Безликая [СИ]

— Знаешь, как рождаются герои? Берешь горсть правды и крупинку выдумки, перемешиваешь здравый смысл с безумием, ко всему этому добавляешь много-много отваги, и вот уже легенда пошла гулять между людьми.

— А почему ты не пишешь о себе?

— А о тебе мне интереснее, — Филогет легонько прижал указательным пальцем кончик ее носа; теплом засветились карие глаза.

Ранки отвернула лицо — так, чтобы мастеру видна была только здоровая половина. Изящный профиль в золотистом свете свечи просился на камею или храмовую статуэтку из золота. Квадрига подумал, что непременно отольет такую к следующему празднику. Вот только закончит маску.

— Тебе слишком много придется выдумывать, чтобы из меня вышел герой, — ведьма скомкала и закрутила жгутом угол одеяла. — Знаешь, я помню, как они сговаривались там, в переулке. Раздеть меня и бросить в море. Чтобы считалось, что меня ограбили «наследники». Подождать, пока море выбросит тело, и устроить очередную священную охоту, якобы мстя за меня. А ты им все испортил.

— Кто «они»?

Рагнейда покачала головой.

— Тогда я пойду?

— Посиди со мной еще немного. А… тебя не смущает твой рост?

Квадрига громко хмыкнул.

— Знаешь, нет. В детстве… я доказывал равенство кулаками, — он покусал мизинец. — Потом поумнел… И основал свой торговый дом. А теперь он работает, как часы, а я могу заняться тем, чем мне хочется. Не всякий сумеет похвастаться этим. А еще я неплохо стреляю из арбалета.

— Переверни мне подушку, я люблю, когда прохладная.

Ранки дождалась, пока он выполнит просьбу, пока заботливо пощупает ладонью лоб. Умостилась поудобнее и выпалила:

— А женщины?

— А что женщины? — мастер торжественно выпятил нижнюю губу. — Бьянка вообще считает, что меня оплела и похитила одна из самых прелестных авантюристок Хоррхола. Хотя и не совсем законопослушная.

— Бьянка — твоя жена?

— Домоправительница.

— А авантюристка кто?

— Аликс. Контрабандистка, гром-девка и, в общем-то, не в моем вкусе. А Бьянка пусть воображает. По крайней мере, не кинется искать.

Мастер подмигнул золотистым глазом.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ни почему.

* * *

Квадрига варил повидло. Таз стоял на треноге над огнем, а сам он священнодействовал, перемешивая деревянной ложкой на длинном черенке содержимое и отгоняя полотенечком стаю мечтающих попробовать повидло ос. Рядом в ведре лежали порезанные на кусочки яблоки и томился в бочонке горячий сахарный сироп для следующей порции.

Ранки лежала на кровати, вынесенной по случаю жары под стену дома, под решетку, затянутую виноградом, и то впадала в короткую дрему, то присаживалась, опираясь на высокие подушки, черными зрачками сверля спину хозяина. Мастер чувствовал ее взгляд тяжестью между лопаток, оборачивался, подмигивая; поддразнивая, облизывал ложку.

Наконец, опустил ее в таз, подошел и присел на край постели. Потрогал ведьме лоб.

— Как ты?

— Дышать тяжело.

— Повязка тугая. Потерпи.

Он налил в чашку сидр из стоящего у кровати кувшина и стал поить Ранки, поддерживая под спину.

— Не обращайся со мной, как… с куклой. Меня тошнит, я устала, надоел. Дай мне зеркало!

Квадрига обхватил ее руками, мешая подняться. Улыбнулся:

— У меня не так много зеркал, чтобы позволить тебе разбить еще одно.

— Выпусти меня!

— Ты этого не хочешь.

— Нет.

Ранки вздрогнула, уткнулась лбом ему в ключицу.

— Я уродка.

— Видал я женщин попротивнее.

Рука ведьмы скользнула ему в рукав, обводя бугрящееся мышцами плечо. Вторая, втиснувшись между телами, легонько царапнула кожу на груди Квадриги, поиграла рыжими короткими завитками.

И обоих словно снова накрыла волна.

Если оса и садилась на бронзовые от загара плечи, Фей внимания не обратил.

Заставил его оторваться от Рагнейды резкий запах горелого. Это забытое на огне повидло обугленной коркой прикипело ко дну и стенкам таза. Мастер своротил посудину с треножника и, глядя на изогнутые ветки яблонь, сквозь которые поднимался бурый дым, с усмешкой произнес:

— Такое повидло пропало!

Ранки не ответила. Она сидела, прижимая к лицу подушку, ногтями вцепившись в фестоны наволочки. Спина ведьмы вздрагивала.

Квадрига подошел, отобрал у нее подушку и сбросил с кровати. Вытер ладонью мокрые глаза Рагнейды, оставив случайную полоску копоти на виске:

— Ну что ты хлюпаешь, глупышка? Ты самая красивая. И если кто-то скажет иначе — не верь.

Есть где-то мир… Но мне не нужен он, Хотя красив: там ленты рек упрямы, Отважны рыцари и непорочны дамы… Но вовсе не они, а ты мой сон, Из самых, тех, что милы и просты, Но чем-то теплым верно тронут душу. А если нужен мир — вот сказка, слушай, В ней будешь повелительницей ты Единорогов белых и цветных, Лесных полян, где хороводят феи. Ты — как они, но лучше и добрее, А я — волшебный зверь у ног твоих.

Слова летели над садом, рождая мир куда более явственный, чем реальный. Они были сейчас сильнее любой магии, заслоняя от беды, боли и одиночества. Звоном лесных колокольчиков, паутинкой в каплях росы, серебряной нитью, связующей души прочнее корабельного каната.

— Я научу тебя, как защититься от тех, кто пытается проникнуть в твои мысли, — сказала Ранки внезапно.

Квадрига осторожно заправил ей за ухо волосы.

— Тебе нельзя колдовать.

— Для этого и не надо. Все просто. Ты можешь считать в уме доходы. Или мурлыкать дурацкую песенку. Или воображать себя камнем или деревом — как на них светит солнце или капает дождик. Просто стань ими внутри себя. Или, вот, кленовым листом. Вообрази каждую его прожилку, каждый зубчик; его глянцевитую поверхность снаружи или бледную изнанку. Представь его цвет, дырочки на нем, его запах, и звук, с которым он колотится под ветром. Мысленно сожми его в ладони. И тот, кто попытается заглянуть в тебя, увидит только этот лист.

— Ранки, я вижу только тебя. Так получилось. Что поделаешь…

…Слова к словам я складывать привык, А ты заслушалась, мой сон сереброкрылый. Но ты не хочешь мир, а только миг. И ты его давно уж получила.[1]

В сети соглядатаев, раскинутой Квадригой на случай, если маги не поверили в смерть Рагнейды, не дрогнул даже краешек. Ведьма спокойно выздоровела, а мастер доделал маску. Близились осенние бури, и отплыть в столицу, где Ранки нашла бы помощь, стоило до них.

Тут очень кстати объявилась в Хоррхоле Аликс, поиздержавшаяся и злая. И согласилась принять Рагнейду на борт, если Филогет, разумеется, оплатит ее долги. Сошлись на половине сейчас, а второй тогда, когда ведьма известит о своем благополучном прибытии.

Пора было прощаться.

Квадрига с Рагнейдой на паре смирных осликов приехали в порт ближе к полуночи. Аликс собиралась выйти в море с «малой водой», на рассвете, и потому ведьма решила провести ночь на йоле[2].

Филогет помог ей спешиться. Привязал поводья к железному кольцу, вбитому в стену сторожевой башни. Мастер знал, что его с Ранки незаметно охраняют со всех сторон, потому что сам нанимал сторожей, и все равно ему было неспокойно. И луна не так светила в промоины туч, и не так хрустели под ногами искрошившиеся, пологие ступени, ведущие к мутной воде.

Ведьма спускалась, прихрамывая, стянув на лицо капюшон подаренного ей плаща. Багряный бархат в темноте казался черным, как запекшаяся кровь.

С борта йола на набережную были перекинуты сходни — две доски, скрепленные поперечинами. Волны качали суденышко вверх и вниз, сходни ерзали. У их нижнего конца дремал стоя угрюмый детина с зажженным фонарем. Брызги шипели на горячем стекле.

Две тонкие руки, вынырнув из-под плаща, приняли из рук Квадриги золотую маску и унесли в темноту под капюшоном. Сверкнула вспышка, и Фей прикрыл ладонью заслезившиеся глаза.

— С этой минуты никто не увидит моего лица, пока я не отомщу.

Ранки на миг поймала его руку и прижала к щеке, и мастеру показалось, что сквозь холодный металл маски он чувствует живое тепло.

— Знаешь, у меня никогда не было друга лучше. Прощай.

* * *

Квадригу волокли под локти два стражника, ноги, скованные заклинанием, деревянно стукались о порожки и неровности пола. Мастера бросили в каменное кресло, притянули руки к подлокотникам. Глухо лязгнули браслеты. И Фей остался наедине с самим собой.

Бедная Бьянка, она так радовалась его возвращению. Экономка сунула нос в книгу, умирая от любопытства. А потом отнесла ее своему Провожающему — священнику, что собирает в чашу ритуальную кровь. Бьянка так боялась, что мастер женится на Аликс, а не на ней. Она искала доказательств. Бедная, глупая Бьянка… Сказочникам вообще не стоит жениться. Чтобы не пришлось разрываться между семьей и сказками. А может, все дело в том, будет ли он любить свою жену?

Сквознячок ворвался в подземелье. Поколебал тусклое пламя в железных светильниках. Принес с собой плоского человека — лоскут черного бархата, наклеенный на пергамент. Книга, отделанная серебром, норовила выскользнуть у того из-под мышки, и дознаватель придерживал ее пальцами, похожими на бледные картофельные ростки.

— Филогет Квадрига, глава торгового дома? Златодел? Или все же сказочник? Не слишком ли много для такого малютки?

И в ухе теплое дыхание Рагнейды: «Не отвечай ему. Или из слов он совьет дорожку, по которой доберется до твоей памяти».

— Ты все еще спутан заклинанием немоты? Что за ерунда!

Пальцы тянутся, ноготь больно царапает мастера за ухом.

— Но я ничего не ощущаю! Говори.

…Стань кленовым листом. Вообрази каждую его прожилку, каждый зубчик; его глянцевитую поверхность снаружи или бледную изнанку… Как ветер дергает его, пытаясь сцарапать с ветки…

— Хорошо!! — маг пристроил книгу на широкий подлокотник, рядом со скованной рукой Квадриги. — Думаешь, я не понимаю, о чем здесь написано? Смотри!

Черные буковки-букашки разбегаются с желтоватых страниц. Или это черные мошки мельтешат перед глазами от напряжения и боли?

— Коротышка влюбился в ведьму! Какая трогательная история…

…Стань кленовым листом. Представь его цвет, дырочки на нем, его запах, и звук, с которым лист колотится под ветром. Мысленно сожми его в ладони.

— Ты презираешь простого дознавателя? Тогда откройся магистру Хоррхола!

Лоскут черного бархата, налепленный на пергамент, не мог оставаться мягким и гибким. Он гнулся складками и скрипел, замахиваясь книгой.

Серебряным уголком ткнул Квадригу в лицо.

— Говори: где Рагнейда?! И я позабочусь, чтобы вы умерли в один день.

Из рассеченной губы побежала кровь. Фей кончиком языка поймал соленую каплю.

Глаза магистра затянуло поволокой — как у лекаря Бастиана, когда тот собирался утолить Жажду без посредства чаши. Он облизнулся и подался к пленнику.

— Сладкий мой… Знаешь, что бывает с теми, кто мне сопротивляется?! Я выцежу из тебя кровь… По капле… Чарами отберу твою силу. Ты будешь молить меня о смерти, раб!

«Ты продержись, сколько сможешь».

…Стань камнем или деревом. Почувствуй, как на них светит солнце или капает дождик…

— Маги — это маги! Остальные — рабы и тлен. Не стоило ей мешать мне. А уж тем более — тебе становиться между нами. Тебя раздавит в прах, как попавшего между шестернями жука.

Мысленно перелистать торговые записи. Какой у нас был доход, допустим, тринадцатого числа месяца просинца[3] за прошлый год? Вот ржа, не помню! А издержки? Кто тюкнул любимый кувшин из обливной глины? Племянник, между прочим, так и не сознался…

— Все так удачно получалось. «Наследники» убивают ее, грабят и бросают в море, — скрипел магистр. — Мы находим тело и мстим, объявляя Гон, большую охоту на оборотней. Протомагистр в столице получает горсточку праха, я остаюсь при своих… и однажды, как знать, занимаю его место… И тут ты лезешь в расклады, путаешь с таким трудом сплетенную сеть.

Думать о постороннем, мурлыкать дурацкую песенку. «Твои глаза — две пчелки, ужалившие меня в печенку…» Разбитые губы Квадриги растянулись в улыбке.

Легко ловить глупых мушек. Но если в сети запутался шмель — горе пауку.

Магистр храма Хоррхола… Паяц, смешно дергающийся на ниточках. И совсем не страшный.

— Она не должна была! — плаксиво выкрикнул магистр. — Не смела тебя этому учить! Я убью ее!

Пот, льющийся по лицу, готовые порваться жилы на висках, стиснутые добела кулаки, корчующие браслеты из подлокотников. Сначала левый. Потом правый. Вместе со стержнями, на которых они держались.

— Я… не… раб!

Магистр отступал, заслонившись книгой, похоже, начисто забыв, что умеет колдовать. До смерти напуганный маленьким человеком, что поднимался, опираясь на изувеченные подлокотники, и падал, и поднимался снова. А потом полз следом на локтях, волоча все еще парализованные заклинанием ноги.