Это была ''аллея влюблённых''. Кажется такое оно раньше носило название. Сейчас здесь строят очередной торговый центр, да там, где раньше были клумбы и росли цветы — парковка. Прогресс не спрашивает, но требует. За аллею боролись, даже собирали голоса на петицию, но всё было тщетно. Люди поворчали да утихомирились. Парков и зелёных зон в городе, вроде как, хватало, а магазинов - магазинов всегда будет мало.
Любовь - это всегда уравнение с двумя неизвестными. Любовь - это когда непонятое целым миром становится таким очевидным всего лишь для двоих.
Для меня всё тогда было очевидным. Я верил, что это то самое, чего я уже давно так жадно искал. Не просто симпатия или влюблённость. Они кружат голову лишь затем, чтобы ты однажды упал. Я верил, что это то самое, настоящее. И даже когда появились первые сомнения, недомолвки, ссоры — я продолжал в это верить.
Все мы ищем любовь, как тихую пристань, в которой можно переждать самые страшные бури.
На покосившейся ограде бывшей аллеи, нахохлившись, сидело несколько воробьёв. Ветер продолжать шептать о чём-то, только ему понятном. Я невольно поёжился и отвёл взгляд в сторону. Тем летом это место походило на рай, не иначе. Сейчас же оно выглядело просто жалким и достойным лишь сожаления. Любовь, которая проходит, не достойна и этого. Разве только того, чтобы её иногда вспоминали, но не помнили о ней постоянно! Она вгрызается даже не в память, а абсолютно во всё, что тебя окружает, будь то явь или сон. Если она и хороший учитель, то большинство её подопечных - плохие ученики. Они всё тянут руки, постоянно о чём-то спрашивают, переспрашивают, но так и не различают желанный ответ в гуле собственных голосов. Разве что больше улыбаются всему тому, что осталось позади.
Требующий любви — смешон, отвергающий её — глуп, дарящий — наивен, и только принимающий любовь — мудр.
Я был смешон и наивен. Или наоборот. Выбирайте как вам будет удобнее.
Недалеко от парковки стояла влюблённая парочка. Он держал её за руки и, смотря ей прямо в глаза, о чём-то оживлённо говорил. Неужто их ожидает что-то подобное? Неужто и их чувства время смешает с грязью, оставив только горечь разочарования? Неужто память находит какое-то непонятное наслаждение в том, чтобы тыкать нас носом в то время и место, о котором мы так хотим забыть?
Не поминайте любовь злом, сколько бы боли она вам не принесла. Ей тоже, как и всем нам порой, необходимо прощение. Она заслуживает хотя бы этого. Это одновременно так мало и в тоже время очень много. Даже слишком много. Особенно для тех, кто не получил ничего взамен.
Я невольно отвернулся от парочки к проезжей части. Мимо меня проносились машины, одна за одной, словно во сне. Я чувствовал, что это всё происходит не со мной, а я только наблюдаю за всем со стороны. В последнее время подобное ощущение я испытываю всё чаще. К чему бы это?
Любовь - это та война, где чествуют лишь своих палачей.
Сказать, что я превозносил тебя — ничего не сказать. Верно, это было моей стратегической ошибкой. Я должен был быть собой, но не лезть из кожи вон стремясь понравится, с тем лишь последствием, что так обрекаю себя на забытье. Я стал твоей тенью и только! Мне было всё интересно о тебе, я дышал твоими увлечениями и вкусами, дышал твоей жизнью, хоть ещё вчера она была мне чужой и незнакомой. А сегодня я уже и забыл, что есть другая жизнь, моя жизнь, уютная и такая понятная, где всё просто. Но для меня она вдруг потеряла краски. Выцвела, подобно старой фотографии. Я любовался тобой, а ты во мне видела лишь передвижной интерьер, зеркальце, в которое нужно заглядывать, чтобы изредка поправить причёску. Естественно, что ничего этого я не замечал тогда. Меня всё устраивало больше чем. Но что об этом теперь говорить.
Пора возвращаться. Я уже немного продрог, несмотря на одетое на мне тёплое пальто. Не хотелось бы схватить простуду.
Дом встречает меня неизменным тиканьем часов в гостиной, гулом старенького холодильника, в котором давно не водилось ничего полезного из еды да шумом улицы, которая проникает сюда через чуть приоткрытую форточку, которую я всегда оставляю уходя. Слышен говор людей, возвращающихся с работы, шум ветра в голых ветвях сиротливо стоящих деревьев, далёкое пиликанье автомобилей.
Я прошёл на кухню и зажёг конфорку. Несколько секунд грел над ней замёрзшие пальцы, а потом уже поставил полупустой чайник.
На дисплее телефона высветилось смс сообщение. Ничего интересного, просто оператор предлагает подключить дополнительные услуги, разумеется, за дополнительные деньги. Казалось бы, все эти телефоны, компьютеры, интернет, социальные сети были придуманы лишь с одной целью — сделать людей ближе друг к другу. Избавить человечество раз и навсегда от этого злого бича — одиночества. Но нет. Всё становится только хуже. Мы находим время, чтобы просматривать ленту совершенно бессмысленных новостей, но не находим его, чтобы написать человеку пару слов. А может просто боимся написать или, набрав номер, позвонить? Ведь должна же быть хоть какая-то причина для этого. Нельзя ведь просто так напомнить о себе человеку. Разве в этом мире делается хоть что-то просто так? Итог: мы не пишем и не звоним, так и не найдя удобную причину это сделать. Как будто в мире, где человек отгораживается всевозможными стенами, никами, паролями, может быть по другому.
Глава 6
Зима одевает природу в свадебный наряд невесты — такой же безупречный и чистый как она сама. Можно искать в этом сакраментальный смысл, а можно просто принять как данность — наряд этот как ничто лучше подчёркивает красоту. Не увядание самой природы, но ту её красоту, которой восхищается лишь жених. На роль жениха я уж точно не гожусь, но оценить по достоинству сей наряд могу. Он великолепен!
Последний месяц зимы. Мне всегда её не хватало. Словно я так и остался ребёнком, которого зовут домой, когда вся забава в самом разгаре. Ещё немного кричу я. Я скоро. Но от этого меня начинают звать домой только настойчивее и приходится возвращаться понурив голову.
Я подхожу к зеркалу и недовольно рассматриваю недельную щетину. Побриться я уже не успею, так как рискую опоздать на работу и потому, побрызгав себя дорогим одеколоном, спешу на выход. Чёрное пальто сидит на мне идеально. Оно уже не новое, но от этого лишь стало мне ещё дороже. Плохая привычка — привязываться к вещам. Становишься её невольным заложником, даже не осознавая этого. К людям же привязываешься по другому, иначе. И что удивительнее всего — ничего не хочешь с этим менять, словно так и должно быть. Словно любить, даже вопреки и не взаимно, то единственное, что ещё ценно в этой жизни.
Есть такая древняя поучительная легенда. Один парень влюбился в очень хорошую девушку. Всем она была пригожа, только вот от рождения слепа. Но парня это нисколько не смущало. Он постоянно твердил, что в первую очередь любит её сердцем, а уж потом глазами.
Однажды девушка оказалась у заброшенного лесного ручья, и только первые капли воды коснулись её глаз, как она тут же прозрела. Вне себя от радости она побежала сообщить парню эту приятную новость. Она представляла его статным красавцем, но какого было её удивление, когда её друг оказался уродом, точнее горбуном. К тому же он заметно хромал на правую ногу. Парень увидев, что девушка прозрела, искренне обрадовался, тогда как девушка отшатнулась от него как от прокажённого.
- Ты не такой, каким я тебя представляла. Как я могу полюбить тебя? Ты же урод!
На это парень лишь с горечью ответил:
- Пусть ты и прозрела, но сердцем так и осталась слепа.
Говорят, что девушка так и не обрела в жизни счастья, а парень превратился в очень яркую звезду, которая в самую тёмную ночь освещает людям путь. И пусть это всего лишь легенда, но как же тесно она переплетена с жизнью. Ведь кто мы, когда отвергаем любовь, руководствуясь предрассудками, если не слепые?
Любовь слепа, несовершенна, в сущности убога, но именно за это мы её и превозносим. Может ещё и потому, что она копия нас самих - убогих, жалких, слепых, но так любящих превозносить себя, почитать всё то, что достойно лишь сожаления за совершенство. А как ещё можно оправдать весь тот блеск и лоск, все эти короны и статусы, которые придают нам вес и хоть какое-то значение в глазах окружающих. В тех самых, что вечно оказываются закрыты.
Помню, как жутко волновался тогда перед первым нашим свиданием. Я тщательно приводил себя в порядок, думал о том, что говорить, чтобы тебе не было со мной скучно. Рассказчик из меня так себе, особенно когда дело касается девушек. Можно было списать это на робость или неуверенность в себе, но думаю это было простым волнением — таким понятным каждому, кто делает шаг на встречу своей судьбе. Я ни столько боялся не понравиться тебе, сколько произвести ложное впечатление, показаться тебе излишне галантным и правильным. Ты бы непременно уловила бы в этом какую-то фальшь, а она отталкивает от человека. В тоже время быть до конца собой я не решался. Искренность, безусловно, подкупает, но это то море, в которое страшно заходить сразу, а лишь осторожно, шаг за шагом, приближаются к нему всё ближе, любуются его красотой и только затем познают его природу.
Словам влюблённых люди часто не доверяют ещё и потому, что это сплошь и рядом дежурные фразы, банальности, которые и приходят на ум, когда хочешь сказать о своих чувствах. В такие моменты думаешь, как мало тех нужных слов, которыми можно выразить то, что происходит у тебя в душе. Спасало бы молчание, если бы только его умели понимать правильно.
Надо признать, что мы отлично справлялись с этим. Ты отлично понимала моё молчание, ту недосказанность, что посторонний рассудил бы неправильно. Я же отлично понимал тебя. Иногда тебя это даже удивляло, нет, скорее пугало, отчего твои бездонные глаза становились ещё бездоннее. Наверное моим последним желанием стало бы именно это — лететь в бездонную пропасть твоих глаз. Проносились бы века, поколения, цивилизации, сама вечность, а я бы всё падал и падал вниз, будто с каждым мгновением лишь желал этого острее. Не каждый, кто пишет стихи — истинно поэт, но каждый, кто любит — непременно.
Рабочий день прошёл нервно, скомкано, по привычному. Мне скорее хотелось очутиться дома — в своём привычном, замкнутом, отгороженном от всех мирке. Я прислонился к окну трамвая, прислушиваюсь к шуму ветра в проводах. Кондуктор, не прикрываясь, зевнула и ленивой шаркающей походкой подошла ко мне. Я протянул ей деньги — она мне билет. Казалось, что во взгляде её колючих, но женственно тёплых глаз я прочёл всё о себе; всё то, что скрывал даже от себя, то, что я бы никогда не решился переложить на эти страницы. Я невольно поёжился, отвёл взгляд в сторону и вновь припал к окну. За морозным узором ничего нельзя было разобрать, потому я выхватывал лишь пятна света; то красные, то синие, то жёлтые, которые проносились мимо, вгоняли в сонливость. Я бы непременно уснул, если бы не скорая моя остановка. Выходя из трамвая я ощутил какую-то пустоту, словно забыл что-то. Пошарив по карманам пальто я обнаружил, что оставил на сиденье свой билет, словно красноречивое напоминание о том, что это всё происходило со мной, что это всё реально, что это всё моя и только моя жизнь! Пусть она сейчас и была не той, какую я её себе всегда представлял. Там тоже есть трамвай, но всё отличие в том, что он не делает никаких остановок, а едет и едет всё быстрее, набирая ход туда, куда мне непременно хочется, а не туда, куда нужно. Если это и нужно кому, то только не мне.
Прохожие внезапно окружили меня, словно заволокли дымкой. В каждом из них я находил что-то знакомое, как будто те самые черты, которые были присущи, как мне тогда казалось, одной тебе. Но явственно и отчётливо те проступали в совершенно незнакомых мне доселе людях — таких чужих и родных одновременно. Интересно, что было бы, если бы я тебя случайно встретил сейчас на улице. Всё-таки мы живём в одном городе. Уверен, что мы узнали друг друга, определённо узнали бы, и даже улыбнулись этому где-то в глубине своего сердца, но ни за что не показали бы этого, а прошли бы мимо, словно и не знали никогда друг друга. Словно всё то время, вся та вечность, что мы были вместе, всего этого не было вовсе. Можно простить человеку зло. Это не так тяжело, как кажется. Но счастье, всё то, к чему мы так долго и упорно идём всю жизнь, счастье, которым он нас одаривает и тут же его лишает, простить человеку нельзя. Иначе опять вступать на ту же стезю становится просто невыносимо. И всё-таки...
Мы научились проходить мимо друг друга. Научились цеплять взглядом что-то не имеющее никакого значения, но такое спасительное в эти секунды. Всё это похоже на капли света среди бесконечной черноты полотна ночи. Опускать глаза, невольно перебирая в уме всё то прошлое, что было, да и остаётся до сих пор, будущим, которое просто закинули в самый дальний угол шкафа под названием мечта. Научились бежать без оглядки, не важно куда, не важно даже зачем, просто бежать, просто забыться самим процессом. Научились не напоминать о себе, словно назойливый будильник, который изо дня в день будит тебя на постылую работу, наконец-то сломался. Да, мы многому с тобой научились. Только знаешь, это не приносит никакой удовлетворённости. Всё сугубо для галочки. Сама жизнь — для галочки. Поймём ли мы когда-нибудь, что нельзя так жить - для галочки?
Кажется, что я уже давно это понял. Каждым своим, как две капли воды похожим один на другой, днём я только и делаю, что превращаю эту галочку в более жирную и массивную, как некое напоминание неотвратимости судьбы. Иногда, просыпаясь ночью, я хотел скорее вскочить с постели и убежать от тех пут повседневности, что держат меня. Бежать по ночному городу, бежать что есть сил, без всяких мыслей, жадно вдыхая холодный зимний воздух. И не останавливаться; всё что угодно, но лишь бы не останавливаться, быть тем самым трамваем, который везёт меня туда, куда я очень хочу. К тебе...
Я отряхнул пальто от снега, всунул ключ в замочную скважину и мягко открыл дверь. Скорее машинально, чем осознанно включил свет в прихожей. Меня никто не ждал и никто не встречал. Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. И не вижу никакого смысла привыкать. Пусть я лучше останусь не в ладах с собой, чем приму это как нечто совершенно нормальное. Моя крошечная квартирка вдруг стала слишком большой для меня одного. Как будто она не хочет признавать во мне своего хозяина, не узнает его - всегда улыбчивого, общительного и по детски искреннего.
А ведь мы так и не попрощались тогда. Слишком громкий разговор внезапно оборвался, и каждый из нас молча пошёл в разные стороны — ты к себе домой, а я — к себе. В тот момент я хотел только одного — обернуться. Наконец-то повзрослеть, остановить этот нелепый кошмар, эту человеческую глупость — идти на поводу у своей гордости. Но я не смог, точно так же как и ты. Смешно, наверное, винить в этом только тебя, даже будучи уверенным при этом, что правда была на моей стороне, когда я будучи сам не смог совладать с собой и принять тогда единственно-правильное решение — пойти на примирение.
Между людьми всегда остаётся какая-то давящая недоговорённость, если не было сказано слов прощания. Словно обрыв на линии во время важного звонка. Словно ждёшь того, кто во-вот должен придти, но почему-то так и не приходит. Всего лишь одно слово, которое боишься услышать, но всё же ждёшь, чтобы не ждать уже всю жизнь.
И я чего-то ждал в эту ночь.
Ночью воспоминания проносятся перед глазами, словно лифт, который с огромной скоростью несётся вниз. И каждая ночь — всего лишь безуспешная попытка его остановить.
Иногда мне кажется, что кто-то неведомый, непременно из темноты, тянет меня за очень тонкие, почти невидимые ниточки, а я, повинуясь, слепо следую его воле. При этом внутри меня бушует буря протеста, я силюсь освободиться из этих призрачных пут, стать самостоятельным, но всё тщетно. Предрассудки прочно держат меня в повиновении, контролируя каждый мой шаг, каждое моё слово. Я страшусь того дня, когда им будут подвластны и мои мысли.
Говорят, что ночь - время влюблённых. Но я думаю иначе. Истинное время влюблённых — это короткий, но потрясающий по красоте рассвет.
Помню, мы тогда гуляли с тобой всю ночь. Устав, мы присели на скамейке, возле старой хрущёвки, которая располагалась прямо на окраине города. Здесь открывался потрясающий вид на звёздное небо, уже по краям становившееся алым. Ты прижалась ко мне, как будто ища тепла. Мне показалось даже, что ты уснула, как вдруг я услышал твой шёпот, полный неприкрытого восторга:
- Как же красиво! Я и не думала, что рассвет может быть так красив!
- Да — согласился я. - Он прекрасен.
Уже по прошествии какого-то времени я понял, что именно понуждало нас видеть, в казалось бы уже обыденном, ту самую красоту, что заставляет чаще биться сердце, не в силах сдержать внутри ту радость, которая свойственна только детям. Если бы судьбе не была угодна наша встреча, то каждый из нас, случайно бросив в то время взгляд на зарождающийся рассвет, не высказал бы по этому поводу абсолютно ничего. Скорее всего, мы бы опять устремили взгляд себе под ноги, уйдя с головой в проблемы наступающего дня, в ту самую суету, которая даёт нам мнимое чувство собственной важности.
Я подошёл к окну, за которым пламенела заря. Ни тени восторга.
Я сегодня будто пьяный от воспоминаний, и в каждом — ты.
Глава 7
VII
Весна.
Ты очень любила именно это пору года. Именно тогда тебя буквально завораживала природа, которая будто пробуждалась от сна. Во всём, невидимой волной импульса, билась жизнь. Порой жестокая, порою прекрасная, но всегда такая желанная — жизнь. Ты любила (да и сейчас наверняка любишь) как ветер играл с твоими волосами, как робко распускались первые цветы, как в лазурной вышине парили птицы, за полётом которых ты могла неотрывно следить хоть часами. Одна весна сменяла другую, но ты в ней неизменно повторялась. Я никогда не встречал такого человека, которого так преображала природа, сама её жизнь. Да и вряд ли когда-то встречу. Мне же всё равно, что там, за окном. Вот честно — всё равно.
Я вышел из дома, чтобы вынести мусор. Стоял чудный денёк, к тому же был выходной. Лазурное небо казалось было ближе, чем обычно. Несколько птиц резвились в вышине. Они то летели ввысь, то стремглав падали вниз, но потом вновь набирали высоту. Это было похоже на неведомый танец. При последнем слове вспомнился наш первый танец. Ты была тогда восхитительна. Кажется, был день рождения у твоей близкой подруги, было много гостей, но я запомнил лишь тебя. Мы стояли напротив друг друга, робко держась за руки и пытались изображать танцующих. Играла какая-то мелодичная и очень знакомая песня, но по прошествии времени я так и не смог вспомнить, кто именно её исполнял. Вроде, вокал был женский, но может я и ошибаюсь. Воспоминания порой так обманчивы. В них всё куда лучше и ярче, чем бывает в действительности. Когда мы танцевали, то каждый думал о своём. Песня, в несколько минут длины, растянулась на целую прожитую жизнь. Мне казалось тогда, пока мы медленно кружились в танце, что я успел обдумать абсолютно всё, что не имело, в сущности, никакого значения, забыв о самом главном. Я пытался ухватиться за эту главную мысль, ускользающую от меня и как будто заигрывающую со мной, но всё было впустую. Тем временем песня закончилась и ты подняла взгляд на меня. Ты ничего тогда мне не сказала, лишь улыбнулась робко. За первым танцем последовал второй, потом третий, потом... А потом я сбился со счёта. Мысль, что так донимала меня, вдруг перестала существовать. Впервые за всю свою жизнь я ни о чём не думал, а просто наслаждался самим танцем, самой полнотой жизни, которую до этого, как сумасшедший, пытался выстроить в некий порядок, от которого боялся отступиться. Только сейчас я понял, как сильно мне этого не хватает; всего того, чем действительно запоминается жизнь.
Светофор, зелёный человечек, пешеходный переход более быстрым, нежели обычно шагом, короткое смешение с толпой, и вот я уже на месте — на другой стороне улицы.
Я ничего не обещал, так как любил ловить в твоих глазах неподдельное восхищение. В обещаниях есть какое-то оправдание собственной неуверенности, так как наша уверенность полагается исключительно на внутреннюю силу, которая не нуждается в словах. И потому так ошибочно думать, что тот, кто ничего не обещает, ничего и не сделает. Скорее напротив.
В нашем общении мне были чужды лишние слова. Я всегда был предельно лаконичен. Но это нисколько тебя не тяготило. Мне же, напротив, нравилось слушать твой голос. Особенно мне нравилось, когда ты немного сердилась. В нём (голосе) сразу проскальзывали нотки женского упрямства, характера, той самой взрослости, которую мы в себе открываем поелику. Нет, конечно же, ты оставалась для меня ребёнком: глупым, наивным, но вместе с тем искренним и добрым, чуждой каких-либо веяний моды. Ты была собой, всегда, везде, при любых обстоятельствах и это не могло не подкупать. Я же рядом с тобой чувствовал себя поневоле старше, взвешивая слова и всячески тебя наставляя. Я вовсе не пытался переделать тебя, как это могло выглядеть со стороны, но уберечь от ошибок, так свойственных молодости. Я искренне остался благодарен тебе за то, что ты понимала меня правильно. Если уж быть откровенным, то ты была единственная, кто меня вообще понимал.
Я бесцельно слонялся по городу, то забредая в кафе, то подолгу блуждая на его окраинах, то просто так, чтобы убить время, ездил на трамвае до конечной с пересадкой на другой и обратно. Не знаю как это и назвать. У меня были дела и по дому и с работой кое-какие заморочки, но всё это отходило на дальний план, оставляя место лишь спонтанным впечатлениям, полученным мною от прогулки. Я испытывал тем самым доселе не изведанной мною чувство — чувство свободы; пьянящей, одурманивающей, всё на себе замыкающей свободы. Верно, я испытывал подобное только в далёком детстве, когда весь этот огромный неприветливый дымчато-серый мир был ещё полон яркими красками. Я, словно художник-самоучка, опускал руки в банки с различной краской, а потом нарочито-неряшливо оставлял свои отпечатки ладоней на белоснежном листе — табула раса моей жизни.
Лестничные пролёты сменяли один другой, пока я не оказался возле свой двери. Я по глупой недавней привычке постучался, ожидая ответа. Тишина. Ну естественно тишина. А так нестерпимо хочется, чтобы кто-то тебя встретил, открыл, спросил как прошёл твой день. Но это всё так, издержки одиночества. Не более того. В конце концов мы все к нему рано или поздно приходим. Иногда лучше сделать это как можно раньше, потому как, если оттягивать этот момент на как можно больший срок, то оно становится поистине нестерпимым. Спросите об этом любого старика, угрюмого доживающего свой век в четырёх стенах, окутанных липкой тишиной. К молодым оно не так жестоко. Молодых оно только учит.
Ночь пропитана ароматом кофе. А ещё сквозняком на кухне и еле слышной песней, что играет по радио. В ней также слышатся разговоры, доносящиеся из ещё не спящих окон. Всегда о чём-то важном, потому как ночью только о таком и говорят. В ней как будто всё замирает, отодвигая рассвет на следующую жизнь. В ней упорно ищут то, что так нелепо теряют при свете дня. Честно, ночь похожа на нас больше, чем мы сами на себя порой.
Я и забыл, когда в последний раз хорошо высыпался. Я бесцельно смотрел в потолок, прислушиваясь к ночным звукам доносящимся из приоткрытой кухонной форточки, а также следил за огнями проезжающих мимо дома машин, яркой вспышкой озаряющих комнату, позволяя увидеть то, что было скрыто доселе ещё полностью не привыкшему к темноте глазу. А ещё я думал — обо всём и ни о чём сразу. Мне казалось, что даже во сне я не терял этой, в сущности ненужной в современных реалиях, способности. Оттого мой сон был прерывистым, скомканным, как и то махровое одеяло, которым я укрывал ноги, вечно зябшие от холода ночи. Для себя я открыл, что этот мир не нуждается ни в каком осмыслении. Он богат впечатлениями, эмоциями, мгновениями — теми настоящими сокровищами, которые не утаишь в кармане. С него и этого довольно. Но то мир, а не человек. Человек хочет не просто чувствовать себя счастливым, но и хочет понять, как к этому счастью быстро придти. Путей, разумеется, много, но у каждого он единственно верный.
Я нехотя встал со своей лежанки и подошёл к раковине, чтобы открыть кран и налить холодной воды. Пока я жадно пил воду, в воспалённом недосыпом мозгу явила себя мысль, приобрела смутные очертания, а потом исчезла, будто её и не бывало вовсе. Возможно ли счастье в мире, где нет любви?
Любовь — не более чем забавная игра, развлечение на несколько быстротечных мгновений, которая жизнь упорно размазывает по слишком тонкой поверхности, обёртывая подарочной бумагой с яркой ленточкой. Там одна пустота, которую заполняем только мы сами, по сути чем придётся, что подвернётся в одинокую дождливую ночь или полный слепящего солнца день. Уберите всё то, с чем вы её отождествляете, все эти стереотипные штришки, и она предстанет перед вами в истинном обличье. В том самом, которое мы всячески избегаем показывать на публике, ежедневно, ежечасно, ежеминутно мысленно примеряя на самих себя. Потому нам удобнее, чтобы каждый раз она представала в более презентабельном виде, в том, что можно подать, использовать, и чем не будут гнушаться даже самые закостенелые привереды. Она не портится, потому и на вкус никогда не бывает приторной, а всегда в самый раз. Может ещё и потому, что когда мы её пробуем, то неизменно оказываемся вечно голодными. Как будто нам знакомо само понятие сытости, что в любви, что в жизни.
Я вновь вернулся к своей лежанке, прислушиваясь к ночной ссоре соседей сверху. В этом она вся — неприкрытая, уродливая, отвратительная в своей лжи. Да, у неё, как у многих вещей, две стороны, но вторая не суть её, а напротив, что-то совсем противоречивое. Страшно то, что та сторона, имя которой ненависть, часто оказывается постояннее самой её сущности — жертвенности во благо другого. Может ли мы вообще любить также сильно, как ненавидеть? Я рискую быть осмеянным, но скажу категоричное - ''нет''. Потому как ненависть - это наша боль; это вырванное вместе с лоскутами кожи, сухожилиями, мышцами, переломанными костями, ошмётками крови попранное в ревностно хранимом сердце самолюбие. Лучшей стороне любви чуждо самолюбие, и потому она перестаёт перед нами чем-то отдалённым, эфемерном; чем-то таким, что нельзя осязать, а только любоваться словно издалёка, словно через дымку сна, от которого рано или поздно придётся проснуться. И, как правило, чем глубже и длительнее сон, тем страшнее и пробуждение. Ненависть же мы носим в себе, понимая, что без неё от нас ничего не останется. Можно конечно попытаться поступить по-иному, красиво, и простить, но это лишь значит отказаться от себя самого. Кто пойдёт на такое?
Меня разбудил пьяный смех. Я припал к окну и увидел небольшую компанию людей, которые шли навеселе, видимо возвращаясь с чьего-то дня рождения или ещё какого праздника. Вот, воистину беззаботные люди! Не задавайся никаким волнующими тебя вопросами, и тогда не услышишь нелицеприятный ответ, который может опрокинуть весь твой любовно-лелеяный мир в пропасть! Что в сущности человек, если не бездонная пропасть, в которую мы заглядываем жадно, силясь разобрать в ней своё отражение? И что мы ищем в других, если не себя? А может просто стоит перестать искать? Но, право, это уже был бы не человек, а кто-то другой. Наш удел пребывать в вечном поиске.
Что именно нам нравится в человеке? С чем конкретно мы его отождествляем? Внешность, привычки, вкусы, хобби — всего лишь набор шаблонов и схем. Неужели мы любим всего лишь своеобразный программный код, который так легко поддаётся расшифровке? Что остаётся от самого человека без всего этого? Что именно мы любим? А если человек разучиться любить, то сможет ли он различить одну схему от другой? А может всё предстанет для него в истинном свете — в скучном и шаблонном наборе символов, не имеющих никакой самоиндефикации? Трудно, очень трудно принять это в себе, потому ''игра в человека'' остается единственно-стоящей забавой.
Но так ведь нельзя. Нельзя всё подвергать критическому мышлению. Нельзя раскладывать по полочкам то, что в сути своей никак неделимо. Никак нельзя.
За окном уже лениво начала заниматься заря. Скоро идти на работу — в спасительный круговорот жизни. Раньше эта роль доводилась тебе — живому человеку. Сейчас на твоё место пришла бездушная работа. Надо признаться, что у неё не плохо выходит. Она действительно помогает, словоно невидимым куполом ограждает от всего того, отчего невозможно просто взять и отмахнуться, словно смахнув с обеденного стола попавшую на глаза крошку хлеба. На это, конечно, нужно время, много времени. Нельзя просто взять и примириться со многими вещами. Не делается это так сразу. Что же — время это то, чем я располагаю в достатке. А может это просто время располагает мной, как какой-нибудь игрушкой, взятой ребёнком с прилавка. Какая разница? Какая вообще разница?!
Разговор — с него обычно всё начинается и им же, как правило, и заканчивается. Люди не уходят по-английски, не хлопают громко дверью, не кричат так, что не в состоянии различить собственный голос. Всё куда прозаичнее. Вялотекущая беседа о самых обыденных вещах плавно переходит в то, что боишься, но неизменно однажды приходится выслушать — в те самые слова, которые бьются подобно дорогому стеклу — на мелкие и очень острые осколки, которые потом собираешь непослушными пальцами всю жизнь.
Тогда мне нечего было тебе сказать. Не потому, что язык вдруг онемел или потому, что я не нашёл разумных доводов в пользу того, чтобы оправдать себя как-то или попробовать примириться с тобой, а потому лишь, что это тогда ничего не поменяло бы. Мы стали друг другу чужими людьми, и вряд ли бы поняли то, что самим до сих пор оставалось непонятным — как всё так произошло? Я не перестаю задаваться этим вопросом до сих пор. Как можно было оступиться, когда наша совместная мечта была так близко? Как?
Глава 8
Всю неделю шёл мелкий дождь. Небо то прояснялось, то его вновь застилала пунцовая пелена. Несмотря на сырость, стоявшую в воздухе, было тепло.
Я лениво перебирал ногами, идя на работу, обходил лужи, подолгу удерживал взгляд на абсолютно не стоящих внимания вещах. Всё было каким-то размытым, нечётким, лишённым правильных линий. В маленькой луже резвились воробьи, а неподалёку, уже в другой, побольше, голуби. Где-то сверху гаркнула ворона и я поднял голову. Ворона как будто обращалась только ко мне из всей толпы прохожих. Взмах её крыльев вдруг заставил меня невольно вздрогнуть и окончательно отогнать сонливость, которая, по привычке цеплялась в меня по утрам, будто клещ. Зачем нам всё это? Зачем нужна эта любовь?
Эта игра забавляет нас. Мы охотно примеряем на себя ту роль, что нам отводится только случаем. И никакого экспромта, всё сугубо в рамках сценария. Играть и жить одновременно, дышать этим не имея возможности надышаться вволю. Кажется, что можно всё бросить, сойти со сцены и плевать, что будешь освистан. Но нет. Нет. Сама эта мысль — короткий поводок, который затягивается петлёй на шее. Она захватывает даже мысли, словно те только призраки, блуждающие во снах. В этом она вся — изменчивая, непостоянная, обещающая и волнующая. Ну кто откажется от крыльев, что она даёт, даже если это всего лишь дешёвый реквизит?
Одиночек презирают. Чуть ли не считают их сумасшедшими. Я давно ловил себя на подобной мысли, давно уже перестал уважать то, кем стал. Я превратился в какое-то бесформенное нечто, расхлябанное, болтающееся на шарнирах подобие человека, манекен, который смотрел в упор и никуда, у которого на лице играла дурацкая усмешка, дешёвая, не способная рассмешить даже ребёнка. Но я отчего-то смеялся ей где-то глубоко внутри себя, цеплялся за неё всеми уже скомканными, выжатыми эмоциями. Я смеялся ни столько над собой, сколько над теперешним собой. В этом была огромная разница, а она, как следствие, как причина: огромная, затаённая, укрытая от всех боль.
Любовь подобна сказке. Такой, по крайней мере, она нам представляется. Она резко контрастирует на фоне серой обыденности будней, ярким лучом солнца разгоняя любую тень сомнения. Она истина, потому что всё красивое находит отклик в сердце, и потому только истинно. Оставьте уродство жизни с её повседневностью, обязанностями и дешёвыми почестями тем, кто не способен разглядеть эту красоту, поверить хотя бы на миг в сказку. Да, её порой незаслуженно восхваляют, ей знакомы все человеческие слабости и пороки, но всё же, всё же она заслуживает этой сказки, с которой её неизменно ассоциируют слепые разумом, но зрячие сердцем.
Как я жаждал вновь поверить в эту сказку! Теперь, когда за плечами осталось так много по истине счастливых дней, но вместе с тем являющихся причиной такой пустоты внутри. Там у меня было всё. Здесь же, теперь, в окружении стольких вещей, не осталось ровным счётом ничего. Я как будто хватался руками за первый попавшийся мне на глаза предмет, но он ускользал отчего-то, менял форму, не держался в руках. Там же, мне нечего было взять, но всё, что окружало меня, как будто было моим. Не нужно было ни к чему тянуться, что-то покупать, клеймить, удерживать подле себя, словно очень дорогую вещь. Там всё хранилось на уровне эмоций. Там всё было куда проще.
До работы было ещё сравнительно долго идти. Я нарочно вышел из дома пораньше и не стал, по уже устоявшейся привычке, садиться на трамвай. Мне хотелось развеяться, не думать ни о чём дорогой, поймать себя ускользающего за руку, но всё было напрасно. Я вновь думал, вспоминал, опять думал и опять вспоминал, изредка задерживая взгляд на окружающем меня чёрно-белом мире. Иногда правда, чья-то улыбка или детский смех перебивали сигнал, выравнивали палитру, слепили по-солнечному ярко, но тогда я в спешке отворачивал взгляд, а когда вновь подымал глаза, то видел вокруг себя лишь привычное — отсутствие каких бы то ни было красок.
Что хочет сердце? Что оно ищет? Боли, страдания, привязанности? Оно не обретёт только радости в любви, потому как ей, любви, свойственен полный спектр человеческих чувств. Но сердце избирательно, и потому наивно полагает, что легко очистить зёрна от плевел, что только радость свойственна любви, истинной любви. Оно никогда не спрашивает, но неизменно требует от нас этой радости, словно капризный ребёнок. С ним не договориться, оно не станет терпеть. Болевой порог у сердца неприлично низок. Вся боль, что несут обманутые ею же чувства — предательство её веры. Оно, конечно, может винить и себя, но только затем, что нужно переложить вину хоть на кого-то, лишь бы не на объект поклонения. Любовь чиста, безупречна, справедлива! Это не догма, не факт и даже не истина. Это её суть, а суть человеческого сердца — быть проводником к ней. И потому оно вечно ищет всё то, чем любовь не является.
Когда это я успел стать философом своей жизни. До той памятной встречи я ничего так о себе не знал, что знаю теперь. Как будто самые потаённые уголки души вдруг разверзлись, вышли из мрака, стали различимы, но что самое важное — понятны. Я хотел воротить всё обратно, спрятать их там, откуда вытащил наружу, но всё было тщетно. Я погружался в них снова и снова, уже даже не думая зачем, будто это стало моей единственной целью в жизни — познание себя. Или всё же тебя? Разве не тебя я так жаждал понять тогда, угадать, о чём ты молчишь, почему вдруг прячешь глаза или боль за улыбкой? Спросить об этом вот так вот прямо было бы слишком жестоко, а потому я молчал. Иногда, правда, я будто ловил огонёк в твоих глазах, будто ты сама вдруг всё про меня поняла, но он тут же гас. Но что теперь о прошлом?
До работы считанные шаги. Уже видно серое приземистое здание офиса, которое отчего-то давит всей тяжестью на меня, заставляя замедлить шаги и остановиться. Сейчас бы посидеть немного где-нибудь на скамеечке и просто ни о чём не думать.
Любовь — белоснежный конверт, который мы вскрываем дрожащими пальцами. И не так важно, что там будет написано, сколько разобрать во всём этом свой почерк. Всякая любовь — прекрасна.
Очередная, из ничего вытекающая фабула. Разве страдать из-за неё лучше, чем жить в неведении? Ну, хорошо, не страдать, а так, изводить себя, накручивать, без конца вспоминать, вздрагивать поневоле во сне, искать причины, ответы, другого человека... Конечно, проще найти другого, чем пытаться разобраться в себе, чтобы уже не совершать тех глупых ошибок, которыми так свойственны первые сильные чувства. И всё же, это будет походить на бред сумасшедшего, как и наверное всё повествование, но всё же это всё — вся боль, обида, одиночество стоят всего того. Гораздо, в разы, хуже неведение. Всё равно что зрячий, который увидел слишком яркое солнце и тут же ослеп, и слепой, который ничего не видел от рождения. У первого останутся хотя бы воспоминания о том золотом свете, у другого же — ничего. Разве что догадки о том, как он прекрасен.
Наверное, каждый должен ответить себе сам, что такое любовь. Хотя бы потому, что у всех она разная и каждый понимает её по своему. Без любви жилось бы куда проще. Она в корне несправедлива, но ею всё равно восторгаются и, что самое поразительное, ищут её. Может ещё всё дело в том, что мы привязываемся к кому-то определённому, тогда как мудрые люди учат любить весь мир во всех его проявлениях. Да и есть что-то подлое в том, что устроив своё личное счастье, тебе становится абсолютно плевать на тех, кто страдает от одиночества. Разве можно быть полностью счастливым зная, что кто-то страдает в этом мире каждую секунду? В таком случае любовь — всего лишь проявление эгоизма, свойственного одному лишь человеку. Мы даже любовь, это высокое чувство, облачаем в собственную кожу.
Ну довольно уже о ней! Не много ли одной ей чести!
Я отчего-то беру телефон, захожу в контакты и нахожу в небольшом списке людей своего начальника. Секунда, другая, внутренняя борьба, принятое решение, звоню.
- Да. Слушаю, имя.
- Здрасте, имя отчество. Мне сегодня что-то нездоровится. Даже температура небольшая есть. Можно мне будет взять отгул на сегодня?
Бессовестно вру. Ну да ладно. Работать нет просто никаких сил. Выжат как лимон.
- Хорошо. Если температура, то лучше будет показаться врачу. А так, я думаю, лучше взять сразу несколько дней. Хотя бы до конца недели. Больные мне не нужны.
- Спасибо. К концу недели я обещаюсь выздороветь. Постельный режим, усиленный приём витаминов, все дела.
Это было произнесено слишком уж весёлым тоном, но начальник кажется этого не заметил. Или, что вероятнее, сделал вид что не заметил. Отчего-то я был убеждён, что он прекрасно знает о моём состоянии здоровья, что со мной физически всё в полном порядке. Но я действительно был болен и мне был нужен отдых.
Мы распрощались. Я спрятал мобильный в правый карман брюк и поспешил обратно домой дворами, чтобы не дай бог не попасть на глаза кому-нибудь из коллег.
Людей делают ближе не телефоны, автомобили или социальные сети, а понимание. Оно же и различает близких по духу людей от всех остальных.
Наверное, это очень трудно найти того, кто бы тебя понимал без намёков и определённостей. Скорее, это кажется невозможным. Как можно понять другого, если себя бывает не понимаешь? Особенно, если тобой движут чувства, эмоции, порыв, но никак не разум — этот неумолимый манипулятор, сдерживающий человеческую природу, отчасти жестокую, но отчасти такую верную. Чего добьётся человек, у которого в голове всё по полочкам, но который не спит по ночам, терзаемый какой-то внутренней неудовлетворённостью? Разве мало уже того, что всё понятно, прозрачно, правильно? Зачем же ещё что-то, такое клейкое, скребущее, выбивающее дробь? А затем, верно за тем, что без этого как бы и нет человека, а так, манекен на шарнирах с дурацкой ухмылкой, от которой смешно только самому себе. Узнали?
Не помню как оказался дома. Дорога обратно была как в тумане — полна нелепых мыслей. В эту минуту мне хотелось окреститься от всего, даже от самого себя, но я был слишком слаб, чтобы это сделать. Слишком уж я вжился в собственную кожу. Пожалуй, устрою себе отдых. Буду лежать на диване, смотреть всякие комедии, слушать попсовую музыку — всё что угодно, лишь бы не забивать голову всяческой ерундой. Конечно, всё это для меня очень важно, иначе что вообще может быть важно в жизни? Но я так устал в последнее время. И всё же, с каждым наступлением ночи во мне просыпался будто бы другой, отличный от меня человек. Он перебирал в голове события последней жизни, словно листал увлекательный роман. Словно его это даже не касалось, словно это всё было сугубо судьбой главного героя, а не его собственной. Умел же он абстрагироваться так, чтобы это не нарушало его внутренней, данной ещё при рождении гармонии. Боже, как же я устал!
Всё завтра. Завтра наступит новый день с его заботами, проблемами, обязанностями и рутиной. Он обязательно наступит, иначе и не может быть. Но это будет только завтра. Впереди целая ночь. Отличное время подумать, привести в порядок мысли, помечтать о несбыточном, вспомнить. Ночью всё это ощущается острее, нежели днём. День накладывает свой отпечаток суеты, тогда как ночь неспешна, нетребовательна и всегда прекрасна в своём очаровании. Ночь откладывает завтра на ещё одну прожитую жизнь.
Я предчувствовал ещё одну бессонную ночь впереди. Маленькая кухня, чайник на плите, на столе чашка с ароматным чёрным кофе без сахара. И таких чашек за ночь могло доходить до десяти! Знаю, что вредно. Плохо для сердца, для давления, для себя самого. Но без кофе я не могу. Верно, если верить в перерождение души, а, как известно, в некоторых восточных странах верят, что и вещи имеют своего рода душу , то я бы переродился в чашку крепкого кофе. С той только разницей, что я бы очень быстро остывал. Вроде только налил горячей воды до краев, поднёс спустя мгновение губы к напитку, ан нет, уже остыл! Вот кто я значит такой — кофе, который просто остыл. Который неизменно однажды остывает.
Глава 9
Как мы познакомились? Случайно. Абсолютно случайно. Был на удивление снежный вечер. В местном небольшом театре гремела премьера — ''Евгений Онегин'' Пушкина. Поистине громкое событие для нашего захолустья. Когда спектакль закончился и шквал оваций зрителей наконец смолк, я поспешил к гардеробу. Именно в этот момент я и увидел тебя. Ты была одета просто, но со вкусом. Было в тебе что-то таинственное и в тоже время такое понятное, родное. Ты, кажется, направлялась к выходу и вдруг обернулась. Наши глаза встретились, а потом...