшин мертвой хваткой удержал за запястье устремившегося к телефону Антона. Казалось, умирающий собрал в кулак все оставшиеся жизненные силы.

— Не важно, сынок, — прошептал он так тихо, что Антону пришлось буквально угадывать смысл сказанного. — Бог рассу… рассудит.

Внизу громыхнула массивная подъездная дверь, и на лестнице послышалась тяжелая уверенная поступь. Антон схватил телефон, обернулся на переставшего подавать признаки жизни профессора и во весь опор побежал вверх по лестнице, перескакивая через две, а кое-где и через три ступеньки. Оказавшись на последнем этаже, он затаился в ожидании. Между тем шаги на лестнице становились все ближе. Наконец стало тихо. Неизвестные вошли в квартиру Плукшина.

Осмотревшись, Антон обратил внимание, что люк на чердак приоткрыт — сюда, по-видимому, ушли убийцы профессора. О происшествии следовало немедленно сообщить в милицию. А вдруг те самые люди, что были сейчас внизу, как раз оттуда?

«Может, спуститься, все им рассказать?» — размышлял Антон в ожидании.

И дождался. Он услышал, как некто, по голосу очень суровый и строгий, принялся раздавать команды. Антон уловил только, что кто-то получил приказ обследовать верхние этажи и выход на крышу. Повинуясь скорее инстинкту, чем здравому размышлению, Антон поднялся по лестнице, приоткрыл люк, подтянулся, и в одно мгновение оказался на крыше. Он не успел поддержать люк, и тот закрылся с оглушительным, страшным и сулящим перспективу погони грохотом.

Пригнувшись, озираясь по сторонам и даже принюхиваясь, словно затравленный охотниками матерый, Антон побежал по крыше прочь от злополучного люка. Боковым зрением он увидел, что крышка открывается. Показалась чья-то голова, а потом уже Антон увидел руку, сжимающую пистолет, и тянущуюся от его рукоятки блестящую цепочку.

«Какой бред! — подумал Антон. — Что я делаю?»

Оставалось не больше двух шагов до края крыши, и, по-хорошему, пора было сдаваться властям. Но отчего-то именно в этот момент наивысшей опасности Антон скорее почувствовал, чем рационально взвесил последствия подобного поступка лояльного гражданина. И решил для себя: разумнее от греха подальше скрыться, раз уж его угораздило побежать.

Он увидел, что за низким ограждением крыша пологая, а дальше уже другой дом и пожарная лестница. А там внизу — спасительные переулки…

Антон прыгнул, и его понесло вниз. Он сорвался, но, пролетев не больше метра, очутился на крыше соседнего дома и, уже не разбирая дороги, видя перед собой только фрагменты общей картины мира подворотен Малой Бронной, добрался до пожарной лестницы и, спотыкаясь, перелетая через ступени, спустился вниз.

Глава третья

Григорий Аркадьевич Привольский с виду был человеком неприметным и скучным. Таким же, как и все его серенькое житье-бытье. Опять же — с виду. Его законопослушность, малодушная лояльность властям любых уровней — от участкового до работника ЖЭКа — раздражала соседей и, наверное, родственников, если они вообще у него были, создавая вокруг Привольского атмосферу недоверия.

Он жил один в трехкомнатной квартире стандартной хрущевской пятиэтажки, ездил на «москвиче» (это в начале-то XXI века!), под Москвой имел в собственности деревянное строение из бруса, вроде бы даже собранное собственными руками, на законных шести сотках земли.

Сказать, что Григорий Привольский был скуп, значило не сказать ничего. Имея приличный заработок, он шокировал продавцов просьбами «нарезать шестьдесят граммов докторской», а последние капли шампуня, оставшиеся на донышке, разбавлял водой и использовал еще несколько раз.

Когда Привольский покидал квартиру, ничего не менялось в окружающей его среде обитания. Если бы, к примеру, дом номер 8/2 по улице Новочеремушкинской хотя бы на три дня покинул дядя Семен — алкаш, дебошир, знаменитость локального масштаба, это событие заметили бы все — от участкового до самого последнего лежачего больного в квартале. Отсутствия Привольского никто и никогда не замечал.

Однако именно это обстоятельство было на руку Григорию Аркадьевичу и его коллегам. Может, и не было друзей у Привольского, зато коллеги имелись. Он трудился в НИИ, официально — Научно-исследовательском центре изучения альтернативной энергии (НИЦАЭ). Чем конкретно занимался Григорий Аркадьевич, мало кто знал. Да и если бы из праздного любопытства или еще по какой причине кто-то пожелал бы это выяснить, вряд ли получилось бы. Никаких сведений о существовании НИЦАЭ в общедоступных источниках не содержалось.

Для широкой и даже для узкой общественности такого центра не было в природе. Между тем он работал, причем очень интенсивно, особенно в последние годы. Правда, деятельность различных кафедр и департаментов центра очень отдаленно напоминала заявленное в названии направление науки.

Центр изучения альтернативной энергии занимал огромные площади, большей частью скрытые под землей. Бесчисленные помещения, лаборатории, конференц-залы, спортивный клуб и даже бомбоубежище простирались на территории в несколько десятков гектаров. Над всем этим подземным царством шумел Битцевский лес и возвышался Государственный палеонтологический музей, который, кстати, служил одним из входов в Центр, что, понятное дело, не афишировалось. Почти все служащие музея одновременно являлись сотрудниками Центра. Кем, в свою очередь, по совместительству являлись сотрудники Центра, никому не было известно. Очевидно, что организация существовала не на деньги Академии наук, но имела стабильное финансирование и очень серьезную государственную поддержку. Зарплаты научным сотрудникам выплачивались немалые, льготы имелись завидные.

Центром руководил доктор технических наук Сергей Самуилович Сосновский. В его рабочем кабинете висели фотографии, на каждой из которых он был изображен в компании с одним из трех самых больших начальников последней четверти века: Горбачевым, Ельциным, Путиным. Тридцать лет из своей сорокалетней карьеры Сосновский посвятил энергетике.

Смыслом жизни Сосновского была работа. Он не ходил в гости, не принимал у себя дома друзей, не смотрел кинопремьеры, но более всего почему-то не любил и не понимал театр.

Говорили, будто второй страстью в жизни Сосновского, помимо науки, была его любимая и верная жена Гуля. И все же работой он занимался столь самоотверженно, что порой абсолютно ничего не замечал вокруг. Именно в состоянии полной погруженности в процесс изучения предмета его однажды очень сильно скомпрометировали, результатом чего стало двухмесячное пребывание в тюрьме графства Саффолк в штате Нью-Йорк. После этого он, к своему глубочайшему сожалению, стал «невъездным» в США.

Были в биографии Сергея Самуиловича и другие яркие приключения, увлекательные и опасные командировки, но о них знали немногие посвященные, к числу которых относился его помощник и доверенное лицо Григорий Привольский.

Сегодня у Сергея Самуиловича был хороший день. Он готовился покинуть рабочий кабинет раньше обычного, то есть не в одиннадцать часов вечера, а, к примеру, в восемь или девять. Дома ждала Гуля, родственники и вкусный ужин по случаю празднования их серебряной свадьбы. Секретарь Ирина принесла Сосновскому свежие газеты и журналы, которые Сергей Самуилович с интересом просматривал, попивая кофеек из чашечки легчайшего английского фарфора.

Зазвонил телефон. Сосновский отставил кофе в сторону, положил газету на стол и снял трубку.

— А, это ты, Гриша, привет!

— Здравствуйте, Сергей Самуилович. Я зайду? — поинтересовался Привольский.

— Сейчас?

— Надо бы сейчас…

— Ну, заходи, коли надо.

Сосновский удивился. Помощник неизменно угадывал его настроение, а тут взял да и не угадал… Сегодняшнее настроение директора заключалось в том, чтобы никого не видеть. Он просто хотел, что называется, разгрести дела, просмотреть всякие отложенные до времени бумаги и спокойно уехать домой на торжество.

— Что стряслось? — Сосновский сделал вид, будто увлечен изучением заголовков «Коммерсанта». — Если ты про Плукшина, то я все знаю… Жаль старика. Очень жаль. Ты ведь дружил с ним или я чего-то путаю? У него кто-нибудь остался? Родственники есть? А то, может, надо помочь с организацией всяких там церемоний. И венок купить надо бы…

— Сережа, он украл контейнер с табличками! Вынес из лаборатории! И вот теперь он умер, а в квартире ничего не нашли!

Только в самых редких случаях Привольский позволял себе перебивать начальника, а тем более вспоминать, что с директором НИЦАЭ они когда-то сидели за одной партой, обращаясь к тому по имени.

— Как это «украл»? Ты не в себе… — Сосновский понял: произошло из ряда вон выходящее. — Ты серьезно? И ничего в квартире не обнаружили? Может, еще раз поглядеть, тщательней?

— Все обыскали, — со вздохом доложил Привольский. — Милиция на ушах стоит, даже эфэсбэшники в свободное от работы время помогали. Он или спрятал, или продал… Дело было в пятницу. Мы потеряли два или три дня. А родственников у него никаких нет. Разве что тетка в Екатеринбурге, но она на всю голову никакая… Правда, есть тут один…

— Черт… — Сосновский уже не сидел в кресле, а нервно мерил кабинет шагами. — Ты успел понять, что это вообще такое было?

— Конечно, нет. Мы только приступили к расшифровке. Ты… вы ж сами долго не давали денег на подключение спецов из Центра стран Азии и Африки. Я сколько раз просил, а вы говорили, дескать, хватит в бирюльки играть.

Сосновский замахал на него руками:

— То есть, по-твоему получается, я виноват? Ну-ну.

— Не в этом дело. Ладно… Это некие тексты. Но откуда, как попали в озеро, почему и кто их оставил? — продолжал Привольский. — По мне, так наиболее фантастическое объяснение и есть самое реальное: это действительно прилетело к нам с метеоритом. Неземное происхождение…

— Сейчас о земном надо думать, Гриша! Ну какого рожна ты пригласил сюда этого своего непризнанного гения? — Сосновский не на шутку рассвирепел. — Что, без него не расшифровали бы?! Как говорится, давай прекратим эту бесполезную дискуссию. Ты мне скажи: если вот сейчас, сию секунду, оживить поэта Лермонтова и показать ему в интернете репродукцию с его дагестанской акварели, к примеру… и тут же ее распечатать на принтере… Вот скажи мне, что он подумает? Он решит, что мы с тобой инопланетяне? Упадет в обморок? Нет! Он ущипнет себя для начала. Даже Лермонтов просто себя ущипнет, а уже потом начнет делать выводы. Я тебя очень прошу, никогда больше не говори мне про инопланетян. Почему это у всех сразу на языке, я в толк не возьму? Даже у господ ученых, к коим ты себя причисляешь. Меня тошнит от смелости предположений, граничащей с помешательством. У тебя, случаем, нет под рукой гигиенического пакета вроде тех, что дают в самолетах? Была б моя воля, нет правда, я бы расстрелял всех этих уфологов к чертовой бабушке!

Привольский удивленно вскинул брови. Не то чтобы ему не был знаком крутоватый нрав начальника, но сегодня тот вел себя чересчур эмоционально.

— Мне знакома эта ваша позиция, Сергей Самуилович. Напоминаю, что приглашение Плукшина для расшифровки я с вами согласовывал, — Привольский даже не стал скрывать, что обиделся. — И при чем тут Лермонтов?

— Не имеет значения, Лермонтов, Плукшин… тьфу ты, елки-палки, Пушкин или Айвазовский. Любой нормальный человек должен сначала разобраться, а потом уже делать выводы. Я не прав?

В кабинете повисло напряженное молчание. Настенные часы пробили полдень. Сосновский снял очки, протер их салфеткой, после чего с силой швырнул салфетку на стол. Она отскочила от края стола и отлетела в Привольского.

— Ой, — как-то по-детски воскликнул Сосновский, — извини.

Привольский махнул рукой: ничего, дескать.

— Нет, никогда, даже в другой жизни уборщица не научится оставлять вещи там, где я их привык видеть, — с возмущением проговорил Сосновский. — Ладно, Гриш, проехали про инопланетян.