Нет примирения!

— И вам не надоело ждать? — Даша улыбнулась, почти не скрывая иронии. — Вы только не волнуйтесь, — быстро добавила она. — Я вас недолго стесню.

— Как не стыдно! — сказал Александр. — Да живи сколько хочешь!

— Конечно, — подтвердила Надя.

— Нет, нет, мне и мама сказала: осмотришься и сразу сними комнату. Сане с Надей не мешай.

— Узнаю́ маму с ее вечной заботой! Только мы тут сами решим. С лесоскладом уже рассчиталась полностью? Ну, тогда и вправду — хоть завтра к нам на завод!

— Какие вы все здесь скорые: завтра, завтра! А я и Павлику ответила: утро вечера мудренее.

— Бесспорная истина! — засмеялась Надя. — И тонкий намек хозяевам: пора спать! Неси, Саша, раскладушку.

Александр принес раздвижную кровать и, устанавливая ее у стены, сказал:

— А все же, сестренка, оттягивать нечего. Нам сейчас очень люди нужны. Завтра же вместе зайдем в отдел кадров. В двенадцать часов я тебя встречу около проходной.

— Хорошо.

— Только ты не опаздывай. Ровно в двенадцать. К началу обеденного перерыва приходи. Слышишь?

— Да, да…

III

Но она обманула: не пришла ни к двенадцати, ни позже.

Александр проторчал около проходной почти весь перерыв. Его сменил прибежавший из столовой Павлик:

— Подкрепись, бригадир. Я ее встречу.

Но и ему не посчастливилось: Даша так и не явилась.

— Должно быть, что-то задержало, — сказал Александр уже в цехе, принимаясь за работу.

Павлик поддакнул.

…Крутится сверло, въедаясь в металл, разбрасывая спиральки-стружки. Стиснув зубы, с хмурой сосредоточенностью держит Александр дрель-воздушку.

За невысокими столами-верстаками трудятся поблизости от Александра его друзья, висит над ними на столбах пролета только сегодня прибитый плакат-объявление: «Здесь работает бригада коммунистического труда». Тут же укреплено полученное вчера темно-бордовое знамя.

В широком пролете цеха горбатятся серые туши не завершенных в сборке токарных станков. Проплывает под потолком мостовой кран. Из него, как из огромной люльки, высовывается белокурый вождь молодых сборщиков. С земли улыбается Лене Сергей, сигналит, размахивая напильником.

Очкастый Максим шустро ввинчивает болт, а сам следит за Павликом — что-то нервничает Павлик, все время поглядывает на часы.

Чуть подальше работает Григорий Свиридин. Не дотягивается до него плакат-объявление.

А дальше за ним — Салимжан-Тамерланович, еще дальше — курносый толстяк, так сильно лоснящийся от пота, что кажется, будто он густо покрыт вазелином.

Знакомое окружение людей. Привычная разноголосица звуков. Беспрерывное перемещение по земле и по воздуху чугунных заготовок и блестящих станочных узлов. Запахи краски из малярного отделения. Все это сборочный цех…

В кипении напряженной жизни своего цеха Александр всегда чувствовал себя по-особому уверенным и сильным. Словно здесь он уже не он, а кто-то другой, неотделимый от остальных, собравшихся делать общее дело.

Это чувство приходило к нему с самой первой минуты рабочего дня, когда после звонкого сигнала у слесарей-сборщиков начиналась веселая перекличка напильников, молотков и электросверл.

С первой минуты, с начала смены и уже до ее конца, когда в пять часов вечера тот же сигнал-звонок давал отбой, Александр ощущал свою слитность со всеми, кто вел атаку на холодный металл. И хотя, как рядовому в настоящем бою, Александру приходилось подчас брать всего лишь крошечную высотку, все они сообща каждый день одерживали большую победу — недаром то и дело возносились вверх мощным краном новые токарные станки-автоматы и торжественно уплывали за пределы корпуса.

И даже когда Александр на время прерывал работу, раскуривая папиросу или перебрасываясь несколькими словами с товарищами, даже тогда его продолжал нести вперед непрерывный поток трудового ритма, потому что, быть может, именно в этот момент где-то рядом другой слесарь присоединял к очередному станку собранную Александром коробку подач, а какой-нибудь токарь здесь же, на их заводе, вытачивал деталь, которую Александр вмонтирует в следующий станок завтра утром…

Александр настолько привык к цеховой обстановке, что, отрываясь надолго от нее, не на шутку скучал.

Вот почему, отслужив в армии три года, он возвратился на завод, на который еще подростком попал сразу после ремесленного училища вместе с Павликом.

Должно быть, и Павлик переживал подобное. По крайней мере по письмам, которыми они обменивались, находясь в разных воинских частях, можно было судить, что желание вернуться на свой завод, в свой цех зрело одновременно у обоих.

А здесь, в цехе, они встретили Максима и Сергея — ребята пришли на производство после десятилетки.

Разница в годах не помешала хорошей дружбе. Конечно, у каждого имелись свои планы, мечты, решения… Александр вскоре женился. Сергей влюбился в крановщицу Лену. Максим Академик поступил в машиностроительный институт на вечернее отделение, а Павлик — в техникум. Но все это разное, у каждого свое, не разъединяло их, а как будто еще больше скрепляло.

Однажды Александра пригласил к себе парторг Кропотов.

— Садись, — указал он на диван и, усевшись напротив на стул, заговорил: — Вот что, товарищ Бобров. Пригляделся я к вашей компании. Дружные вы ребята…

— Дружные, — сдержанно согласился Александр, не понимая еще, к чему клонится разговор.

Парторг запросто положил на колено Александру руку — крупную, но суховатую, легкую.

— А движение-то ширится, замечаешь?

Александр замечал: вслед за бригадами коммунистического труда повсюду появлялись цехи и даже целые предприятия — фабрики и заводы, — которым давалось высокое звание. Много бригад было уже и на их заводе — в механическом цехе, в инструментальном, у ремонтников. А теперь вот Кропотов, как видно, решил привлечь еще и сборщиков.

Он улыбнулся и поддразнил:

— По правде сказать, я ждал, что ты сам ко мне придешь. В армии не был разведчиком? Ну, так в мирной жизни попробуй со своими орлами! Сделаем бригаду… Ты, молодой коммунист, за вожака.

Александр не стал объяснять парторгу, что недавно они все уже обсуждали вопрос: стоит ли в их сборочном, где испокон веков каждый слесарь работал отдельно, создавать особую бригаду… Помнится, Максим Академик ехидно спросил:

— Для отчетности станем бригадой числиться, да?

И вопрос отложили. Показухи не хотел никто.

Но парторг говорил о настоящем деле:

— Конечно, у нас бывает всякое. Иногда и торопимся, обгоняем события: не созрело еще, а мы плод уже выковыриваем… Но на вас я надеюсь: всерьез возьметесь и создадите не фиктивную бригаду, а настоящую производственную единицу! Верно?

Он встал со стула и молодо прошелся по кабинету. Александр всегда удивлялся: сколько у этого человека энергии — и лысоватый уже, и лицо в морщинах, с глубокими складками у рта, и сутуловатый, а ходит легко, быстро и говорит увлеченно.

— Значит, подумаете с ребятами?

Александр пообещал.

И в тот же вечер они долго сидели в комнате общежития у Максима и Сергея, еще раз все прикинули, обсудили. Бригада родилась. Это было восемь месяцев тому назад. И вот вчера в клубе — звание, знамя, победа!

Конечно, не все шло сразу гладко. Вдруг споткнулся Сергей. Пристрастился «отмечать» каждую получку выпивкой. При этом «философствовал»:

— От трудов праведных требуется отдохновение. Сложимся, братцы…

И несколько раз склонял всех на посещение ресторана.

Плохого в этом вроде ничего не было, но стало входить в систему, и первым запротестовал Максим:

— А ну вас к лешему с таким отдохновением! Голова наутро трещит, во рту погано, и на занятиях в институте сплю.

При этом он еще добавлял, что сказал какой-то там выдающийся грек по поводу здоровья и ума, и уходил в библиотеку.

Сергей остался в одиночестве, А немного спустя и он стал «философствовать» иначе:

— Озон, братцы, укрепляет нервы. Дышите озоном. Гуляйте.

Дело в том, что как раз к этому времени он обнаружил, что не может без белокурой Лены успешно «укреплять нервы», и каждую свободную минуту они вместе дышали озоном.

Дни получки уже не отмечались.

Но тут вдруг получилась осечка с Павликом.

Начальник цеха негласно дал указание мастерам всячески содействовать бригаде. Александр это обнаружил и заявил:

— Никаких поблажек! Обойдемся без тепличной обстановки!

Вот Павлик и налетел на бригадира:

— А почему отказываешься? Быстрее же норму перекроем!

Услышать такое от Павлика было удивительно. Обычно он меньше, чем кто-либо другой, интересовался нормами и заработками. Конечно, и тут он заботился не столько о своем заработке, сколько о первом месте для бригады. Но все равно было бы нечестно пользоваться незаконными льготами, чтобы приобретать популярность в цехе и на заводе. Ребята прямо так и сказали: нечестно! А Максим добавил:

— Криво мыслишь, Павлуха! И кто на тебя влияет?

— Никто! — буркнул Павлик. — Ну, ошибся. С тобой не бывало?

Все промолчали. Ошибаться может каждый — это верно. Но намек Максима поняли. Давно уже заметили, как живут родственники Павлухи — тетка и дядя. Ссорился он с ними, стыдил их, но, видимо, невольно отразилась и на нем их манера всегда выставлять на первое место чистую прибыль от любого дела, какое бы они ни начинали. Обидно, должно быть, показалось Павлику, что могли так подумать о нем ребята. Расстроился он тогда очень сильно, но к теме этой не возвращался, а бешено принялся за работу — даже больше всех приложил ума к новому методу сборки…

Впрочем, и методом не назовешь то, что сделали, — не велико открытие: просто распределили между собой кое-какие операции, получился свой «микроконвейер». Но с этого момента бригада уже превратилась немножко в производственную единицу.

Парторг Кропотов узнал об этом, пришел, посмотрел, похвалил:

— Молодцы! Думайте еще.

А думать было о чем… И смутное волнение не покидало Александра даже в те минуты, когда, кроме безоблачной радости, казалось, ничего и не существовало… Даже вчера в клубе при получении знамени!

Ну вот хотя бы — почему они получили звание?

За что? За то, что добросовестно трудятся? Учатся? Занимаются общественной работой?

Но ведь и раньше это делали!

А звание громкое. И всем вокруг, безусловно, кажется, что достигли ребята какой-то особенной, значительной вершины. И ведь надо, чтобы не получилось, как в еще не дописанной сказке: подошел мальчик к домику с золотыми стеклами, а стекла-то не сверкают — обыкновенные! Надо, чтобы все-таки засверкали стекла! Надо зажечь настоящие, большие огни! Но как? Что для этого сделать?

Как еще жить?

…Верещит сверло, медленно входит в металл и вдруг со слабым толчком подается вглубь, крутится еще неистовее.

Александр выключает дрель.

Но в ушах продолжает звенеть. Разносится по цеху сигнал. И стихает гул моторов, четче слышатся людские голоса. Кончилась смена.

Ребята собирают инструменты, сдувают с верстаков воздухом из шланга стальные опилки, переговариваются, шутят с немолодой женщиной в синем халате, ловко орудующей щеткой.

— Кончайте, кончайте! — говорит она. — Отработали на сегодня!

— А вы не командуйте, тетя Фрося! — смеется Сергей. — Не то мы вас вовсе в отставку: без вас чистоту соблюдем!

— На мой век грязи хватит, — не теряется уборщица. — Один он чего стоит, — кивает она на рабочее место медлительного, лоснящегося от пота толстяка. — Взяли бы хоть его в свою бригаду, порядку поучили!

Весело отзывается Максим:

— Хотите, и вас возьмем?

— Товарищи! — доносится сверху звонкий голос. — Все, как один, на воскресник!

Посмотрев на кран, Максим подмигивает Сергею:

— Белокурый вождь прямо с неба указывает!

Лена спускается по железной лесенке, тоненькая, хрупкая, в красном берете, в черном комбинезоне, и, на ходу перебрасываясь с девчатами короткими репликами, подходит к Александру и ребятам:

— Вы на товарный двор! И ты тоже! — обращается она к Свиридину, увидев, что тот сложил инструменты, обменялся с длинным Салимжаном рукопожатием и собрался уходить.

— Нет уж, комсорг, — ответил Свиридин. — Я не могу. Комсомольцев своих мобилизуй, а я…

— А воскресник для всех! Когда голосовали — руку поднимал?

— Руку поднять не трудно…