Помоги проекту - поделись книгой:
— Ступайте и посмотрите!
Поэт еще слышал голос секретаря, но самого Дуччо уже не было видно за головами толпы.
— Мессир Дуччо! — окликнул секретаря Данте, пробираясь к дверям церкви. — А я-то думал, что это аббатство совсем заброшено!
— Так оно и есть! Монахов здесь не осталось. Последний аббат умер лет десять назад во времена Джано делла Белла[9].
— Так чье же это теперь здание?
Дуччо пожал плечами:
— Не знаю. Вообще-то оно должно было перейти монастырю Сан Пьеро, но на самом деле оно соседствует с домами рода Кавальканти, который, кажется, присовокупил его к своим владениям на двух близлежащих улицах.
Данте поднял глаза на соседние здания. Он прекрасно их знал. Вот башня высотой в пятьдесят локтей, а вот и сгрудившиеся вокруг нее остальные дома, соединенные над землей переходами и галереями. Закрыть ставнями окна, забаррикадировать двери — и дома рода Кавальканти превратятся в крепость в самом центре Флоренции.
— Возможно, мессир Кавальканти решил перед смертью позаботиться о том, чтобы у его родни была собственная часовня, но теперь этим храмом все равно никто не пользуется. Ведь сын старого Кавальканти — Гвидо Неукротимый изгнан из Флоренции за то, что постоянно раздувал у нас распри, — продолжал мессир Дуччо.
Данте молча кивнул. Он сам подписал указ об изгнании, и от воспоминания об этом у него по-прежнему щемило сердце.
Внутри церкви множество мужчин и женщин жались к колоннам и голым каменным стенам под напором постоянно прибывавшей толпы. Между двумя дальними колоннами была натянута железная цепь, отделявшая толпу от алтаря. Позади скромного мраморного алтарного стола возвышалась стенка, за которой раньше пел хор. Теперь она, как кулиса, закрывала собой происходящее в апсиде.
За цепью рядом с алтарем стоял деревянный ящик высотой почти в человеческий рост. Он был накрыт белым сукном с ярким алым крестом посередине. Данте показалось, что он уже где-то видел этот необычный ящик. Он напряг было память, но тут кто-то толкнул его в спину. Обернувшись, Данте увидел молодого человека в студенческом одеянии. Тот поспешил извиниться перед поэтом и встал рядом с ним. Данте стал озираться по сторонам в поисках Дуччо, но секретарь растворился в начавшей волноваться толпе.
Из-за алтарной преграды появилась высокая фигура, облаченная в свисавшие до пола грубые одеяния паломника на пути в Святую Землю, подпоясанные пеньковой веревкой, с большим деревянным крестом на груди. Из-под капюшона Данте видел лишь нижнюю часть его лица с черной как смоль густой бородой, ниспадавшей незнакомцу на грудь. Его руки были спрятаны в широких рукавах одеяния.
Данте сразу узнал предводителя странной толпы паломников, которую видел утром у городских ворот. Узнал он и ящик. Однако сейчас стоявший перед алтарем мужчина совсем не походил на изможденного юродивого, каким показался поэту в первых лучах восходящего солнца.
Откинув капюшон театральным жестом руки, мужчина обнажил совершенно безволосый череп. У него был очень высокий лоб, и Данте показалось, что перед ним восставший из мертвых древний римлянин. Внимательно разглядывая незнакомца, Данте заключил, что тот не похож на смиренного богомольца. Этот широкоплечий и статный мужчина был живым воплощением монашествующего воина. Его горделивая поза говорила, что он привык не просить милостыню, а силой брать то, что причиталось ему по праву.
Незнакомец молча приблизился к ящику и решительным жестом сорвал с него покрывало, под которым оказался большой и богато украшенный ларец, похожий на переносные часовенки, которые Данте уже видел у бродячих проповедников. Затем незнакомец отворил дверцы ларца.
Внутри на одноногом столе покоился бронзовый реликварий высотой почти три фута. Он представлял собой искусно вырезанный и украшенный множеством разноцветных камней женский поясной бюст. Данте уже видел подобные реликварии — настоящие произведения искусства, созданные для хранения святых мощей. Некоторые из этих реликвариев повторяли форму ног, другие — рук или даже головы. Этот же реликварий был настолько велик, что в нем почти помещался человеческий торс.
Черты лица, изображенного на реликварии, потрясли поэта, дотоле не видевшего такого недвусмысленного выражения сладострастия и коварства, искаженного гримасой невыносимой боли. Воплотить в металле лицо такой богини преисподней, искривившей свой поблескивавший перламутровыми зубами рот, мог только великий художник. Данте огляделся по сторонам, но не заметил, чтобы кого-то, кроме него самого, возмутило появление в храме этого непристойного изображения.
Подождав, пока толпа не проникнется увиденным, монах подошел к реликварию и стал гладить его руками, словно стараясь разогреть холодную бронзу. Расстегнув какую-то пряжку в самом низу бюста, он воздействовал на невидимые застежки, откинул крышку на голове и повернул в сторону бронзовое лицо. Под ним блеснуло что-то белое. Данте раздраженно подумал, что сейчас ему покажут очередной череп какого-нибудь святого или мученика. Поэту не нравилась манера растаскивать по кусочкам человеческие тела, лишив их возможности спокойно ожидать Страшного суда… Потом Данте предположил, что в реликварии может скрываться мраморная статуя какой-нибудь языческой богини…
Тем временем монах простер руки в сторону толпы, призывая ее к вниманию. Затем он взялся пальцами за что-то вроде маленькой рукоятки, торчавшей из бюста, и потянул ее на себя, полностью открыв реликварий, в котором покоилась верхняя часть тела молодой девушки, разрубленной пополам в районе пояса. Ее совершенно спокойное прекрасное лицо было покрыто чем-то вроде прозрачной ткани. Эта ткань была белее слоновой кости и оберегала безмятежный сон закрытых глаз. На голове у девушки была шапочка, расшитая золотом и жемчугами. Из-под нее виднелся выпуклый девичий лобик. Сложив руки на груди так, как было изображено на крышке реликвария, девушка прикрывала ими маленькую нежную грудь. Рассматривая неподвижное лицо и бледную кожу девушки, Данте решил, что перед ним восковая фигура.
— Мощи! — заголосили вокруг него в толпе. — Смотрите! Это святые мощи!
— Пророк! К нам снизошел пророк! — орал кто-то во все горло.
— Его зовут Брандан, — сказал сзади незнакомый женский голос, имея в виду, очевидно, монаха.
Поморщившись, Данте стал более пристально разглядывать обнаженный женский торс.
«Значит, это не статуя, а набальзамированный кусок человеческого тела!» с содроганием подумал он.
И все же гладкая кожа на лице девушки, ее пухленькие щеки, глаза, которые угадывались под опущенными веками, все это совершенно не походило на жуткие сморщенные мумии, которые так часто выставляли в церквах.
Протолкавшись к самой цепи, Данте оказался перед человеком, которого толпа уже признала пророком. Тот воздел руки и лицо к небесам.
— Перед вами Антиохийская дева! Она зовет вас отомстить за поруганную Святую Землю! — воскликнул «пророк» с воодушевлением в голосе. Он говорил басом с интонацией, выдававшей его южное происхождение. — Дева взывает к вашей совести!
Последовала театральная пауза. Можно было подумать, что говорящий собирается с последними силами.
Когда язычники, сломив сопротивление наших воинов, ворвались на улицы Антиохии[10], началась страшная резня. Неверные вламывались в дома и глумились над их обитателями. Эта святая дева спряталась у себя дома, но когда в него явились бесы в человеческом обличье, ее спас от позора ее же отец. Ударом меча он рассек пополам ее непорочное тело. И тогда свершилось ослепившее нечестивцев чудо. Узрите ж и вы волю Всевышнего!
Проповедник внезапно простер руки в сторону статуи. Через мгновение Данте увидел, как у той поднялись веки. Под ними засверкали глаза.
Сотни людей, столпившихся в церкви, окаменели. Потом под сводами храма раздался рев ошеломленной толпы.
Даже поэт не удержался от удивленного восклицания, увидев, как зашевелился обрубок человеческого тела. Широко открыв глаза, разрубленная пополам девушка повела ими по сторонам, а потом изящно развела сложенные на груди руки. Ее нежная грудь с едва заметными сосками ритмично вздымалась. Правой рукой девушка благословила толпу.
— Она дышит! Она живая! — завопил кто-то рядом с поэтом. Ему вторили тысячи голосов. Тело девушки начало шевелить головой, вперившись глазами в пространство перед собой. Казалось, она кого-то ищет. Невероятно, разрубленная девушка действительно жила!
— Меч перерубил ее тело, но Господь Бог пожелал, чтобы дева не умерла. Она заклеймила язычников грозными словами, поколебавшими их мрачную решимость, и устрашила их. Пока неверные метались, ослепнув от ужаса, немногие уцелевшие христиане успели спастись, унеся с собой в земли, озаренные Божественной благодатью, Антиохийскую деву, — вещал монах.
Дева по-прежнему разглядывала толпу ледяным взглядом своих ярко-голубых глаз. Когда они остановились на Данте, поэту на мгновение показалось, что дева искала в толпе именно его.
— Она возглавит наш победоносный поход на Восток! Мы вернемся туда, чтобы освободить гроб Господень и вернуть себе богатства, похищенные язычниками у наших братьев. Внемлите же слову девы, когда она вам его возвестит! А сейчас жертвуйте на ее правое дело по мере сил своих!
С этими словами монах по имени Брандан указал пальцем на маленького коренастого человечка, почти незаметного в скрывавшем его с головы до пят грубом саване.
Человечек стал тут же шнырять в толпе, тряся мешком, в который посыпались пожертвования толпы. Данте заметил, что человечек не рискует к нему приближаться и старается не встречаться с ним взглядом. Наверное, на лице у поэта было написано все, что он думал о происходящем.
Тем временем явление Антиохийской девы, кажется, подходило к концу. Женский торс медленно сложил руки на груди и закрыл глаза. Наверное, дева вновь погрузилась в блаженный сон, полный видений грядущего торжества справедливости. Закрыв реликварий и застегнув ремни, скреплявшие его усыпанные тяжелыми драгоценными камнями половины, монах Брандан повернулся ко все еще волновавшейся толпе. Перед этим он не забыл закрыть окошко в чудесном ящике и накрыть его покрывалом с крестом.
Данте был удивлен, но не разделял восторгов и замешательства окружавшей его толпы. Ему не раз приходилось видеть на ярмарках обделенных судьбою безруких, безногих и людей с прочими самыми невероятными увечьями, и теперь он не сомневался в том, что разум может и должен найти объяснение только что увиденному им «чуду».
А ведь увидев Антиохийскую деву, не мудрено было поверить в чудеса! Как выжить человеческому телу без доброй половины своих важнейших органов? Каким образом обрубок дышит, не содрогаясь при этом в страшных мучениях? Как питается это существо, если только ему не приходит каждый миг на помощь рука всемогущего Господа?.. Древние тоже знали о чудесном и необъяснимом. Сам Аристотель признавал, что перед лицом сверхъестественных явлений есть столь же оснований слепо верить в них, как и напрочь их отрицать… Но почему же высшая сила избрала для своих проявлений именно такую форму? Данте не мог этого не понять. Почему Господь являет себя в виде жуткого увечного существа, ставшего поводом для очередного балагана? Чтобы воодушевить таким образом чернь на поход в Святую Землю? Неужели Бог не в состоянии освободить родину своего Сына, просто взывая к человеческой добродетели?..
— Проклятая! Она приносит одни несчастья!.. — пробормотал кто-то у Данте за спиной.
Поэт повернулся, желая увидеть говорящего, чьи слова прекрасно выразили тревогу, снедавшую его с того самого момента, когда открылся реликварий. Говорил согнувшийся под тяжестью лет старец, скромно одетый, но не похожий на простолюдина.
— Вы об Антиохийской деве? А за что она проклята? — озабоченно принялся расспрашивать его Данте.
Старик все еще смотрел вдоль прохода, в конце которого исчезли двое мужчин с реликварием.
— Нет, я не о деве, чем бы она ни оказалась на самом деле… Я — о проклятой коробке, в которую ее положили. В молодости я уже ее видел. Я знаю, чья рука изобразила запечатленное на ней лицо. Я уже видел его пятьдесят с лишним лет назад у мастера колокольных дел Андреа, у которого мы с ним учились литейному делу.
— С кем — с ним?
— С великим мастером мертвых фигур Гвидо Бигарелли.
— С самим великим Бигарелли — архитектором императора Фридриха?!
— Да. С Бигарелли, великим в своих злодеяниях… Я-то знаю, как он изготовил этот реликварий…
Старец покачал головой, а Данте не знал, что и думать. Неужели этот старик выжил из ума?!
Однако имя Гвидо Бигарелли звучало в голове поэта как набат… Архитектор императора! Правая рука Фридриха II! Человек, помогавший императору воплощать все его самые безумные мечты! Поговаривали, что после возвращения Фридриха из-за моря Бигарелли создал в Палермо тайную мастерскую…
Данте встречался с этим знаменитым мастером, когда тот некоторое время работал у монахов монастыря Санта Кроче. Тогда поэт был еще совсем юным и лишь познавал азы стихосложения, но он и сейчас прекрасно помнил сломанный нос и растрепанную бороду Бигарелли, походившего на сатира. Помнил Данте и его глаза, затуманенные самыми невероятными фантазиями…
— А почему вы назвали его мастером мертвых фигур?
Поэта так заинтересовал этот невероятный эпитет, что он уже не слышал ропот толпившегося в храме народа.
— Я видел, как он изготовил этот реликварий, — повторил старец. — Он отлил его поверх тела своей мертвой любовницы. Я слышал, как шипит ее мясо…
Оглянувшись, Данте вздрогнул. Позвавший его человек на добрую ладонь возвышался над толпой. Он гипнотизировал поэта пристальным взглядом темных глаз, и Данте стал пробираться к нему, распихивая людей.
— Что я вижу, мессир Алигьери! Вас тоже заинтересовало это чудо? — улыбаясь, спросил поэта высокий человек, когда они с Данте спрятались от давки за колонной.
— Да и вас оно, кажется, не оставило безучастным… — только и нашелся ответить поэт.
Его собеседник, по-прежнему улыбаясь, тряхнул копной черных с проседью волос, выделявшихся на фоне его уже ослепительно седой бороды. Он приблизился к Данте, слегка припадая на правую ногу.
— Любознательность — основа науки. Кому это знать лучше, чем вам. Мы же вместе стремились познать секреты природы в Париже.
Перед глазами поэта вновь промелькнули короткие дни, проведенные им на Факультете свободных искусств. Он прекрасно помнил своего собеседника — Арриго из Ези, возглавлявшего в Парижском университете кафедру натурфилософии.
— А вы давно из Парижа? — спросил его Данте.
— Во Франции теперь уже не те времена. Из-за нападок приспешников Папы Римского ни о какой серьезной науке не идет и речи. Поэтому я и пересек Альпы. Некоторое время я жил в разных северных городах, а в последнее время преподавал в Тулузе.
Первоначальное удивление Данте постепенно уступило место воспоминаниям. Арриго был преподавателем, произведшим некогда на поэта впечатление ясностью и логичностью изложения учений античных философов.
— Почему же вы не обратились ко мне, учитель? — с улыбкой упрекнул Арриго поэт. — Я принял бы вас у себя с должным почетом и сделал бы для вас все, что позволили бы мне мои скромные средства.
Вновь улыбнувшись, Арриго потрепал Данте по плечу.
— Благодарю вас, но прошу не видеть во мне несчастного изгнанника. У меня довольно средств к существованию, и время от времени я даю уроки и даже надеялся, что вы почтите их своим присутствием. Мы возобновили бы нашу дружбу в мире слов — единственном достойном мудрецов, которые властвуют в нем безраздельно, — ответил Арриго, бросив взгляд на царившую вокруг суматоху.
— Служба родному городу вынудила меня отдалиться от этого мира, но я не забыл ваших уроков, как и вы не забыли моего имени.
— Как же мне забыть моего лучшего ученика?
— Вижу, вас интересуют не только секреты природы и ее Творца, — заметил Данте, кивнув на толпу.
— Мудрец должен знать все. Это его высший долг.
— Все знать может только Всевышний. На это указывали и Фома Аквинский[11], и Святой Бонавентура[12], — возразил Данте. Незаметно для самого себя он возобновил прерванный много лет назад диспут.
— Существуют и другие мнения. К свету познания стремились не только упомянутые вами мудрецы. Кажется, в свое время упоминались и другие имена. А ведь есть и те, о ком небезопасно было говорить даже во французских землях…
— И у нас во Флоренции?
— Возможно…
Данте почувствовал, что разговор принимает опасный оборот.
— Каково же ваше мнение о том, что мы только что увидели? — спросил поэт, чтобы сменить тему разговора.
— О том, что мы увидели?.. А вы уверены в том, что мы увидели одно и то же?
— У нас разные ноги, руки и глаза. Но, в сущности, образы, сформированные у нас в мозгу нашими органами чувств, должны быть подобными. Ведь наше сознание — лишь отражение единого Бога.
— А если Бога нет? — негромко спросил Арриго.
— Не богохульствуйте! — шутливо погрозив ему пальцем, воскликнул Данте. Он не мог себе даже представить, что человек, возглавлявший одну из кафедр Богословского факультета, мог сомневаться в существовании Бога.
Однако Арриго и не думал шутить.
— Я хотел сказать: а если нет единого Бога? Подумайте о свете и тьме. Что, если и божественное начало разделено между добром и его противоположностью? Чье же проявление мы увидели в этом случае? Добра или зла?
Поэт растерялся, а Арриго пожал плечами:
— Прошу простить меня, мессир Алигьери. Люди, изучающие проявления природы так, как делаю это я, часто привыкают во всем сомневаться… Однако вернемся к представшему нашему взору чудовищному зрелищу. Можно подумать, Бог отменил все законы естества. Мне никогда еще не приходилось видеть существа, способного жить без половины своих органов.
— Вы тоже думаете, что это — кукла с каким-то механизмом внутри? — заинтересованно спросил Данте.
— Не знаю. Во Франции я видел механическую фигуру на башенных часах, но никогда не сталкивался ни с чем столь же похожим на живого человека. Можно подумать, что…
Увлекшись разговором, Данте и Арриго шли к выходу, но люди перед ними внезапно остановились. Раздались громкие голоса. Кажется, вспыхнула перебранка. Данте поднялся на цыпочки, пытаясь понять, что происходит, и увидел начальника стражи, проталкивавшегося со своими людьми через толпу.
— Мессир Данте! — крикнул капитан, увидев поэта. — Я вас ищу!
— А зачем я вам понадобился? — инстинктивно напрягся поэт.
— Вас ждут на постоялом дворе «У ангела». Там покойник.
Данте закрыл глаза и сжал кулаки, стараясь побороть внезапно нахлынувшее раздражение. У него бешено застучало сердце и закружилась голова. Он задыхался от глухой ярости, почувствовав себя на флорентийских улицах не лучше, чем в Преисподней. Ему казалось, что в горячем воздухе витает смрад горящей серы. Поэт попытался думать о чем-нибудь другом. Стал лихорадочно рыться в памяти. Вспомнил лицо Пьетры, ее презрительную усмешку…
— Возитесь сами с этим покойником… Я устал. Позовите какого-нибудь другого приора!
— Нет! — выдохнув это слово, начальник стражи замялся, словно не находил других, и подозрительно покосился на предусмотрительно отступившего в сторону Арриго. — Это очень странный покойник. Мы не понимаем, откуда он вообще здесь взялся.
Поделиться книгой: