Стеклянный город

Стеклянный город

Пролог

Окно моей кельи выходило во внутренний двор. Я смотрел сквозь решетку и думал о том, что за гости пожаловали к отцу Бенедикту полчаса назад, и почему мне так тревожно и тоскливо на душе, как давно уж не было. Слишком важные были гости для такого скромного монастыря как наш.

   Епископ Маленский приехал в своей карете, его узнать было нетрудно. После того, как имперцы захватили Мален, он обосновался в Трире, и я иногда приносил ему письма нашего настоятеля. Он-то еще мог тут появиться, не поленившись растрясти свои старые кости по сельским дорогам, но тому холеному красавчику в синем камзоле и малиновом плаще, очень похожему на самого герцога Фурского, в нашей глуши явно делать было нечего! Что он тут забыл?!

   Еще двоих я видел впервые: и щеголеватого хрупкого юношу, и мощного всадника в доспехах на гнедом красавце-коне, но и они никак не походили на богомольцев. Я подумал тогда, что это не к добру. Впрочем, что может быть к добру, когда третий год идет война?

   Я мало знал об этой войне, я старался вообще ничего не знать о внешнем мире. Походы в Трир были для меня пыткой, но, увы, я был самый худой и легкий из всей братии, меня и посылали. По этой же причине мне доставалась самая "легкая" работа - я переписывал церковные книги.

   Карета епископа была красная с позолотой, заляпанная снизу грязью, я всё смотрел на нее, потому что больше во дворе смотреть было не на что: пара лавок да бочки для дождевой воды. Четверка черных лошадей переминалась с ноги на ногу, а гнедой конь того воина разгуливал почему-то без привязи. Двор был пуст, это говорило том, что у братии сейчас свои дела, и это далеко не общая молитва.

   - Антоний! - послышалось из-за двери, - открывай, мы за тобой!

   Стучали брат Жак и брат Рено. Я знал, что отмалчиваться бесполезно, вздохнул и отодвинул засов, смиренно складывая руки.

   - Входите, братья.

   И братья вошли. Они были возбуждены и румяны, не говоря о том, что они были тучны и занимали всё свободное пространство в келье.

   - Пошли, - решительно заявил брат Жак, - хватит пером царапать! Если и на этот раз ты откажешься с нами выпить за здоровье Бриана Непобедимого, мы напоим тебя силой. Понятно?

   Мне уже давно было понятно, что наш монастырь - это не то место, где можно укрыться от жизни, хотя, наверно, и наименьшее из зол.

   - Простите, братья, - сказал я терпеливо, - я ведь уже не раз говорил, что с большим почтением отношусь к Бриану Непобедимому, но вина я не пью и пить не буду.

   - Будешь, - заявили мне, - хватит строить из себя святошу! Три года мы тебя тут терпим! Пошли, братья ждут, и только попробуй в такой день ломаться!

   - В какой день?

   - Ты что? Не знаешь, что Бриан Непобедимый освободил Мален?

   - Мален? - я тут же вспомнил прибывшего епископа, - в самом деле?

   - Дубина! - огрели меня по плечам так, что я осел, - конечно, освободил! Все знают, а он нет! То-то рожа такая кислая!

   Они рассмеялись, а я смирился с тем, что мне предстоит. По такому поводу они вольют в меня целую бочку, а если буду сопротивляться - дружно и весело отдубасят. Мысль о драке, так же как и о вине, была мне невыносима. К горлу подкатывала тошнота, и темнело в глазах.

   - А что скажет отец Бенедикт? - попытался я уцепиться за последнюю соломинку.

   - Ха! Он и сам празднует! У него высокие гости, и вообще ему не до нас. Идем!

   И мы пошли. Обычно братья развлекались в малой трапезной, чуть только настоятель куда-то отлучался. Я был там всего один раз и тут же ушел. С тех пор меня считали белой вороной, я раздражал братьев.

   Только один был у меня друг, простой сельский парень, который думал не о своем брюхе, а о своей душе, и который выполнял в монастыре всю черную работу. Пока был Брат Клавдий, меня не трогали, но такие люди, как известно, везде нужны, особенно в тяжелые времена. Он тут не засиделся, а сбежал к Бриану воевать. Он звал меня с собой, он уговаривал меня, он тряс меня за грудки и говорил, что раз я не паразит, обжора и пьяница, то надо брать оружие и вышибать триморцев из Лесовии - это сейчас главное. А я закрывал руками уши и повторял, что не хочу ничего знать о внешнем мире и общаться собираюсь только с Богом. Вот так мы с ним и расстались, и ни одной весточки он него я так и не получил.

   Братья сидели за длинным столом уже порядком пьяные, теленок был наполовину съеден, а капуста валялась по полу. Судя по их рассуждениям, Бриан победил имперцев только их усердными молитвами. За это и предлагалось выпить.

   - Пей, сынок, - настаивал брат Фома, тыча мне в нос мокрую кружку, - не хочешь? Брезгуешь? Хочешь, чтоб мы все попали в ад, а ты попал в рай? Братья, вы слыхали?! Он думает, что с такой кислой рожей можно попасть в рай! Пей давай! За нашу победу!

   Мне было уже не до рая и ада, и даже не до победы. Запах красного вина вывернул у меня всю душу. Я смотрел на огромную кружку, наполненную до краев этим подлым, коварным зельем, и меня охватывал ужас. "Нет, нет, только не это!" - подумал я тогда и больше ни о чем уже думать не мог.

   Я рванулся из тяжелых объятий брата Жака и заехал ему пяткой по голени. Он взвыл и отцепился. Пока меня опять поймали, я успел побегать по лавкам и по столу и расколотить почти всю посуду. Потом я всё же получил по зубам и по печенке, но на шум уже сбежались люди. Отец Бенедикт разозлился не на пирушку, он и сам праздновал, он осерчал на драку и на разбитые горшки. Меня он вывел чуть ли не за шкирку, а братьям велел всё немедленно прибрать.

   Мне не было больно. Меня всё еще тошнило.

   - Вот уж не думал и тебя тут встретить, Антоний!

   - Простите, святой отец.

   - Ступай к себе! Умойся. И сорок поклонов святому Себастьяну! Не медля!

   Сорок поклонов меня не успокоили. И сто сорок тоже. Я стоял на коленях и думал с отчаянием, что никуда мне не укрыться от этого мира и от себя самого, можно лоб расшибить в поклонах, но ничего не изменится. Ну почему нельзя жить тихо и незаметно? Никому не мешать, и чтоб тебе не мешали?! Почему?! Почему не жить просто: вставать рано, есть скромно, ни о чем не помышлять и молиться! Почему мне так нельзя? Господи, ты слышишь меня?!.. А это вино, какой у него запах! Куда мне деться от его запаха, от его вкуса, от этого преступного дурмана в голове?!

   Потом в дверь снова постучали. Я встал с трудом и заглянул сперва в дверное окошко. Это был приор Езеф, и я открыл ему.

   - Сын мой, - следуй за мной, - сказал он тихо.

   И я последовал.

       * * * * * * * * * * *

   * * ** ** * * * *** * ******* **

   ** * ** * * * * *2

       В гостиной у настоятеля монастыря было светло как днем. Я даже сощурился сперва. Судя по объедкам на столе, высокие гости уже плотно поели и готовы были приступить к делу, за которым приехали.

   Приор выставил меня посреди залы и молча удалился, остальные беззастенчиво меня разглядывали. Не нравилось мне это всё. С самого начала не нравилось! Я уже не сомневался, что меня сейчас куда-нибудь пошлют, с каким-нибудь замысловатым поручением и, может даже, подальше Трира. И почему я не отрастил себе пузо, как брат Фома!

   - Как тебя зовут?

   Сурового вида воин, чей конь гулял без привязи, подошел ко мне. Я было принял его за телохранителя, но я ошибся. Он был не прост! Тоже кто-то из знати. Даже рукоять меча у него сверкала бриллиантами, да и сам он оказался редким красавцем.

   - Меня зовут брат Антоний, - сказал я, потупившись.

   - Кто твои родители?

   - У меня нет родителей.

   - А кто у тебя есть?

   - Никого. Я один на этом свете.

   - Прекрасно.

   Куда уж лучше!

   - Ну что, герцог? - обратился к нему епископ Маленский, - как он вам?

   Не так уж много было герцогов в Лесовии, я пытался понять, кто же это? И что ему он меня нужно?

   - Сейчас... - сказал красавец-герцог, - брат Антоний, пройди-ка до окна.

   Я прошел.

   - А теперь назад.

   Я вернулся.

   - Теперь походи взад-вперед по комнате. Смелее. Плечи расправь!

   Я распрямился.

   - А теперь снимай свой балахон, - сказали мне.

   - Зачем?!

   - Снимай, - повторил воин грозно.

   Если б не крайняя серьезность на всех лицах, я подумал бы, что надо мной просто издеваются. Но дело явно было непростое, я разделся. Мое исподнее было смято и, чего скрывать, давно не стирано. Выглядел я ужасно и ничуть не лучше себя чувствовал.

   - Ну что ж, - проговорил мой мучитель, - есть над чем поработать. Хотя для монашка ты сложен еще прилично. Одной капустой что ли питаешься?

   - Нет. Хлебом. И сыром.

   - Ясно. Ты меч когда-нибудь держал в руке, праведник?

   - Нет, - сказал я и попятился, я думал, что речь пойдет о каком-нибудь письме, а уж никак не об оружии!

   - Эй, ты куда? - усмехнулся герцог, - чего ты испугался? На-ка возьми... попробуй!

   И он протянул мне свою бриллиантовую роскошь - короткий обоюдоострый меч.

   - Нет, - повторил я, холодея, но твердо.

   Тогда он уже нахмурился, черные брови так и столкнулись грозно над орлиной переносицей.

   - Что нет?

   - Я никогда не возьму в руку меч. Никогда. Я монах, а не воин.

   - Возьмешь.

   Я всё пятился.

   - Ни за что...

   - Упрямый, - заметил до сих пор молчавший герцог Фурский.

   Этот воином не был, просто придворный щеголь с холеным бритым лицом и по-женски изнеженными ручками. Его я как-то не боялся.

   - Куда он денется! - мрачно отозвался могучий красавец, он-то страху мог нагнать на кого угодно, - ты ведь знаешь о том, - обратился он снова ко мне, - что мы уже три года воюем с Триморской империей?

   Вопрос был риторический, я не ответил, только еще больше насупился от нехороших предчувствий.

   - Разве тебе всё равно, кто победит в этой войне?

   - Нет, - сказал я, - мне не всё равно.

   - И долго ты собираешься отсиживаться в келье?

   Прямо как брат Клавдий!

   - Долго, - сказал я, - разве от меня что-то зависит?

   - А если зависит?

   Герцог смотрел так серьезно, как будто я и впрямь что-то из себя представляю! Мне бы даже роль шпиона была не по зубам, не то, что наемного убийцы! Неужели отец Бенедикт не сказал им?! Неужели они не видели этого сами?!

   - Я что, Бриан Непобедимый? - усмехнулся я тогда, - или Лаэрт Отважный?

   Моя спина уже уперлась в закрытую дверь. Дальше отступать было некуда. Воинственный герцог подошел ко мне, посмотрел сверху вниз с высоты своего роста, приподнял мой подбородок, долго всматриваясь мне в лицо, потом сказал:

   - Бриан убит. А ты - его копия, овца божья... бывает же такое!

   И я вообще-то поначалу отупел.

   Сначала меня потрясло известие, что Бриан Непобедимый убит! Он был великим человеком: простой крестьянин, который заткнул за пояс и короля и всех герцогов, который объединил всю страну и почти освободил ее! Он начал с маленького отряда, а закончил грозной объединенной армией, удача была на его стороне, и до сих пор он казался мне, как и многим другим, просто бессмертным.

   Вслед за потрясением пришла досада: Лесовия действительно оставалась без своего вождя и единственного человека, который думал о ней, а не о своих потерянных владениях! У него их никогда и не было! Да, я огорчился, я расстроился, я сник, я даже захотел крикнуть, что это неправда, но до меня уже дошла вторая половина фразы.

   Мое внешнее сходство с Брианом меня, мягко говоря, удивило. Я представлял его скорее похожим на этого красавца, чем на меня, тем более, на меня теперешнего, отощавшего на хлебе и капусте. Я весь был средний: среднего роста и среднего цвета, мое лицо легко могло затеряться в толпе. Я не был ни аристократом, ни крестьянином, ни красавцем, ни уродом, и тут нечто среднее... неужели великий Бриан был таким?!

   И уже в последнюю очередь до меня дошло самое главное - что всю эту кашу, которую заварили король Эрих с герцогами и император Мемнон Первый, придется расхлебывать мне. Получалось, что так!

   "Господи! Ты слышишь меня?" - возопил я мысленно, - "я же просил совсем о другом! Я покоя просил и забвения! Нет у меня сил на такие подвиги! Почему я, Господи? Да кто я такой?! Какой из меня воин?! Ты же знаешь, мне претит мысль о кровопролитии, я не тщеславен и не горд! Да и не достоин я, если уж на чистоту! Почему я, Господи?!"

   Там, откуда я родом, Бога не почитали, всё больше колдунов и мастеров, я так и не научился правильно молиться. Наверно, поэтому Бог меня и не слышал.

   Герцог наблюдал на моем лице все четыре фазы осознания факта. И даже последнюю, пятую - обреченность.

   - Как вы себе это представляете? - спросил я, убирая от лица его руку, - я понятия не имею о военном деле.

   И он уже понял, что я согласен.

   - Бриан - это символ. Достаточно уже того, что он есть. А для военного дела существуют полководцы. Принимать решения буду я.