Стеклянный город

   - Внебрачный сын Эриха Седьмого, - усмехнулся я.

   - Ты не монах.

   - Конечно.

   - А где монах?

   - Антоний Скерцци умер в Казаре от тифа три года назад.

   - А ты-то кто, черт тебя подери?!

   - А я - Бриан Непобедимый. Слышал о таком?

   - Ты самозванец! - рявкнул Лаэрт, - и мы всё равно узнаем, кто ты на самом деле! От костра тебе не уйти, ублюдок!

   - К тому времени, - сказал я, - война уже закончится.

   И вот пришла осень, и война не закончилась, и Лаэрт как-то смирился с моей независимостью, или сделал вид, что смирился. Собственно, если не считать его безумной идеи двинуть войска в Алонс, у него не было ко мне претензий. Я не отступал и не проигрывал сражений. Я слушал своих мудрых командиров и жалел своих солдат. Бриан был одинок, я тоже не таскал за собой в обозе женщин и не заглядывался на пленниц. Моим верным спутником оставался только Клавдий, которого я разыскал сразу же, как приехал в лагерь. Не было предела его удивлению, когда мы встретились, так же как и моей великой радости. Что и говорить, один, в чужой роли, я нуждался хоть в одном близком человеке. Теперь мы почти не расставались.

   Мухоморы погружались во тьму. Нет ничего тоскливее, чем ночь в деревне, даже в лагере как-то веселее. Летом я всегда предпочитал жить в походном шатре, сейчас же вполне оценил печку и крышу над головой.

   В избе было тепло, пахло горячим кирпичом и сушеными травами. Одну комнату занимали хозяева, одну - Клавдий, одну - я сам, а в горнице у меня была гостиная и штаб. Там жарко горела печь, мы покидали на нее мокрые вещи, влезли в валенки и меховые душегрейки и, торопливо обжигаясь, съели всё, что поставила на стол хозяйка.

   Потом зашел Лаэрт. От его роскошной экипировки остался только меч с бриллиантовой рукоятью, но это ничуть не умаляло его великолепия. Он был по-прежнему могуч, свиреп и красив. Клавдию он тоже не нравился.

   - Судя по твоему мрачному виду, случилось что-то ужасное, - сказал я.

   - Случилось.

   Он сел напротив, возложил тяжелые локти на стол и уставился на меня с выражением лица, не предвещавшим ничего хорошего. Таким оно бывало у него часто, и тема у него обычно была одна, поэтому я просто с тоской подумал, что устал, хочу лечь, голова болит, и все кости ломит.

   - Ну что там еще?

   - Сегодня отряд Гийома напал на имперский обоз. Смотри, что они везут из Алонса!

   Так я и знал - снова Алонс!

   Лаэрт вынул из кармана и протянул мне кроваво-красные, тончайшей работы бусы. Они были невесомы в руке и светились сами по себе, как остывающие угольки. Клавдий взял их у меня, положил на ладонь и восхищенно рассмотрел со всех сторон.

   - Никогда не видел ничего подобного!

   - И не увидишь, - зло сказал Лаэрт, - они грабят Стеклянный Город! Они уже поняли, что скоро его потеряют, и вывозят всё, что можно!

   - Чего ты хочешь? - спросил я с раздражением, - чтобы я снял осаду с Тарлероля и повернул на Алонс? Чтобы армия осталась без продовольствия и увязла в распутице? Посмотри, что творится на дорогах! Хочешь, чтобы я оставил у себя в тылу такой муравейник? И всё из-за каких-то стекляшек?

   - Стекляшек?! Да это просто ерунда по сравнению с тем, что умеют делать в Стеклянном Городе!

   - Да, - сказал я, - а еще вазы, статуи и всякие дурацкие кубки!

   Лаэрт хотел что-то ответить в запальчивости, но сдержался. Лицо его окаменело.

   - Завтра же я со своим войском выступаю, - заявил он, - а ты можешь гнить тут хоть до будущего года. Всё. Я тебя предупредил!

   Я понял, что он не шутит. Увы, я тоже ничего приказать ему не мог. Герцог Тиманский со своим войском был совершенно самостоятельной силой.

   - Это безумие, - только и сказал я, - ты оголишь мне весь юг.

   - Это твои трудности... Бриан.

   - Речь не обо мне, а о Лесовии.

   - Алонс - тоже Лесовия!

   - А Тарль - не Лесовия? А твой Тиман?! Ты что, совсем одурел из-за этих чертовых стекляшек!?

   - Раньше надо было меня слушать! - рявкнул Лаэрт, - давно бы уж были там!

   И ведь так и ушел, считая себя правым. Я всё не мог поверить в такую глупость и решил, что он к утру одумается. Однако мы с Клавдием всё же разложили карту и долго ломали голову, как теперь укрепить юг.

   Концы с концами не сходились. Совершенно разбитый и злой, я ушел в свою комнату и рухнул на кровать. Мне было жарко, очень жарко, невыносимо жарко, глаза резало от света. По стеклу барабанил мелкий дождь. "Надоело", - думал я, - "надоело до тошноты! Уснуть бы и не проснуться! Как это, наверное, хорошо, как спокойно, как легко и радостно!.. Почему мне так жарко? Жар... Костер... Я не собираюсь на костер, это мы еще посмотрим, Лаэрт Тиманский... Марта!.."

   - Бриан, какой-то человек хочет тебя видеть.

   Это говорил Клавдий. Я и не заметил, как он вошел, и даже не представлял, сколько времени прошло.

   - Хорошо. Сейчас выйду.

   - Тебе плохо, Бриан?

   - Мне жарко.

   - Не нравишься ты мне, - заметил Клавдий.

   - Да я сам себе не нравлюсь, - согласился я.

   - Хочешь, я пошлю за Эрной?

   - За колдуньей что ли?

   - Ну да. Она язычница.

   - А мы с тобой как будто монахи, - напомнил я.

   - Когда это было! - отмахнулся он, - Эрна быстро поставит тебя на ноги. Точно говорю.

   - Зови, - согласился я, болеть мне было некогда.

   В горнице за столом сидел человек в мокром плаще. Выглядел он ничуть не бодрее меня. Я подумал тогда, что нам обоим лучше всего было бы разговаривать лежа.

   - Раздевайтесь и сушитесь, - сказал я, - и садитесь ближе к печке.

   - Благодарю вас.

   Одет он был по-дорожному, без излишеств, был высок, хорошо сложен, в движениях точен и изящен как учитель танцев. Аристократ, по всему видать, или хороший актер.

   - Вы и есть Бриан? - спросил он, тщательно скрывая недоверие, тоже наверно, представлял его рослым красавцем!

   - Я вас слушаю, - сказал я.

   Ночной гость снова сел, задумался на минуту, потом решительно произнес:

   - Дело в том, что я герцог Алонский.

       * * * **** ** * * * * * ***

   * ** *** * * * *** * * * * *7

       Когда-то это был самый счастливый герцог в Лесовии. У него была самая цветущая и богатая провинция, самые лучшие художники, артисты и музыканты, самые искусные мастера, самые сладкоголосые певцы. У него была жена, известная красавица из Озерии, белокурая как Снежная Королева и синеглазая как морская богиня, у него были преданные друзья и богатые родственники, его любил Эрих Седьмой, и наконец, у него был самый красивый в мире город.

   Когда-то я называл бы его "ваше сиятельство", если бы мне вообще позволили к нему подойти. Но здесь, на войне, всё было иначе. Это был просто человек, потерявший всё и пришедший ко мне за помощью. Его звали Амильо.

   - Насколько я знаю, Амильо, ты отдал Стеклянный Город без боя, - заметил я холодно, - а сам сбежал.

   Я не понимал, чего он после этого от меня хочет? А с Алонсом меня допек уже Тиманский!

   - Да, - сразу согласился мой гость, - это так. Я никогда не прощу себе этого.

   И кого-то он напомнил мне, измученный, опустошенный, ненавидящий сам себя. Ему было плохо. И потом, это был все-таки мой герцог, и до войны мы ничего плохого от него не видели.

   - Выпить хочешь? - спросил я вполне дружелюбно.

   - Что? - взглянул он мутным взором, - нет-нет, я не пью. А тарелку супа съел бы.

   Я позвал хозяйку и попросил ее накормить ночного гостя. Он съел и суп, и яичницу, и кусок пирога с брусникой, и сметану, но, по-моему, не наелся.

   - Ты будешь убеждать меня взять Стеклянный Город, - опередил я его, - это бесполезно. Мне нет дела до его красоты, богатства мне не нужно, искусства я не понимаю, к женщинам давно остыл. Ты ничего не сможешь мне предложить такого, чтобы я изменил ход войны.

   - Могу, - сказал он.

   И я не поверил. Я не представлял, что это может быть.

   - Вот. Смотри.

   То, что он достал из-за пазухи и протянул мне, было похоже на обруч. Он был мерцающе-синий и светился изнутри, то темнея как небо перед грозой, то просветляясь до голубизны.

   - Это украшение? - сказал я с сомнением, видел я и не такие поделки стекольных мастеров и еще больше о них слышал.

   - Не совсем. Это надевается на голову. Попробуй.

   И сначала стало страшно, потому что я знал, что стекла бывают разные... но не мог же я показать Амильо, что испугался! Я пожал плечами и возложил обруч на свою дикую соломенную копну. И свет померк. И сердце защемило.

   На белом песке играли дети: Элиза, Тонио и Юлия. Над ними, сплетая кроны, качались на ветру сосны, над соснами горели звезды. Они почти не изменились за три года, дети моей сестры, они смеялись и строили песочные замки. Они не видели меня и не слышали, когда я их окликал. Я подошел, хотел дотронуться до них, но рука моя проходила насквозь. Меня не было. Я был тенью в этом прекрасном мире, в который ушла моя сестра и ее дети. Я пошел вдоль берега, смутно сознавая, что и берег этот, и сосны, и созвездия я уже видел не раз в самом пронзительном из моих снов. Как же давно он мне не снился!

   Это было ошеломительно: сосны, песок, плеск прибоя, сильное упругое тело, ясная голова, колотящееся, радостное сердце! Хотелось дышать глубже, обнять весь мир, жить вечно!.. Я бежал, раскидывая руки, и кричал, и голос мой разносился по всей вселенной.

   Оборвалось всё как-то вдруг. Я сидел за дощатым столом с грязной посудой. Передо мной лежал мерцающе-синий обруч, напротив подпирал локтем кудрявую голову Амильо Алонский, очень ломило в затылке, и было невыносимо жарко.

   - Это только сон, - сказал я, - бред, фантазия. Этих детей давно нет в живых.

   - Это не сон, - покачал головой герцог, - тебе там понравилось?

   - Где там?

   - Ты разве не понял, где ты был?

   - Даже если и был, что с того? Если б я мог обнять этих детей! Если б я мог их спросить!

   - Это тоже возможно. Только для этого нужно не маленькое "окошечко", куда ты сейчас подсмотрел, а "дверь".

   Герцог осторожно взял обруч и спрятал у себя на груди.

   - Ты хочешь сказать... - утер я потный лоб, - что можно сходить в загробный мир, поговорить и вернуться?

   - Можно. Мои мастера могут и не такое.

   - Шутишь...

   - Нет, Бриан. Я герцог провинции колдунов. Я знаю, что говорю. "Двери" существуют, и те, умершие, тоже ходят к нам. Разве ты никогда их не встречал? Впрочем, ты ведь не из Алонса...

   - Ты говоришь о привидениях? - уточнил я, о том, что я как раз из Алонса, естественно, не уточняя.

   - Привидения были всегда, - усмехнулся Амильо, - это только тени! Считай, что они как бы подглядывают в щелки, как ты сейчас заглянул в тот мир. "Двери" же нужны, чтобы умершие могли явиться сюда во плоти. Они почти не отличаются от живых людей.

   Становилось всё интереснее.

   - Чем же они отличаются? - спросил я.

   - Говорят, они прячут свои руки: у них ладони светятся в темноте. И еще чем-то, но я не помню... И речь вообще не об этом, Бриан. Я знаю, что такой ерундой тебя не соблазнишь. Это всё - предисловие. Я вынужден открыть тебе тайну, которую знают только двое: я и моя жена Анриетта Алонская. И тогда ты решишь, нужен тебе Стеклянный Город или нет.

   Я ловил себя на мысли, что хочу запустить руку ему за пазуху, взять обруч и надеть себе на голову, еще хоть раз пройти по белому песку, по берегу моих снов и закричать на всю вселенную. Я хотел этого непроизвольно и изучал пуговицы на его куртке, прикидывая, как их расстегнуть. Зря он думал, что для меня это - ерунда. Это переворачивало мне душу. А уж поговорить с Мартой во плоти - за это можно было вообще отдать остаток жизни!

   - В Стеклянном Городе умеют делать и не такое, - многозначительно поведал герцог, - и дело не только в разноцветных песках, на которых он стоит, и которых больше нет нигде в мире. Дело в тех секретах, что дошли до наших мастеров из глубокой древности. Только один человек, Главный Стекольный Мастер, знал, где эти секреты хранятся, у него находилась древняя книга, в которой всё об этом сказано. Он никому не показывал ее и не открывал языка, на котором она написана, только своему приемнику перед смертью - такова была традиция. Так вот, при правлении моего деда Главный Стекольный Мастер умер внезапно - его убили в уличной потасовке. И тайна ушла вместе с ним. И никто не знает, где теперь эта книга, и что в ней написано.

   - Жаль, - сказал я, - полезная была книга. Как же стекольцы обходятся без нее сорок лет?

   - Старые мастера кое-что помнят. Но главных секретов уже не знает никто.

   - А если тот, кто завладел книгой, разберет, что в ней написано?