Помоги проекту - поделись книгой:
Надо сказать, что с самого начала Дракуле покорились не все «большие бояре» — некоторые, особенно близкие к его предшественнику, предпочли бежать в Брашов и другие саксонские города, куда заранее успевали перевести накопления. Это, например, произошло с Михаем, занимавшим при Владиславе должность логофета. Дракула не раз обращался к брашовянам, требуя его выдачи, но в итоге изгнанник погиб от рук убийцы или в бою при очередной попытке свергнуть Влада. В 1460 году король Матьяш Корвин велел городскому совету Брашова передать имущество Михая — вероятно, немалое — в венгерскую казну. Еще одним беглецом стал Пахуля или Пахом, вистерник Владислава — он увез в Брашов чуть ли не всю валашскую казну, сильно затруднив этим дела господаря.
Но и те бояре, что остались при дворе, не проявляли особого почтения к новому князю. Шпионы, которые уже завелись у Дракулы, передавали их слова, сказанные без особой оглядки: «Если змееныш покусится на наши права, с ним будет то же, что с его драконьей породой — отцом и братом». Слыша это, Дракула до крови кусал губы: сразу после прихода к власти он велел вскрыть могилу Мирчи в Тыргшоре и убедился, что тот, во-первых, был ослеплен — кости пустых глазниц еще хранили следы огня, — а во-вторых, перевернулся в гробу, что доказывало ужасный факт погребения заживо.
Влад умел хитрить и выжидать: внешне смиряясь, он готовил удар — и нанес его. Пасха в 1457 году пришлась на 17 апреля, и похоже, что именно в этот день случилось первое из легендарных кровопролитий Дракулы. По давней традиции, господарь пригласил на праздничный пир во дворец знатнейших бояр со всей страны вместе с их семьями. Р. Флореску и Р. Макнелли так описывают это впечатляющее зрелище: «Некоторые бояре нарядились по обычаю венгерской или центральноевропейской знати, другие предпочитали более пышный византийский стиль. Купцы и ремесленники были одеты проще, некоторые из них носили крестьянское платье, почти не изменившееся до наших дней. Многие мужчины были в дакийских костюмах: вышитая рубашка, штаны с широким кожаным поясом, расшитый узорами жилет с шерстяной подкладкой и мягкие кожаные туфли. Боярские жены собрались в небольшие кружки в соответствии с их рангом или придворными должностями, усевшись на принесенных с собой персидских коврах. Цыгане-скрипачи играли вовсю, развлекая собравшихся»[37].
Бояре и все прочие увлеченно пировали за длинными столами, ломящимися от снеди, осушая кубок за кубком; часа через два те, кто постарше, уже клевали носом, а молодежь закружилась в танце. Никто не обращал особого внимания на молодого князя, который почти не появлялся за столом — все больше мелькал по краям двора, на котором были накрыты столы, отдавая какие-то приказы своим людям. Потом внезапно он вышел в центр и попросил слова. Все ждали, что он произнесет еще один веселый тост — их в тот день прозвучало немало, — но он вдруг стал спрашивать бояр, скольких господарей они помнят на своем веку. Оказалось, что даже самые молодые пережили не меньше семи, а старики — целых два десятка. В самом деле, за полвека в Валахии сменилось 22 правителя — учитывая, что многие правили по несколько раз. Дракула вкрадчиво спросил, почему же их было так много. Бояре разошлись во мнениях: одни уклончиво говорили «так уж сложилось», другие замечали, что многочисленные отпрыски рода Басарабов никак не могут поделить власть. Слушая это, Влад хмурился все больше и наконец в гневе воскликнул: «Нет, это вы виноваты! Вы лишаете власти любого, кто мешает вам грабить страну. Вы изгнали из Валахии закон и порядок, из-за вас ее считают гнездом разбойников. И вы ответите за этот позор!»
О том, что было дальше, легенды говорят по-разному. Бехайм уверял, что всех присутствующих, а именно пять сотен человек, тут же посадили на кол:
Румынские предания же утверждают, что воевода заставил вызвавших его гнев бояр строить крепость Поенари: «Захотелось Воде Цепешу иметь крепость на вершине горы. Так и сделали и назвали эту крепость Поенары. В тот день, когда началось строительство крепости, царские слуги приводили группами всех схваченных на качелях в день пасхи и заставляли их работать. Все были разодеты в новую и чистую одежду, как и полагалось на пасху. Можно было видеть рядом со стариком девушку, а возле тетушки мальчугана. Мужья с женами и детьми таскали известку, кирпичи, камни. Слугам дела не было до того, кто кем был, всех заставляли работать, всех щекотали розгами. Кормили их так, что только душа держалась в теле. Никто не ушел оттуда, пока не построили крепость. И никто не сменил одежду. Когда их отпустили, больно было смотреть на них. Одежда износилась, и все вернулись домой оборванные и ободранные, в страшном виде — наполовину голые и наполовину одетые»[38].
Историк XVIII века Константин Кантакузин писал: «Воевода Влад построил замок Поенари и святой монастырь Снагов. Он также наказал жителей Тырговиште, узнав, что бояре в этом городе закопали живьем его брата. На Пасху, когда все они веселились и плясали, он схватил их без всякого предупреждения. И всех стариков города он посадил на кол, а молодых вместе с женами и детьми, мальчиками и девочками, отправил в Поенари прямо в праздничной одежде, и они работали там, пока одежда на них не истлела, а от них самих не остались кожа до кости. По этой причине его прозвали Цепелуш»[39].
Кантакузин перепутал Цепеша и Цепелуша; второе прозвище, означающее «маленький колосажатель», носил Басараб IV, представитель рода Данешти, недолго правивший Валахией после гибели Влада. Он также преувеличил размах репрессий: никто из современников не утверждал, что воевода покарал всех жителей столицы, речь шла только о боярах и их семьях. Но другое сообщение историка может быть правдой — Дракула наказал бояр не за слишком хорошую память, а за причастность к смерти его любимого старшего брата. Это обвинение господарь и бросил застигнутым врасплох боярам перед тем, как его воины окружили их и, тыча в спину древками копий, погнали за 70 километров от столицы, к подножию Карпат.
Там, согласно легенде, воевода обратился к толпе измученных пленников — возможно, их и правда было пятьсот, как пишет Бехайм, — с речью: «Бояре, боярыни и дети боярские! Дела ваши заслуживают казни, но я помилую вас, если за год, к следующей Пасхе, вон на той скале, где сейчас нет ничего, кроме орлиных гнезд, появится крепость с крепкими стенами и башнями. Запомните это и принимайтесь за работу!» Делать нечего — пришлось боярам, сгибаясь под тяжкой ношей, таскать в гору кирпичи и камни, складывать стены, прорубать бойницы. Жили они в землянках у подножия горы, кормили их впроголодь и охраняли так зорко, что за весь год ни один человек не смог убежать. Многие сорвались с горных круч, став поживой для волков и стервятников, многие умерли от непосильного труда. Но через год на назначенном месте возвышалась грозная крепость. Всех бояр, доживших до завершения работы, господарь отпустил восвояси — он был человеком слова.
Крепость Поенари — точнее, ее развалины — до сих пор возвышается на крутом утесе над рекой Арджеш. На самом деле ее выстроили еще в XIV веке при господаре Раду Негру, но Дракула заново отстроил ее и считал своим оплотом. Следы его работы хорошо видны — если основа крепости выстроена из камня, то остальная часть сложена из красного кирпича, остатки печей для обжига которого еще сохранились у подножия горы. Из пяти крепостных башен уцелели две, включая главную, поднимающуюся на высоту 10 метров. Местные жители утверждают, что из крепости в пещеры под ней ведет подземный ход — по нему воевода бежал от турок, о чем будет сказано в свой черед. Таких пешер в крутом склоне Арджеша несколько; одну из них называют «Пивницей», уверяя, что в ней Дракула всегда держал запас вина.
Крепость почти неприступна — сегодня к ней можно подняться по 1480 деревянным ступенькам, но остается загадкой, как наверх поднимали материалы для строительства. В окрестностях до сих пор живут легенды о сооружении Поенари — в том числе популярная баллада о мастере Маноле, которому дьявол пообещал помочь в постройке крепости, если мастер принесет ему в жертву — замурует в стену — первого человека, который подойдет к лагерю строителей. Конечно же, это оказалась жена Маноле, которая несла мужу завтрак. Правда, этот случай относят также к строительству старинной Епископской церкви в Куртя-де-Арджеш и других известных сооружений. И вообще мастер, продавший душу дьяволу ради создания шедевра и жестоко поплатившийся за это — слишком известный фольклорный сюжет, чтобы привязать его к Поенари.
Многое в истории «кровавой Пасхи» 1457 года вызывает сомнения, начиная с ее даты — часть историков переносит это событие на год 1459-й. Для этого есть причины: только что придя к власти, еще не завоевав сторонников, Дракула вряд ли мог решиться на массовые репрессии. С другой стороны, он всегда показывал себя приверженцем нестандартных решений, которые нередко оказывались самыми эффективными. Перед его глазами стояли два примера; первым был его добрый молдавский дядя Богдан, который оставил при дворе бояр, близких к его сопернику, и поплатился за это жизнью. Второй — турецкие султаны, которые при восшествии на престол убивали всех своих братьев, а провинившихся придворных без суда и следствия отправляли на плаху или, ослепив, бросали до конца жизни в каменный мешок. Второй пример, хоть и далекий от христианского милосердия, нравился Владу гораздо больше. Поэтому он вполне мог одним ударом обезглавить боярскую оппозицию — да так жестоко, чтобы надолго отбить у нее охоту устраивать заговоры. Скорее всего, именно тогда закончили свою жизнь «большой боярин» Маня Удриште и ворник Кодря, как и другие участники заговора против Влада Дракула.
Конечно, сажание на кол было самым впечатляющим способом казни, способным устрашить всех потенциальных врагов. Эта страшная кара давно вышла из употребления, но суть ее хорошо известна. Казнимого связывали и валили на землю, вставляя ему в задний проход длинный заостренный кол, смазанный маслом для лучшей проходимости. Потом кол поднимали и устанавливали вертикально, человек под тяжестью собственного веса насаживался на него все глубже и умирал мучительной смертью от разрыва внутренних органов. Вся операция была длительной и сложной — чтобы посадить на кол одного человека, требовалось семь-восемь других людей и не менее получаса времени. К тому же было очень мало «специалистов», способных ввести кол так, чтобы человек не умер сразу — это лишило бы смысла все усилия, поскольку главной целью колосажания всегда было устрашение. Впервые эта казнь зафиксирована еще в Древнем Египте и на протяжении веков практиковалась во многих странах Старого и Нового Света. Но в Валахии ее прежде не знали, поэтому произведенный ею эффект был особенно сильным.
У колосажания было несколько особенностей, которые делали его особенно страшным для жертв. Многие средневековые казни были чрезвычайно мучительными, но сажание на кол и среди них выделялось своей длительностью — с ним могло сравниться только распятие, которое в Европе не применялось из-за связи с крестными муками Христа. Страдания казнимого могли продолжаться несколько дней, причем они были не только физическими. Колосажание (как и распятие в древнем мире) считалось позорным, рабским видом казни, и человек знатный страдал вдвойне, когда оно применялось к нему. Страдал от унижения, от насмешек толпы, от публичного обнажения, которое тогда было совершенно недопустимым. Известно, что Дракула запрещал убирать трупы казненных в течение многих месяцев. Похоже, их и потом не хоронили — не только из страха, но и потому, что оставшееся на колах мало годилось для христианского погребения. По тогдашним поверьям, душа, не нашедшая покоя, была обречена вечно скитаться по земле. Такое дополнение прижизненных мук посмертными заставляло даже самых мужественных людей дрожать при мысли о том, что их могут посадить на кол.
Не исключено, правда, что в начале своего правления Влад еще не применял этот вид казни. Об этом говорит весьма интересный документ — письмо валашского ворника (министра двора) Нягу городскому совету Брашова, написанное летом 1459 года: «Помните ли вы, кто начал первым сажать на кол? Наши изгнанники и вы, принявшие сторону Дана. Только после этого воевода Влад разгневался и принес вам много зла, сажая на кол людей и сжигая дома». Быть может, это правда — как уже говорилось, в Трансильвании сажание на кол было обычным делом, и его могли перенять валашские беженцы во главе с Даном III, а потом и их враг Дракула. Вполне возможно, что на «кровавую Пасху» старших бояр не сажали на кол, а прикончили более простым способом — что обеспечило нужную господарю быстроту и внезапность. Только потом, прочно утвердившись на троне, он смог осуществлять масштабные, тщательно разработанные церемонии казни, наподобие тех, о которых с ужасом писали западные дипломаты при дворе Ивана IV.
По многим свидетельствам, Дракула проявлял в колосажании удивительную изобретательность. Он использовал колы разной высоты, цвета и формы в зависимости от статуса жертвы. Расставлял их в виде геометрических фигур, на которые любовался сверху, с вершины холма или башни. Велел втыкать кол в разные точки тела — в живот, грудь, промежность. Женщинам «из милости» кол вводили во влагалище, и они уже через несколько часов умирали от кровопотери в страшных мучениях. В обычае были коллективные казни, когда подлинных или мнимых врагов господаря сажали на кол целыми семьями от мала до велика, и они испытывали дополнительные страдания, видя муки своих ближних. При этом чаще использовались не острые колы, а тупые, которые продлевали агонию. Иногда на колу устанавливалась горизонтальная перекладина, которая не давала телу сползать слишком низко, чтобы кол не дошел до сердца и других жизненно важных органов. В этом случае смерть наступала не от увечий, а от жажды, голода, жары и укусов мух, которые целыми тучами вились над местом казни. Обычно жертвам связывали руки, что делало их легкой добычей не только насекомых, но и ворон, которые стаями слетались на место казни и первым делом выклевывали своим жертвам глаза. Методы колосажания тоже были разными: иногда кол забивали в задний проход деревянной кувалдой (как описано в романе Иво Андрича «Мост на Дрине»), а иногда люди или лошади тянули лежащего человека за ноги, постепенно насаживая его на острие.
Из страшных историй о Дракуле можно заключить, что он хватал и сажал на кол всех подряд. На самом деле его жертвами становились в основном три категории людей: 1) политические противники, 2) иностранцы и иноверцы, 3) те, кто, по его мнению, нарушал закон и нормы поведения. В вину валашскому господарю можно поставить прежде всего то, что нарушение закона он понимал чересчур широко и карал за него чересчур свирепо, проявляя при этом чернейший юмор — русская повесть недаром называет его «зломудрым», то есть изобретательным во зле (тот же эпитет нередко применялся к дьяволу). Вот отрывок из немецкого памфлета: «Увидев работника в короткой рубашке, он спросил его: “Есть ли у тебя жена?” Тот ответил: “Да”. И Дракула сказал: “Приведи ее сюда ко мне”. Потом он спросил ее: “Что ты делаешь дома?” Она сказала: “Я стираю, готовлю, пряду шерсть и прочее”. Он же велел посадить ее на кол за то, что она не сделала мужу рубаху подлиннее, чтобы не был виден его срам. Дракула тотчас дал работнику другую жену, приказав ей сшить ему длинную рубаху, иначе она тоже будет посажена на кол»[40].
В другом варианте истории рубаха была просто рваной, что делало вину нерадивой хозяйки более наглядной. Вот как обыграл этот сюжет Федор Курицын: «Однажды ехал Дракула по дороге и увидел на некоем бедняке ветхую и разодранную рубашку и спросил его: “Есть ли у тебя жена?” — “Да, государь”. — отвечал тот. Дракула повелел: “Веди меня в дом свой, хочу на нее посмотреть”. И увидел, что жена бедняка молодая и здоровая, и спросил ее мужа: “Разве ты не сеял льна?” Он же отвечал: “Много льна у меня, господин”. И показал ему множество льна. И сказал Дракула женщине: “Почему же ленишься ты для мужа своего? Он должен сеять, и пахать, и тебя беречь, а ты должна шить мужу нарядные и красивые одежды; ты же и рубашки ему не хочешь сшить, хотя сильна и здорова. Ты виновна, а не муж твой: если бы он не сеял льна, то был бы он виноват”. И приказал ей отрубить руки и труп ее посадить на кол»[41]. Румынское предание завершает историю моралью: «Хорошо, что в наши дни не княжит какой-нибудь Цепеш! Большой понадобился бы расход колов, чтобы избавить мир от лентяек, зря топчущих землю».
У разных авторов повторяется и другая история: «Однажды ко двору Дракулы пришли двое странствующих монахов из ордена святого Бернарда и начали просить подаяние. Спросив их, хотят ли они быстрее попасть из сей юдоли на небо, он получил утвердительный ответ и тут же распорядился посадить обоих на кол. С монахами был осел, везший их поклажу, который вдруг начал реветь, и тогда Дракула приказал и его посадить на кол рядом с его хозяевами»[42]. На сей раз жестокость воеводы представляется особенно дикой: ни монахи, ни тем более их осел не нарушили никаких законов и моральных норм. Их вина (если, конечно, история не выдумана — всегдашняя оговорка, когда дело касается Дракулы) могла заключаться только в том, что они — монахи, а не осел, — были немцами, которых господарь особенно не любил и вполне мог казнить просто так, без всякой причины.
В памфлетах немало говорится о черном юморе воеводы. Например, о человеке, приведенном на суд к Дракуле и горячо уверявшем, что он не совершал преступления, в котором его обвиняют. «Значит, ты виноват в чем-то другом!» — не растерялся воевода. «Что вы, господин! Вся округа знает меня как честнейшего человека, не способного ни на какое зло». «Что ж, — сказал Дракула, — тогда я велю отрубить тебе голову и выставить в церкви, чтобы ей поклонялись как святыне». Можно вспомнить и историю о том, как господарь приказал обезглавить нескольких бояр, а в их черепах велел посадить капусту. «Впоследствии, — повествует один из манускриптов «бенедиктинской рукописи», — он пригласил к себе друзей казненных и угостил их этой капустой, сказав после этого: “Вы только что съели мозг ваших друзей”. И тут же велел посадить их на кол».
В варианте этого сюжета говорится о том, что господарь откармливал трупами своих жертв раков в дворцовом пруду, а потом кормил этими раками друзей казненных:
Тут снова возникает параллель с Иваном Грозным — в источниках (естественно, тоже западных) говорится, что он со своими опричниками питался рыбой, выловленной в дворцовом пруду, куда бросали тела казненных. Велик соблазн предположить, что русский царь и в этом подражал своему валашскому коллеге, но скорее всего это просто совпадение. То же касается и сажания на кол, которое при Иване IV применялось весьма широко — как и Дракула, он сажал на кол бояр и простолюдинов, татар и немцев, не только живых, но и мертвых (так были казнены посмертно ливонцы из Вендена, упорно защищавшие свой город от русских войск). Царь научился этому способу расправы с врагами не у валахов, а у татар, которые занимались колосажанием еще во времена Батыя. Но сходство между двумя государями глубже, чем совпадение излюбленных ими методов казни. Историк Руслан Скрынников считал, что Иван Грозный первым в русской истории сделал террор сердцевиной государственного управления. То же самое Дракула совершил в Валахии, и все его благие и разумные начинания были скромпрометированы в глазах потомков (да и современников) тем, что их проводили в жизнь при помощи жесточайших репрессий.
Еще одна история, тоже фольклорная, повествует, как Дракула — опять-таки подобно другим вошедшим в легенды правителям — одевался простолюдином и обходил в таком виде улицы и рынки. Во время одной из таких прогулок к нему в толпе подобрался вор, который срезал с его кафтана несколько пуговиц, сделанных из драгоценных камней. Воевода, никогда не терявший бдительности, повернулся и мгновенно отсек жулику нос. «Что ты делаешь?!» — завопил тот. «Ты же отрезал у меня пуговицы», — хладнокровно напомнил Дракула. «Вот, забери твои пуговицы обратно!» — сказал вор. «Что ж, тогда и ты возьми назад свой нос», — ответил воевода.
Сажанием на кол дело не ограничивалось — Дракуле приписывали самые изощренные казни и пытки, заимствованные, вероятно, его обличителями из описания мучений христианских святых. Самый ранний их список приведен в «Истории воеводы Дракулы» 1463 года: «Он творил ужасные, пугающие и неописуемые мучительства. Он распинал матерей вместе с младенцами и детей возрастом год, два и старше. Он отрывал детей от матерей и матерей от детей. Он также отрезал матерям груди и вкладывал в раны головы их детей, а потом сажал их на кол. Творил он и многие другие казни. Никто из жестоких тиранов и преследователей христиан — Ирод, Нерон, Диоклетиан и прочие язычники — не причинил столько зла и боли, не сделал столько людей мучениками, как этот безбожный тиран»[43].
Еще красноречивее в описании зверств воеводы оказался Михаэль Бехайм:
В наше время эти перечни зверств вызывают не только тошноту, но и чувство нереальности, словно их творили существа с иной планеты. Но следует помнить, что на рубеже нового времени жизнь европейцев была гораздо более жестокой, они постоянно наблюдали казни и сами становились их жертвами. Принятая в 1532 году «Каролина» — правовой кодекс императора Карла V — назначала смертную казнь за 29 видов преступлений от умышленного убийства до совершения аборта. Из способов казни там перечислялись обезглавливание мечом, утопление, сожжение, колесование, повешение на веревке или цепи, четвертование с последующим выставлением частей тела напоказ, сажание на кол и погребение заживо (эта казнь, как и на Руси, применялась только к женщинам). Специалист по средневековому праву Раду Константинеску, изучив правовые тексты того времени — например, «Кодекс Альтенбергера», названный в честь судьи из Сибиу, — пришел к выводу: «Мучая и подвергая пыткам саксонцев в Трансильвании и своих румынских подданных в Амлаше и Фэгэраше, Влад не причинял им ничего такого, что не было бы записано в их собственных законах»[44].
Особый сюжет — «сокровища Дракулы», которые он якобы велел прятать в тайных местах, а тех, кто это делал, убивал. Такое поведение приписывалось множеству злодеев от Аттилы до капитана Флинта (а в России — Степану Разину и тому же Ивану Грозному). Дьяк Федор Курицын пишет: «Изготовили мастера для Дракулы железные бочки, а он наполнил их золотом и погрузил в реку. А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его — дьявола». Румынские легенды уточняют, что воевода прятал государственную казну во время нашествия турок — то ли в лесу близ крепости Поенари, то ли на дне озера Снагов. Правда, и в этом случае говорилось, что рабочих, закапывавших клад, казнили, чтобы они не выдали тайну захватчикам. Немецкие памфлеты усугубляют вину воеводы, указывая, что он заставлял прятать сокровища невинных детей и закалывал их прямо над кладом для сотворения с помощью их крови особых охранных чар. Такое поведение уже прямо указывает на связь с дьяволом и вполне приличествует вампиру.
Вот еще одно проявление черного юмора воеводы в изложении русского автора: «Как-то обедал Дракула среди трупов, посаженных на кол, много их было вокруг стола его. Он же ел среди них и в том находил удовольствие. Но слуга его, подававший ему яства, не мог терпеть трупного смрада и заткнул нос и отвернулся. “Что ты делаешь?” — спросил его Дракула. Тот отвечал: “Государь, не могу вынести этого смрада”. Дракула тотчас же велел посадить его на кол, говоря: “Там ты будешь сидеть высоко, и смраду до тебя будет далеко!”»[45]. И снова разночтения — в румынском варианте говорится, что чересчур брезгливым оказался не слуга, а боярин, что придает истории нравоучительный оттенок: будь этот чистоплюй ближе к народу, небось не стал бы воротить нос от неприятного запаха.
Слух о том, что Дракула пировал среди казненных, отражен не только во многих историях о нем, но и на гравюрах, включенных в немецкие памфлеты. Неискушенным читателям, видевшим эти гравюры, могло показаться, что Дракула пьет не вино, а кровь — в этом одна из причин его последующего превращения в вампира. Впрочем, еще Бехайм в своей поэме утверждал, что князь во время своих пиров запивал кушанья кровью из кубка и вообще вел себя как маньяк, одержимый дьяволом:
И снова русская повесть: «Пришел однажды к Дракуле посол от венгерского короля Матьяша, знатный боярин, родом поляк. И сел Дракула с ним обедать среди трупов. И лежал перед Дракулой толстый и длинный позолоченный кол, и спросил Дракула посла: “Скажи мне: для чего я приготовил такой кол?” Испугался посол тот немало и сказал: “Думается мне, государь, что провинился перед тобой кто-либо из знатных людей и хочешь предать его смерти более почетной, чем других”. Дракула же отвечал: “Верно говоришь. Вот ты — великого государя посол, посол королевский, для тебя и приготовил этот кол”. Отвечал тот: “Государь, если совершил я что-либо, достойное смерти, — делай как хочешь. Ты судья справедливый — не ты будешь в смерти моей повинен, но я сам”. Рассмеялся Дракула и сказал: “Если бы ты не так ответил, быть бы тебе на этом коле”»[46].
Далее Курицын развивает тему обращения воеводы с иностранными дипломатами: «Был такой обычай у Дракулы: когда приходил к нему неопытный посол от царя или от короля и не мог ответить на коварные вопросы Дракулы, то сажал он посла на кол, говоря: “Не я виноват в твоей смерти, а либо государь твой, либо ты сам. Если государь твой, зная, что неумен ты и неопытен, послал тебя ко мне, многомудрому государю, то твой же государь и убил тебя. Если же ты сам решился идти, неученый, то сам же себя и убил”. И так готовил для посла высокий позолоченный кол и сажал его на кол, а государю его посылал грамоту с кем-либо, чтобы впредь не отправлял послом к многомудрому государю глупого и неученого мужа»[47].
Уже упомянутый сюжет о сожжении нищих в русской повести звучит так: «Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же велел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина. Они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: “Чего еще хотите?” Они же все отвечали: “Это ведомо Богу, государь, и тебе: что тебе Бог внушит”. Он же спросил их: “Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?” Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: “Хотим, государь!” А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: “Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям, и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдают они на этом свете от нищеты или болезней”»[48].
Эта история известна и в румынском фольклоре, который, как обычно, оправдывает господаря: нищих, особенно цыган, развелось слишком много, и честным людям не было от них проходу. Многие просто не хотели работать, рассуждая: «Бедняки трудятся всю жизнь и все равно остаются бедняками, так зачем тогда трудиться?» Видя это, воевода пришел к выводу: эти люди живут за счет других, они ничем не лучше воров, и от них необходимо избавиться. Интересно, что то же оправдание приводится в немецких памфлетах, во всем остальном враждебных Дракуле: «Он считал, что попрошайки даром объедают других, а сами не делают ничего полезного».
Такой подход отражает дух Реформации, порвавшей со средневековьем, когда нищие считались «божьими людьми». Теперь же практичные буржуа воспринимали их как паразитов и расправлялись с крайней жестокостью: в XV–XVI веках по Европе прокатилась волна кровавых репрессий против нищих. Так что валашский господарь действовал вполне в духе новейших политических веяний. Оправдывает его и снятый в Румынии при Чаушеску фильм «Влад Цепеш» — там показано, как мнимые нищие на пиру отбрасывают кто повязку с глаз, кто деревянную ногу и оказываются здоровыми, наглыми обманщиками. И не просто обманщиками, а вожаками преступного мира, настоящими «ворами в законе» своего времени. Понятно, что Влад (изображенный в фильме сугубо положительно) просто обязан избавить страну от этих нелюдей — заботливо выведя перед этим из дома настоящих калек, затесавшихся среди жулья. Конечно, это перебор: настоящий Дракула вряд ли стал бы щадить несчастных — по своей извращенной логике, он охотно «освободил» бы их от нищеты, а заодно и от жизни.
В истории с нищими можно увидеть как еще один образец черного юмора воеводы, так и проявление его всегдашнего, хотя и весьма своеобразного стремления к справедливости, о котором говорят почти все авторы. Тот же Курицын не без одобрения пишет: «И так ненавидел Дракула зло в своей земле, что если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Пусть будет он знатный вельможа, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти». Русский автор подтверждает сказанное широко известной легендой о золотой чаше: «Был в земле его источник и колодец, и сходились к тому колодцу и источнику со всех сторон дороги, и множество людей приходило пить из того колодца родниковую воду, ибо была она холодна и приятна на вкус. Дракула же возле того колодца, хотя был он в безлюдном месте, поставил большую золотую чару дивной красоты, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из той чары и ставил ее на место. И сколько времени прошло — никто не посмел украсть ту чару»[49]. Эту историю рассказывали о многих любимых народом правителях, и знаменательно, что предание включило Дракулу в их число.
О любви господаря к честности упоминает также Антонио Бонфини: «Он приказал флорентийскому купцу, боявшемуся за сохранность своих денег, оставить их ночью посреди улицы, и поскольку тот не солгал о количестве денег, когда их нашли и доставили ему, отпустил его с миром. Он правил в этой варварской стране с такой строгостью, что имущество каждого было в безопасности даже в чаще леса». Ту же историю пересказывает немецкий памфлет, изданный в Страсбурге в 1500 году: «Однажды в его стране была ярмарка, где купцы без страха оставляли свои деньги в шатрах не только днем, но и ночью. Однажды Дракула явился ночью к их шатрам, взял деньги у одних и подложил другим, записав, у кого и сколько он взял. Утром он подошел к ним, спросил, сколько у них украли, и возместил им эту сумму. Тех же, кто не признался, что нашел деньги, он посадил на кол».
Об этом случае упоминает и русский автор: «Однажды прибыл из Венгерской земли купец в город Дракулы. И, как принято было у Дракулы, оставил воз свой на городской улице перед домом, а товар свой — на возу, а сам лег спать в доме. И кто-то украл с воза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже золота. Дракула же отвечал: “Иди, этой же ночью найдешь свое золото”. И приказал по всему городу искать вора, пригрозив: “Если не найдете преступника, весь город погублю”. И велел той же ночью положить на воз свое золото и добавить один лишний дукат. Купец же наутро, встав, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой, все выходило, что один дукат лишний. И, придя к Дракуле, сказал: “Государь, нашел золото, но вот один дукат не мой — лишний”. В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: “Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, то посадил бы и тебя на кол вместе с этим вором”»[50].
Эта история, как и похожие на нее, вряд ли выдумана для очернения воеводы, поскольку вызывает невольное уважение к нему. Похоже, что он искренне стремился не просто навести в своей стране элементарный порядок, но превратить ее в некое идеальное государство, где не было бы ни бедности, ни воровства, ни даже таких невинных человеческих слабостей, как обман и тщеславие. Все это очень похоже на коммунистическую мечту, которая, напомним, жила и в ту эпоху в виде фантазий о сказочных счастливых странах наподобие немецкой Шлараффии — «страны лентяев». Действия Дракулы, в свою очередь, напоминают о фразе, приписанной Ленину: «Пусть девяносто процентов русского народа погибнет, лишь бы десять процентов дожили до мировой революции». Достойными учениками валашского князя выглядят и «красные» диктаторы XX века — например Пол Пот, истребивший ради строительства идеального общества треть населения многострадальной Камбоджи, 2,5 миллиона человек. Печальный опыт современности заставляет воспринимать поступки Дракулы без всякого удивления и верить самым чудовищным обвинениям, возводимым на него.
Но дело в том, что Дракула не был коммунистом — он вовсе не собирался радикально менять общество или изводить под корень «лишние» классы. Не был он и религиозным фанатиком, которым в ту эпоху принадлежало большинство рекордов в области массовых убийств. Он был традиционалистом, твердо верившим в средневековые идеалы (хоть и с налетом Ренессанса) и искренне считавшим, что служит Богу и своей стране, истребляя преступников, еретиков-немцев и нехристей-турок. В этом он мало отличался от государей своего времени, хотя… Все-таки повышенное внимание к его деяниям нельзя объяснить одной «черной легендой». Было что-то, что потрясло иностранных купцов и дипломатов даже на тогдашнем, довольно негуманном фоне. Что это? Небывалый размах репрессий, их предельная жестокость или принципиальное несоответствие преступления и наказания, подчеркивающее «зломудрость» воеводы?
Почти все, кто писал о Дракуле, подчеркивали, что он не ограничивался сажанием на кол, применяя широчайший «ассортимент» казней. Он велел сжигать своих жертв, четвертовать, вешать, отрубать им руки, носы и уши, скальпировать, закапывать живьем в землю и расстреливать из луков. А еще варить в котлах, сбрасывать с крыш, травить собаками, разрывать на части лошадьми, сдирать кожу и даже забивать людей в жерло пушек и стрелять ими — притом что пушек в тогдашней Валахии, скорее всего, просто не было. Это сведения Бехайма, который постарался приписать воеводе все казни, которые только могло измыслить его поэтическое воображение. Авторы немецких памфлетов, как обычно, вторят поэту, приукрашивая его описания в меру собственной фантазии: «Был у него большой медный котел с двумя ручками и крышкой, сделанной так, что в ее отверстия проходили человеческие головы. Он сажал в этот котел людей и разводил под ним огонь, так что вода закипала, и несчастные люди, мужчины и женщины, посаженные туда, жалобно кричали, пока не сваривались заживо. Он также имел обычай размалывать людей мельничными жерновами…»[51]
Федор Курицын о таком разнообразии ничего не пишет, зато привлекает особое внимание к жестоким карам, которым господарь подвергал прелюбодеек: «Если какая-либо женщина изменит своему мужу, то приказывал Дракула вырезать ей срамное место, и кожу содрать, и привязать ее нагую, а кожу ту повесить на столбе, на базарной площади посреди города. Так же поступали и с девицами, не сохранившими девственности, и с вдовами, а иным груди отрезали, а другим сдирали кожу со срамных мест, или, раскалив железный прут, вонзали его в срамное место, так что выходил он через рот. И в таком виде, нагая, стояла женщина, привязанная к столбу, пока не истлеет плоть и не распадутся кости или не расклюют ее птицы»[52].
Подобные жуткие картины веками вдохновляли больное воображение людей, подобных маркизу де Саду — в его произведениях сажание на кол упоминается постоянно, еще и потому, что оно было извращенным подобием сексуального акта. Р. Флореску и Р. Макнелли в своей первой книге предположили, что болезненное пристрастие Дракулы к сажанию на кол объяснялось его импотенцией. В последующих трудах авторы отказались от подобных фантазий — и правильно сделали. Известно, что воевода стал отцом как минимум трех сыновей; многие легенды говорят о его любвеобильности и привлекательности для женщин. Если он и был к чему-то болезненно пристрастен, то прежде всего к соблюдению порядка в своей стране — и был готов бороться за это до последнего человека.
Железом и кровью
Жестокие казни Дракулы производили особенно ошеломляющее впечатление из-за того, что прежде в румынских землях существовала довольно мягкая система наказаний. Действовавшее там церковное право предусматривало, к примеру, за убийство пять лет поста и ежедневное чтение 150 молитв «Отче наш», за воровство из храма — 50 ударов розгами и три года поста. В городах не было ни тюрем, ни постоянных палачей. Самое тяжкое преступление, заговор против князя, наказывалось отсечением головы с конфискацией имущества — но без всяких репрессий в отношении родных.
Такое положение в условиях постоянных войн и мятежей неизбежно вело к разгулу преступности, с которой Дракуле, желающему навести порядок в стране, пришлось бороться самыми суровыми способами. Инструменты для этой цели он мог позаимствовать в Трансильвании, где в 1453 году было введено магдебургское право, предусматривающее смертную казнь — причем весьма изощренную и болезненную — за 53 вида преступлений. Турки, творившие массовые расправы над «неверными», также внесли свой вклад в ужесточение нравов: именно их приход открыл в Румынии эпоху кровавых казней и пыток, которыми отличились многие местные правители. То же сажание на кол стало привычным настолько, что еще в 1785 году «цивилизованные» австрийцы казнили этим способом вождей крестьянского восстания в Трансильвании. Но это был явный пережиток — пик суровости наказаний Европа пережила как раз в XV–XVI веках, на переходе от средневековья к новому времени.
Написанные на исходе этой эпохи слова Шекспира «распалась связь времен» с гениальной простотой выражают суть случившегося. В условиях распада привычных родственных, идеологических, вассальных связей одни европейцы кинулись в водоворот религиозных и гражданских войн. Другие, обездоленные бурными экономическими сдвигами, занялись разбоем, воровством и нищенством — все это серьезно угрожало покою и безопасности не только простых обывателей, но и самого государства. Поэтому многие правители, вовсе не бывшие патологическими садистами, вынуждены были массово обезглавливать, вешать, топить нарушителей закона. Особенно свирепым было преследование нищих и бездомных, которые в отдельных регионах составляли до 10 процентов населения. Печально знаменитые «законы против нищих» Генриха VIII Английского унесли до 100 тысяч жизней. Особой свирепостью отличалось законодательство в Центральной Европе, в том числе в Венгрии и Трансильвании. Там широко применялись такие виды казни, как сдирание кожи, сваривание в кипящем масле, ослепление, четвертование, колесование, заливание в рот и уши расплавленного свинца, а также, как уже говорилось, сажание на кол. Дракула выделялся разве что тем, что его казни совершались демонстративно, даже театрализованно — явно не для удовлетворения кровожадной натуры воеводы, а для примера его незаконопослушным подданным.
Стоит отметить и то, что поступки воеводы вполне соответствовали политической философии Ренессанса, когда правители, прежде хотя бы теоретически соотносившие свои действия с христианскими нормами, стали руководствоваться только собственной волей и страстями. «Государь» Макиавелли еще не был написан (он появится только в 1517 году), но основные его нормы уже воплощались в жизнь европейскими монархами. Вспомним, что еще при жизни Дракулы французский король Людовик XI держал своих врагов в железных клетках, медленно убивая их голодом, а вскоре после смерти господаря Ричард III Английский прикончил юных сыновей своего предшественника, чтобы захватить трон. На Руси в те годы великий князь Василий II и его противники «вынимали очи» друг другу в борьбе за трон. Итальянские государи, щедрые покровители художников и ученых, зверствовали еще пуще — неаполитанский король Ферранте, к примеру, мумифицировал казненных врагов в причудливых позах и показывал их трупы гостям. Тиран Римини Сиджисмондо Малатеста, прозванный «двуногим зверем», грабил церкви, убил двух своих жен (одну заколол кинжалом, другую отравил), насиловал собственных дочерей и даже зятьев. Чуть позже на всю Европу прославились кровавые дела семейства Борджиа, особенно поразительные из-за того, что глава этой семьи был римским папой, непогрешимым наместником Христа. На этом мрачном фоне деяния валашского князя выглядели не исключением, а скорее правилом.
Как ни странно, он был не одинок и в ославленном на века обычае обедать и пить вино среди казненных — что и стало главным поводом для его обвинения в вампиризме. То же самое делал «белый рыцарь» Янош Хуньяди, однажды приказавший накрыть себе стол на поле битвы среди умирающих турок. Тем же занимались венгры после победы над турками у Кеньермезё в 1479 году, причем их командир Пал Кинижи потом еще и плясал на вражеских трупах, держа при этом в зубах отрубленную голову турка. По легендам, такие же пиры среди мертвецов устраивал Иван Грозный со своими опричниками, но это ничем не подтверждается — как, впрочем, и пирушки Влада. Стоит отметить, что подобные же пиры гонителей христиан на фоне казненных (в том числе посаженных на кол) мучеников нередко изображались на иконах, что могло стать примером как для самого валашского воеводы, так и для сочинителей баек о нем.
Авторы, пишущие о Дракуле — как в его времена, так и сейчас, — часто рисуют фантастическую картину царства смерти, в которое превратились его владения. Красноречивее всех оказался турецкий хронист Турсун-бег: «Тараклу был безжалостен к своим подданным, как злейший тиран. Если в какой-нибудь деревне кто-либо совершал преступление, этот изверг карал всех жителей вместе с их женами и малолетними детьми, сажая их на колы. В своей столице Агач-Хиссар (Тырговиште), где он жил в деревянной крепости, он посадил большой сад, протянувшийся на шесть лиг и окруженный стеной с воротами по обеим сторонам. Перед этими воротами он велел сажать на кол венгров и мятежных валахов с молдаванами. За пределами крепости рос лес, и на каждой ветви каждого дерева висело не менее чем по одному повешенному. И он запрещал снимать их и хоронить, угрожая повесить рядом всех, кто попытается это сделать»[53].
Конечно, этот сад из «Тысячи и одной ночи» выдуман — на самом деле казни обычно совершались рядом с господарским дворцом в Тырговиште. Этот дворец на краю города не раз разрушался и восстанавливался, и до наших дней дожили только его развалины, раскопанные и частично отреставрированные в течение XX века. Дворец начал строить Мирча Старый, но при Дракуле он был обновлен и окружен стеной; воевода построил также 27-метровую башню Киндия (Рассветная), с верхушки которой, как говорят, любил наблюдать за казнями. В наши дни башня заботливо отреставрирована, и на трех ее этажах работает музей Дракулы. С нее хорошо виден фундамент дворца, где в подвалах находились тюрьма и камера пыток. На несохранившемся первом этаже дворца располагался тронный зал, где проходили важные церемонии, а на втором этаже — жилые покои и домовая церковь. Дворец был невелик, и большие приемы устраивались во дворе — его контуры тоже сохранились. Судя по ним, там могло уместиться максимум 50–60 колов с посаженными на них людьми, но никак не сотни и тем более не тысячи.
Не менее важно несоответствие во времени. Сажание на кол одного человека даже при большой сноровке палачей занимало не меньше получаса, а казнь сотен жертв растянулась бы на несколько суток. Такое если и происходило, то не больше трех-четырех раз за все правление Дракулы — ведь ему, помимо казней, нужно было заниматься укреплением обороны, строительством, приемом послов, решением судебных дел и прочими обязанностями правителя, о которых говорит его обширная переписка. При этом даже фантазер-турок признает, что на кол отправляли прежде всего мятежников, воров и разбойников, а их в небольшой стране не могло быть слишком уж много — даже если их действительно казнили с женами и детьми. Народный фольклор так и говорит: честным людям при Дракуле бояться было нечего, он казнил только преступников и изменников-бояр. При всей сомнительности таких утверждений их передавали из поколения в поколение сами румыны, в то время как «черную легенду» о воеводе конструировали в основном иностранцы, знакомые с положением в Валахии большей частью понаслышке.
Нет, не зря Дракула подозрительно относился к чужеземцам, поголовно видя в них шпионов! Все авторы пишут, что среди его жертв было много немцев, венгров, турок. Часто его гнев обрушивался на цыган, которые не только были чужаками, но и пользовались репутацией воров и чародеев. Не только памфлеты, но и румынские предания повествуют, как господарь сварил троих цыган живьем и заставил весь табор есть их мясо. Но не просто так, а чтобы заставить цыган (в другой версии татар) сражаться против турок:
«Пришли в его страну около трех сотен цыган. И он взял трех самых главных из них, зажарил их на огне и заставил остальных цыган их съесть, говоря: “Или вы все съедите друг друга, пока никого не останется, или отправитесь сражаться с турками”. И они все согласились биться с турками, когда он только пожелает. Он же нарядил их всех в коровьи шкуры вместе с их лошадьми, и когда они двинулись на врага, турецкие лошади испугались и понесли, и цыгане погнались за ними. Не сумев сдержать своих лошадей, турки въехали в глубокую реку и все утонули»[54]. Так цыгане оказались невольными помощниками Дракулы, хотя в других легендах, как и в романе Брэма Стокера, они помогают ему вполне добровольно.
Об этом эпизоде пишет и Бехайм, считающий, однако, что цыгана (одного, по его версии) воевода велел повесить за воровство. А когда другие цыгане заявили, что королевский указ запретил их вешать, Дракула вполне в духе своей «зломудрости» распорядился сварить его в котле. Отношение своего героя к иностранцам мейстерзингер обобщает в таких словах:
В истории, однако, остались факты неприязненного отношения Дракулы только к туркам и трансильванским саксам, причем в обоих случаях для этого имелись веские причины. В марте 1457 года он отправил в Брашов и Сибиу очередные письма с требованием выгнать из этих городов претендентов Дана и Влада Монаха. Письмо городскому совету Сибиу за вежливыми формулами скрывало целый список претензий: «Приветствую от всей души знатных мужей, дальновидных и осмотрительных господ, благородных отцов, братьев, друзей и соседей наших. Вы хорошо знаете и помните все соглашения и клятвы, заключенные между нами и подкрепленные договорами. Пока мы живы, они никоим образом и никогда не должны нарушаться, поэтому у нас, и у вас хранятся грамоты с их изложением.
С нашей стороны нет и не было никакого намерения навредить вам. Однако мы узнали, что вы втайне от нас вступили в сговор с людьми валашского священника, называющего себя сыном воеводы. Мы узнали также, что ваши сограждане Петер Гереб де Вингарт, а также Петерман, сын покойного Петермана, готовятся вступить в вечное владение нашими таможнями в Рукере и Брэиле, которые им подарил и обещал этот священник. Вспомните и о случае, когда мы в наших странствиях прошли через ваши земли вопреки вашему запрету. Тогда вы сговорились и устроили так, чтобы благородные господа Иоанн Гереб де Вингарт и Николаус де Визакна подстерегли нас в городе Джод и попытались убить. Этим вы желали добиться любви господаря Владислава.
Благодарение Господу, моя власть простирается всюду без помощи других людей. С вами мы заключили добрый и нерушимый мир, но если вы окажетесь врагами, то будете враги. Теперь мы вполне понимаем, каким образом вы хотели добиться, чтобы тот валашский священник, что называет себя сыном воеводы, унаследовал то, что по праву принадлежит мне. И если он еще что-то против меня предпримет, то лишь потому, что вы ему это постоянно советуете. То же касается и земель Амлаша, которые он грозится захватить: он может сделать это по своей воле и одновременно по вашему желанию. Вследствие сложившихся обстоятельств мы настоятельно просим вас, чтобы вы ради Бога и заповедей католической веры, а также ради братства и дружбы между нами ответили нам письмом или по-другому уведомили, желаете ли вы оставаться верными соглашениям и положениям, закрепленным в грамотах, что хранятся у нас и у вас. Но даже если вы не захотите нас уведомить, мы сможем дать вам отпор и править дальше.
Дано в Тырговиште в понедельник после дня блаженного папы Григория (14 марта. —
Влад, воевода, брат, сын и слуга ваш во всем.
Знатным мужам, дальновидным и осмотрительным господам — Освальду, главе города, судьям и советникам Германштадта, одного из семи саксонских городов, нашим друзьям и соседям, которых мы искренне уважаем»[55].
Как видно, Дракула считал городские власти Сибиу виновными не только в поддержке Влада Монаха, но и в уже упомянутом покушении на него, вдохновители которого постоянно жили в этом городе. Один из них, Петер Гереб, граф де Рошия, несколько раз был мэром Сибиу; другой, Петерман де Лонго-Кампо, прежде жил в Валахии, а теперь владел половиной герцогства Амлаш. Господаря особенно разгневало то, что претендент обещает передать саксам валашские таможни, дававшие казне княжества немалую часть доходов. Дело было не в самом Владе Монахе, которому тогда было около тридцати — он, как показали последующие события, был человеком не слишком деятельным, не отличавшимся жестокостью и коварством. За его спиной стояли бежавшие в Трансильванию сторонники Владислава, связанные и с саксами, и с венгерским двором. Даже расправившись со всеми врагами внутри страны, господарь всегда мог ждать удара от изгнанников, которым так упрямо и недальновидно помогали его немецкие «друзья и соседи».
На послания Дракулы патриции обоих городов вновь ответили глухим молчанием. В следующем месяце, сразу после расправы над боярами, он с конным войском вторгся в Трансильванию. Вторжение было согласовано с новым союзником Михаем Силади, который объявил войну саксонским городам. Дело в том, что Силади хотел посадить на трон Венгрии племянника, Матьяша Корвина, а немцы поддерживали своих соплеменников Габсбургов. Узнав о нападении Дракулы, Брашов и Сибиу в панике затворили ворота, и валахи несколько дней беспрепятственно грабили окрестные деревни. Господарь приказал преподать саксам урок, и его подчиненные старались как могли. Сочинители кровавых анекдотов о Дракуле упорно игнорируют хронологию, но похоже, что именно той весной были уничтожены немецкие деревни Кастенхольц, Нойдорф, Хольцмайна и другие в окрестностях Сибиу. На колы там никого не сажали — просто сожгли селения вместе с жителями, которых заперли в их домах. Об этом пишет Бехайм, которому можно и не верить, но подобные экзекуции Дракула не раз совершал и позже.
По сообщению того же Бехайма, многие саксы были угнаны в Валахию и там все-таки посажены на кол, но последнюю деталь поэт, похоже, присочинил. Скорее всего, пленные были заложниками, ради возвращения которых городской совет Брашова осенью 1457 года начал переговоры с Владом и Михаем Силади. 23 ноября в Праге умер злополучный Ласло V, оставив венгерский трон вакантным. Его советники продолжали держать в тюрьме главного претендента, четырнадцатилетнего Матьяша Корвина, но знать все громче требовала его освобождения. В этой неспокойной обстановке Дракула и брашовяне предпочли оперативно достичь соглашения. Саксы обязались выгнать из города Дана и впредь не поддерживать врагов воеводы, а взамен получили пленников и все торговые привилегии, которыми пользовались прежде. Дракулу такое положение не устраивало и он собирался изменить его, но позже. 1 декабря он писал городскому совету Брашова:
«Знайте, что я исполню всё, что велел мой господин и старший брат Михай Силади, и клянусь поддерживать мир с вами и открыть для ваших людей все пути к нам, чтобы они покупали и продавали свободно, без забот и убытка, как будто находятся в своей стране. Пускай и наши люди свободно, без всякого ущерба, приходят к вам, как приказал мой господин и старший брат Михай Силади. Но я согласен на это только до тех пор, пока он пребудет в мире с вами — то же буду делать и я»[56]. В дополнение к свободе торговли Брашов согласился изгнать Дана и выплатить 10 тысяч Силади, который быстро становился самой влиятельной политической фигурой Венгрии. В январе 1458 года он то уговорами, то угрозами заставил венгерских дворян признать Матьяша Корвина королем на съезде в Ракошмезе. Через месяц новый король был освобожден и привезен в Буду, а Силади стал на ближайшие пять лет его опекуном.
Совсем еще мальчик, Матьяш был блестяще образован и наделен острым умом. Довольно скоро он избавился от опеки магнатов и правил единовластно, виртуозно сталкивая между собой феодальные группировки. Венгрия при нем из дикой европейской окраины превратилась в оплот Ренессанса; в Буду, прозванную «дунайской жемчужиной», потянулись художники, скульпторы, архитекторы из Италии и Германии. Королевская библиотека Корвиниана славилась на всю Европу. Стараясь скрыть свое «низкое» румынское происхождение, Матьяш отрекся от фамилии Хуньяди, приказав придворным историкам вывести его от римского рода Корвинов — на самом деле, это прозвище, означающее «ворон», произошло от родового герба, на котором был изображен ворон с кольцом в клюве. Была и другая версия, выводившая род короля от древних гуннов, а самого Матьяша объявлявшая «новым Аттилой», которому суждены великие завоевания.
Честолюбивый юноша действительно был намерен сделаться императором и покорить Восточную Европу, а потом и Азию. Великим замыслам мешали слабое здоровье и полное отсутствие полководческих талантов, которое отчасти компенсировалось умом и коварством. Осуществление своих планов Матьяш начал с создания первой с римских времен постоянной армии — «черного войска» чешских и немецких наемников, хорошо оснащенного пушками и аркебузами. Этому воинству, которое возглавил беглый гетман чешских гуситов Ян Искра, через несколько лет суждено будет сыграть роковую роль в судьбе Дракулы.
Но вначале приход Матьяша к власти обрадовал валашского господаря. Его союзник Михай Силади не скрывал ненависти к туркам и вдохновлял молодого короля на новый крестовый поход, чтобы сокрушить османскую мощь и снова водрузить крест на берегах Босфора. Эти планы поддерживал новый римский папа Пий II, Энео Сильвио Пикколомини, мечтавший лично повести флот европейцев на Константинополь, как Нестор на Трою. Родившийся в 1405 году аристократ из Сиены, поклонник античности и отец нескольких внебрачных детей, в 25 лет решил сделать духовную карьеру и быстро стал секретарем папской курии, а потом и советником императора Фридриха III. В 1458 году его избрали папой, но он по-прежнему проводил ночи за сочинением эротических стихов и своих «Комментариев» — единственных за всю историю папских мемуаров, где среди прочего говорится и о Дракуле. Интересуясь всем на свете, Пий II знал ситуацию во всех уголках Европы и один из немногих сознавал, какую опасность несет Османская империя. Крестовый поход стал его «идеей фикс», ради которой он мог пожертвовать здоровьем, деньгами и даже папским авторитетом.
Вдохновленный Дракула был готов встать в ряды крестоносцев — хотя он не носил, как его отец, регалии ордена Дракона, кто мешает ему вступить в другой рыцарский орден или даже основать свой собственный? Теперь, когда в союзниках у него были венгры и молдаване, он чувствовал себя невероятно сильным, готовым на любые подвиги. В конце концов, ему не было еще и тридцати…
Соглядатаи доносили султану Мехмеду II, что его вассал Влад собирает армию и возводит укрепления. Построив крепость Поенари, он также обновил укрепления Тырговиште, выстроив новые стены и уже упомянутую сторожевую башню Киндия. Господарь также основал к югу от столицы новый город Бухарест (Букурешть) — впервые он упоминается в дарственной от 20 сентября 1459 года. Возможно, Дракула хотел перенести туда столицу, поскольку сразу стал строить посреди городка свой дворец, остатки которого сохранились до сих пор, и при помощи саксонских мастеров окружил его мощными стенами. Бухарест должен был стать форпостом против турок, центром оборонительной системы, в которую входили также монастыри Снагов и Комана. Обе обители, расположенные на островах в болотистой местности вокруг Бухареста, были прекрасными природными бастионами, обе получили от господаря щедрые пожертвования и обе позже стали причастны к тайне его могилы и посмертной участи.
Вообще страна, которая, казалось бы, должна обезлюдеть от массовых казней, при Дракуле процветала. Точных данных у нас нет, но складывается впечатление, что в его правление население росло, строились новые деревни, а города расширяли свои границы. Тех, кто основывал поселения на новом месте, господарь освобождал от налогов на 20 лет — сохранились грамоты на этот счет, выданные деревням Албутеле и Владая. Помимо городов и крепостей, были построены новые церкви в Тыргшоре, Балтени, Константинешти. По предположению ученых, именно в правление Дракулы началась разработка железных и серебряных шахт в предгорьях Карпат. Все это не только укрепляло страну, но и давало работу тысячам бедняков — похоже, Влад боролся с бедностью не только путем массового сжигания нищих… Много позже румыны, задавленные гнетом турок и их прислужников-бояр, с тоской вспоминали «золотые дни воевод Мирчи и Влада».
Представление о повседневной работе господаря, известной потомкам куда меньше, чем войны и казни, дают 14 сохранившихся грамот Дракулы. Все они посвящены обыденным, даже скучным темам — чаще всего земельным пожалованиям и урегулированию споров, связанных опять-таки с землей. Некоторые грамоты дополнены особым, необычным на первый взгляд пунктом. Например, дарение земель своим приближенным Стеву и Андрею с сыновьями в 1459 году он завершил так: «Если тот, кто после моей смерти унаследует престол Валахии — будь то мой сын, иной родственник или, по нашим грехам, кто-то другой из нашего рода — умножит, сохранит и обновит эту мою волю, пусть Бог вознаградит его. Если же он не обновит или отменит ее, пусть Бог накажет его и истребит тело его в этом мире, а душа его в ином мире пребудет в обществе Иуды, Каина и прочих, о ком сказано: кровь его на вас и на детях ваших. Да будет так ныне и вовеки, аминь!»[57] Эти проклятия отражают тот факт, что в Валахии, как и других восточноевропейских странах, воля одного правителя была не обязательна для других. В итоге каждый господарь после прихода к власти должен был подтверждать — или не подтверждать — пожалования и привилегии, данные его предшественниками, на что уходило немалое время, особенно в условиях постоянной смены правителей.
Почти каждая грамота воеводы завершается списком приближенных, участвовавших в ее подписании: по таким спискам можно судить об изменении состава правящего класса. Мы уже сравнивали Дракулу с Иваном Грозным — хотя эти люди, как и их страны, были очень разными, но действовали они в похожих условиях. Потому и методы у них были похожи, хотя о правлении Дракулы мы знаем несравнимо меньше — можно лишь строить догадки. Известно, что отличившихся воинов он переводил в категорию «храбрецов» (
О подозрительном отношении Дракулы к боярам можно судить уже по тому, что высшие чиновники при нем менялись почти каждый год; если в 1457 году логофетом был боярин Опря, то через год эту должность уже занимал Казан. Спэтаром Дракулы вначале был Молдовян, потом эту должность занял уже упоминавшийся Драгомир Цакал, но и он не задержался надолго. Храбрый и преданный воеводе Драгомир просто оказался плохим стратегом и был заменен более способным кандидатом, не утратив при этом доверия Дракулы. Однако дело было не только в практической пользе — похоже, Влад постоянно устраивал перетряски среди высших сановников, переводя их с одной должности на другую, чтобы они не успели обрасти связями и сторонниками. Если прежние (и последующие) господари держали рядом с собой почти исключительно бояр, то при Дракуле возросла роль незнатных придворных. Одним из них был Раду, называвший себя персидским словом Фарма, «грамотей» — он был бессменным секретарем воеводы, исполнявшим самые ответственные его задания.
О том, что Дракула привлек к управлению страной новых людей, наиболее внятно пишет Лаоник Халкокондил: «Придя к власти, он сперва создал корпус телохранителей, постоянно охранявших его. Потом он приказал тайно схватить тех лучших людей его страны, кто, по его мнению, замышлял измену, и убил их посредством сажания на кол вместе с их сыновьями, женами и слугами, так что один убил больше людей, чем все, о ком мы слышали. Чтобы укрепить свою власть, он умертвил за короткое время двадцать тысяч мужчин, женщин и детей. Он также окружил себя множеством храбрых и преданных воинов и слуг, которым передавал деньги, имущество и должности тех, кого он убил. Тем самым он совершенно изменил всё положение дел в Дакии»[58].
Это выглядит пропагандистским преувеличением, однако при Дракуле явно наметилась тенденция, начавшаяся еще при Мирче Старом: привлекать к управлению страной не только «больших бояр», занятых в основном делами своих поместий, но и «меньших», богатство и положение которых целиком зависели от воли господаря. Этот отчасти напоминает политику русских царей, опиравшихся на дворян в борьбе с родовитым боярством. Однако в Валахии дворяне — и правители — в итоге потерпели поражение, когда турки сделали соглашателей-бояр своей главной опорой.
Единственное известное нам описание окружения Дракулы принадлежит Михаэлю Бехайму — естественно, резко негативное. Двор воеводы в поэме мейстерзингера предстает как «образец кощунства и разврата», где в чести только тот, кто может выдумать для забавы воеводы какое-нибудь еще неслыханное злодеяние. При этом там все завидуют друг другу, норовя отправить недруга в опалу, а еще лучше — на казнь:
Главной опорой Дракулы была его личная гвардия, составленная в основном из наемников — что-то вроде русского опричного войска. Можно догадаться по аналогии, что эти головорезы, набранные со всей Восточной Европы («татарин, турок и мадьяр», по словам того же Бехайма), отличались не столько на войне, сколько в казнях врагов господаря. Кстати, между палачами — напомним, что их называли «армаши» — делилась часть имущества казненных, в то время как другая часть поступала в государственную казну. Это неизбежно порождало злоупотребления, доносы и гибель невинных. Впрочем, еще раз скажем, что на сей счет можно только гадать — в отличие от Ивана Грозного, Дракула не вел списков казненных им людей. Мы знаем по именам лишь немногих его жертв и совсем не знаем палачей — никому не ведомо, кто был валашским Малютой Скуратовым или Басмановым, и какая участь их постигла. Их-то, в отличие от самого Дракулы, народ никогда не идеализировал и доброй памяти о них не сохранил.
Число «опричников» Влада достигало четырех тысяч человек, а в его дружине, состоящей большей частью из «храбрецов», служило примерно столько же. Вместе они образовывали «малое войско» (
Отношения Дракулы с Трансильванией после прошлогоднего военного конфликта пока что были мирными. Господарю даже вернули Амлаш и Фэгэраш со всеми их доходами. Однако условия мирного договора не соблюдались: свободно торгуя на всей территории Валахии, саксы по-прежнему не допускали румынских купцов на свои рынки, а тем более в другие страны Европы. Вдобавок они снова впустили в Брашов Дана III Данешти, вокруг которого понемногу объединялись все изгнанники из Валахии. 3 марта 1458 года Матьяш Корвин направил городскому совету Брашова письмо, в котором требовал отказаться от враждебного отношения к Дракуле — в противном случае они сами будут виноваты в «зле и ущербе», которые им причинит воевода. Король предупредил, что в случае конфликта не собирается заступаться за саксов, которые «испытывают его терпение».
У Матьяша хватало других проблем: он никак не мог короноваться, поскольку священная корона святого Стефана находилась в руках императора Фридриха III, который запросил за ее возвращение огромные деньги. Скрепя сердце король начал собирать деньги на выкуп — а попутно превращать Буду в «северные Афины», выписывая из Италии архитекторов, поэтов и художников. Ему не хотелось воевать ни с Дракулой, ни тем более с турками, хотя османская угроза никуда не делась: об этом постоянно твердил королю его дядя Михай Силади. В январе 1458 года умер, не оставив преемников, сербский деспот Лазарь, сын Георгия Бранковича, на чьи владения претендовали как венгры, так и турки. Вскоре разразился конфликт между матерью покойного Лазаря Еленой Палеолог, стоявшей на стороне венгров, и воеводой Михаилом Ангеловичем, который, как брат османского великого везира Махмуд-паши, защищал интересы турок. Сторонники Елены арестовали воеводу и отправили в Венгрию; узнав об этом, султан Мехмед бросил на Сербию тридцатитысячную армию во главе с тем же Махмуд-пашой. За три месяца турки разорили страну дотла, лишив ее независимости почти на четыре века. В руках у христиан остались только Белград и крепость Смедерево, которую оккупанты так и не смогли взять.
В мае Силади, не спросив короля, обратился к папскому послу, кардиналу Сент-Анджело, с предложением объявить новый крестовый поход и пообещал предоставить для этой цели 10 тысяч венгерских всадников. Матьяш, давно уставший от воинственного дяди, воспользовался этим caмовольством, чтобы убрать его с поста регента и отослать в Трансильванию. Там обиженный Силади сговорился со своим прежним врагом, воеводой Миклошем Уйлаки, и начал вооружать собственную армию. Узнав об этом, король стал искать поддержки как у саксов, так и валашского воеводы, к которому 10 сентября отправил своего посла Бенедикта Бойтора. Дракула вовсе не хотел враждовать со своим давним покровителем Силади, поэтому принял посла холодно — вероятно, именно его он угрожал посадить на кол, как описано в памфлетах. В итоге Бойтор уцелел, но привезенные им предложения господарь не принял, обещав подумать.
Узнав от Силади о готовящемся крестовом походе, Дракула воспринял его как желанный повод покончить с зависимостью от турок. Возможно, именно тогда он впервые выступил против них, хотя об этом сообщает только письмо некоего венецианского купца из Константинополя, написанное осенью 1458 года. Там говорится, что армия Махмуд-паши, возвращаясь из Сербии, захватила придунайскую крепость Турну-Северин, которая находилась на румынских землях, но принадлежала Венгрии. «Волей Господа там оказался Дракула, — пишет венецианец, — а с ним войско из 5000 венгров и валахов. Узнав, что произошло, он погнался за ними и настиг рано утром, так что из 18 тысяч турок менее чем восьми тысячам удалось бежать, а все остальные были утоплены или изрублены в куски, а все угнанные люди освобождены. Махмуд-паша, опасаясь венгерской армии, бежал в Софию. Тотчас же он направил посланника к султану, предупредив его, что пришли венгры с огромной армией. Новость облетела всю страну и людей охватил страх: счастливым считался тот, кому удалось уйти в Анатолию. Когда султан, который еще утром был в Морее, а к вечеру успел захватить Коринф, узнал эту новость, то спешно бросил все и вернулся в Адрианополь»[59].
Похоже, венецианец что-то напутал — такое значительное поражение турок никак не могло ускользнуть от внимания историков, и вряд ли после него Дракула сохранил бы расположение мстительного Мехмеда II. Махмуд-паша Ангелович тоже не подвергся никакому наказанию и продолжал оставаться на своем посту. Тут нужно кратко рассказать про этого вельможу, сыгравшего важную роль в судьбе Дракулы. В 1427 году он, малолетний сын потомка византийских императоров Михаила Ангела и знатной сербки, попал в плен к туркам, был обращен в ислам и взят слугой в султанский дворец. Мурад II подарил его сыну и не исключено, что мальчик, как и Раду, стал любовником неуемного Мехмеда. Во время штурма Константинополя он, уже офицер, первым поднялся на стену города. В 1455 году, испытав Махмуда в войне с его соотечественниками-сербами, султан назначил его великим везиром. С тех пор он был рядом с Мехмедом во всех военных кампаниях, компенсируя своим умом и энергией отсутствие у своего повелителя полководческих талантов. Став правоверным мусульманином, он в то же время покровительствовал бывшим единоверцам; предполагают, что именно его секретарем был историк Лаоник Халкокондил. Популярность Махмуда, которого современники называли «вторым султаном», сыграла в его судьбе роковую роль — в 1474 году Мехмед, с годами делавшийся все более подозрительным, сместил везира и приказал удавить его тетивой от лука.
Такую же несправедливость к своему главному советнику проявил вскоре король Матьяш, который в сентябре прибыл в Белград, чтобы помириться с Михаем Силади и вместе с ним выступить в крестовый поход. Эта новость ободрила Влада, однако новые известия оказались неутешительными: 8 октября сторонники короля арестовали Силади и отвезли его в замок Вилагош. Матьяш уже подписал указ о казни дяди, который отменил его только по просьбе папского легата. Сторонники Силади требовали его освобождения, а часть из них даже решила передать власть Фридриху III, который следующей весной короновался в короли Венгрии в замке Винер-Нойштадт.
Новая смута в Венгрии лишала Дракулу поддержки против турок, но позволяла без помех разобраться с непокорными трансильванцами. Для начала он возобновил чеканку собственных монет, названных «дукатами крестового похода». На их лицевой стороне красовалась уже не комета Галлея, а изображение князя, держащего в правой руке крест, а в левой державу — «земное яблоко». По образцу византийских императоров это символизировало претензии на суверенную, ни от кого не зависимую власть и одновременно на защиту христианства. О последнем говорил и лик Иисуса на оборотной стороне; его помещал на своих монетах и Мирча Старый, как бы говоря, что служит и покоряется одному Господу.
В конце 1458 года воевода издал указ, запретивший купцам-саксам торговать на всей территории Валахии, кроме трех главных городов — Тырговиште, Кымпулунга и Тыргшора. Дело в том, что там княжеские чиновники зорко следили за соблюдением правил торговли, и купцы не могли, как в других местах, обманывать неграмотных крестьян и скупать товары за бесценок. Дракула надеялся, что эта мера вынудит саксов пойти на уступки, но случилось иначе. Разъяренные жители Брашова, лишившиеся немалой доли доходов, выбрали объектом своей мести ни в чем не повинных валашских купцов, оказавшихся в городе. Их схватили, притащили на рыночную площадь и там посадили на кол — уже говорилось, что эта казнь применялась в Трансильвании задолго до Дракулы. Узнав об этом, господарь в гневе забыл обо всех хитроумных политических планах. Его ответ был скорым и жестоким: все саксы, которые на свою беду оказались в Тырговиште, были тоже посажены на кол. Возможно, тогда же были казнены — сожжены, по утверждению Бехайма, — молодые немцы, которые то ли учились в Валахии румынскому языку, то ли просто помогали торговать своим старшим соплеменникам.
Все это случилось весной 1459 года, что подтверждается письмом претендента Дана III, написанным 5 апреля: «Наш враг Дракула, внешне преданный королю, а на деле продавшийся туркам, творит жестокости, внушенные ему самим дьяволом. Все купцы из Кронштадта и Бурценланда, мирно торгующие в Валахии, были схвачены, их товары отобраны, а сами они числом 41 человек посажены на кол. Но этого ему было мало: распалясь еще больше, он собрал в Тырговиште и других валашских городах 300 юношей из Кронштадта и Бурценланда и одних посадил на кол, других сжег. И жители Кронштадта взяли валашских купцов и их товары и спросили меня, как с ними поступить. И когда я услышал это и посовещался с моими боярами, я объявил горожанам о своем решении: взять все их (валашских купцов. —
Но воевода опять переиграл своих врагов. Это стало ясно в апреле, когда народу объявили о раскрытии заговора бояр, намеренных выступить на стороне Данешти. Виновных схватили и вместе с семьями посадили на кол возле дворца. Среди них был и старый Албу Великий. Дракула давно точил на него зуб: пользуясь безвластием, Албу захватывал казенные земли и совершал набеги на соседей. На Государственном совете он вел себя откровенно нагло, с господарем говорил свысока, цедя слова сквозь зубы и всем видом показывая, что считает Влада всего лишь очередным выскочкой-временщиком. Некоторые историки считают, что Албу погиб еще при первом избиении бояр, но тогда он отсиделся в своих владениях, или господарь просто не решился его трогать. В итоге «большой боярин», окончательно обнаглев, разорил и сжег монастырь Говора, отказавшийся платить ему дань.
Об этом напоминает пассаж из дарственной грамоты господаря Мирчи Чобанула (Пастуха), составленной много лет спустя, в 1551 году: «Во времена воеводы Влада Цепеша был боярин по имени Албу Великий, что силой захватил упомянутые деревни Глодул и Хинця и разорил сам святой монастырь. И он оставался разоренным до того самого времени, когда Господь даровал мне трон после моего отца, воеводы Раду Доброго <…> В дни воеводы Влада этот боярин Албу пытался силой отнять у него трон, но воевода Влад пошел на него походом и пленил вместе с его семьей. Увидев святой монастырь разоренным, воевода Влад даровал ему вышеупомянутые деревни»[61].
Говора была семейным монастырем рода Дракулешти; именно там жил в юности Влад Монах, а сам Дракула только недавно пожертвовал обители большую сумму денег. Нападение на него было сознательным оскорблением воеводы, а оскорблять себя он не позволял никому. Боярин понял это слишком поздно — теперь он беспомощно корчился на колу рядом со своими сыновьями. Не исключено, что ни он, ни другие казненные не готовили заговор: Дракула просто воспользовался случаем избавиться от внутренних врагов, прежде чем разобраться с внешними.
До последних — трансильванских саксов — очередь дошла очень скоро. В мае «храбрецы» Дракулы в очередной раз ворвались долиной Арджеша в Трансильванию и разграбили пригороды Сибиу. Летом сам воевода собрал войско и отправился к Брашову — не обходным путем, как прежде, а прямо через долину Праховы, где путь преграждал замок Бран. Валашский господарь сумел каким-то образом обойти его или подкупить охрану, поэтому его вторжение стало совершенно неожиданным. Вся область Бурценланд (Цара Бырсей) вокруг Брашова подверглась опустошению, но сам город, как и прежде, затворил ворота и остался невредим. Правда, Михаэль Бехайм пишет, что Брашов был сожжен, но на самом деле сгорели только предместья за городской стеной вместе с церковью Святого Иакова, построенной в 1342 году. Именно в этой, менее престижной части города жили валашские изгнанники вместе с Даном III, но они, кем-то предупрежденные, успели укрыться в Фэгэраше. Дракула сжег и старейшую в Трансильвании готическую церковь Святого Варфоломея вместе со всеми ее святынями. Жители окрестных деревень и не успевшие укрыться горожане были захвачены в плен, но на этот раз Дракула не увел их с собой как заложников. У него были другие планы.
На склоне холма Гершпренберг (Тымпа) перед городской стеной, на которой сгрудились не верившие своим глазам брашовяне, с раннего утра готовилась декорация для страшного спектакля. Гвардейцы Дракулы, деловитые, как муравьи — сходство усугублялось их черными куртками, — тащили из леса связки свежесрубленных колов и обтачивали их, споря об оптимальной толщине. Их товарищи уже гнали со всех сторон толпы связанных, измученных мужчин, женщин и детей. Некоторые пленники плакали, догадываясь об ожидающей их участи, другие угрюмо молчали. Когда все было готово, раздалась дробь полковых барабанов-бучумов, и всадник на вороном коне с белым пером на шапке, смотревший на зрелище с вершины холма, поднял руку и повелительным жестом опустил ее. Сейчас же гвардейцы схватили первый десяток пленных, опрокинули их на землю, завозились, сдирая одежду и делая еще что-то, отчего на траву брызнула кровь и над местом казни разнеслись леденящие душу крики. Это был секрет, который воевода узнал у татар, известных мастеров пыток — если казнимому перерезать седалищный нерв, задний проход расслабляется, и кол входит туда почти без усилий.
Вот уже первые колы с насаженными на них людьми вознеслись в воздух. Пока одни палачи укрепляли их, забрасывая основание землей, другие сноровисто повалили наземь новый десяток. Третьи сортировали заготовленные колы, отбирая те, что потоньше — очевидно, для детей. Пока гвардейцы творили кровавое дело, одни горожане плакали, умоляя воеводу пощадить их родных и земляков, другие в гневе пускали в палачей стрелы и дротики, хотя расстояние было слишком большим, чтобы они могли причинить вред. Расправа продолжалась, и человек в шапке с пером по-прежнему смотрел на нее пристально, не улыбаясь. Временами лицо его странно дергалось, особенно когда маленького ребенка вырывали из рук обезумевшей матери, чтобы посадить их на разные колы. Может быть, он вспоминал о своем двухлетнем сыне, так похожем на этих малышей. А может, ни о чем таком не думал — просто прикидывал, поможет ли этот жестокий урок снизить торговые пошлины и возобновить так необходимые ему поставки оружия.
Поделиться книгой: