СМЫСЛ СТРАДАНИЯ

Оно закаляет его волю, являясь гранитным упором, при помощи которого развивается выдержка, настойчивость и энергия.

Деревянная Москва сгорела в 1812 г., но из пепла выросла Москва каменная.

Мальчик, найдя куколку, из которой усиливалась выбраться бабочка, стал ей помогать: он раскрыл куколку. Бабочка пошевелила крылышками, но увы! летать не могла. Для того-то и нужно было ей самой преодолеть свои оковы, чтобы укрепить свои слабые мускулы.

Так вредна бывает преждевременная помощь.

Замечательно, что человек гораздо труднее переносит свой успех - славу, богатство, внешнюю красоту, чем свои неудачи: первый легко может его испортить, сделать гордым, ленивым и потому слабым.

В частности, телесные страдания могут способствовать нашему нравственному освобождению, ибо - „страдающий плотью перестает грешить“ (I Пет. 4, 1).

Орлица бросает своих птенцов с родной скалы, из гнезда. Они усиливаются летать, кувыркаются и падают, но мать бросает вниз и в нужную минуту принимает их на свои мощные крылья.

Так она учит летать своих орлят.

Так Бог учит нас летать (так Он учил Израиля. Втор. 32) - ибо мы действительно созданы не для того, чтобы ползать в прахе земли, но летать [Кто-то сказал, что наши руки – это остатки крыльев], подниматься над всем, парить духом над плотью, быть одухотворенными, огнекрылыми... И в трудную минуту мы падаем, но не в бездну, а на распростертые могучие крылья.

„Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх“ (Иов 5, 7).

Это нынешнее твое страдание, которого ты так боишься - оно впишет новую черту красоты в твою душу, в твой образ, оно чеканит твой идеальный облик „по образу Бога“ - только перенеси его!

Не бойся ударов великого резца, который отсекает от мрамора обломки, заслоняющие дивную красоту - ее зрит Своим провидящим оком Божественный Художник.

Страдание готовит к великому служению

Страдание не только делает нас лучшими, но оно вырабатывает в нас способность и других делать лучшими. Оно готовит нас к выступлению на большую арену жизни. Через эту школу прошел Иосиф, испытавший предательство и темницу, Давид - переживший гонение и скитание.

В этой школе нищеты, покинутости, одиночества, непризнания - люди получают новое сердце, делающее способными служить великому.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул -

говорит у Пушкина пророк о пережитом им огненном преображении свыше.

Это крестный путь всех вождей, подвижников и праведников, которые умерли для человеческой славы, чтобы жить для Божьей славы, покончили с человеческими традициями и мнениями - и потом стояли против целого народа, как „медная стена“, „держа лицо свое, как кремень“.

„Сын мой, если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению. Ибо золото испытывается в огне, а люди, угодные Богу, в горниле уничижения“. И по той же причине Бог посыпает ап. Павлу „жало в плоть“, чтобы он не возгордился, „не превозносился чрезвычайностью откровений“, но понял великую тайну смирения: „Сила Моя совершается в немощи“.

Страдание ведет не только к силе, но и к мудрости.

Оно утончает взор, углубляет способность к откровениям.

Далее, чтобы звать людей к Богу, нужно воспитать в себе чистую, бескорыстную любовь к Нему, стяжать способность любить Его ради Него Самого, а не ради успеха или страха наказания или даже спасения.

„Хотя бы не расцвела смоковница, и нива не дала пищи... но и тогда я буду радоваться о Господе [Авв. 3, 17.18], - такова вера пророка.

В Англии я слышал проповедника, слово которого было как огонь попаляющий и как молот, разбивающий скалы. Позже я узнал, что жизнь этого человека представляет цепь испытаний, начиная с безвременной утраты самых близких людей. И тогда я понял великую истину: чтобы разбивать словом жесткую скалу человеческого сердца, нужно самому испытать, что значит иметь разбитое сердце.

И ведь не то страшно, когда сердце разбивается, а - когда оно превращается в камень.

Не в этом ли тайна вечного и непобедимого обаяния Христа? Потому Он и может сострадать нам в немощах наших, что „Он, подобно нам, искушен во всем, кроме греха“. Он Сам прошел весь путь человеческого страдания, „взял на себя наши немощи и понес наши болезни“.

Непонятные страдания

Однако есть и непостижимые страдания. Часть их мы начинаем понимать лишь со временем. Часть их станет ясной тогда, когда откроется вся книга нашей жизни, все действующие в ней, подчас забытые, причины и цели, когда обнаружится „тайное нашего сердца“.

Иногда слушатель поражается диссонансами в музыке Вагнера, но терпеливое ожидание конца пьесы открывает дивные аккорды, которыми разрешается дисгармония, причем без последней они не были бы столь прекрасными. Это и заставило Мережковского выразить свою веру в мудрость Провидения такими словами:

„Через борьбу и хаос дикий,

Чрез страдание и ложь

Ты к гармонии великой

Народ измученый ведешь“.

Но все же существуют страдания, причину которых напрасно искать в наказании за грех; и также подчас непонятна их цель. Это страдания незаслуженные и потому непонятные.

Их тайна совершается в ином, потустороннем плане бытия. Они посылаются не в наказание, а для испытания.

О подобном испытании говорит книга Иова.

Сатана спрашивает Господа: „Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою и коснись всего, что у него - благословит ли он Тебя?“ Бог попускает сатане лишить Иова детей и всего богатства. Но после того „Иов встал, и разодрал верхнюю одежду свою... и пал на землю, и поклонился: „Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно“.

Так испытана была верность Иова. Так он одержал первую победу и этим оправдал человеческое достоинство, оправдал человека.

Тогда сатана просит более сурового испытания - унизительного и жестокого телесного страдания самого Иова. И он поражен проказой. Но и тут Иов побеждает. „Неужели доброе мы будем принимать, а злого не будем принимать?“ - восклицает он.

Этот род страданий вызван не грехом человека, но той тайной бытия, о которой говорит Достоевский: „Дьявол с Богом борется, а поле битвы сердца людей“.

Эти страдания даны человеку не по его вине, но - „да явятся не нем дела Божии“, и да оправдается человек, а следовательно, и создавший его Бог.

Победа добра в душе человека, его оправдание (апология) требует, чтобы человек свободно, бескорыстно предпочел и избрал правду и тогда, когда нет за нее никакой награды и даже, когда человек терпит невинное страдание. Ибо Христос - „возжелал свободной любви человека“ (как сказано у Достоевского в „Великом Инквизиторе“).

Этого испытания требует оправдание добра в мире, проблема нравственной свободы - и оно вверено человеку, ибо он-то и обладает свободой выбора в высшей мере.

Не продолжается ли это испытание и в наш век, только, может быть, в иной форме, сообразно духу времени? Снова приходит к престолу Бога дух отрицания - Мефистофель и получает позволение искусить человека нового времени, мыслителя, доктора Фауста. Ему дано коснуться уже души человека, отравив ее ядом сомнений.

Всю силу диалектики, ума, тонкой логики Мефистофель направляет против Фауста, в то же время подвергая его различным искушениям плоти.

И Фауст поддается - и в отчаянии хочет покончить с собой.

Но, в конце концов, и в этой борьбе высшее нравственное начало побеждает в душе человека, как это видно из второй части данной драматической поэмы - и как об этом свидетельствуют факты действительной жизни тех, кого мы называем великими и мудрыми, праведными и святыми.

Это горнило сомнений прошли гениальные ученые, открыто ставшие затем на сторону Бога и Христа.

Так через всю историю проходит это состязание, по временам разгораясь в мировую борьбу Христа и Антихриста. Вспомним ее отражение в литературе - у Ницше, Пшибышевского, Л. Андреева, Мережковского.

Устоит ли окончательно в этом испытании человек, благословит ли Бога, добро и скажет ли из глубин своего страдания, по слову Ивана Карамазова: „Прав Ты, Господи, ибо открылись пути Твои!“

Выйдет ли из этой борьбы за хлеб, свободу и славу человеком, т. е. существом, у которого чело обращено к Вечности? Восторжествует ли человечность, или „мещанство победит“ (по выражению Герцена)?

В этих вопросах выражается сущность многих испытаний, заданных человеку на протяжении истории.

Относительно таких страданий скорее можно уразуметь, зачем они происходят, чем почему, ибо причины их свершаются там, в потустороннем мире, и корни их уходят в запредельную, трансцендентную сторону добра, полную для нашего ограниченного ума тайн и антиномий.

И такие непонятные страдания Бог доверяет избранным, тем, которые в своей беззаветной любви к Богу способны невинно страдать, не спрашивая, почему и зачем, ибо они имеют дар - жить верою, а не видением.

Приятие страдания

Итак, вот каким образом освещается вопрос о смысле страданий, вопрос - отчего и зачем они происходят?

Они имеют свою действующую причину (causa efficiens) - а именно, уклонение от нормы и смысла жизни. Они имеют также свою цель, целевую причину (causa finalis) - возвращение человека к норме, к его истинному назначению, воспитание человека в бескорыстной любви к добру.

И поскольку причиной является уход от Бога, цель есть возвращение к Богу, а через Него к природе и людям, - и даже больше: обожение всего, чтобы „Бог был все во всем“. А это есть цель бытия, как уже выше сказано.

И таким образом смысл страдания осуществляется в том, что оно служит смыслу бытия вообще.

И потому есть такие люди, которые благословляют страдание и видят в нем красоту.

Они проникают в тайну слов Апокалипсиса:

„Кого я люблю, тех обличаю и наказываю“, (παιδα- γογώ [Так в Синайской рукописи, в ״Добротолюбии“, сказано, что выражение ״Бог наказывает“ неприменимо к Богу (по крайней мере, в нашем человеческом, земном смысле)] - наставляю, руковожу).

И потому, есть люди, способные благодарить за страдание: „Благодарим Тебя, Боже, что Ты посылаешь нам не одни только солнечные лучи - иначе мы превратились бы в пустыню; но Ты посылаешь нам также тучи и дождь, чтобы мы могли приносить плоды“.

И даже есть такие люди, которые боятся жизни без страдания. Лучше страдание, чем самодовольная, мещанская беспечность. Пусть оно будит нас от сна равнодушия и „окамененного нечувствия“.

Жизнь без страдания опасна, и „Бог, Который не наказывает нас, - это Бог, Который не занимается нами“.

Вероятно, этим объясняется факт, что некоторые люди сознательно ищут страданий.

Поэтому также Раскольников падает ниц перед Соней и говорит:

„Я не тебе... я всему страданию человеческому поклонился“.

„В страдании душа поэта зреет,

Страдание - святая благодать“,

говорит Жуковский (в поэме „Камоэнс“).

Отсюда становится понятным также выражение бельгийского поэта Метерлинка:

„Хотя ангелы прекраснее людей, но в их очах нет

слез“...

Однако, далеко не все люди побеждают страдание. Многие бывают раздавлены им. У них оно рождает не хвалу, а хулу, не благословение, а ропот и проклятие.

И вот перед нами теперь практическая задача:

Как преодолевать страдание?

Истинная „мудрость о страдании“ (ее можно назвать патософией) заключается не в одном лишь анализе страдания и его объяснении (патология), а в умении его побеждать, мудро овладевать им. И в этом заключается одна из важнейших задач жизни, ибо принять жизнь значит принять страдание, и уметь жить значит уметь страдать.

Практически мы относимся к страданию двояко: или мы бежим от него, или его принимаем.

Первое отношение обнаруживает Будда: он сознает, что действительность дурна и желания дурны; он бессилен переделать то и другое, и потому он видит единственный выход в том, чтобы уйти от всяких желаний, от личности, от самосознания в нирвану (род небытия).

Этот путь есть бегство, уход от жизни, жажда безжеланности. Конечно, Будда сказал то, что он мог сказать, будучи только человеком и притом живя за шесть веков до явления в мир Иисуса Христа. Он пришел к убеждению, что жизнь глубоко испорчена и искажена, что этой жизнью не стоит жить, и лучше не жить никакою жизнью, чем этой - и потому он проповедывал духовное самоуничтожение. И многие в наши дни, усталые от жизни, любят тон упадочной (для нашей эпохи) поэзии:

„Не лучше ль в тихой безжеланности

Уснуть, как спит ночной ковыль?“

Более грубое и легкомысленное бегство от страдания люди находят в стремлении минутным наслаждением заглушить горечь жизни (древнегреческое эпикурейство, гедонизм), забыться безумием „пира во время чумы“ или пляской на краю смерти...

Другое отношение к страданию есть его принятие.

„Я жить хочу, чтобы мыслить и страдать“... говорит Пушкин со свойственным ему эллинским жизнелюбием.

Но и в приятии страданий еще не все разрешение вопроса. Можно тупо терпеть, стиснув зубы - а можно преодолевать и преображать страдание. Оно может быть камнем, давящим душу; но оно же может сделаться скалою, на которую мы станем, как на твердую опору. Может быть, мы даже овладеем тайной претворять этот камень в крылья, которые будут нас подымать?

И не в этом ли высшая мудрость. Божественное творчество жизни?

Вся мудрость в том, чтоб радостно