Каждый второй уик-энд

– Довольно! – Отец стоял между нами, раскинув руки в стороны. – С каких это пор вы грызетесь, как звери?

Я взглянул на Джереми и увидел крошечную струйку крови у него на губах. Должно быть, я толкнул его локтем, когда мы падали. Мы оба тяжело дышали, и он не смотрел мне в глаза. Не дождавшись от меня ответа, отец повернулся к Джереми.

– Кто-нибудь, скажите хоть слово.

– Да ничего особенного. Мы просто валяли дурака. – Джереми пожал плечами.

Я не видел папиного лица, но сомневался, что он купился. Я бы точно не купился. Поэтому я удивился, когда он опустил руки и прекратил допрос.

– Это не самая приятная ситуация для любого из нас. Я понимаю, вы, ребята, оказались меж двух огней, но, если вы сможете продержаться, мы справимся.

– Справимся? – Я медленно покачал головой. – Ты бросил маму. Как именно ты хочешь, чтобы мы справлялись с этим?

Папа опустил глаза, и мой брат, вытирая окровавленную губу, заговорил со мной тоном, в котором не осталось ни капли былой враждебности: – Да ладно тебе, Адам. Мы только приехали. Разве мы не можем просто… – Он замолчал, когда до него дошло, как я надеялся, что мы ничего не можем. По крайней мере, я не мог.

– У меня нет никакого плана. Это не то, чего я хотел, – и не то, чего хотела ваша мама, – добавил отец, когда я медленно поднялся с кровати. – Но на данный момент все обстоит именно так. Я… я работаю над этим, хорошо? – Он перехватил наши взгляды и удерживал их, а мне хотелось притвориться, что я не замечаю слез в его глазах. – А пока, может, договоримся больше не устраивать здесь бои без правил?

– Конечно, папа. Извини. – Джереми положил руку ему на плечо жестом, который, видимо, заставлял его чувствовать себя взрослым.

– Адам?

Я был слишком занят тем, что смотрел на брата-слабака, и не счел нужным ответить. Раньше – до всего этого – именно Джереми вступал в споры с отцом. Он никогда не юлил, даже если это казалось самым разумным. Он как будто наслаждался напряженностью, ему доставляло удовольствие видеть, как отец выходит из себя. Но потом все пошло наперекосяк. Отец в конце концов съехал, мама сломалась и впала в отчаяние, и Джереми сделал свой выбор. Он встал на сторону труса. В отличие от моего брата, я не собирался улыбаться и кивать папе, делая вид, будто меня не колышет то, что он бросил маму. Она плакала все утро, даже когда говорила нам, как рада, что мы увидимся с папой. Наверное, до сих пор плачет, а в это время мой брат извиняется перед отцом. Я снова почувствовал желание разбить в кровь губу Джереми.

– Я буду считать это согласием. – Отец похлопал нас обоих по плечам и вышел из комнаты. – Ужин остывает.

Мы с Джереми мельком встретились глазами, прежде чем он последовал за отцом, а я, оставшись один, дождался зова желудка и присоединился к ним.

Ужином оказалась еда навынос из какого-то местного заведения, о котором я никогда не слышал, но в Филадельфии трудно испортить чизстейк. Я думаю, что на троих мы съели штук восемь. И отлично, нам было не до разговоров, пока на барной стойке, за которой мы теснились, не осталось ничего, кроме смятой фольги и пустых пакетов.

Первым заговорил Джереми, похвалив папу за то, что тот успел подыскать хорошую закусочную с едой навынос. Я сжал руку в кулак, чтобы не ударить его.

Папа пустился в рассказ о том, как он нашел это заведение и обнаружил, что здесь закусочные даже лучше, чем в нашем Реддинге. Начались какие-то добродушные споры, и с каждым словом пища у меня в желудке все сильнее превращалась в камень.

– Пусть Адам нас рассудит, – сказал отец. – Чей чизстейк лучше? От Майка или у меня, из закусочной Сонни?

Я посмотрел на отца, застывшего в нетерпеливом ожидании ответа. Он отчаянно нуждался в этом «обычном» общении со своими сыновьями. Я увидел в этом знак того, что мы втроем сможем справиться. Даже не имело значения, какую закусочную я назову лучшей. Он просто хотел, чтобы мы снова разговаривали. Он не питал иллюзий насчет того, что с этого момента все наладится или что его убитая квартира станет тем местом, где нам захочется остаться, но казалось, что именно сейчас решается наше будущее.

В то время как мама незаслуженно страдала от одиночества.

– Я думаю, что оба на вкус как дерьмо. – Я спрыгнул с табурета и скрылся в комнате, где в обозримом будущем мне предстояло ночевать по выходным два раза в месяц. Через минуту я вытащил телефон и прослушал сохраненное голосовое сообщение двухлетней давности – последнее, что мне прислал мой старший брат Грег.

– Адам, Адам, Адам. – Его слегка поддразнивающий голос заставил меня улыбнуться, хотя сердце сжалось от боли. – И зачем тебе вообще телефон? Ладно, слушай, я приведу домой еще одну собаку, но пока не нашел дом для Балу, так что, разумеется, мама и папа не должны ничего знать. Мне нужно, чтобы ты переселил Балу в другую клетку в сарае – ту, где стоит голубая собачья лежанка. Но следи за его лапой, потому что он тебя укусит, если ты потянешь швы. Может, попросишь Джереми помочь? – Его голос зазвучал тише, как будто он отвел трубку от губ. – Сделаешь? Спасибо, старик. – В голос вернулась прежняя громкость. – Неважно. Дэниел заскочит и позаботится о Балу. Скажи маме, ладно? О Дэниеле, а не о собаке. Может, если она засуетится вокруг него, то не заметит, что новый парнишка вырвал кусок из моей ноги. – Он засмеялся над какими-то словами Дэниела. – Ты хочешь сказать, что не стал бы кусаться, если бы парочка парней не пыталась снять колючую проволоку с твоей шеи? – Послышалось низкое рычание, и смех Грега стих. – Ладно, мне пора идти, но я твой должник, братишка.

Я помнил это сообщение наизусть, но прокрутил еще пару раз, пока пелена слез не застлала глаза.

Я отправил сообщение маме: Иду спать. Позвоню завтра. Люблю тебя.

Джолин

Шелли демонстративно прикрыла рот и нос ладонью, когда я наконец вышла из своей комнаты. Я даже не потрудилась показать ей, что приняла душ. Мне казалось, что моих мокрых волос вполне достаточно, чтобы она догадалась, но, опять же, эта женщина сразу, как только переселилась к моему отцу, заявила – вполне себе серьезно, – что хочет, чтобы я относилась к ней как к сестре. Я прямо-таки описалась от смеха, что явно не понравилось моей самозваной сестренке.

Я решила больше не пилить ее за то, что она вскрыла мою почту. В конце концов, я сама устроила так, чтобы важные для меня документы присылали именно на этот адрес. Если бы информацию о кинопрограмме отправили в дом моей матери и она бы вскрыла конверт, для нее это означало бы, что мы с отцом сговорились снизить причитающиеся ей алименты, отослав меня куда-то на лето. И мне бы устроили выволочку посерьезнее, чем на балконе с Шелли. Мама раздула бы из мухи слона, в то время как отцу это совершенно безразлично. Такова моя жизнь, если в двух словах.

Как бы то ни было, долгожданный пакет я получила, и оставался шанс, что Шелли больше не заговорит об этом. Кроме того, если бы я исчерпала все другие возможности – а это наиболее вероятно – и мне пришлось бы обратиться к отцу с просьбой об оплате учебы, то я бы сама это сделала. Я бы предпочла спать с крысой в постели, чем доверить ей такое.

Если отбросить паразитов, я собиралась схватить что-нибудь на кухне и провести остаток вечера в своей комнате, просматривая документы на зачисление в киношколу, но вид сморщенного лица Шелли в ответ на несуществующий запах сигарет заставил меня сменить курс. Я устроилась на диване и вытянула ноги.

Так выглядела игра, которую вели мы двое: Шелли и я. В игре действовало лишь одно негласное правило: когда я входила в комнату, она уходила; когда она входила в комнату, уходила я. Мы играли уже довольно давно, и я не видела причин что-то менять, но время от времени Шелли все-таки пыталась это сделать. По тому, как она сейчас дышала – глубоко и через нос, – я могла сказать, что это как раз один из таких случаев.

– Мне очень жаль, что пришлось сказать все это в присутствии твоего друга.

– Хм? – Мне стало труднее отключиться от нее, когда она примостилась на противоположном валике дивана.

– Я думаю, если мы обе начнем относиться друг к другу с бо́льшим уважением, все пойдет намного проще.

Слушать Шелли об уважении – все равно что атеиста о Боге.

– Ты имеешь в виду уважение, которое ты не выказала мне только что на балконе? Или когда просматривала мою почту? Или еще раньше, в коридоре, когда поносила мою маму перед совершенно незнакомыми людьми? Такого рода уважение ты имеешь в виду?

– Я как раз пытаюсь попросить прощения.

Я предпочла выразительно промолчать. И этим все сказала.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы раскусить Шелли, после того как она прописалась в нашей жизни. Я бы не назвала ее золотоискательницей, выкачивающей жизнь и деньги из моего отца; она хуже. Шелли думала, что любит его. А пресловутая вишенка на торте обмана? Она полагала, что он любит ее. Не знаю, может, поначалу и любил. Но вот какая штука: мой отец умел быть невозможно обаятельным. Наверное, потому и стал хорошим торговцем. Он продавал что угодно с таким азартом, что, по-моему, сам верил всему, что говорил. Когда они познакомились, Шелли, должно быть, показалась ему лучиком солнца в мрачной рутине жизни. Она всегда улыбалась и хвалила его, никогда не жаловалась на то, что он много работает, не замечала, как редеют его волосы. Я уверена, она сделала все, чтобы рядом с ней он почувствовал себя мужчиной, и это случилось с ним впервые в жизни. А в ответ он щедро баловал ее подарками и поездками, пока не вскружил ей голову настолько, что она и не задумывалась о том, что у него уже есть жена и дочь.

И вот теперь Шелли застряла в убогой квартире, где он запер ее – и меня, – вынужденная терпеть его восьмидесятичасовую рабочую неделю после двух с лишним лет пустых обещаний, включая не появившееся до сих пор – а на самом деле и не планируемое – обручальное кольцо.

Думаю, можно сказать, что Шелли пролетела со счастливым будущим, которое нарисовала себе в мечтах, и разочарование оказалось крайне тяжелым. Каждый уик-энд, проведенный со мной, служил ей напоминанием о тех жизнях, что она помогла разрушить. Будь я милосердна, возможно, могла бы оценить то, что она не заставляла моего отца страдать от вины, помимо безрассудной глупости, но Шелли почему-то пробуждала во мне худшее.

Ее плечи поникли.

– Ладно. Даже не знаю, почему я пытаюсь наладить с тобой отношения.

– Да уж, твоей жизни не позавидуешь.

– В том-то и дело. Но так не должно быть. – Шелли подвинулась к кофейному столику напротив меня. – А тебе не надоело изображать капризного подростка? Потому что, если честно, я устала быть объектом травли.

– А что я могу сказать? Ты меня вдохновляешь.

Шелли робко протянула руку в попытке коснуться моих волос.

– Я все еще помню, какой ты была раньше. – Призрачная улыбка промелькнула на ее губах. – Ты позволяла мне заплетать тебе косы, просила научить новым позам йоги. Мы были подругами. Я знаю, ты это помнишь.

Я не могла забыть. Когда Шелли начала работать у моих родителей персональным домашним тренером, она казалась мне исполненным желанием, о котором я даже не подозревала. Энергичная, дружелюбная и такая симпатичная, она восхищала меня. В отличие от моих родителей, вечно занятых какими-то неотложными делами, из-за чего ей приходилось подолгу дожидаться их возвращения, Шелли не отвлекалась на свой телефон и полностью посвящала себя общению со мной. Она делала мне прически, рассказывала о колледже, сетовала на то, что парни из ее окружения такие инфантильные. Более того, она интересовалась, как прошел мой день, чем я живу, и слушала так, словно это имело значение.

Изменилось все настолько незаметно, что мой тринадцатилетний мозг не уловил этого момента. От расспросов о футбольных тренировках она перешла к выпытыванию подробностей о колких отношениях моих родителей и проявлению сочувствия ко мне, когда я проболталась. К тому времени, как я осознала, что происходит, было уже слишком поздно. Папа начал встречаться с Шелли в своем офисе, а мама, чтобы не отставать, наняла себе профессионального тренера по фитнесу по имени Хью, и то, чем он с ней занимался, легально оплачивалось только в Лас-Вегасе. Спустя три месяца были поданы бумаги на развод, адвокаты объявили войну, а у мамы начался страстный роман с «Джеком Дэниелсом»[2].

И Шелли никак не могла понять, почему я не позволяю ей заплетать мне косы?

Мне потребовалось все мое терпение, чтобы не отшатнуться от нее. В конце концов, мне уже далеко не тринадцать. Я смотрела на ее прошлую дружбу со мной как на грязное пятно и не собиралась избавлять ее от возможных угрызений совести, притворяясь, что это не так.

Я встретилась с ней взглядом.

– Я помню все.

Шелли кивнула мне раз, другой и опустила руку.

– Ладно. Я поняла. Ты меня ненавидишь. На твоем месте я тоже могла бы ненавидеть, только вот думаю, что поступила бы умнее.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Я многое терплю, и не только от тебя и твоей мамы.

Я подперла голову рукой и вскинула бровь.

– О нет. Только не говори мне, что в раю проблемы.

– Ты нарываешься на пощечину, да?

Поднялась и другая моя бровь. Что бы Шелли ни говорила – а болтала она много, – я ни разу не слышала от нее угроз. Я и не думала, что она способна на такое. Однажды я видела, как мама выволокла ее из дома за волосы, а Шелли только расплакалась. Неужели за фасадом куклы Барби скрывался монстр?

Я полагаю, что угроза взрослого ударить тебя вызывает естественный страх, но Шелли даже этого не могла мне внушить. Она превосходила меня в весе килограммов на пять – это без учета сисек, – хотя преимущество в возрасте было не столь значительным. У некоторых моих друзей были братья и сестры гораздо старше ее.

Похоже, Шелли и сама догадалась, что ее тактика запугивания провалилась. Она вздохнула.

– Скоро здесь все изменится. Я тебе обещаю.

– Даже не сомневаюсь в этом. – Я выудила из-под подушки пульт от телевизора и жестом попросила ее отодвинуться, чтобы не закрывать мне обзор. Она даже не шелохнулась.

– Я знаю, ты считаешь меня временным вариантом, но одна из нас жестоко ошибается.

Я включила телевизор и устроилась поудобнее, чтобы сосредоточиться на экране.

– Ты же не думаешь, что он собирается жениться на тебе?

Шелли вскочила на ноги и не совсем уверенно взмахнула рукой.

– Зачем ему нужно, чтобы ты бывала здесь? Ты когда-нибудь думала об этом? – Ее брови взлетели. – В отличие от твоего нового друга-соседа, отец не проводит с тобой время, не так ли? Сегодня выходной, а он предпочел быть на работе. Снова.

Я сжала пульт так крепко, что побелели костяшки пальцев, но голос мой звучал ровно:

– В этом и заключается фундаментальная разница между нами, одна из многих. Я нахожусь здесь, потому что моему отцу доставляет удовольствие отбирать что-либо у моей мамы, даже то, что ему даром не нужно. – Я почувствовала, как дернулось у меня веко от такого признания, при всей моей уверенности. Я не могла полностью раствориться в безразличии, которое пыталась демонстрировать перед Шелли. Я одарила ее улыбкой из тех, что обычно приберегают для видео с кошками, неловко преодолевающими препятствия. – Ты здесь потому, что мой отец считает нелепостью платить за секс.

Думаю, Шелли все-таки влепила бы мне пощечину, если бы находилась на расстоянии удара. Вместо этого она посмотрела на меня полными слез глазами, а затем решительно прошагала в комнату, которую делила с моим отцом. Она так сильно хлопнула дверью, что одна из картин на стене с грохотом упала на пол.

Я не стала поднимать.

Схватив ближайшую подушку, я пощелкала пультом, нашла ситком «Полный дом» и провела остаток вечера в волшебной телевизионной стране. Или, по крайней мере, пыталась. Возможно, мне следовало выбрать сериал, где семья больше походила на мою собственную. Что-нибудь на канале Animal Planet[3] с сюжетом, в котором отец уходит, а мать съедает своих детенышей.

Я вцепилась в несчастную подушку так крепко, что она чуть не лопнула.

Адам

Я почуял неладное, как только проснулся. Меня насторожила какофония мелочей, которые сложились в картину неправильности, как бывает, когда берешь напрокат обувь в боулинге. Еще не открывая глаз, я почувствовал колючую жесткость простыней, царапавших кожу при малейшем движении. И звуки резали слух. Никаких птиц. Вместо щебета и трелей – приглушенный шум уличного движения, время от времени прорезаемый ревом клаксона. Потом что-то щелкнуло, и с глубоким, стонущим хрипом в комнату хлынул теплый воздух. Ощущение неправильности не рассеялось, когда я открыл глаза, но пришло осознание происходящего.

Тонкие занавески цвета ржавчины на раздвижных балконных дверях пропускали тусклый сентябрьский свет, давая мне возможность разглядеть вокруг много больше того, что мне хотелось бы. Прошлым вечером я намеренно не стал включать настольную лампу, предпочитая, чтобы тени скрывали обстановку, заранее вызывавшую у меня отвращение.

Отец и сам только что переехал сюда, и ему предстояло капитально отремонтировать квартиру, так что не сказать, будто бы я ожидал какого-то убранства, но вид спартанской мебели с барахолки явно не улучшал настроения. Меня доконала гравюра над кроватью. Вид яблоневого сада. Мне стало интересно, отец повесил ее нарочно или она шла в комплекте с квартирой. В любом случае ее издевательский намек заставил меня вскочить с постели, как если бы меня окатили холодной водой.

Дома я мог бы выглянуть в окно и увидеть настоящие яблони, вдохнуть свежий, чуть сладковатый воздух. Ни один звук проезжающей машины не резанул бы слух, не говоря уже о грохоте сотен других. Мы жили отнюдь не на ферме и не в сельской глуши – просто в доме, стоящем в стороне от главной дороги, окруженном деревьями, тишиной и, как мама напомнила мне вчера, с изредка забредавшими к нему оленями.

Неужели это было только вчера? Прошлым вечером? Я сел на кровать спиной к гравюре с садом и выудил телефон из кармана джинсов, валявшихся на полу. Телефон прозвонил дважды, прежде чем она ответила:

– Алло?

– Мам, на экране твоего телефона высвечиваются мое лицо и имя, когда я звоню.

Она рассмеялась, но в ее смехе прозвучало больше облегчения, чем веселья.

– Я знаю, но что, если твой телефон оказался у кого-то другого?

– Это как если бы его украли? С какого перепуга они стали бы звонить моей маме?

– Может, это не вор, а добрый самаритянин? Или Джереми.

– У Джереми есть свой телефон, и я сомневаюсь, что в радиусе двадцати кварталов отсюда найдется хоть что-нибудь доброе. – Я подумал о Джолин и Шелли. Повисла пауза, пока мама пыталась сообразить, как реагировать на мой негатив. Я громко зевнул. – Я просто устал. Матрасы здесь – как мешки, набитые старьем.

Еще одна пауза.

– Это шутка, мама.

Снова дрожащий смех. Должно быть, у нее ночь выдалась хуже, чем у меня.

– Я не всегда могу угадать, что ты меня дразнишь.

– Ладно. – Я встал и потянулся. – Больше никаких шуток. – Ты в порядке? Поспала хоть немного?

– О, конечно. – Она придала своему голосу чрезмерную бодрость. – Просто готовлю завтрак на одного.

Я представил себе, как она стоит на кухне, намертво вцепившись в столешницу. Наверное, она уже несколько часов на ногах. Я бы не удивился, если бы она успела перекрасить полдома или что-то в этом роде.

– А ты как? Хорошо провели время с отцом вчера вечером?

Я думал, как ответить на вопрос, задать который ей наверняка стоило огромных усилий. Что бы я ни сказал, это причинит ей боль. Она почувствует себя еще более одинокой, скажи я, что нам здесь хорошо, и будет винить себя, услышав от меня правду. Так что, в порыве восторга или безумия, я выпалил единственное, что пришло мне в голову:

– Я встретил девушку.

– Ты… что? – наконец-то вырвался спонтанный ответ.