Слишком много людей

Михаил Юрьевич Харитонов

Слишком много людей

Академик Сабельзон проснулся в семь. За окном бурлил июль: пудовое солнце ломило стёкла, с улицы пробивался летний шурум-бурум – гулкая смесь машин, голосов и ветра.

Он сел на постели, осторожно зевнул, робко потянулся, слушая себя: нейдёт ли откуда нехороших сигнальчиков, звоночков, предупредительных болей. Но ничего не было. Даже межрёберная невралгия, верная подруга последних лет, – и та затаилась.

Похоже – Сабельзон суеверно постучал по деревянному остову кровати веснушчатым кулачком – день начинался неплохо.

Кабинет встретил хозяина развешенными под потолком солнечными зайчиками. Жароптицевым пером сияла хрустальная пепельница, девственно чистая: академик бросил курить лет пятнадцать назад, когда врачи нашли нехорошую опухоль – с онкологией пронесло, но возвращаться к уже преодолённой привычке Лев Владиленович не стал. Апельсиновый отсвет стекал с кожаного корешка второго тома «Социальной антропологии» на ледериновую обложку академического сборника «Демография и статистика» – с его последней статьёй с анализом второго демографического перехода, после которой, к сожалению, разместили заметку профессора Пейтлина, никчёмную, но ядовитую.

Сверкнула бедром шведская дизайнерская ваза с подувядшими за ночь белыми цветами – Лев Владиленович забыл название, мелкие такие белые шарики на длинных удочках, ну как же они… Память-ехидна кукишем выставила обидную набоковскую фразу о Чернышевском, который-де путал пиво с мадерой и не мог назвать ни одного лесного цветка, кроме дикой розы. Академик заполошился: он, кажется, забыл, что ещё за дикая роза такая – что, склероз? Из глубины испуганной памяти рыбкой выпрыгнуло и забилось – «шиповник, шиповник, шиповник».

Шлёпая босыми ногами по нагретому полу и на ходу натягивая махровый халат, академик направился на кухню. По пути открыл было окно в столовой, но тут же и захлопнул: потянуло сладкими пережаренными сырниками. Интересно, кто в такую рань стоит у плиты и стряпает такую гадость? Наверное, готовят для ребёнка… семь-десять лет, в школу… наверное, бабушка… в России ещё сохранились остатки расширенной семьи, три поколения живут в одном пространстве… культурный фактор и банальный квартирный вопрос тут переплетаются… Культура – способ коллективного осмысления социумом экономических реалий, каковые, впрочем, без этого осмысления не работают… да и не существуют. Культуру можно рассматривать как часть экономики, при том, что обратный подход столь же релевантен… Нет, не так: культура – часть экономики, но экономика – часть культуры. Как свет, который и волна и частица. Подходящее, кстати, сравнение. Это надо в статью, а то сейчас в моде разговорчики про автономию культуры, хотя им уже сто лет, этим разговорчикам, как и их сиамскому близнецу, вульгарному материализму. Вот, кстати, тот же Пейтлин, с этой, как её, «проективной социографией». Бессмысленное словосочетание, и по сути – тоже ничего нового, этакое неошпенглерианство, сдобренное кое-какой эрудицией и подвешенным языком… – он поймал себя на том, что уже минуты две стоит перед закрытым окном с закрытыми глазами и перебирает в уме слова.

Обнаруживающаяся за этим символика показалась ему обидной, поэтому он заставил себя в окно посмотреть.

Там показывали то же, что и всегда: курчавые зеленя, детскую площадку без детей (тут же вспомнилась последняя работа Левинсона и Никольского о репродуктивном поведении жителей мегаполисов: толково, но не без натяжек, просили черкнуть две строчки, надо бы и в самом деле черкнуть), белое пустынное небо… кстати, почему пустынное? Он чуть прикрыл веки, припоминая, как ребёнком стоял у окна и зачарованно смотрел на вздувающийся белый след, процарапанный в синеве реактивным самолётом. Когда они перестали летать над Москвой? Надо бы уточнить… а, ладно.

Всё-таки дойти бы до ванной, а то он так может простоять, размышляя о своём, чёрт знает сколько времени. Был уже прецеденты – как, например, на юбилее академика Похеля, с тостами лекционной продолжительности, как выражался покойный ныне академик… кстати, совсем забыл, выходит ведь том Похеля в «Классиках науки», надо бы списаться с Петровым из архивной комиссии, он ведь обещал предисловие… нет, сначала всё-таки умыться и почистить зубы.

В ванной комнате было прохладно, даже на вид – металл, голубая плитка, тихое журчание воды по трубам. Ремонт обошёлся в копеечку, но, пожалуй, того стоил. Молдавская бригада оказалась вполне толковой. К тому же общение с шабашниками навело академика на одну интересную мысль о трудовой миграции, из которой потом получилась статья в сборник «Антропотоки на постсоветском пространстве» под редакцией Бориса Межуева, где ожидается перевод очередной никчёмной статьи того самого Пейтлина, против публикации которой он выступал, но его, как всегда, не послушали… зубы, зубы почистить, злиться – потом.

Разглядывая себя в зеркале, академик в который раз подумал, что ему грех жаловаться на возраст. Лицо как-то завершилось, исполнилось, приобрело породность, которой раньше и не пахло. В зеркале отражался худощавый, ухоженный, исполненный достоинства элегантный старик. Нет, пожалуй – старец. Что ж, старец так старец. Зато за последние десять лет он – безо всяких специальных усилий – похудел, а близорукость скомпенсировалась старческой дальнозоркостью. Теперь он избавился от ненавистных очков и научился хорошо одеваться: искусство, в молодости представлявшееся ему непостижимым. Надо, кстати, зайти сегодня в тот новый магазин на Большой Дмитровке, подыскать себе приличный летний костюм…

Принимать душ Сабельзон не стал – всё равно это придётся сделать перед выходом, сначала нужно поесть и разобрать почту, обычную и электронную. То есть – напомнил он себе – это электронная почта сейчас считается обычной, а та, которая раньше была обычной, теперь «бумажная», и её уже не называют «почтой», а «доставкой». Надо бы спросить у кого-нибудь помоложе. Хотя бы у того же Межуева.

В кабинете, как всегда, его встретила кривляющаяся рожица скринсейвера на экране «Макинтоша». Профессор не любил выключать компьютер – ему почему-то казалось, что машина потом не включится. К тому же ночью продолжала приходить почта. Надо бы поставить ещё и голосовую связь через сеть, подумал он, тогда международные звонки будут дешевле. Можно будет звонить внучке в Германию хоть каждый день, а не только по субботам. У него хорошая внучка. Жаль, что он, демограф из первой мировой десятки, сам не выполнил элементарную норму воспроизводства: одна дочь, одна внучка. А как ещё? Надо было делать карьеру, да и условия были не ахти, история России последние два века не балует условиями для научной карьеры.

Писем в основой папке отказалось на удивление немного, с вложениями – и того меньше. Интерес представляла только свежая статья Никольского про национально-этнический состав населения Южной Индии. Индийская тема сейчас вообще в моде, надо её развивать, а Никольский – молодой и перспективный, его прошлогодняя работа о сокращении интергенетического интервала в семьях среднего класса новых индустриальных стран очень интересны, хотя и не настолько, как его, Сабельзона, разработки десятилетней давности, но всё-таки вполне себе ничего… Правда, рассуждения об индийской рождаемости довольно-таки сомнительны. Ему, Льву Владиленовичу, собаку съевшему на демографических проблемах Передней Азии, Индия как была непонятна, так и сейчас… Вот, кстати: индусы живут ужасно, а плодятся как кролики, несмотря ни на какие условия, включая их жуткую госполитику…

Следующей в папке оказалась статьи Пейтлина. Аккуратный Никольский прислал и оригинал, и перевод.

Сначала Сабельзон решил статью не читать, по крайней мере пока, чтобы не портить себе настроение. Потом всё-таки, ругая себя, открыл файл – так, чтобы пробежаться глазами и отследить наиболее очевидные ляпы. Через пять минут он читал уже внимательно, чувствуя, как подступает к горлу привычная сухая злость.

«Следует, наконец, признать, что все науки о человеке – гуманитарные науки, в самом прямом смысле этого слова», писал Пейтлин. «Специфика же гуманитарных наук состоит в сознательном дистанцировании от той точности, которую Хайдеггер полагал признаком не-мышления, отказа от осмысления. Это касается и тех наук о человеке, которые считаются вотчиной статистики…»

Лев Владиленович ощутил настоятельное желание немедленно открыть редактор и вбить туда всё, что он думает про этого популярного болтуна, которого все почему-то так ценят. Пересилив себя, он продолжил чтение.

«Статистика ничего не доказывает, кроме пристрастий манипулятора», – читал он, чувствуя, как сжимаются и каменеют его пальцы. «Манипулирующий статистикой демограф может доказать что угодно – например, вся концепция демографических переходов в том виде, в котором мы её знаем, является результатом злоупотребления числами…»

– Ах вот как, – прошептал академик. – Ну я же тебя…

Что-то неприятно дёрнулось в виске, и тут же раздался шум в левом ухе – как будто открыли кран.

Сабельзон зажмурился и медленно сосчитал до десяти. Потом, на всякий случай, разделил в уме сто тридцать шесть на двадцать два, недоделил до остатка, но успокоился. Послушал себя – нет, ничего, решительно ничего нехорошего… Зато появилось ощущение, что он забыл о чём-то важном. Чёрт… чёрт… Ну конечно, интервью для «Мира науки»! Вопросы лежат уже неделю, надо бы заняться… Ладно, там посмотрим: пойдёт сразу – сделаем, не пойдёт – не надо, пусть ещё полежат… Тем не менее…

Он открыл глаза с твёрдым намерением немедленно закрыть возмутительную статью и заняться чем-нибудь полезным. Однако при попытке щёлкнуть по квадратику в углу курсор не шелохнулся.

«Ну вот, теперь машина зависла», – обречённо подумал академик. День, так хорошо начавшийся, явно не задавался.

Он нажал на клавишу перезагрузки. Ничего не случилось: проклятая статья не желала исчезать. Более того – в пальцах возникло какое-то странное ощущение, как будто они провалились в пустоту.

Обеспокоенный, он посмотрел на свою руку – и не увидел её. Руки не было.

У Льва Владиленовича закружилась голова. Он вскочил – ноги вроде бы слушались – попытался опереться о стену, но стена как будто провалилась под рукой. Не удержав равновесия, он нелепо взмахнул руками и полетел куда-то в темноту.

Последнее, что он увидел – тело худого седовласого старца, сидящего в кресле перед монитором. Правая рука бессильно свисала вниз.

Темнота скрутилась, превращаясь в жерло воронки. На дне приглашающе блеснуло.

* * *

– Доброй вечности. Вот вы и прибыли. Надеюсь, добрались благополучно, – вежливо сказано бестелесное туманное существо, висящее посреди какого-то неопределённого серого пространства.

– Да… если так можно выразиться, – машинально ответил академик, всё ещё пытаясь собраться с мыслями.

– Ну вот и славно. Теперь давайте займёмся делами… – существо сгустилось, изнутри озарившись блескучим рыбьим перламутром.

– Нет, так не пойдёт, – решительно прервал разговор Сабельзон. – Сначала представьтесь. Кто вы, собственно?

– Кто я? – существо сделало что-то такое, что Лев Владиленович понял как пожатие плечами. – Вы что, совсем ничего не помните?

– Нет, – сказал Сабельзон, и тут же осознал странную вещь: бестелесный собеседник кажется ему знакомым, и более того – успевшим порядком надоесть.

– Вот-вот, – несколько обиженно прогундосило существо. – Каждый раз одно и то же. Я занимаюсь вами с палеозоя, и каждый раз такая сцена. В позапрошлый раз вы мне ещё истерику закатили, – пожаловалось оно.

– Значит, были причины, – автоматически отбил наезд академик.

– Ну, причины были, – не стало спорить существо, добавив к свечению розовенького. – Умереть родами, зная, что ребёнка некому выходить… Не надо было рожать от зуава.

– Э-э-э… это когда было? – ошеломлённый академик среагировал на слово «рожать».

– В пятьдесят шестом. Тысяча восемьсот, – без энтузиазма отозвалось существо. – Извините, у меня тут проблемка… Вы пока подождите, хорошо? Только не пытайтесь бежать куда-нибудь. Во-первых, некуда, во-вторых, незачем. И в-третьих, нечем. То есть перемещаться тут можно, вы просто не умеете. Вы всеми силами сопротивляетесь духовному развитию, предпочитая тренировать интеллект. Ладно, об этом в следующий раз поговорим, – заторопился собеседник. – У меня свежий клиент, только что с физического плана. Сейчас приму душу, переправлю куда следует, и мы с вами продолжим…

Собеседник исчез. Не осталось вообще ничего, кроме абстрактного серого свечения вокруг.

Академик занялся тем, с чего начинал в любой новой ситуации: задумался.

Во-первых, следовало признать неприятный факт: похоже, он умер. На это указывало решительно всё, начиная с эпизода у компьютера и кончая его нынешним состоянием. Например, он не чувствовал своего тела. Все попытки посмотреть себе на руки или под ноги оканчивались ничем. Академик ощущал себя чем-то вроде светящейся точки, в которой было сконцентрировано его сознание. Впрочем, ощущение было знакомым: примерно так же он себя чувствовал в те моменты, когда решал какую-то сложную проблему.

Скорее всего, смерть наступила в момент чтения статьи Пейтлина. Он разозлился, поднялось давление, лопнул какой-нибудь сосудик в голове. Льва Владиленовича несколько покоробило то, что его смерть – событие, что ни говори, важное – оказалась до такой степени банальной. С другой стороны, отсутствие предсмертных мучений его не огорчило. Во всяком случае, решил он, с этим малоприятным делом ему удалось управиться быстро и аккуратно. Сабельзон начал было прикидывать, кому следовало бы поручить похоронные хлопоты, и тут же себя одёрнул: сейчас следовало выкинуть из головы земные дела и позаботиться о ближайшем будущем.

Далее: как он только что убедился, за смертью следовало что-то ещё. Академик никогда не испытывал личного интереса к религиозным темам: он был человеком старой закалки. Тем не менее, все известные ему перспективы посмертия предполагали что-то вроде суда над покойником – ну или, как минимум, разбор полётов. Этот вопрос он решил провентилировать сразу по возвращению собеседника.

Что касается светящегося существа, академик постарался проанализировать свои ощущения. В самом деле, оно казалось ему знакомым, надоевшим, но, увы, имеющим над ним какую-то власть. Сосредоточившись на этих ощущениях, академик осознал, что представляет существо как нечто среднее между нянькой, начальником и контролёром в общественном транспорте. Потом из памяти выплыло слово «куратор», и всё встало на свои места.

К сожалению, помимо этого, академик не смог вытянуть из своего подсознания ничего полезного. Похоже, – с поздним раскаянием понял он, – пренебрежение духовным развитием и в самом деле нежелательно. Во всяком случае, для покойника.

В положении покойника, с некоторым удивлением констатировал академик, имеются и свои плюсы. Например, отсутствие неприятных ощущений, как телесных, так и душевных. Он не ощущал ни ужаса, ни горя, ни даже острой тоски о покинутой жизни. Зато мыслить в развоплощённом состоянии оказалось на диво комфортно. Пребывать в пустоте, не отвлекаясь на всякую ерунду… если бы сюда ещё приличную библиотеку, или хотя бы тот же интернет, это, наверное, как-то можно сделать… Ещё бы, пожалуй, не помешало кресло. Ему почему-то очень захотелось присесть, и только сознание того, что сидеть ему не на чем и нечем, останавливало его от попытки плюхнуться прямо на то серое нечто, которое тут простиралось во все стороны.

– Но-но, не увлекайтесь, – добродушно прогундосило существо, непонятно как оказавшееся на прежнем месте.

– Чем? – не понял академик, отвлекаясь от размышлений.

– Насчёт кресла и интернета. У нас тут всё-таки не изба-читальня. То есть изба-читальня, конечно, у нас тоже есть, это в высших слоях, где доступен Астральный Свет. Вам туда пропуска не выписано. И, как я уже предупреждал, не выпишут, пока вы не встанете на путь духовного развития…

– …исправления, – машинально продолжил мысль Лев Владиленович, и только тут понял, что не говорит, а думает.

– Ну конечно, думаете, – существо недовольно потускнело. – У вас же нет тела. Вы представляете собой так называемое чистое сознание. Насчёт чистоты – это, конечно, преувеличение, – добавило оно не без ехидства.

– Сам-то… – подумал академик, и опять поймал себя на том, что высказывается как бы вслух.

Бестелесное существо, однако, не обиделось.

– Да, у меня есть кармические загрязнения, – признало оно. – Так что ещё пару кальп мне придётся проторчать на этой работе. Но давайте всё-таки займёмся вами. Следующий клиент у меня где-то через час, и с ним придётся повозиться. Скорее всего, он сюда дойдёт в плохом состоянии. Сейчас его будут забивать дубинками, а это очень портит характер. Шок, трепет. Так что давайте быстренько. У вас, наверное, есть вопросы?

– Есть. Что со мной будет? – напрямик спросил академик.

– Что-что. Вы умерли. Теперь вас надо куда-то определить.

– В ад или в рай? – голос академика предательски дрогнул.

– Гм… Заявку на ад я сейчас могу отправить, но, откровенно говоря, шансы у вас минимальные… А в рай-то вам зачем?

– То есть как зачем? – не понял академик.

– Ну, давайте смотреть. Вы перенесли в течении жизни душевные травмы, тяжёлые физические страдания, кармически необоснованные утраты, личностные кризисы, симптомы умственной или иной неполноценности? – скучным голосом осведомилось существо.

– В общем-то, всё было в порядке, – признал академик.

– То есть ни на что не жалуетесь? – уточнило существо.

– Не жалуюсь, – Сабельзон попытался пожать плечами, но вовремя вспомнил, что у него их нет.

– Так зачем вам тогда в рай? Вы от какого стресса лечиться собираетесь?

– Лечиться? – Сабельзон наморщил несуществующий лоб: откуда-то из очень далёких глубин всплыло воспоминание о каком-то бесконечном белом пространстве – тихом, спокойном и неимоверно тоскливом.

– Ага, – облачный собеседник несколько оживился, – вижу, припоминаете. Бывали вы в раю. После одного очень неудачного воплощения. Тогда вас пришлось долго в чувство приводить. Ничего, там прекрасные специалисты работают. Вышли как огурчик.

– Гм, – академик никак не мог собраться с мыслями. – Я, видите ли, человек христианской культуры… И всю жизнь считал, что рай – это место, где награждают праведников. Святых, например…

– Не награждают, а реабилитируют, – строго поправило существо. – Особенно мучеников. Не бросать же их на новое воплощение сразу? После того, что они пережили?

– Насколько я понимаю, – медленно промыслил академик, – многие сознательно туда стремились. В рай.

– Бывали такие случаи, – неохотно признало существо, – особенно в первые века христианства. В больничке люди отсиживались, вместо того, чтобы воплощаться. Зачем – непонятно. Ну мы потом разъяснительную работу провели, сейчас там души лежат только по делу. Ветераны локальных войн, самоубийцы, жертвы преступлений, в общем, разный народ… Давайте всё-таки сначала с вами решим. Итак, в рай вам незачем. А насчёт ада вынужден разочаровать: очень много желающих.

– А что там хорошего? – осторожно спросил Сабельзон.

– Ну как же… Ах да, вы же ещё не бывали? Ад – это серия кармических пространств, в основном для претерпевания условных страданий и форсированной выработки благой кармы. Тренажёрный комплекс, если угодно.

– Это как? – заинтересовался Сабельзон. – Я думал, там котлы… черти всякие…

– Зачем же инструкторов чертями-то называть? – обиделось существо. – Это квалифицированные тренеры, помогающие накачивать благую карму максимально эффективными способами. Да сами посмотрите, – вон, внизу.

Академик попытался наклонить голову. Головы не было, но центр зрения послушно переместился ниже.

Там, внизу, полыхало пламя. В пламени корчились разнообразные существа – в основном люди, но были ещё какие-то рогатые, крылатые, и чёрт знает ещё какие. Рогатые держали очередь, подсаживали желающих на высокие костры, сеяли сверху что-то вроде огненной золы, воздвигали какие-то сооружения, напоминающие дыбы и колья. Прочие, толкая и пихая друг друга, ползли в самое пекло.

– Вот так, – с удовлетворением сказало существо, и видение исчезло. – За пару месяцев можно набрать благой кармы, соответствующей столетней аскезе в воплощённом состоянии.

– А зачем? – поинтересовался академик. – Зачем набирать эту самую карму? Буддизм какой-то.

– При чём тут буддизм? – не поняло существо. – Есть базовая система личностной эволюции существ через воплощения. А позитивная карма – это хорошие воплощения и личностный рост. Как правило, хорошо занимавшиеся в аду бывают чрезвычайно успешны.

– В чём? – не отставал дотошный академик.

– Ну, кто в чём… Сейчас предпочитают финансы, секс, искусство… На мой взгляд, довольно сомнительные пути самосовершенствования, но почему-то модно. Хотя я лично не знаю ни одного финансиста, достигшего просветления. Ну да ладно. Так или иначе, ад переполнен. Мы его расширяем, конечно, но желающих всё равно слишком много. Слать на вас заявочку?

– Пожалуй, – подумал академик, – мне в этот ваш фитнес-центр не надо.

– Ну и хорошо, – обрадовалось существо, – мне меньше мороки. Тогда давайте по базовому варианту. Итак, что у нас сейчас… У нас сейчас положительный кармический баланс. Вполне достойный – для существа, которое начало эволюционировать в среднем палеозое. Но, извините, ничего экстраординарного. То есть в течении ближайших тысячелетий вы, скорее всего, не наберёте достаточно кармы, чтобы эволюционировать самостоятельно. Короче, вас ждёт новая жизнь на Земле.

– Опять? – вздохнул академик.

– Вы это каждый раз говорите, – упрекнуло существо. – Я это от вас уже десять тысяч раз слышал. Десять тысяч пятьсот сорок девять раз, если быть совсем точным. Вы ещё трилобитом были, а уже тогда что-то попискивали в том же смысле.

– Трилобитом? Это что, моллюск? – переспросил Сабельзон, отгоняя от себя некстати приплывшее ощущение бескрайнего тёплого моря и бездумного блаженства.

– Вижу, вспоминаете… Ладно, чего уж теперь-то. Слушайте внимательно. Внимательно, говорю, слушайте, – строго сказало существо, – Согласно кармическому балансу, вы имеете право родиться человеком. Физически здоровым, умственно полноценным ребёнком, без травм и увечий. В нормальной семье, с отцом и матерью. Вы также имеете право на долгую полноценную жизнь – средняя продолжительность по стране воплощения, плюс пять, а то и десять лет сверху. Вы довольны?

– Звучит неплохо, – осторожно заметил Сабельзон.

– Нет, конечно, вы можете отказаться. Воплотиться в теле неизлечимо больного, например. Это хорошо чистит карму, многие любят. И, главное, ненадолго.

– Нет, спасибо, – академик покачал несуществующей головой. Существо, однако, поняло.

– Как хотите. Ваши права я вам изложил. Теперь вы пройдёте через контрольные инстанции. Я бы и сам всё оформил, но таковы правила. У вас там, – существо каким-то образом дало понять, что имеется в виду материальный мир, – сейчас сложный период, так что приходится вводить строгости. Короче говоря, сейчас вы предстанете…

– Всё-таки суд? – вздохнул академик.

– Ну зачем суд? Про вас всё и так известно. Я же сказал, кармический баланс положительный, особых проблем нет. Просто пройдёте несколько проверочек у представителей традиционных духовных учений. На предмет соответствия таковым.