Погашенная луна

Доктор на ватных, не гнущихся ногах вышел из штаба. Он жадно вдохнул холодный ветер, и поплелся домой. Брёл наугад, по лужам, разбрызгивая сапогами весеннюю грязь, и не заметил сам, как вместо своего дома очутился около шинка. Вздохнув, он обречённо вошёл в шинок. Внутри было накурено и грязно, подвыпившие посетители шумно галдели, не обращая на него никакого внимания. Он сел за свободный столик, и тот час же к нему подскочил человек в грязном, замызганном переднике:

— Чего изволите, господин доктор? Вина? Водочки? Смирновской не имеем-с, но местный самогончик отменный, не пожалеете. Так, что прикажете подать-с?

— Принеси вина, хотя нет, давай самогонку, и закусить чего-нибудь.

— Не извольте беспокоиться, сей момент-с!

Человек исчез, будто растворился в табачном дыму, и вскоре вновь появился с подносом, на котором красовался графин с мутной жидкостью и блюдо с солёной рыбой.

Антон Семёнович самогонки прежде никогда не пил, раньше, в старые времена, он пил шампанское, смирновскую водку, французский коньяк и прочие благородные напитки. Сейчас же он выпил стакан самогонки, и не почувствовал ни отвращения, ни удовольствия. Он пил, заедал рыбой, и снова пил. Сколько он выпил — не считал, но желанного расслабления и забытья не приходило. Так он просидел в кабаке весь день, а к вечеру к нему подсел мужик, живший на соседней улице. Выпив стакан самогонки, он тихим голосом сказал:

— Слышали, что нынче делается, господин доктор?

— А что делается? — отозвался Лебединский. — Ничего не делается.

— Видели? Аэроплан за посёлком упал?

— Ну, видел, ну упал, ну и что? Нам-то какое дело?

— А дело такое, что у Ивана Денисова раненого красного лётчика нашли! Вывели его на двор, бинты сорвали, и штыками закололи, а самого Ивана Денисова и жену его, Дарью, в саду расстреляли.

— Такое время, брат, жизнь человеческая ничего нынче не стоит, — философски заключил доктор, — человек, как вошь поганая, тут живет, а тут раз — и нет его. Давай, лучше выпьем — царство небесное и живым, и мёртвым!

Глава 6

Наступление Врангеля, начавшееся в июне, и имевшее поначалу значительный успех в Таврии, захлебнулось, потеряв половину личного состава и техники, белые покатились назад, на юг, к Крыму. Красная армия, завершив к сентябрю польскую кампанию бесславным поражением войск Западного фронта под командованием подпоручика Тухачевского, смогла всерьёз заняться Врангелем. Командующим Южного фронта был назначен Михаил Васильевич Фрунзе. Ленин, в беседе с ним, сказал: «Главное заключается в том, чтобы не допустить зимней кампании. Нельзя допустить бегства Врангеля в Крым. Разгром его надо закончить до декабря». Вадим Сергеевич Макаров, получив ещё один кубик к нарукавной нашивке, в звании комроты, служил в разведке штаба Южного фронта. Ему удалось передать информацию о плане Фрунзе в штаб Врангеля. Согласно этого плана, 6-я и 1-я конные армии должны были прорвать врангелевские тылы и отрезать его войска от Крыма. Получив эту информацию от Макарова, Врангель, прикрывшись Донским казачьим корпусом с Севера, пустив в дело танки и броневики, которых не было у красных, не дал замкнуть кольцо окружения, и отступил в Крым. Но закрепиться в Крыму Врангелю не удалось, Красная армия, прорвала Юшуньские укрепления, и ворвалась на полуостров.

Ещё 2-я конная под командованием Миронова брала Джанкой, в портовых городах начиналась эвакуация остатков Русской армии, а комроты Макаров был направлен в Севастополь, чтобы по возможности воспрепятствовать вывозу за границу ценностей, представляющих собой национальное достояние. Как это сделать никто не знал, в том числе и сам Вадим Сергеевич, но прибыв в Севастополь в качестве штатского лица, коммерсанта, он первым делом разыскал капитана Ершова. Миссию свою в штабе фронта Красной армии штабс-капитан Краснов считал выполненной, и собирался вместе с семьёй покинуть русскую землю, на которой уже не было места тем, кто ещё вчера был её элитой. Встретиться лично с Петром Николаевичем Врангелем ему не удалось, тот занимался подготовкой эвакуации, курсируя на своей яхте «Лукулл» между Севастополем и Феодосией. Но капитан Ершов передал ему просьбу генерала.

— Можете считать свою задачу выполненной, — сказал он. — Вы сделали всё, что было в Ваших силах, и имеете право эвакуироваться вместе с семьёй. Но с потерей Крыма борьба не заканчивается, она входит в новую фазу. Русская армия не уничтожена, она уходит с территории России, но не перестаёт быть русской, и остаётся армией. Рано или поздно она ступит на землю своего отечества. Отступая, важно создать подполье белой армии в среде большевиков. Среди русских офицеров, которые сейчас служат большевикам, немало истинных патриотов. Придёт время, и мы взорвём большевистский режим изнутри. Тогда и Русская армия вступит в дело. Нам очень важно, чтобы Вы остались там, у красных, барон Врангель просил, если Вы найдёте в себе силы остаться, то продолжайте выполнять свою миссию.

— Я офицер, русский дворянин, и для меня просьба барона равносильна приказу. Я остаюсь, надеюсь, что мы ещё увидимся, и с Вами, и с Петром Николаевичем. Передайте ему, что я до конца остаюсь предан России и белому движению.

— Вы можете отправить с нами Вашу семью.

— Я сейчас же переговорю с женой, и сообщу Вам, господин капитан.

Когда Андрей Николаевич вновь отворил дверь своего дома, его жена бросилась к нему, не сомневаясь в том, что всё кончилось, и они, наконец, смогут выехать за границу.

— Боже мой! Андрей! Как я тебя ждала! Когда, когда мы сможем уехать? Такое творится, такое творится! Все бегут, бегут, а тебя всё нет и нет. Я даже не знала, жив ли ты? Боже мой! Какое счастье, что ты опять с нами! Мы уедем? Уедем в Париж?

— Я русский, Наташа, русский дворянин. И мне нечего делать в Париже. Мое место здесь, в России. Борьба не окончена, она продолжается. Тайная борьба. Я служу у красных, в штабе фронта. Есть много офицеров, которые не довольны нынешним руководством страны. Придет время, и советская власть рухнет, всё вернется к прежним временам.

— Как? Ты остаешься здесь? У большевиков? А мы с Коленькой? Что будет с нами, ты подумал?

— Вы можете эвакуироваться, барон Врангель позаботится о вас.

— Без тебя мы никуда не поедем!

— У меня теперь другое имя, другая фамилия. Если вы останетесь, мы не сможем жить одной семьей. Но я не брошу вас. И мой сын продолжит нашу борьбу, о его карьере я позабочусь.

Наталья Алексеевна отстранилась от него, взгляд её наполнился горечью и болью:

— Какая борьба? О чём ты говоришь?! Я устала от этой войны, от этого ужаса! Я хочу жить, просто жить! Хочу, чтобы сын наш жил спокойно, а ты! Ты хочешь и его втянуть в эту бессмысленную борьбу!

Ей показалось, что муж её стал каким-то чужим, в его борьбе, борьбе жестокой и бесполезной, не было места ни семье, ни теплоте домашнего уюта, ни всему прочему, что наполняло жизнь смыслом и любовью, даже сыном он был готов пожертвовать ради этой борьбы. Они ещё долго говорили, спорили, что-то доказывали друг другу, в чём-то друг друга обвиняли, но так и остались друг другом не понятыми, в душе каждого из них осталась лишь горечь и боль. Потом он ушёл, чтобы уже никогда не вернуться в этот дом, и лишь редкие тайные встречи, упоминания чужих людей о событиях, к которым он был причастен — всё, что осталось от той общности, которая когда-то называлась их семьёй.

Глава 7

После разгрома врангелевских войск в Крыму, Вадима Сергеевича Макарова оставили в Севастополе для борьбы с белогвардейским подпольем. Подчинялся он Ревкому Крыма, председателем которого был, блестящий литератор, журналист, превратившийся в кровавого палача, Бела Кун. Ревком потребовал от Вадима Сергеевича списки белогвардейцев, оставшихся в Севастополе после эвакуации. Вместо требуемых списков, он написал длинное, пространное донесение о мерах, принятых к вскрытию возможных подпольных организаций, оставленных для борьбы с Советской властью в Крыму. Одновременно он отправил рапорт Фрунзе с просьбой перевести его в действующую армию, где мог бы принести наибольшую пользу как военный специалист.

Служба в Севастополе требовала работы на грани провала, но давала ему возможность видеться с семьёй. Хотя встречались они с женой тайно, чтобы не вызвать подозрений «бдительных товарищей» из Ревкома. Естественно, что никакие белогвардейские организации Вадим Сергеевич не вскрывал, он имитировал бурную деятельность, опрашивал портовых рабочих, оформляя протоколы таким образом, чтобы из их содержания невозможно было бы сделать конкретные выводы. Но он прекрасно понимал, что долго ему не удастся морочить голову «бдительным товарищам» из Ревкома. Потому с нетерпением ждал ответа на свой рапорт.

Однажды Розалия Землячка, секретарь Крымского обкома, объезжая с инспекторской проверкой свои владения, посетила и Вадима Сергеевича Макарова. Не увидев списков белых офицеров, подлежащих ликвидации, она пришла в ярость.

— Я спрашиваю Вас, где списки белогвардейцев? — сверкнув блюдечкам очков, она бросила на Вадима Сергеевича испепеляющий взгляд.

— Вы неправильно понимаете суть моей работы, — возразил он, — я не составляю списки, я разведчик, моя работа: установить наличие подполья, его цели, задачи, связи — именно этим я и занимаюсь.

— Учить меня вздумали? Если от Вас не поступят списки белогвардейцев, то я сама эти списки составлю, и Вы в них будете первым номером!

На этом разговор был окончен, никакие доводы слушать она не хотела. Она, и Бела Кун выполняли указание самого Троцкого. Когда они решили пригласить Льва Давидовича возглавить Крым, он ответил, что не приедет, пока хоть один белогвардеец остаётся на Крымской земле. Эти слова были восприняты как приказ.

На душе у Вадима Сергеевича была одна пустота. То, что происходило здесь, оказалось гораздо хуже и страшнее войны. Там, на фронте, в рядах Красной армии, он даже проникся симпатией к большевикам, была война, и обе стороны воевали за свои убеждения. У каждого была своя правда, своя вера, свой Бог. Здесь же не было ни правды, ни веры, ни Бога, была бессмысленная, нелепая жестокость. Он видел расстрельные команды, в основном, это были венгры. Он пытался заглянуть в глаза людей, только что расстрелявших своих ровесников, что он сможет увидеть там? Ненависть? Злобу? Нет, их глаза были пусты, они просто выполняли работу, работу палачей. Да, нет, даже не палачей. Ведь палач, поднимающий топор над головой приговоренного к смерти, знает, что состоялся суд, который признал обвиняемого виновным, и определил меру наказания. Здесь не было никакого суда, никто не требовал доказательства вины этих людей. Да, они с оружием в руках сражались против большевиков, но тогда была война, а у войны свои законы. Сейчас эти люди уже не враги, но списки продолжали поступать в адрес Ревкома, и каждую ночь гремели выстрелы.

Видима Сергеевича даже не страшила угроза Землячки, смерть от пули казалась ему единственным выходом. «Может, всё проще, — думал он, — пустить себе пулю в висок, и всё?». Он вытащил наган, положил на стол. Несколько десятков сантиметров отделяют ствол от виска, прижать его к голове и нажать курок — вот и решение. «Она станет думать, что я испугался». Он представил, с каким презрением воспримет эта женщина весть о его самоубийстве. «Нет, это было бы слишком просто! Я не доставлю ей такого удовольствия!». Он никак не мог вспомнить, кого она напоминала ему, Розалия Самуиловна Залкинд, Землячка, чья землячка? И вдруг он понял, чья. Есфирь. Он вспомнил Библию, с какой жестокостью, с каким цинизмом уничтожала своих врагов эта библейская героиня. Всё повторяется, он понял, почему этой зловещей женщине не нужны ни суды, ни приговоры — её жестокость оправдана Святым писанием. Есфирь — вот имя зла, которое пришло на Крымскую землю.

В дверь кабинета постучали. Стук был тихим, неуверенным. «Кого ещё там чёрт несет?» — подумал Вадим Сергеевич, и ответил:

— Входите!

В кабинет вошёл человек, прижимая шляпу к груди, он поклонился, и тихо сказал:

— Здравствуйте, товарищ Макаров. Есть сведения, касательно Вашего дела.

— Какого дела? — переспросил Вадим Сергеевич.

— Белогвардейского подполья, — понизив голос до шепота, ответил посетитель.

— Садитесь. Кто Вы, и какими сведениями располагаете?

— Я Лебединский, доктор Лебединский, Антон Семёнович.

— Слушаю Вас, Антон Семёнович, говорите.

— Вчера на улице я встретил, — Антон Семёнович оглянулся, будто опасаясь присутствия в кабинете ещё кого-то, — капитана Докутовича, что служил в войсках генерала Слащова. Это он приказал расстрелять раненного красного летчика и семью, которая его укрывала. Он не узнал меня, я пошёл за ним, и выяснил, где он живёт. Это полуразрушенный дом на окраине города, возле Инкерманского монастыря.

— Вы уверены, что он там живёт? Может просто приходил к кому?

— Нет, я проследил, я несколько раз ходил к этому дому. Он там живёт, это точно.

— Хорошо, Антон Семёнович, спасибо за бдительность. Можете спокойно отправляться домой, я займусь этим делом.

Когда доктор ушёл, Вадим Сергеевич решил немедленно отправиться к капитану Докутовичу, необходимо предупредить его об опасности. Он посмотрел в окно, шёл дождь, мелкий, холодный осенний дождь, и тень доктора Лебединского, с поднятым воротником пальто, проплыла мимо окна. Вадим Сергеевич подождал ещё немного, и вышел из здания. Жалобно завывал ветер, раскачивая чёрные ветви деревьев, низкие, тяжелые облака, цепляясь за самые крыши домов плыли на юг, через море в чужие края. «Они тоже бегут отсюда, — подумал Вадим Сергеевич, — плачут дождями и уплывают в Турцию, вслед за теми, кто уже никогда не вернется на родную землю».

До Инкерманского монастыря далеко, километров пятнадцать, придётся проделать долгий путь пешком, под дождём. Можно было воспользоваться служебным автомобилем, но для этого нужно указать маршрут и цель поездки, а это совершенно ни к чему. Он шёл по улицам, проверяя, нет ли за ним слежки. После визита Землячки, и открыто высказанного недовольства в его адрес, можно было ожидать всего, чего угодно. Но слежки не было, никто не удосужился искать компромат на него, если потребуется, его расстреляют и так, без всяких компроматов. К вечеру он добрался до полуразрушенного дома, свет керосиновой лампы дрожал на стеках окон, в доме кто-то был, Вадим Сергеевич постучал.

— Кто? — послышался мужской голос.

— Представители Ревкома, откройте! — голосом, не допускающим возражений, сказал он, сказал и подумал: «Напрасно, место глухое, вместо ответа, можно и на пулю нарваться. Да, всё равно. Пристрелят, ну и чёрт с ним!»

Но выстрела в ответ не последовало, дверь отворил мужчина, стройный, высокий с чёрными усами и выправкой офицера. Вадим Сергеевич вошёл.

— Предъявите Ваши документы. И не вздумайте делать глупости, дом окружён.

— Пожалуйста, — небрежно ответил мужчина, протягивая документы.

— Значит, работник железной дороги? — переспросил Макаров, просматривая документы.

— Путейный обходчик, жильё служебное.

— Оружие имеется?

— Откуда у меня оружие? Я человек мирный, мне оружие ни к чему.

— Садитесь, поговорим, капитан Докутович!

Мужчина дернулся, но Макаров вытащил револьвер, и направил его на капитана.

— Спокойно, без глупостей!

Капитан Докутович опустился на стул.

— Тут какое-то недоразумение, Вы ошиблись, никакого Докутовича, я не знаю, я Фомичёв, путевой обходчик, там же всё написано, в бумагах.

— Значит, Докутовича Вы не знаете? А генерала Слащова знаете? А Юшуньский укрепрайон? Вы ведь служили у него в особом отделе. Привет Вам от Николая Ивановича.

Докутович молча уставился на Макарова, соображая, что это, провокация, или нет.

— Вы забыли отзыв: «Он всё так же курит трубку и кашляет?».

— Курит трубку, — ответил Докутович, — хотя и предпочитает английские сигары.

— Говорят, английские сигары особенно вредят здоровью, — ответил Вадим Сергеевич, убирая револьвер в кобуру.

— Так, что же Вы сразу с этого не начали, а то могли бы и пулю в лоб схлопотать.

— Оружие при себе держите? Лучше спрячьте куда подальше, найдут — тут же шлёпнут. Вам нужно срочно уходить из города. Вас узнал доктор Лебединский, он и донёс на Вас. Не знаю, кому кроме меня он ещё эту информацию доложил.

— Антон Семёнович? По части доносительства он мастак. Это он донёс мне о раненном красном лётчике, что укрывался в доме Ивана Денисова. Я послал подпоручика Кондратюка с тремя солдатами, приказал доставить красного в особый отдел. Но он поторопился, шлёпнул и красного летуна, и Ивана Денисова с женой. Я, как получил указание Николая Ивановича уничтожить аэроплан красных, всё организовал, как положено. Одиночный выстрел из окопа, а когда тот на нас пикировать стал, залпом его свалили. Пилота допросить бы следовало, а этот гадёныш, Кондратюк, взял да и расстрелял его.

— Ладно, Бог с ним, с этим прапорщиком, пилота всё равно бы расстреляли, но Вам в городе оставаться нельзя. Уходите, и предупредите всех, кто остался для борьбы с большевиками. Никаких действий не предпринимать, лучше вовсе из Крыма убраться, пока здесь Бела Кун и Землячка свирепствуют. Затаиться и ждать. Доберётесь до Москвы, соберёте там нужных людей, каждый месяц на Главпочтамте спрашивайте письмо на своё имя, когда получите привет от Николая Ивановича, отпишите ответ с адресом, я Вам найду.

Глава 8

Вадим Сергеевич шёл вдоль берега моря у мыса Херсонес, здесь он встречался со своей женой, Натальей Алексеевной. Встречался тайно, не смея приходить в свой дом, видеться с сыном, чтобы не навлечь беду на свою семью. Он ждал, что в любой момент может оказаться в списках тех, кто подлежит ликвидации, как пособник белогвардейцев. Наконец-то пришёл ответ на его рапорт, это был приказ Фрунзе откомандировать комроты Макарова в распоряжение штаба войск Украины и Крыма.

Холодный, обжигающий ветер хлестал по лицу, тяжёлые волны с белыми гребнями пены катились к берегу, и с шумом разбивались о низкие скалы ракушника. Резкие порывы ветра бились о туманный колокол на возвышенности, порождая тяжёлый, низкий стон древнего, позеленевшего металла. Наталья Алексеевна шла навстречу, прикрываясь рукой от леденящего ветра. Они встретились, она прижалась к нему и долго молчала Он отодвинул её от себя, посмотрел в усталые, печальные глаза, и сказал:

— Меня переводят на Украину, в штаб Фрунзе.

— О, Боже! — она упала к нему на грудь. — А как же мы с Коленькой?

— Не беспокойся, когда всё кончится, я вытащу вас отсюда.

— Но когда, когда? Мне кажется, что это никогда не кончится.

— Скоро, очень скоро всё это безумие прекратится, начнётся мирная, спокойная жизнь.

— Но ты не хочешь мирной жизни, тебя могут разоблачить. Что тогда?

— Не разоблачат. Фрунзе верит мне. А теперь иди домой, нам не надо больше видеться. Завтра я уезжаю.

Она отстранилась от него, посмотрела в его глаза с болью во взгляде, тихо сказала:

— Прощай.

Перекрестила его, поцеловала в лоб, повернулась и ушла. Он долго глядел вслед, пока хрупкая фигура её не растаяла в вечернем тумане.

Русская армия, которой сперва командовал Врангель, затем Кутепов, полностью потеряла своё, как военное, так и политическое значение. На связь с Макаровым никто не выходил. После того, как последний корабль с эмигрантами отошёл от Графской пристани, никто ни разу так и не передал ему привета от Николая Ивановича. Он служил в Красной армии, участвовал в боях с Петлюрой, и заслужил репутацию грамотного, знающего своё дело военного специалиста, преданного Советской власти. Был награждён орденом Красного знамени и получил третий кубик к нашивке на рукаве, что соответствовало командиру батальона. Когда Троцкого отстранили от руководства Красной армией, и на должность наркома по военным и морским делам в январе 1925 года был назначен Фрунзе, он вызвал к себе Макарова и предложил:

— Ну, что, Вадим Сергеевич, война закончилась, нужно всерьёз заниматься военным строительством, реформировать Красную армию на современной основе. Поедешь со мной в Москву?

— Спасибо Вам за доверие, Михаил Васильевич, конечно, поеду, но есть у меня к Вам одна просьба.

— Какая? Говори, что в моих силах, сделаю.

— Был у меня товарищ, штабс-капитан Краснов, погиб во время германской войны. Семья его осталась в Севастополе. Я чем мог, помогал им. Прошу Вашего содействия в переезде его семьи в Москву. Уверен, был бы жив Андрей Николаевич, он был бы сейчас с нами.

— Семья-то большая?

— Жена, Наталья Алексеевна и сын, тринадцати лет. Мечтает стать военным.

— Ну, что ж, — Михаил Васильевич записал данные о семье Краснова, — посмотрим, что можно для них сделать.

— Спасибо, Михаил Васильевич.

— Тогда собирайся, готовься принимать новую должность.