Подарок для злодея (СИ)

Часы подбираются к восьми. Пора одеваться на бал. В гостиной мачеха, все еще в слезах, натягивает сшитые Юной туфельки. Темно-бордовые, из добротной лакированной кожи, украшенные пышными бантами... уродливые. Такие уж получились, Юна не нашла в себе сил сделать для этой женщины красивые. Даже для сестер, с которыми тоже часто ссорилась и враждовала, расстаралась: для старшей серебристые, с голубыми васильками в хрустальных каплях росы, для младшей нежно-розовые с лентами и золотой вышивкой, обе пары — загляденье!

И даже не сказать, чтобы Нинель была как-то особенно зла. Конечно, к родной дочери она всегда относилась ласковей, но домашние хлопоты между дочкой и падчерицей распределяла примерно поровну, а сама убегала сплетничать с кумушками-соседками, либо дрыхла дни напролет, не прикасаясь к хозяйству и пальцем. В детстве Юна не пыталась с ней спорить, просто держалась поодаль и почти не разговаривала — ни с кем, ощущая себя лазутчиком во вражеском стане. В день, когда эта толстая женщина переступила порог их дома, он перестал быть родным, все вещи поменяли места, названная сестра отняла любимые игрушки и карандаши, и даже отец стал чужим... Запах, интонации голоса, тяжелую походку — все возненавидела Юна в мачехе в тот же миг, когда ее увидела, и спустя года не смогла простить отца. Как он мог, после изящной и легконогой, как сверчок, мамы, выбрать вот это, тем самым сравняв огромноглазую мавку и жирный, глупый кисель?

Шли годы, Юна, гордая принесенными в дом деньгами, начала громко заявлять о своих правах и отвоевывать власть. Скандалы вспыхивали каждый день.

6

— Ты думаешь, это прилично? — спросила старшая сестра, кивая на отражение Юны.

Девушка, пожав плечами, крутнулась перед зеркалом так, чтобы многослойные юбки из серого газа красиво разлетелись, показав ножки, обвитые шипастыми ветвями черной игольницы вместо ремешков. На шипы Юна додумалась насадить красные ягодки арги, будто капельки крови, алый сок попятнал ступни.

— Я знаю, что выглядит странно. Но это самые мои любимые туфельки, а их никто не купит. Они тоже заслуживают постучать по бальному паркету...

— А какая в них магия?

— Не знаю. Наверное, какая-то темная...

«Я не человек» — то ли с горечью, то ли с радостью в который раз подумала Юна, рассматриватия себя. Треугольное лицо с огромными застывшими глазами, почти карикатурно длинная шея, похожая на белый стебель, согнувшийся под тяжестью цветка-головы. Волосы тонкие, как паутина, каштановые с медным отливом, сниспадают по спине густой вьющейся гривой. Неправдопдобно-хрупкие пальцы, в мозолях и ранках от занятий недевичьим ремеслом. Корсет почти болтается на ребрах, слишком широкий для Юниной талии. Утопить бы его в кружевный оборках, сменить серый цвет на более яркий... Но Юна будто нарочно выбрала наряд, каждой деталью подчеркивающий ее нечеловеность и теперь молча ужасалась.

Нинель била отца полотенцем:

— Ты пил? Я слышу — пил, пил, скотина! Вот я тебе! Вот, получай! Как теперь в таком виде перед такими господами... У-ууу!

— Из-за папы не поедем на бал? — спросила младшенькая, быстро-быстро моргая, будто готовясь зареветь. Вообще-то тринадцать лет — слишком рано для появления девушки в свете, но все прекрасно понимали, что, возможно, это их единственный в жизни выезд в высшее общество, поэтому никто не стал лишать Лиру такого удовольствия. Белокурая, пухленькая, вся в бледно-розовом, она казалась сбежавшим с новогодней открытки ангелочком.

— Поедем даже без папы! — свирепо сказала старшая. Голубой корсет, украшенный шелковыми бантами, грозит треснуть на груди, мощные кулаки в кружевных тоненьких перчатках угрожающе рассекают воздух, ярко-алые губы поджаты. Юна вовремя отняла у нее свеклу, которой сестра собиралась щедро измазать уста и щеки, взамен торжественно подарив коробочку карминной помады. Нила умудрилась за один раз вымазать всю коробочку, измазюкав и щеки, и шею, и уши по принципу «чем больше, тем лучше». Юне так и не удалось убедить ее хоть немного стереть румянец, Нила осталась в убеждении, что бледнокожий задохлик Юна ей завидует.

Наконец за ними приехал извозчик, старый папин приятель, тут же начал громко изумляться, что вот когда-то жили по-соседству, курили трубку вечерком на крылечке, а теперь он везет их, как настоящих господ, на бал у самого губернатора... Не замолвите ли там, среди знатных, словечко за бедного соседа? Мачеха с Нилой смешно важничали, говорили нарочно неохотно, жеманно, подчернуто не глядя даже на старого знакомого: «Да-а, личное приглашение госпожи губернаторши... Она очень ценит наше общество, знаете ли...»

— Эти люди должны знать свое место. Видали, как я с ним? Ишь, ты словечко! Приятель он нам, ишь ты, с кем себя сравнивает! — ворчала Нинель негромко, когда все уже уселись.

— Он хороший мужик, не трогай! — возмутился отец. — Всегда поможет, а из твоих этих знатных кто выручит, когда беда придет?

— На чарку когда не хватает, выручит! Хороший мужик! Лапоть необтесанный! Это он тебя подпоил?! — завопила новоявленная приятельница губернаторши и едва не вцепилась отцу в физиономию.

— Вы носы-то не задирайте, — не утерпела Юна. — Извозчики — это как раз ваш круг, а на балу вы будете посмещищем, готовьтесь. Хотя бы тихо себя ведите, незаметно.

— Ха! Чего это я должна тихо? Это над тобой они смеются, а что — ты им не ровня! Посмотри на свои руки! Прислуга, башмачница, ха-ха! А мы с Нилочкой госпожи, наши ручки белые, чистые, ремеслом не запятнаны, на коленях не корячимся, ноги всяким покупателям измеряя!

Да мне, если уж по-правде говорить, стыдно появляться перед губернаторшей в твоем обществе... Это же дочек скомпрометирует, сестры башмачницы...

— И дочери башмачника! — рыкнул отец. Он редко злился, но сейчас аж покраснел от гнева. — Я горжусь своим ремеслом, и дочкой горжусь!

— Не забывайте, что это роскошное платье куплено для вас на мои деньги, а вы пришли в дом отца с одной ржавой сковородкой, нахлебница и бездельница, — добавила Юна.

— Прекрати. Она все-таки твоя мать, — велел отец.

— Эта хрю-хрю мне не мать. И сегодняшняя ночь покажет ей, кто она в глазах господ... Впрочем, она так тупа, что, когда над ней будут смеяться, ей, чего доброго, покажется, что ей аплодируют...

— Ты слышишь, что она говорит?! Ты слышишь, как она меня оскорбляет?! Заткни рот своей уродине! — взвыла Нинель.

— Не обижай маму! — Нила больно ущипнула Юну за руку.

— Юна, не смей! Извинись немедленно!

— Извиняюсь, отец, за свою глупость! И зачем я только выпросила у губернаторши это приглашение? Больше никогда!

— Эй, не ссорьтесь там! Мы прибыли! — крикнул извозчик.

***

От крыльца к пятачку, на котором останавливались экипажи, была протянута ковровая дорожка, чтобы нежные туфельки дам не касались снега. Вокруг особняка светло, как днем — блеск множества зажженных люстр щедро выплескивался сквозь все окна. Младшая сестра зачарованно открыла рот, старшая от волнения едва не упала и даже мачеха заметно нервничала. Отец то и дело поправлял воротничок. Они поднялись на крыльцо, где лакеи в красно-зеленых ливреях встречали гостей поклонами, и дальше Юна уверенно повела свое семейство по парадной лестнице к широко распахнутым дверям бальной залы. Очередной лакей громко обьявил их имена. Губернаторская чета лично встречала каждого гостя. Губернатор, кряжистый седовласый мужчина в военной форме был намного старше своей маленькой суетливой супруги. Юна с удовлетворением заметила выглядывающие из приподнятого лилового подола платья губернаторши свои туфельки. Подчеркнуто-миниатюрная ножка стоит на скользком паркете одновременно и изящно, и твердо, золотым кокетством роскоши поблескивают розочки.

На лицах обоих супругов застыла растерянность, когда они приветствовали новоприбывших. Юна понимала, как неуместно семья выглядит: отец, вжавший голову в плечи, опасливо оглядывавшийся, Нила, накрашенная, как клоун, Лира в розовом, ребенок на взрослом приеме, Юна — нечеловек и, наконец, мачеха, отвесившая до того неуклюжий поклон, что губернаторша даже отскочила в сторону, опасаясь, что на нее сейчас упадут. Губернатор смотрел на супругу с выражением лица «Что этот сброд тут делает? Какая неслыханная наглость!»

— Это я их пригласила... — пролепетала губернаторша виновато и Юна поняла, что этим днем потеряла и большую часть ее благосклонности, и, по-видимому, заказов. По залу бежал шепоток и смешки.

— Для нас очень большая честь... Мы очень рады... — лепетала мачеха, вконец растерявшись.

— Ма, глянь какое красивое платье... Как блестит! — громко сказала Лира, тыкая пальцем в графиню Томану, облаченную в золотую парчу. Юна схватила ее за руку.

Залившаяся от неловкости румянцем губернаторша жестом подозвала лакея:

— Отведи наших гостей в... эм... в синюю гостиную, они наверняка проголодались... принеси им что-нибудь... Прошу проследуйте за Хлоем...

Юна, тоже покрасневшая, взяв Лиру за руку, первой направилась за лакеем. Разумеется, она предполагала, что появление их семейки вызовет смешки и недоумение общества, но чтобы настолько... Чтобы их сослали подальше от глаз в задние комнаты, как слуг каких-то, даже не дозволив присутствовать на торжестве... Впрочем, кто они для этих людей, если не прислуга?

Если бы не каждодневные истерики мачехи и сестер, сделавшие жизнь в доме совсем невозможной, Юна никогда, никогда не стала бы выпрашивать у губернаторши приглашение на бал... Что ж, теперь придется испить горькую чашу позора до дна.

В маленькую синюю гостинную, запрятанную вглубь дома, шум бала доносился неразборчивым рокотом прибоя. Отец тут же беспокойно стал ходить по комнате, Нинель, до которой еще не дошло, как вежливо губернаторша их унизила, пожирала принесенные лакеем пирожные, с набитым ртом давая последние наставления старшей дочери:

— Держи спину ровно! Как ты жрешь, мизинец оттопыривай, у господ так принято! И улыбайся, мужчинам нравятся улыбчивые девушки!

Юна устало закрыла лицо руками. Когда они сообразят, что в зал к господам их больше и не пустят...

Соображали родственники медленно, только отец, судя по его сжатым губам и угрюмому взгляду, все понял. Ходил-ходил по комнате, потом стукнул кулаком по креслу:

— Уезжаем!

— Что? — изумилась Нинель. — С ума спятил?

— Скажем, что тебе плохо стало. Или Ниле. Юна извинится перед губернаторшей...

— Тю! С какой это стати?

— Ты все очень правильно придумал, папа... — сказала Юна и сжала руку отца. — Но добровольно они не уедут. Только если губернаторша прикажет лакеям нас выбросить, быть может, поймут...

— Что?! Что ты задумала, уродка?! — крикнула мачеха.

— Ее милость просит вас немедленно вернуться! — вбежал запыхавшийся пожилой слуга.

— Меня?

— Только вас.

7

Губернаторша сама уже спешила навстречу Юне, заламывая руки:

— Скорее! Вы должны прекратить это безобразие!

— Какое?

— Кажется, он вызвал демона. В моем доме. Весь день в его комнатах какой-то шум, и ужасный запах... Сера... Слуги видели отблеск огня. Я в ужасе. А сейчас... Джанми чуть не вызвал его на дуэль... Нет, я его не виню. Понятное дело, это самоубийство, но... Это же оскорбление... Надо же что-то делать!

— Да что случилось?!

— Он, то есть, я хочу сказать, адмирал, пригласил Сафину на танец... то есть, он прогнал Джанми... Очень грубо... Тот хотел вызвать его на дуэль, но... В общем... И он ее уже второй танец не отпускает... И он так неприлично вальсирует... То есть, вы понимаете, демонстративно-неприлично, он... Это же позор... Скандал в свете... Все смотрят, как голодные псы на зрелище, хоть бы Джанми вмешался... Еще немного и придется мужу... — губернаторша чуть не плакала. Сафиной звали ее старшую дочь, Джанми, вероятно, граф Нартский, с которым она была помолвлена.

— Вы должны все уладить. Вы обязаны. Я вас познакомлю сейчас... Займите его на весь вечер. Чтобы ни одного скандала, вы меня понимаете?— твердила губернаторша. Юна с трудом удержалась от горького смеха. Этого типа не смогли укротить лучшие маги королевства, а губернаторша хочет, чтобы с сильнейшим чародеем мира, живым василиском, управилась башмачница? Ну-ну...

Его называли когда-то величайшим врагом человечества. За ним тянулись реки крови, его имя было проклято. Потом грянула Орратская революция, и вот уже ар’Мхари Алкадана — приближенный нового короля, уважаемый член Совета Магов. И по-другому стали говорить о последнем из василисков: потомок истребленного злыми магами рода, на которого много лет охотились и совершенно несправедливо навешивали страшные обвинения, в то время, как сами эти злодеяния и совершали... А он спасал простых людей от беспредела чародеев, укротил Лес, помог нынешнему королю взойти на престол, и вообще, ученый, исследователь, храбрый военный...

Вот только до сих пор слова «Риакрран ар’Мхари Алкадана огорчен» означали для человека смертный приговор. И в высшем обществе все об этом знали. А простолюдины, натерпевшиеся от магов, предпочитали наслаждаться историями, как этим поганым тварям утерли нос.

Музыканты доигрывали последние аккорды вальса. Губернаторша бросилась в самый центр зала, волоча за собою Юну:

— Адмирал, я хочу представить вам свою гостью... Она — самая настоящая мавка, я думаю, вам будет любопытно познакомиться... — извиняющимся тоном, будто просит дорогого гостя уделить внимание экзотической диковинке.

Риакрран ар’Мхари Алкадана был среднего роста, одет не по этикету — куда-то дел пиджак и жилет, оставшись в одной сорочке. Худощав, костист. Темные волосы гладко зачесаны назад, открывая узкое лицо с крючковатым носом, выпирающими острыми скулами, на смуглой коже щек серебрились отдельные прозрачные чешуйки. Черные узкие губы, под нависшими надбровными дугами безресничные щели янтарных глаз с вертикальными полосками зрачков.

«Драконьи глаза» — подумала Юна зачарованно. Он не был красив. Возможно, по человеческим меркам он скорее был уродом. Но когда мы видим пикирующего с неба ястреба, мы не пытаемся судить его профиль по воспетым живописцами человеческим идеальным пропорциям. Мы восхищаемся мощью его крыльев, зоркостью глаз и остротой загнутых когтей — нам кажется красивым все то, в чем есть свобода и сила, пусть даже это безжалостная сила хищника.

Риакрран ар’Мхари Алкадана был идеальным хищником.

— Мавка? — спросил кратко губернаторшу. Голос отрывист, сипловат.

— В жилах Юны действительно течет кровь этой древней расы. Прошу прощения, вынуждена оставить вас наедине... — и губернаторша торопливо ускользнула в толпу, увлекая за руку свою белокурую дочь.

Юна и адмирал остались лицом к лицу.

— Вам нравится наш тихий северный городок? — перепуганно заговорила девушка. — Конечно, не сравнить со столицей, но он довольно уютный, не находите?

Адмирал, подумав, предложил Юне руку. Не отвечая на вопрос:

— Не думал, что представители вашего народа еще где-то живы.

— О вашем народе тоже все долго так думали.

Толпа послушно расступалась перед ними, за спиной воцарялось гробовое молчание. Ну, всяко лучше, чем смешки, как совсем недавно. Юна все поглядывала искоса на спутника. Худой до хрупкости, в вызывающе-простой, по сравнению с пышностью и блеском других гостей, одежде, адмирал казался хищной кошкой, леопардом, забредшим в раскормленное овечье стадо. В душном бальном воздухе отчетливо сгущалось напряжение.

— Почему у вас такие руки?

— Что?

— Расцарапанные, и в ожогах.

У Юны возникло острое желание отнять руку у адмирала и спрятать безобразие за спину.

— Я много занимаюсь рукоделием. А вы и вправду вызвали в наший тихий городок демона? Слуги говорят, из вашей комнаты запах гари...

Василиск остановился, остро глянул Юне в глаза. Черные губы дрогнули в улыбке.

— Я... играл. Мне подарили чрезвычайно забавную игрушку... очень живучую...

— В каком смысле — живучую? — пробормотала Юна ошеломленно.

— В смысле — до моей лаборатории в столице доживет. Такую редкость мне еще не доводилось препарировать, — мечтательно. — А его кровь... Бесценный ингредиент, просто моя мечта...

— Как... препарировать? — Юне вдруг стало нечем дышать.

— Ну как вам обьяснить... Вы никогда не были в анатомическом театре? В общем, изучить строение тела живого существа, так сказать, изнутри. Впрочем, о чем я, вам этот разговор наверняка скучен и непонятен.

— Да-да... — торопливо сказала Юна. — Я прошу прощения, что вынуждена вас покинуть...

— Куда же вы так быстро убегаете, прекрасное дитя?

— Извините...

Пробежав сквозь длинную анфиладу комнат, Юна очутилась на черной лестнице. Бдительно замерла, прислушиваясь, но никто не последовал за нею следом. Уже на цыпочках стала подниматься на третий этаж. На глаза наворачивались слезы.

Живучий! Это что адмирал с ним сделал, после чего решил, что он «живучий»?

Почему она вообще решила, что эта мерзота, пролившая реки крови, будет защищать драконенка? Дальние родственные связи? Древняя война, в которой его род встал на сторону драконов? Похожая история жизни? Ха! Что за аргументы для знаменитого убийцы и палача?

Лес доверил ей драконыша. Изумруд и сам ей доверился, хоть и чуял в ней человечью кровь, а людей он ненавидел и боялся. Но — доверился, любил, изо всех сил своим маленьким мозгом пытался понять ее речь, отвечать, как мог...

А Юна своими руками отдала его во власть палача.

Покои, выделенные адмиралу, состояли из двух небольших комнат. Стукнувшись в темноте плечом о косяк, Юна ногой распахнула дверь в спальню. Поток огня на миг осветил прикроватный столик и тут же погас, будто разбился о невидимый купол над головой драконенка.

Он лежал, обернув вокруг себя хвост, зло посверкивал на Юну горящими в темноте желтым глазками. Видимых ран, оторванных крыльев и прочих следов изуверства Юна не разглядела — возможно, виновата темнота. На полу стояла большая тарелка с мясом, о которую девушка едва не споткнулась.