Жара, духота и жадность

— Или что он вызывал ремонтника его чинить?

— Нет.

— Понимаете, я пытаюсь выяснить, кто же мог его выключить. Если бы кондиционер кто-то чинил, тогда его могли бы оставить выключенным случайно…

— Нет, Джерри ничего не говорил насчет того, что кондиционер чинили.

— Угу, — сказал Карелла. — Берт?

— Еще несколько вопросов, и мы уйдем, — сказал Клинг. — Извините, что отнимаем у вас так много времени…

— Ну что вы! — сказала Энн.

— Не можете ли вы припомнить, о чем вы говорили в тот вечер перед вашим отъездом в Калифорнию?

— Точно не помню. Тогда я не думала, что это важно.

— Все, что помните.

— Ну, Джерри снова запил, и он мне говорил — он всегда на это жаловался, — какой он плохой художник по сравнению со своим отцом. Вы должны понять, что отец Джерри был известным художником, а сам Джерри — всего-навсего иллюстратор. Он все время чувствовал, что ему никогда не сравняться со своим отцом. Отец был для него кумиром… Ведь правда, мама?

— Да-да, — сказала миссис Ньюмен.

— И… хм… мне иногда казалось, что Джерри стремился подражать ему во всем. Наверно, мне следовало бы воспринимать его постоянные угрозы покончить жизнь самоубийством более серьезно, принимая во внимание все обстоятельства… Но я не относилась к этому всерьез. Когда он снова начал рассуждать о том, как все бесцельно и бессмысленно, я… мне очень стыдно, но я его оборвала на полуслове. Мне предстояла длительная поездка, время было близко к полуночи, и мне надо было выспаться. Я ему сказала, что мы это обсудим, когда я вернусь. Я не знала, что на следующее утро, за завтраком, увижу его в последний раз.

— А как он себя вел тогда? В смысле, за завтраком?

— Он был с похмелья.

— Миссис Ньюмен, ваш муж знал, что вы принимаете секонал?

— Да, знал.

— Он знал, где вы держите лекарство?

— Мы все свои лекарства держали в аптечке в ванной.

— И секонал вы держали там же?

— Да.

— И новый пузырек, полученный по последнему рецепту, вы поставили туда же?

— Да.

— В пузырьке было тридцать капсул?

— Да.

— Когда вы его туда поставили?

— В тот же день, как купила.

— То есть двадцать девятого июля.

— Да.

— И ваш муж это знал? Он знал, что вы поставили этот пузырек с секоналом в аптечку?

— Полагаю, что да.

— Спасибо. Что-нибудь еще, Стив?

— Нет, это все, — ответил Карелла. — Леди, я благодарю вас за то, что вы разрешили нам поговорить с вами. Мы просим прощения за вторжение. Вы были очень любезны.

— Ну что вы! — сказала миссис Ньюмен.

— Если выясните что-то новое, сообщите нам, пожалуйста, — попросила Энн.

В коридоре, дожидаясь лифта, Клинг спросил:

— Ну, что ты думаешь?

— Еще не знаю, — сказал Карелла. — Позвоню в «Беверли-Уилшир», узнаю, сколько времени она разговаривала с ним во вторник. Может быть, это поможет установить время смерти.

— А что это даст?

— А черт его знает, — ответил Карелла. — Но жара в этой чертовой квартире все еще вызывает у меня подозрения. А у тебя?

— У меня тоже.

Было почти полшестого. Они вышли на улицу и распрощались. Карелла пошел туда, где оставил машину, а Клинг направился к станции подземки на углу и поехал домой, к своей жене Огасте.

* * *

Коряво нацарапанная записка, прилепленная магнитом к дверце холодильника, гласила:

«Берт!

Я ждала тебя до шести, а потом поехала на вечеринку к Бианке. Потом мы, наверное, поедем обедать. Дома буду около десяти. Поищи себе чего-нибудь в холодильнике.

Целую. Г.».

* * *

Домой она вернулась почти в одиннадцать.

Когда она пришла, Клинг смотрел новости по телевизору. На ней был бледно-зеленый шифоновый свободный костюм. Прозрачная блузка с глубоким вырезом приоткрывала грудь. Этот цвет изумительно шел к ее огненно-рыжим волосам, зачесанным набок так, что было видно одно ушко с изумрудной сережкой, подчеркивающей темно-зеленый цвет глаз. У Берта, как всегда, перехватило дыхание от ее красоты. Тогда, в первый раз, когда он увидел Огасту в ее ограбленной квартире на Ричардсон-драйв, он попросту утратил дар речи. Она вернулась с гор, где каталась на горных лыжах, и обнаружила, что квартиру ограбили. Клинг никогда не катался на горных лыжах. Он всегда считал, что это спорт для богачей. Наверно, теперь они и сами были богачами… Правда, он себя богачом никогда не чувствовал, но это уже его проблемы.

— Приветик, лапочка! — крикнула Огаста из прихожей, вытащила ключ из замка и вошла в гостиную. Клинг сидел перед телевизором, с банкой теплого пива в руке. Огаста мимоходом чмокнула его в макушку и сказала:

— Ты не уходи. Мне надо пописать.

В телевизоре диктор рассказывал о последних событиях на Ближнем Востоке. На этом Ближнем Востоке вечно что-то происходит. Иногда Клинг думал, что Ближний Восток выдумало правительство, так же, как у Оруэлла Большой Брат выдумал войну. Если бы людям не забивали голову Ближним Востоком, они начали бы думать о безработице, инфляции, уличной преступности, расовых проблемах, коррупции в верхах и мухах цеце. Клинг отхлебнул пива. Он пообедал, не отрываясь от телевизора: телячья котлета с яблоками, горошком, соусом с приправами и лимонными оладьями. И выпил три банки пива. Это была уже четвертая. Размороженная еда была совершенно безвкусной. Клинг был крупный мужчина и уже успел снова проголодаться. Он услышал, как Огаста спускает воду в унитазе. Потом она открыла дверцу шкафа у себя в спальне. Клинг ждал.

Когда Огаста вернулась в гостиную, на ней был черный нейлоновый халат с поясом. Распущенные волосы падали на лицо. Огаста была босиком. На экране по-прежнему зудел диктор.

— Ты его смотришь? — спросила Огаста.

— Вроде как.

— А может, выключишь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, подошла к телевизору и нажала на кнопку. В комнате стало тихо.

— Что, снова жаркий денек выдался? — спросила Огаста. — Как у тебя дела?

— Так себе.

— Когда ты вернулся домой?

— После шести.

— Ты что, забыл, что нас приглашали к Бианке?

— Мы расследуем сложное дело.

— У тебя все дела сложные! — улыбнулась Огаста.

Клинг смотрел, как она уселась на ковер перед потухшим экраном, вытянув ноги. Полы черного халата разошлись. Огаста принялась качать пресс — это была часть ее ежевечерней гимнастики. Она сцепила руки на затылке и стала поднимать и опускать туловище.

— Нам было нужно съездить к этой леди, — сказал Клинг.

— Я же тебе утром говорила про вечеринку!

— Я знаю, но Стив хотел повидать ее непременно сегодня.

— Ну да, судьба расследования определяется в первые двадцать четыре часа, — сказала Огаста. Эти слова она знала назубок.

— Ну, на самом деле это так и есть. Как прошел вечер?

— Чудесно! — сказала Огаста.

— Она все еще живет с этим фотографом — как его там?

— Энди Гастингс. Всего-навсего ведущий модный фотограф Америки.

— Я их все время путаю, — сказал Клинг.

— Энди — черноволосый, с голубыми глазами.

— А лысого как зовут?

— Ламонт.

— Ах да. С серьгой в левом ухе. Он там тоже был?

— Там все были. Кроме моего мужа.

— Ну, надо же мне зарабатывать себе на жизнь!

— Ты не обязан зарабатывать себе на жизнь после четырех.

— Человек принял смертельную дозу секонала. Нельзя же отложить это дело на неделю!

— В первые двадцать четыре часа… — повторила Огаста и закатила глаза.

— Вот именно.

— Это я уже слышала.

— Ты не возражаешь, если я снова его включу? — спросил Клинг. — Хочу посмотреть погоду на завтра.

Огаста не ответила. Она легла на бок и принялась поднимать и опускать ногу — упорно, ритмично. Клинг поставил банку с пивом, встал из мягкого кожаного кресла, в котором сидел, и включил телевизор. Когда он повернулся, перед ним на миг мелькнули темно-рыжие волосы у нее в паху — а потом ее ноги сомкнулись, и снова открылись, блеснув огненной рыжиной, и снова сомкнулись… Клинг тяжело опустился в кресло и снова взял банку с пивом. Дикторша была хорошенькой брюнеткой. Идиотски улыбаясь, перешучиваясь с ведущим, она все же наконец удосужилась сообщить неутешительную информацию: завтра температура поднимется до девяноста восьми — девяноста девяти градусов.[4] «Но ведь это же нормальная температура тела! — заметил ведущий. — Тридцать шесть и шесть!» Относительная влажность шестьдесят четыре процента. Показатель загрязнения окружающей среды — неудовлетворительный.

— Ну, что у нас еще плохого? — спросила Огаста у телеэкрана, продолжая поднимать и опускать ногу.

— А сейчас Марио Троваро сообщит вам новости спорта! — сообщил ведущий. — Оставайтесь с нами!

— Ну вот, сейчас нам сообщат о сегодняшних подвигах всех бейсбольных команд, — вздохнула Огаста. — Может, выключишь, Берт?

— Мне бейсбол нравится, — ответил он. — А куда вы ездили после вечеринки?

— В китайский ресторанчик на Бун-стрит.

— Хороший?

— Так себе.

— И сколько вас было?

— Человек двенадцать. Точнее, одиннадцать. Твое место пустовало…

— На Бун-стрит, говоришь?

— Да.

— Это в Чайнатауне?

— Да.