Два Обещания

“Банду вооруженных наркоторговцев задержал курсант”, – гласил заголовок первой статьи, в которой прозвучало имя Николаса Патнера. Потом он устал объяснять сослуживцам – тот случай был чистой воды везением, и то, что он специально крутился в злачном районе, карауля бандитов, насочиняли журналисты, впоследствии обожающие приукрашивать все, что с ним было связано.

Те дилеры-недоумки были сравнительно мелкой рыбешкой, но они подарили Николасу место в одном из лучших участков Одары, где тот тут же дал о себе знать. Сослуживцы привыкли к его образу – коротающему ночи если не у компьютера, то в полицейской машине или пикапе в бессонном патруле. В пятницу, когда принято было отправляться по барам, Николас не отставал от компании. Но, даже опьяневший, он всматривался в толпу, пытаясь отыскать знакомые из картотеки лица, всегда готовый действовать.

Не прошло и четырех лет, как вороной депос навел полицию на след самого Тобиаса Элиранда – лидера мафиозной группировки, наводнившей Одару с момента упадка. До того как за дело взялся Николас, Тобиас оставался неуловимым. Об этом, конечно же, не забыли упомянуть газеты, а узнав, что это все тот же курсант, разошлись не на шутку. Николаса даже пригласили ответить на дурацкие вопросы в телевизионной передаче: “Не наделены ли вы экстрасенсорными способностями?”; “Что он предпочитает есть на завтрак, чтобы оставаться в такой прекрасной форме?” (А Флайка, его верного четвероногого компаньона, сделали лицом компании, производящей сухой корм для собак. Теперь всякий раз, когда наступало время трапезничать, пес мог лицезреть свой портрет, горделиво смотревший с коробки с надписью “Выбор Сержанта Флайка”.)

Когда в других городах безостановочно твердили о телезвездах и политиках, криминальная Одара избрала своим героем полицейского. Николасу пришлось предпринять некоторые усилия, чтобы его слава не распространялась дальше стен участка. Лишившись доступа к служебным делам, падальщики тут же перебросились на личную жизнь, которая, в отличие от его карьеры, была бурной только первое время. Все чаще Николаса стали замечать в обществе одной девушки. Ее звали Лейн. По слухам она принадлежала к тайному клану породистых депосов. Его приверженцы, помимо богатства и родословной, происходящей от самого Мортхагена – первого правителя свободного Тизалотопи – обладали большой властью. Их осталось немного. История не помнила случая, чтобы кто-то из аристократов вступал в связь с беспородным депосом, пусть даже прославленным полицейским. По тем же сплетням избраннице Николаса пришлось сменить имя. На вопросы журналистов о своем происхождении Лейн не уставала делать круглые глаза и повторять, что сама она родом из маленького городка и понятия не имеет, почему ее, простую девушку из бедной семьи, приписывают к сливкам общества. (Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно было хоть раз взглянуть на нее. Лейн мигом выдавало свойственное породистым депосам вогнутое лицо – “щучий профиль”, уши с заостренными кончиками и особая манера держаться.)

Сам Николас, если бы нарушил табу, наложенное на любые сведения, касающиеся его личной жизни, сказал бы, что Лейн стала первой девушкой, которую он полюбил. Она, как и слава полицейского, ворвалась в его судьбу незваной, яростным вихрем сломав все засовы и двери. Воспоминания об их первой встрече веяли смрадом подвала. Ему завязали глаза. Единственное, что он видел на фоне мрака – как мушки света пускались в пляс от новых ударов. Николаса его же собственными наручниками приковали к батарее. Язык не поворачивался назвать его мучителей депосами – стоило узнать о тех страшных преступлениях, которые они совершили. Николас долго шел по их следу, он был уверен, что ему удастся посадить этих тварей за решетку. Вот только удача, всегда сопутствующая полицейскому, в тот день бросила своего подопечного на бетонном полу подвала, во власти убийц, мокрого от крови и пота. Николас смирился с исходом этой истории. Да что там смирился, он молился, чтобы все поскорее закончилось, а в тоннеле забрезжил свет. Ждать ему оставалось недолго… если бы не девушка, словно возникшая из бредовых видений. Лейн спасла его тогда, выудила, как тонущего котенка из реки, из самой страшной передряги, в которую ему доводилось попасть. Вороной депос помнил, как впервые увидел буланую девушку по пути в госпиталь, когда с него, еле живого, сняли повязку и Лейн предстала перед ним, овеянная светом и прекрасная. “Не думал, что встречу ангела так скоро”, – прошептал ей он, перед тем как потерять сознание.

Об ужасном событии, что свело их вместе, Николас и Лейн пообещали не вспоминать. Они придумали, будто познакомились на круизном лайнере. Николас пригласил Лейн на танец, после чего они всю ночь простояли на палубе, глядя, как в темных водах отражаются звезды. И не было никаких подвалов и раненого паренька в полицейской форме. Это так, плохой сон, который по совпадению им одновременно приснился. Не стоит о нем думать, а говорить тем более.

После смерти Лейн Николас неоднократно вспоминал о событиях, связанных с заточением. Не столько об издевательствах или невероятном спасении из плена. Он думал о самом чувстве, постигшем его в ту бесконечную ночь. Именно тогда вороной депос заглянул в глаза смерти, принял факт, что всему, чего он добился, что было у него, билось в нем и дышало, пришел конец. Кто бы мог подумать, что спустя два года все вернется. И он – полностью здоровый физически, будет не лучше себя в том подвале – раненого и мечтающего о глотке воды, засыпая в луже собственной крови. Пускай снаружи Николас был свободен, мог дышать, разговаривать, улыбаться… А еще таранить на пикапе машину преступника.

В омут раздумий о своей полицейской карьере и Лейн, прошлом, которое до сих пор виделось вчерашним днем, Николас погрузился по дороге в участок. Час назад он разбил свой пикап. В правой ноге до сих пор застыло ощущение вдавленной в пол педали, когда на скорости сто километров в час он сокращал расстояние до баклажанового бока седана. Покореженные машины забрал эвакуатор. Николаса, целого и невредимого, не считая разбитого лба, увез Рассел Лэйон. “Ты совсем помешался”, – не раз сорвалось с языка всегда тактичного и сдержанного напарника. Он был родом из Странглеи1, а странглийцам, насколько знал Николас, было свойственно прятать эмоции. Рассел загибал маленькие породистые уши, а его невнятный голос звучал строже обычного: “О чем ты думал, Николас? Твое счастье, что машины не взорвались! Ты под чем-то или просто пьяный? Откуда ты вообще взялся?”

На последние два вопроса Николас мог бы дать адекватные ответы. Насколько помнилось, он не брал в рот ни капли, а взялся – из дома на Вишневой улице. “Наша пряничная усадьба” – так в шутку называла их скромное жилище Лейн. Она любила этот дом. К заднему двору примыкал клочок земли, где они вместе обустроили сад. Вид на улицу открывали широкие окна, при восходе солнца, стоило раздвинуть шторы, стены комнат окрашивались в ярко-оранжевые тона.

При теплом свете сегодняшнего утра Николас готовил завтрак, по привычке слушая фоном полицейское радио. Допить кофе он не успел. Сообщение с кодом погони заставило Николаса, едва не позабывшего сменить домашние шлепанцы на ботинки, прыгнуть за руль пикапа и устремиться на окраину Одары. Там, если верить диспетчеру, должен был появиться автомобиль преступника. Объезжая пробки, Николас вспомнил о том, что в его пикапе не предусмотрено сирены, что сам он уже два месяца как не на службе…

– Ты, словно чертов странглиевский туман, то исчезаешь, то появляешься, заполонив собой все вокруг. На месте Дженны я перестал бы прощать твою самодеятельность, – изрек Рассел завершающим аккордом, остановив машину на парковке полицейского участка. Они двинулись к зданию. Напарник семенил следом, так и не научившись приноравливаться к широким шагам Николаса. Вороной депос слышал его бурчание:

– У тебя кровь на лице.

– Это всего лишь шишка.

Он ощупал ладонью свою прямую беспородную морду. Рассел был прав – следовало принять душ или на край окунуть голову под кран, прежде чем предстать перед Дженной. Но ни того, ни другого он не сделал. Забыл о своих планах, стоило ему переступить порог офиса. Все, кто нес обеденную смену и не принял участие в погоне, мигом повскакивали ему навстречу. Николас пожимал вереницы рук, протискиваясь сквозь толпу. Он ловил себя на мысли, что его сослуживцы пялятся на него, как на привидение. Его место у окна казалось нетронутым, наверняка, если бы он подошел поближе, то нашел бы в своей кружке древний след от кофе, который не успел допить еще в совсем другой жизни.

– С возвращением, Ник! Мы скучали по тебе, – прилетело ему в спину от Ричи. Николас терпеть не мог этого патрульного, то его тронуло, с какой радостью тот встретил его.

Дженна, в отличие от подчиненных, не казалась впечатленной или соскучившейся. В кабинете начальницы четвертого участка, откинувшись в кресле, Старушка листала скоросшиватель с каким-то делом (орудовала пальцами с такой яростью, словно выдирала оттуда страницы). Кабинет шефа, и без того не блещущий простором, в ее присутствии всегда казался крошечным. Старушка была двухметрового роста, светло-серой, ничем не примечательной масти, с коротко сбритой под расческу гривой. На широких плечах сидела форма, подходящая крупному мужчине. За четыре года, что Николас проработал в полиции, он ни разу не видел в Дженне намеки на женственность, как никогда не встречался с ее благодарностью.

– Удачи, напарник, – шепнул ему Рассел, а сам, не поднимая глаз, поспешил удалиться в местечко побезопаснее.

– Кого я тут вижу, – изрекла Дженна. Без лишних приветствий она махнула толстой рукой в сторону стула.

– Я постою.

Николас не смотрел на нее, его взгляд гулял по фотографиям и газетным вырезкам на стене, собранным еще предыдущим руководством. Черно-белые и совсем свежие свидетельства доблести одарских полицейских, портреты и даты. Следы, оставленные теми, кто так же, как он, жили надеждой спасти этот город. Многие из них ушли на вечный покой. Николас помнил, как с трепетом рассматривал фотографии еще новобранцем, бегал взглядом по лицам полицейских, избравших тот же путь, что предстоял и ему, пытался представить, как сложились их судьбы. А еще он надеялся когда-нибудь увидеть на стене и свою фотографию. Можно сказать, что эта мечта сбылась: статья о поимке наркоторговца Элиранда провисела на стене почета неделю, после чего Дженна ее сняла. Ходили слухи, что Старушке грозило увольнение (по сегодняшней стратегии “а догоним-ка гонщика на старых корытах” было понятно, почему). Николас с Расселом, бесспорно, утвердились в роли лучших полицейских в участке, им не раз удавалось обратить на себя внимание управления. Дженну такая перспектива совсем не радовала. Точно волк-вожак, которого, когда тот становится немощным и дряхлым, по законам стаи убивает молодой претендент на его место, Старушка делала все возможное, чтобы испортить Николасу жизнь: неисправные патрульные машины, дурацкие задания вроде вызова на дом к подросткам, закатившим вечеринку. Напарник – чопорный странглиец, как заметили бы многие в участке. Не говоря уже об интервью, которые Дженна раздавала желтой прессе, в красках рассказывая о его тщеславии. Николас был городским героем – она не могла так просто указать ему на дверь. Вороного депоса пытались переманить к себе другие участки, но Николас, в свою очередь, был не из тех, кто подарил бы Дженне такую легкую победу. Это противостояние длилось уже несколько лет. Николас не знал, как долго им предстояло воевать. По слухам – год, а может, и того меньше. Пока те, кто заседает наверху, не снизойдут прийти с проверкой и указать королевне на дверь.

– А я, признаться, уже отвыкла от тебя, Патнер, – сказала Дженна с такой интонацией, словно имела в виду предмет интерьера. Она поудобнее расположилась в любимом кресле. Кресло издало привычный, мерзкий скрип. Николас подумал: первое, что он сделает, когда займет ее должность, так это избавится от этой развалины. Выкинет к чертям из кабинета, собственноручно устроит ей похороны на заднем дворе, чтобы больше никогда не слышать ее душераздирающих звуков.

Словно прочитав его мысли, Старушка принялась раскачиваться. “Скрип-скрип”, – возьми она гвоздь и проведи им по стеклу, и то было бы мелодичнее.

– И все же – настоятельно советую тебе сесть, – продолжила Дженна, заметив, как он прижимает уши, – беседа будет не из коротких.

“Только замри”, – мысленно взмолился Николас и все-таки выполнил ее просьбу. Когда их глаза оказались на одном уровне, звуки ненадолго смолкли. Дженна оперлась локтем на стол, и теперь он, а не проклятое кресло, принимал ее вес.

– Вор в обезьяннике. Не знаю, есть ли тут что обсуждать, – первым заговорил он.

– Ты считаешь это нормальным, Патнер?

– Гнать машину всем вместе? Абсолютно нормальная стратегия. Только я бы лучше преследовал его на полицейских велосипедах…

– Да как ты смеешь! Ты…

Разговоры не были сильной стороной Дженны, но за то время, пока Николас ехал в участок, Старушка постаралась – приготовила целую речь. Она обозвала его неадекватным выскочкой, который ради славы готов на все. Сегодня, если верить словам очевидцев, он едва не погубил преступника. Полицию и так ругают на чем свет стоит, не хватает засветиться по телику как автоубийцы пегашей на трассе. Ко всему прочему, машины могли взорваться, на глухоманской обочине – оказаться пешеходы, он сам едва не погиб…

– Никакой ты не герой, а самоубийца, – подытожила Дженна, и, судя по огоньку, вспыхнувшему в маленьких глазках, эта мысль ей очень понравилась.

Тут, кажется, они подобрались к долгожданной части разговора. Дженна наигранно опустила глаза в пол, прижав к голове большие уши, сменила гнев на милость.

– И все равно, мне не стоило судить тебя… После всего, через что тебе пришлось пройти. Мои соболезнования, Ник. Кто, как не я, понимает, как тяжело терять близких.

Николас подавил вздох. Он уже смирился, что чаще приветствия его знакомые пытались изобразить незыблемую печаль на лице, предлагали помощь, которой он никогда не воспользуется, и в конце концов вываливали на него рассказы о личных утратах, волновавших вороного депоса так же мало, как и их – его собственная. В случае с Дженной это оказалась кошка, которая сдохла два года назад. И начальница попала в точно такую же ситуацию (как будто это можно было сравнивать). Впрочем, она поделилась историей вовсе не затем, чтобы его поддержать.

– Я была сама не своя, – говорила Дженна. – С трудом ходила на работу, постоянно думала о Милли. Единственное, что мне помогло в это время…

А вот и кульминация! Николас не ошибся: плавный переход от угнетенного состояния и сниженной работоспособности вылился в ее совет взять очередной отпуск. Плевать, что он не появлялся в участке несколько месяцев. “Бери еще, Ники, только не попадайся мне на глаза. Ты же знаешь, я не люблю, когда косятся на мой трон”, – читалось за этим.

– А еще лучше – съезди в санаторий, где будет легче пережить тяжкое время.

“Свихнись от запаха леса и разговоров вышедших на пенсию полицейских, осунувшихся и седых как лунь”. Но на работу она советует не выходить, пока Николас не придет в норму (не воскресит Лейн, надо полагать) и не будет отдавать себе отчет в своих действиях, ведь сегодня, когда он садился за руль, был явно неадекватным. Он не думал, что могли пострадать мирные жители, на трассе – оказаться пешеходы… Кажется, речь пошла по второму кругу.

Дженна говорила, долго расписывая, какой он напыщенный дурак, а Николас ждал, когда же она закончит. Раньше так происходило всегда, словно по древнему обряду, надо было просто дать ей высказаться. И пусть в этот раз лекция затянулась, к ней добавились соболезнования и истории об умерших кошках. Захваченная эмоциями, Дженна встала и оказалась у него за спиной, Николас потерял с ней визуальный контакт. Проклятое кресло молчало, но теперь он бы многое отдал за его мерзкий “скрип-скрип”, выдергивающий его в реальность, обратно, а не туда, куда несли его мысли. Он думал… с некоторых пор всегда об одном.

“Как жаль, я не могла смотреть в эти глаза вечно”, – сказала ему Лейн в их последнее утро. Они лежали на кровати друг напротив друга, не верилось, что еще полчаса назад стояли на пороге, готовые разъехаться по работам. Ремень Николаса свисал с торшера по соседству с кофтой Лейн. Луч солнца, пробивающегося сквозь щель между шторами, делил комнату на две части, прочертив тонкую линию между обнаженными телами. Николас чувствовал под своей ладонью горячее бедро Лейн, дыхание пускало в пляс шерстинки на руке. Он потянулся к ней, чтобы поцеловать, как Лейн вдруг отстранилась, взгляд ее карих глаз забегал по его лицу, страстно и жадно, словно она пыталась запомнить каждую черту. А потом сказала слова, которые въелись ему в сердце, точно выжженные на древесной коре: “Жаль, я не могла смотреть в них вечно”.

Миллионы раз прокручивая этот момент в памяти уже после ее смерти, Николас задавался вопросом – неужели она могла знать или каким-то образом предчувствовала, что жить ей оставалось лишь несколько часов? Почему сказала “не могла” вместо “не могу”? В то утро Лейн повторяла, что не хочет никуда уходить. Многое бы изменилось, если бы они провели тот день дома, наплевав на все казавшиеся важными дела? “Если бы” – вот самые ужасные слова из всех существующих. Они звучат упреком, притворяются, что способны что-то изменить, подсовывая картинки несбыточных реальностей.

Николас помнил, как Лейн провожала его на пороге, а пес Флайк крутился у ног. “Сержант Флайк торопит меня на работу”, – только смеялся Николас. Вороной депос поцеловал Лейн и сел за руль. Когда отъезжал, то еще раз посмотрел на нее, такую красивую, провожающую его взглядом, в ярко-оранжевом платье. Живую… Он помнил, как потом это платье оказалось у него в руках, испачканное пятнами крови.

Когда раздался звонок, Николас патрулировал северо-восточный район. Названия улиц, песни, играющие по радио, проносящиеся мимо машины, “6:14” вечера, застывшее на часах, даже цвет вечереющего за окном неба – все эти детали четкими образами врезались в его память. Позвонили не Николасу – напарнику. Лицо Рассела побледнело. Когда соловый депос заговорил, его голос изменился, словно принадлежал незнакомцу. Только спустя несколько дней Николас вспомнил, что в тот момент, сообщая ему о смерти Лейн, напарник плакал. Слезы крупными каплями катились по щекам Рассела, мешая ему говорить.

Убийцей был депос по имени Тад. В преступном мире он был известен под кличкой Обрубок. В детстве Тад заигрался в саду и угодил под газонокосилку, лишившись хвоста. Разумеется, такая утрата никак не мешала ему вести полноценную жизнь. Тад пошел по кривой дорожке. От отца Обрубок унаследовал сеть борделей, у полиции были сведения, что он поставлял девушек легкого поведения на вечеринки Тобиаса Элиранда.

До того как познакомиться с Лейн, Николас вышел на след Обрубка – давняя история, похороненная в одной из полицейских папок. Николас с Расселом накрыли притон Тада Обрубка. Завязалась перестрелка, в которой пали жертвами несколько проституток и брат Тада, тоже принимавший участие в семейном бизнесе. Сам Обрубок не мог похвастаться телосложением и ростом, но это сыграло ему на руку, позволив под шумок прошмыгнуть в окно. Рассел остался приглядывать за задержанными, в то время как Николас бросился в погоню. Вороной депос был на достаточном расстоянии, чтобы ранить Тада, а исходя из дальнейших событий – стрелять на поражение, но Николас намеревался взять его живым. Как обезумевшая гончая, он продолжал нестись за ним следом. Лабиринты узких улиц заявили о его провале. На очередном перекрестке Николас потерял Тада из виду. Слишком поздно он отыскал лестницу, ведущую на крышу здания. Прямо над головой мелькнул силуэт. Николас наставил на него пистолет. И промахнулся.

“Мы с тобой еще поквитаемся, ублюдок!” – загоготал Обрубок вслед прогремевшему выстрелу, а потом растворился в ночи. Несколько часов вороной депос прочесывал крыши домов, но ему так и не удалось найти и следа. Тад залег на дно, Николас, смирившись, давно вычеркнул это дело из головы. Он и не подозревал, что Обрубок был из тех, кто выполняет свои обещания.

Официальная версия полиции: в дом, куда Николас с Лейн переехали два года назад, забрался грабитель. Буланой девушке не посчастливилось вернуться домой в тот самый момент, когда преступник выносил награбленные ценности. Наткнувшись на хозяйку, убийца нанес ей две колотые раны ножом. Смерть не пришла к жертве мгновенно. Лейн, истекая кровью, несколько минут умирала на полу кухни, где ее оставил убийца. Перевернув всю мебель в гостиной, он скрылся. Полицию вызвали соседи, заметившие разбитое окно и распахнутую дверь. Николас приехал, когда дом был весь оцеплен. Его самого не пустили даже к порогу, бесконечную ночь он провел в доме Мориса. Лейн Николас увидел на следующие сутки, обнаженную, лежащую на столе. Колотые раны выделялись на ее светлой шерсти. Николас взял ее за руку – та была холодной, как камень, словно он прикасался к реалистично сделанной кукле.

Не прошло и недели, как убийцу Лейн обнаружили. Им оказался депос с половиной хвоста, старый знакомый – Тад Обрубок. Полицейские задержали его в общежитии у телевизора за просмотром вечерних новостей. Те, кто застал его в живых, говорили, что сутенера с трудом можно было узнать – он обессилел и осунулся, судя по всему, не покидал свою комнату даже для того, чтобы купить еды. На этот раз Тад не сопротивлялся и не предпринимал попыток к бегству, а когда его, закованного в наручники, проводили до полицейской машины, загоготал как сумасшедший. Тад вопил, что еще немного, и он окажется на одном небе вместе со своим братом, которого прикончил чертов “Полицейский Бог”. И хвала великому Обрубку, ведь он убил жену “Полицейского Бога” – неуязвимого и недосягаемого, он выпустил ей кишки и оставил на кухне дожидаться своего любовника.

“Жаль, я не успел засунуть ей в дырку. Чертова соседка услышала, как она верещит, но ничего – я найду его крошку и на небе, а там мы ее оттрахаем, я и мой брательник. Слышали, чертовы ищейки, передайте вашему Герою, что старина Обрубок шлет ему привет!” До участка безумного Тада так и не довезли. Один из полицейских выстрелил ему между глаз, а потом изрешетил пулями так, что тело Тада с трудом можно было опознать.

Николас мог только гадать, кто стал палачом, совершившим за него правосудие, пока Морис, нарушив еще одну неприкосновенную тайну участка, не отвел вороного депоса в подсобку. Николас помнил, как там на него давили стены, а еще – каким же старым показался пегий полицейский в тусклом свете единственного окна.

“Я хотел поговорить с тобой, это по поводу Обрубка”, – сказал он.

Николас поднял уши. Он подозревал, что именно Морис мог быть тем отчаянным мстителем, рискнувшим своей карьерой и даже, если бы Дженна не вникла в ситуацию, свободой ради него. За убийство при исполнении могло светить и пожизненное. Но все равно Николасу было удивительно слышать признание Мориса. Старик продолжил: “Ты знаешь, Ник, я терпеть его не могу – твоего напарника. Но после того, что он сделал… Когда мы брали Обрубка, я был уверен, что Расс слетел с катушек. Он давно лишил Тада жизни, но продолжал стрелять. Он нашпиговал всю патрульную машину пулями. И, черт бы его побрал, я еще никогда не видел Расса в такой ярости! При задержании нас было пятеро патрульных, мы еле его оттащили, а еще поклялись, что никто об этом не узнает. Но ты его напарник. Тебе я должен был рассказать”.

Николас никогда не говорил с Расселом об этом, но в душе был ему благодарен. Беспокоиться за судьбу напарника тоже не пришлось. Дженна не была настолько глупа, чтобы поверить версии патрульных, но встала на его сторону: преступников – живых и мертвых – в Одаре хватало с головой, то же самое нельзя было отнести к хорошим полицейским. Дело замяли, объявив Тада очередным прихвостнем Элиранда, павшим при задержании. Общеизвестный факт – они никогда не попадались полиции живыми. Что касается Николаса, то ему вернули золотую цепочку, которую сняли с шеи покойного Тада. Вороной депос без труда узнал украшение – оно принадлежало Лейн. Николас подарил его своей возлюбленной на год совместной жизни.

Вот и вся история. Николас даже пальцем не повел, все решилось без его участия. Никаких тебе длительных поисков, разрушительной и не приносящей облегчения мести. А сам он погрузился в омут не то сна, не то бесконечной галлюцинации. Сегодня Николас словно очнулся благодаря сообщению о гонщике по радио и желанию действовать, вспыхнувшему в груди слабой искрой.

Воспоминания уносили его все дальше, четкие, как кадры из киноленты. Вот он трясет ее тело, наклоняясь к уху, шепчет: “Проснись, малыш”, уверенный, что она услышит. Он звал Лейн, гладил окостеневшее плечо, умолял, чтобы она поехала вместе с ним домой, что уже поздно, им лучше лечь спать. Завтра он никуда не пойдет и останется с ней на весь день, только бы она вернулась. Николас не отпускал ее, пока судмедэксперты его не оттащили. Он искал ей платье, перебирая аккуратно сложенные вещи в ее шкафчике. Сначала Николас хотел купить новое, но так и не решился. Лейн была разборчива в одежде. Он боялся, что подарок придется его девочке из высшего общества не по вкусу. Николас решил остановиться на старом, ее любимом. Он достал платье из ящика и тогда вдруг вспомнил, что знал всегда – Лейн, а вернее, тому, что теперь стало ей, все равно, в чем ее похоронят. Он думал, что никогда не вынесет этого зрелища – вида ее тела в гробу, и себя рядом с ней, отчаянно пытавшегося разувериться в том, что происходящее – кошмарный сон.

Воспоминания уже таковыми не являлись, Николас снова присутствовал там, во плоти, вновь переживая все моменты по второму, по десятому кругу. Они держали его крепко, не желая отпускать, проносили на безумной карусели от одного кадра к другому, чтобы на этот раз он не выдержал и сошел с ума. Ему захотелось закричать. И он кричал где-то там, в глубине своих мыслей, точно существо, падающее в бесконечную пропасть.

– Эй, ты меня слышишь? Что с тобой? – доносилось из другой реальности. – Патнер, я с тобой разговариваю!

Бездна, сотканная из самых черных, самых страшных дней его жизни, сменилась сначала на стену с пожелтевшими обоями и газетными вырезками о подвигах полицейских, а потом и на мощный силуэт Дженны. Старушка с удивлением пялилась на него. Николас словно увидел себя со стороны. Вспомнил, как полтора часа назад задержал вора-гонщика и что теперь вынужден слушать истории о каких-то кошках. Видимо, многое из речи Дженны он пропустил, поэтому не мог объяснить выражение на ее лице. Тут было что-то близкое к ужасу. Николасу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело – его щеки были мокрыми от слез. Вот так он сидел и рыдал на глазах начальницы, которая всегда ждала случая, чтобы он провалился.

Дженна потянулась за салфетками, отвлекшись от картины, которая все же оставила ликующий отпечаток у нее на лице. Николас решил подарить ей еще одну, последнюю радость.

– Я ухожу из полиции, – сказал он, поднявшись со стула.

– Что?

О стол ударился полицейский жетон.

– Прошу, избавь меня от бумажной волокиты. Ты ведь мастерски научилась подделывать мою подпись.

Николас оставил ее без объяснений, которых, в общем-то, не требовалось. Слишком рано он ушел из дому, понадеявшись, что минувшее время было к нему милосердно.

Николас не слышал, что Старушка говорила ему, покинул кабинет, только кресло королевы победной насмешкой скрипнуло вслед: “Ты больше сюда никогда не вернешься”. Николас уверенно шел по коридору, словно ничего не случилось, стараясь абстрагироваться от взглядов, сделать вид, что он действительно стал призраком. Рассел Лэйон, теперь бывший напарник, хвостом увязался следом. Соловый депос предложил подвезти его до дома. Николас согласился, чтобы не тратить в участке лишние минуты в ожидании такси. Многие из тех, кто остались обсуждать случившееся, позавидовали Расселу. Ему предоставлялась возможность понаблюдать за небывалым зрелищем дольше остальных. 

Глава 3

Две недели прошло с тех пор, как Николас ушел из полиции. Его одиночество никто не тревожил. Должно быть, в участке давно смирились с пустующим местом и безуспешными попытками отыскать вороного депоса. То внезапное появление мелькнуло вспышкой падающей звезды. Он был? Нет, он померещился. Или, может, какой-то жалкий, до ужаса похожий на него парень ронял слезы в кабинете Дженны. Николас и сам с трудом верил, что все произошло именно с ним. На всякий случай он вставил шнур от телефона в розетку, а впоследствии корил себя за наивность – телефон хранил молчание.

Большую часть дня вороной депос проводил в гостиной, под неумолкающий фон телевизора листал папки со старыми делами. Если позволяла погода, то коротал время на крыльце, в саду, с кружкой кофе или банкой пива, в зависимости от времени суток. Он любил наблюдать, как среди кустарников весело носится вторая живая душа в этом доме – бурый пес Флайк. Пес ловко уклонялся от кустов и веток, прекрасно приспособившись определять преграды единственным глазом. Когда питомец Николаса был щенком, его сбила машина. Флайка спасло чудо, но даже оно не избавило пса от последствий: кусок плоти на правой стороне пасти отсутствовал, оголяя челюсть. Пустая глазница заросла шерстью, придав морде зловещий прищур. Соседские детишки считали Флайка страшным монстром, а на преступников (как и на Рассела) пес наводил холодящий ужас. Только Николас знал, что нет на свете добродушнее создания. За спиной остались долгие четырнадцать лет, проведенные рядом, и вместо увечий вороной депос замечал лишь виляющий хвост да неиссякаемую любовь. В те тяжелые дни только беспечность радующегося прогулке Флайка внушала Николасу умиротворение. Для животных время не делится на полосы, все, что у них есть – это настоящее. А Николас жил прошлым. Он кутался в свои воспоминания, как в старый плед, только они приносили ему тепло.

Их с Лейн спальню Николас оставил нетронутой, как после последнего утра вместе, только так он мог сохранить иллюзию ее присутствия, тлеющую с каждым новым днем. Сам он спал на диване на кухне, где с трудом мог вытянуть ноги, но переступить порог спальни так и не решался. И только иногда обнаруживал себя там, замершим напротив старенького пианино – любимой вещи Лейн в этом доме. Всякий раз, когда ее тонкие пальцы касались клавиш, комнаты наполняла чарующая музыка. Сам Николас играть не умел. Научить его нотной грамоте было то же самое, что Флайка командам – первое время он помнил, а потом напрочь забывал. Одна мелодия сохранилась в его памяти. Николас играл ее одним пальцем, ударяя по тишине дома. И тогда отчетливо слышал, как партия Лейн звучит вместе с ним.

У них была мечта о переезде в южные штаты, туда, где бы круглый год светило солнце, а Николаса не узнавали на улицах. От мечты остался счет в банке. Этих накоплений вороному депосу вполне могло хватить на год, а если и дальше питаться бутербродами и замороженными обедами из коробок в стиле жизни отъявленного домоседа – то и вовсе на несколько лет. Но в четырех стенах он скорее свихнется от скуки. Поддавшись порыву, Николас выискивал в газетах вакансии частных детективов и охранных агентств, но все равно не мог представить себя в иной роли. Мысль вернуться в полицию (если Дженна не согласится принять его обратно, он запросто перешел бы в другой участок) до сих пор казалась абсурдом. Больше своей беспомощности Николас боялся: в каждом убийстве, с которым ему предстоит столкнуться, он будет находить частицу своей реальности, в глазах депосов, потерявших близких – собственное отражение; принимать вызов к действию, нажав педаль до упора, задаваться вопросом: хватит ли у него сил на этот раз? Искать подвалы, где оборвется его жизнь, ведь ангела, который мог бы его спасти, он потерял навсегда.

Николас сидел в плетеном кресле в саду, просматривая очередное забытое дело, когда тишину дома нарушила трель звонка. У входной двери замер Флайк. Пес не лаял, а тряс хвостом, точно взбесившимся маятником. Перебрав в голове краткий список всех знакомых, Николас решил, что это Ноя, давнишняя подруга Лейн, приехала почитать ему лекции на тему борьбы с депрессивными состояниями и “в-твоем-холодильнике-уже-некому-вешаться”, но, увидев в дверном глазке соловое пятно, был удивлен еще больше – на пороге мялся его бывший напарник.

Стоило Николасу открыть дверь, как Флайк пулей выскочил наружу, едва не сбив Рассела с ног.

– Флайк? Совсем не стоит… Я того же мнения. Николас! Вижу, вы оба рады меня видеть, – бормотал напарник, но больше это напоминало мольбы о помощи. Рассел прижимал породистые уши к голове. Несмотря на то, что сегодня на нем была форма одарского полицейского, Николас подумал, насколько сильно Рассел не вписывается в окружающий пейзаж плотно стоящих друг к другу построек северо-восточного района, но главное – крыльца его скромного дома.

Напарник носил аристократическое имя, являлся редким представителем странглиевской элиты. Его домашний адрес значился в зажиточном пригороде Одары, где вместо деревянных хибарок под копирку высились многоэтажные дворцы. С такими деньгами и связями любой без труда нашел бы себе место в жизни. Не одному Николасу казалось комично-странным, что из всех великолепных возможностей Рассел Элистер Лэйон выбрал бессонные ночи в патрульной машине, отвратный кофе из автомата да окружение депосов, не умеющих рассуждать о причудах искусства и книгах. И пусть за годы службы тонкие пальцы Рассела огрубели, он располнел и научился вставлять брань между слов, в этом депосе всегда присутствовало нечто выделяющее его среди толпы одарских полицейских, скользящее в его внешности и поведении, что ни время, ни старания Рассела так и не смогли стереть. Отчужденность не мешала Расселу быть отличным напарником, на самодеятельность Николаса он смотрел сквозь пальцы. Какими бы разными они ни были, одно их точно объединяло – искренняя вера в то, что на плечах их тандема держится благополучие города. Пускай за мириады рабочих дней в одной патрульной машине им так и не удалось стать друзьями. Сегодняшнее появление Рассела оставалось для Николаса такой же загадкой, как и почему тот стал полицейским. Впрочем, на первый вопрос тут же нашелся ответ: из-за ворот выглядывала медная крыша знакомого пикапа.

– У меня есть для тебя две хорошие новости. Одну, как я вижу, ты уже заметил. Сам не налюбуюсь: как новенький – бампер выпрямили, подкрасили: ни следа, ни царапинки, – бормотал напарник, передавая Николасу ключи. Вороной депос был уверен, что Рассел перебросится с ним парой слов и отправится восвояси. Наверняка его уже ожидало такси, готовое увезти через мост – в благополучный пригород. На всякий случай вороной депос отошел с порога. У крыльца заскрипели ступени, Рассел последовал за Николасом, крепко сжимая в ладони ручку кожаного портфеля.

– Здесь мало что поменялось, – бросил вороной депос, когда они оказались в доме. Коридор отсутствовал, входная дверь вела в закуток кухни, где у стены так и стоял бирюзовый диван. Его давно пора было заменить, обивка вылиняла, из дыр торчали поролоновые внутренности – слишком упорно Флайк точил о него зубы. Хотелось верить, что диван был в лучшем состоянии, когда, полгода назад, Рассел скоротал на нем свою первую и единственную ночь. Полицейские разгоняли толпу бастующих студентов на площади. Николас потерял напарника из виду, а нашел в окружении пяти пегих парней. Они разбили о голову Рассела бутылку. Напарник валялся на земле, по всем признакам не ощущая ударов. Когда рядом появился Николас, нападавшие тут же бросились в стороны, но вороному депосу было наплевать. Николас думал только о том, что могло произойти, если бы он опоздал. В связи с забастовкой все выезды из города оцепили. Побитый и подавленный, Рассел переночевал в их с Лейн доме. Николас не любил вспоминать о том дне. Ему удалось убедить себя, что в произошедшем нет его вины, но картинки прошлого все равно преследовали его, стоило только взглянуть на лицо Рассела. Время давно стерло любые синяки и ссадины, Николас все равно воскрешал беспомощность, появившуюся тогда в глазах напарника. И она была хуже любых шрамов.

Сегодня, переступив порог этого дома, Рассел выглядел куда счастливее. Он тут же опустился в кресло в гостиной. Его пальцы теребили застежку кожаного портфеля, который напарник (Николас догадывался, зачем) захватил с собой. Все попытки всучить деньги за ремонт пикапа не увенчались успехом.

– Даже и не думай, – отпирался Рассел. – Я тут ни при чем. Расходы покроет участок, чтобы Дженна не осталась в долгу. Все-таки это благодаря тебе мы задержали того гонщика. Старушку можно было раскрутить на новую машину, но сам понимаешь: за руль ты бы сел только к декабрю.

– Я все равно ни на что бы его не променял, – Николас кивнул в сторону окна, где из-за ворот виднелась крыша пикапа. Не требовалось четыре года работать в четвертом участке, чтобы усвоить – подарки начальства ни к чему хорошему не приводят. Расплата за них все равно последует, правда, в несколько иной форме.

– Чай? Кажется, кофе еще остался.

– На твое усмотрение, – соловый депос с сомнением задержал взгляд на темном экране телевизора. – Лучше ответь, есть ли у тебя магнитофон?

– А я-то думал, ты пришел просто поинтересоваться, как у меня идут дела… Кассетами в шкафу я подпираю мебель, детектив.

Николас не ошибся. Пальцы Рассела тут же потянулись к застежке чемодана. Его руки едва заметно тряслись, когда он протягивал Николасу видеокассету. Ни надписи, ни боковой наклейки на ней не было. Рассел попытался выдавить из себя торжественность:

– Та-дам! Твое новое задание. То, что ты сделал, было в порыве, мы все в участке это понимаем, тебе не стоило уходить. Старушка, может, и не скажет этого вслух – но жаждет вернуть тебя обратно. Как и я… – последнюю фразу добавил он тихо, словно говорил о чем-то пошлом. “Мне не все равно, что ты гордо тухнешь в четырех стенах, приятель”, – читалось в его светлых глазах, которые, несмотря на всю скрытность, кажется, отражали истинные чувства. И Николаса это тронуло. Он внушил себе, что только поэтому не указал Расселу на дверь, предварительно запихнув чек за починку пикапа в его чертов портфель, чтобы Дженне неповадно было покупать Ника Патнера таким дешевым способом. Он забрал у Рассела кассету и вставил в магнитофон.

По экрану пролились волны ряби, из которой, как за занавесом, выплывали очертания: стол, серые стены, удавы труб, змеящиеся под потолком… Полумрак и сырость, которую не передать на пленке, только представить. Металлические кольца на запястьях, так туго, вгрызаются в плоть. Откуда-то капает вода, невозможно определить источник звука, когда тебе завязали глаза.

Рассел ничего не заметил, а Николас вернул взгляд на экран, где происходило нечто отвратительное, творящееся где угодно, но только не сейчас и не с ним. С картинки исчезла рябь, открывая новые детали – депоса, наручниками прикованного к стулу. Высокий, но очень худой, он был рыжей масти, одет в кислотно-зеленую робу заключенного окружной тюрьмы. На темном фоне выделялись белки его глаз и сохранившиеся зубы. Кровь капала с его подбородка, образовав лужу на бетонном полу. Кровью пропиталась лохматая шея заключенного. Поджарое тело кренилось в сторону, казалось, если бы не оковы, он давно бы рухнул на пол. Его обступили тени – твари, которые издевались над ним. Но на этот раз на них была полицейская форма.

– Это еще что за чертовщина?

Рассел не торопился отвечать, он подобрал пульт и поставил видеозапись на паузу, увеличив лицо заключенного на экране.

– Не узнаешь рыжего джентльмена?

– Я вижу только полицейский произвол.

– Следственный комитет, – пожал плечами Рассел, словно речь шла о самой очевидной вещи на свете. Это многое объясняло, недаром следственный комитет в участках величали “мясобойней”. Николас считал, что отморозков оттуда мало было уволить, но и затаскать по судам за все то, что они вытворяли со своими задержанными. Высокая раскрываемость преступлений, а также дефицит кадров волшебным образом отводили от них внимание прессы и союзов. “До поры до времени”, – был уверен Николас, а пока этому рыжему парню, что бы он там ни натворил, придется страдать.

Николас попросил Рассела убрать паузу, а вместе с ней и окровавленное лицо с экрана. Кино получило продолжение. Допросную комнату наполняли незнакомые тени. Достижением вороного депоса стало то, что он узнал следователя по сгорбленной спине. Его звали Эрл, и к имени по известным причинам прибавляли кличку “Бревно”. Эрл сам имел вид отморозка, а на допросах вел себя не лучше агрессивного психопата, заставляя даже невиновных сознаваться в преступлениях.

Николас убавил звук. Воротило от одних воплей: “Я оторву тебе яйца, размажу по эмалированной тарелке и засуну обратно в задницу!” – вопил Эрл. “Повторяю для тебя еще раз: как твое настоящее имя? Иначе я сейчас сам его придумаю. “Калека На Всю Жизнь” тебя устроит?”

Заключенный молчал. Только его хвост размеренно покачивался из стороны в сторону, являясь единственным признаком, что тот находился в сознании.

– Без понятия, кто этот рыжий тип. Может, если бы его так не изувечили, у меня был бы жалкий шанс его узнать.

Рассел ждал другого ответа.

– Николас, Николас, – назидательно покачал головой он. – Это в твоей манере: взваливать на себя львиную долю работы и совсем не заботиться о мелочах, маленьких детальках, из которых и получаются большие неприятности в виде Тобиаса Элиранда.

– Мы же избавились от этого ублюдка.

– Ты избавился, – сказал Рассел. – Но как все-таки жаль, что тебе не удалось сделать это до конца.

Николас прекрасно помнил день, когда Тобиас Элиранд – известная фигура в мире наркобизнеса, был наконец обезврежен. Полицейские Одары целой армией штурмовали коттедж, где наркобарон отмечал сорок девятый день рождения. Депосы, собравшиеся поздравить своего покровителя, относились к темным слоям преступного мира: наркоторговцы, наемные убийцы, телохранители. На празднике присутствовала и семья Элиранда: его жена и дети, в их числе – альбинос Оскар, единственный сын, безоговорочный наследник. Полиция ворвалась внезапно. Многие собравшиеся, как и сам Элиранд, пали под градом пуль. Только избранным удалось уйти через потайной ход еще до начала осады. В их числе был сын Тобиаса.