Помоги проекту - поделись книгой:
Седрик выбрался из-за стола, не спеша приблизился к очагу, и, с лютней наизготовку, вопросительно посмотрел на зеленоглазого:
— На какую тему желаете петь, Господин Менестрель? Хвалебные оды, воинские подвиги, служение Прекрасной Даме?
— Да всё, что угодно, Сударь Музыкант, — небрежно отмахнулся Сианн, вставая напротив: — Пожалуй, начнем с импровизации…
Ударил по струнам, и звонкий голос его поплыл по таверне — чаруя мягкостью, даря умиротворение, дразня несбыточными надеждами:
Себастьян на цыпочках подошел к очагу и, усевшись прямо на половичок, замер, подприрая кулаками остренький подбородок. Посетители корчмы, оставив разговоры, осторожно и, по возможности, бесшумно, дабы не разрушить очарование, стали подтягиваться ближе к месту поединка. Седрик, бережно прикоснувшись к струнам лютни, опустил голову и заиграл, аккуратно вплетая собственную, только что рожденную мелодию в перебор струн Сианна.
— зазвучал его мягкий баритон, и Мидес, посмотрев в совершенно счастливое лицо Себастьяна, подумал, что именно с таким выражением пресловутая Прекрасная Дама могла бы следить за двумя рыцарями, бьющимися насмерть за право носить ее имя на щите. Усмехнулся и залпом опрокинул в себя оставшееся на дне кружки вино. Поднялся, бросил на стол пару медяков и, накидывая на плечи плащ, направился к двери.
— донесся напоследок вдохновенный дуэт менестрелей, а затем тяжелая дверь хлопнула, обрубая музыку за спиной Салзара. Черноволосый странник стянул шнуровку плаща и медленно пошел по темному от нависавших этажей переулку, расспрашивая редких прохожих, как найти дом графа Олла.
Глава 2
Мерриан. Салзар Эвольд Мидес
Жилище графа Юлиуша представляло собой удивительное смешение стилей. Бывшее некогда оборонным сооружением — четыре поросшие мхом каменные башенки по углам ограды до сих пор смотрели темными машикулями[9] на город — оно со временем постепенно перестраивалось хозяевами согласно веяниям моды. Ныне покойная матушка графа вела свой род из столичных аристократов и, выйдя замуж, начала переделывать старый замок сообразно собственным вкусам. Вкусы, к слову, у графини были изысканные, и нынешнее поместье могло по праву считаться одной из главных достопримечательностей Мерриана. Увитая плющом и жимолостью изящная ограда — чугунные стрелы и полукружия на каменном цоколе — опоясывала большой двухэтажный дом с украшенным башенками флигелем. Над домом на высоком шпиле поблескивала позолотой застывшая в беге лисица — старинный символ рода Оллов. От ворот вела мощенная булыжником аллея, обсаженная можжевельником и низкорослой туей. Галерея, опоясывающая фасад здания, щеголяла разросшейся розовой бугенвиллией, плотно прильнувшей к темному камню арок.
Изящество, с каким было обустроено поместье, явно отдавало духом пришлых и наводило на мысли об элвилинских корнях его хозяев. Салзар, наслышанный о меценатстве Оллов по отношению к ордалианской церкви, подумал, что благотворительность сия была скорее вынужденной, нежели продиктованной порывами души.
Когда гость толкнул литую, горячую от солнца калитку, из каменной сторожки появился худощавый огненно-рыжий привратник. Зевнул, стряхивая рассыпанные по коричневой гербовой накидке хлебные крошки, и строго поинтересовался:
— Чего желаете, любезный?
Вгляделся в лицо Мидеса и выразительно поиграл дубинкой, ременной петлей прилаженной к запястью.
Гость не торопясь достал из-за пазухи письмо и протянул привратнику. Тот увидел оттиск графского герба на сломанной печати, и чело его разгладилось. Развернул пергамент и начал читать про себя, смешно шевеля по-детски пухлыми губами.
— Дома граф, — наконец оповестил рыжий. — Никуда с самого утра не выезжали, ибо в настроении пребывают мрачном. Настолько мрачном, что даже графиня, уж какая ни была усталая после паломничества, и та предпочла в город уехать. Так что я вас предупредил.
Привратник поклонился и удалился обратно в сторожку, не иначе, продолжить прерванную трапезу.
Мидес не спеша двинулся по аллее, наслаждаясь запахом хвои и щурясь от солнца, золотой рыбой плывущего над верхушками можжевельника.
Ему почему-то вспомнилась другая аллея, где закатные лучи, проникая сквозь плотную тисовую хвою, рассыпа́лись красной мозаикой на лицах всадников. От низин поднимались клочья вечернего тумана, а сырой воздух пах торфом и мокрым мхом. Всадников было четверо, и Мидесу тогда казалось, что жизнь обязательно будет правильной и справедливой. Что дружба и любовь — это стойкие тисы, нерушимыми башнями охраняющие их путь. Старательно загнанное в самый дальний уголок памяти щемящее чувство серым комом шевельнулось в груди, и Салзар раздраженно дернул плечом.
Одиночество? А, может быть, свобода?
Упрямо вскинул голову и, ускорив шаг, горько ухмыльнулся. О свободе, похоже, скоро придется позабыть, учитывая, зачем он заявился в Мерриан.
Дверной колокольчик отозвался мелодичным звоном. Массивная дубовая дверь отворилась, и Мидес вступил в прохладный затемненный холл. Ожидая увидеть перед собой степенного дворецкого, по всем канонам прилагающегося к изысканному поместью, Салзар даже вздрогнул, наткнувшись на толстуху средних лет. Та же вскинула руки к потолку и, потрясая кистями, яростно выдохнула: «Ха!»
Потом смерила гостя цепким взглядом черных глазок над яблочно-розовыми щеками, поправила чепчик и грудным голосом осведомилась:
— Он что же, считает, что ежели я экономка, так мне нужно еще и двери ходить открывать? Филимон, леший его утащи, как ушел в погреб час назад, так до сих пор и не вернулся, и мне, между прочим, очень интересно, чем он там занимается. Вы кто?
Мидес тяжело вздохнул и в третий раз за сегодняшний день предъявил рекомендательное письмо. Толстуха на удивление быстро пробежала глазами по строчкам, кивнула, забрала у гостя плащ и пригласила следовать за собой. Они миновали мраморную лестницу, украшенную каменными вазонами с папоротниками. Прошли широким коридором, освещенным масляными фонарями и остановились между двумя фамильными портретами.
— Стойте тут, — и толстуха с важным видом скрылась за дверью.
Войдя по приглашению экономки в графские покои, Салзар первым делом окунулся в такой густой винный дух, что задержал дыхание. И сдержанно поклонился хозяину, с интересом того разглядывая. Граф Олл Меррианский, меценат и добропорядочный ордалианин, как отзывались о нем в Солейле, развалился в кресле у камина. Широко раскинув колени, затянутые в черные шоссы[10], он задумчиво разглядывал содержимое серебряного кубка, прижатого к груди. Прикладывался граф к кубку явно не в первый раз, поскольку изрядно заляпал вином модный рыжий таперт[11], украшенный фестонами по подолу.
— Из столицы, значит… и что же Роджер? — хозяин, не поднимая головы, махнул в сторону кресла напротив, предлагая Салзару устраиваться. Тот не заставил себя ждать и с видимым облегчением уселся.
— Жив, здоров, шлет вам поклон.
— Ну-ну… — граф Юлиуш скривился, запустил пальцы в бороду и поскреб щеку. Поднял голову и в первый раз удостоил мутным взглядом гостя. Крякнул, тяжело приподнявшись, потянулся к столу. Приблизительно с четвертой попытки граф совладал с кувшином и протянул Мидесу серебряную чашу с вином.
— Так зачем вы к нам? — Олл, блеснув массивными перстнями, отсалютовал кубком гостю.
— Со скорбной миссией, — Салзар пригубил вино и тихо вздохнул. Очевидно, выпивку для замка и корчмы «Меч Трилла» поставляла одна и та же винодельня. — И по зову долга. Видите ли, граф, матушка моя, женщина, как вы сами можете предположить, лет весьма преклонных, неизлечимо больна. И вот, у порога своей жизни она страстно возжелала быть похороненной в земле, где покоятся кости ее предков. И я, как единственный сын, вынужден теперь кости эти отыскать. И место подготовить для моей драгоценной, дабы уходила она в радости, а не в кручине.
Мидес перечеркнул перстами лоб и со скорбной миной уставился на хозяина.
— Охо-хо, грехи наши тяжкие, — уныло протянул Юлиуш, с кислым видом разглядывая опустевшее дно кубка. — И чьих же вы родом, позвольте спросить?
— К сожалению, здесь уже давно никого не осталось. — Салзар покрутил в ладонях чашу, не спеша отдавать должное ее содержимому. — Когда-то в Мерриане проживал некий Изоил Сорд, наш прапрадед. Потом дочь его перебралась в Солейл да там и осела, положив начало столичной ветви рода матушки.
— Сорд? — нахмурил лоб Юлиуш, икнул и потряс головой. — Не-е, что-то не припомню… а-а, Мгла, ну кто делает кувшины для вина такими маленькими?!
Он рывком поднялся, чуть не опрокинув кресло, и, покачиваясь, направился к двери. Высунул голову наружу, и по коридору заметался грозный рев:
— Гер-ртруда! Где ты, мер-рзавка?
Мидес поморщился, а подозрительно быстро явившаяся на зов Гертруда (та самая толстуха, что встретила гостя) грозным видом Юлиуша не впечатлилась. Укоризненно покачала головой:
— Так-так, граф… видела бы вас ваша матушка…
Граф покраснел, выпучил глаза и шумно задышал, смешно шевеля пшеничными усами. Мидесу закралось подозрение, что Юлиуш на самом деле побаивается грозной экономки и хорохорится исключительно ввиду присутствия гостя.
— Вот именно, — удовлетворенно продолжала женщина, любуясь красками на лице Олла, — давеча и лекарь вам говорил, что ежели не прекратите кутить да орать, удар вам точно обеспечен!
И она с победным видом подтянула завязки чепчика, бросив короткий взгляд на Салзара.
Тот скривился в неискренней улыбке, со скукой вспоминая недавнее посещение премьеры столичного Очень Большого театра. Тамошняя труппа лицедействовала столь же отвратительно.
— Вы бы лучше о племяннице позаботились, вашество, — продолжала пилить графа Гертруда, попутно отнимая у того пустой кувшин. — У девицы одни стишки да романы в голове.
— А что? — наконец подал голос Юлиуш, сдавая позиции и провожая несчастным взглядом уплывающий в объятиях экономки вожделенный сосуд, — неужто я не забочусь о Флоре? Любой каприз ее исполняю, между прочим.
— Вот я и говорю! — полыхнула толстуха. — Больно много молодежи дозволено стало! Разъезжают девицы по городу и волос под накидкой не прячут. Да разве такое раньше можно было? Вмиг бы вертихвостку камнями побили! А всё столичная мода да короеды проклятые умы людские смущают. Девки-то ихние, сказывают, голову совсем не покрывают, тьфу, срам какой! — Гертруда всплеснула пухлыми руками. — И да ладно с ней, с прической. Она ведь на почве энтих своих баллад не иначе как с менестрелишкой вашим любезничает. Сегодня только молочница на рынке рассказывала, что вдвоем их у ворот наших на закате видала.
— Что-о?! — взревел Юлиуш, разом забывая и про кувшин, и про гостя. — Сианн? Да… да как он посмел приблизиться к моему дому после того, что учинил? Негодя-ай!
Граф стукнул кулачищем по подлокотнику кресла и возвел к потолку глаза.
— Вот-вот, — осенней мухой продолжала гудеть Гертруда, нависая, словно злой рок, над хозяином. — А вы еще подумайте, чем могут закончиться все эти охи-вздохи при луне? Флорушка наша — девица неопытная да романтичная, а он — парень видный и головы дамам задурить, судя по всему, умеет.
Экономка слегка зарделась, сердито одернула полы коричневого сюрко[12], снова быстро покосилась на Мидеса и отвернулась.
— Вот ежели бы нашелся в нашей глуши кто роду высокого, да человек порядочный… — загадочно произнесла она, глядя на красочный гобелен, изображающий скособоченного святого Мерриана с весами в руках и черной белкой на правом плече. Под левой стопой святого злобно скалила зубы отрезанная голова с острыми ушами, перекошенной отвратной мордой и венком из лилий на белобрысой макушке.
Граф Юлиуш хмыкнул и с интересом посмотрел на гостя.
— Скажите, пан Мидес, вы женаты? — без обиняков спросил он, а Салзар, припомнив размер поместья Оллов и усилием воли поборов паническое желание приписать себе четверых детей и любезную супругу, отрицательно покачал головой.
Юлиуш просиял и тотчас распорядился предоставить гостю лучшую комнату. Гертруда в ответ широко разулыбалась, обнажив крупные желтые зубы, и вызвалась Салзара проводить. Сам Мидес, к слову, почему-то вовсе не обрадовался и почувствовал себя мышью, угодившей в мышеловку.
— Вы с дороги-то, небось, поесть хотите? — плывущая галеоном по коридору Гертруда была само радушие. Она оглянулась через плечо, и круглое лицо, в свете масляных ламп ставшее неожиданно молодым и задорным, снова озарила улыбка. — Столичной кухни я вам здесь не обещаю, но помереть с голодухи уж точно не дам.
Не дожидаясь согласия гостя, она решительно развернулась к украшенной разноцветным витражом двери, распахнула и торжественно произнесла:
— Пожалуйте в столовую. Здесь хозяева обедают в будние дни, а праздничные трапезы устраивают в главной зале.
Мидес вошел в небольшое помещение, и первое, что бросилось ему в глаза — застеленный бледно-зеленой скатертью стол в центре и свет. Много света, такого необычного для традиционного замка. Он лился из высоких стрельчатых окон; из распахнутой двери, ведущей куда-то к небу, солнцу и неподвижным верхушкам можжевельника.
— Эту комнату самолично матушка графа перестраивала, интерьеры подбирала, да всё сокрушалась, что балкон маловат вышел, — просвещала Салзара Гертруда, заботливо отставляя для него стул с высокой резной спинкой. — Вы, пан, садитесь, а я насчет обеда распоряжусь.
Толстуха поклонилась гостю, скорее по привычке, нежели действительно выражая почтение, и Мидесу даже на мгновение показалось, что она ему подмигнет. Салзар хмыкнул, небрежно кивнув в ответ и, как только экономка вышла, отправился любоваться видами.
Он сделал несколько шагов по мраморным плитам балкона и осторожно положил ладони на горячие перила. Прищурился, созерцая раскинувшийся перед ним город. По раскаленному воздуху, оттуда, где остроконечная верхушка собора возвышалась над черепичными крышами, торжественно плыл звук колокола, собирающего горожан на повечерие. На уровне плеч, совсем рядом с перилами — вот только руку протяни — зеленели кучерявые верхушки можжевеловых деревьев; чуть дальше внизу слепило золотом рукотворное озерцо, а сверху ласково смотрело небо Мерриана. Мидес вдохнул чистый воздух и запрокинул голову. Он любил небо. Особенно таким, каким было оно сейчас — пронзительно синим, безоблачным, бережно поддерживающим клонившееся к горизонту рыжеватое солнце Даринги. Салзару самому до сих пор было удивительно, как с такой отчаянной любовью к небу и жизни угораздило его при поступлении в Академию волшебства выбрать некромантию. И этот свой поступок Салзар до сих пор так и не смог объяснить. Возможно, сыграло роль желание обладать, как ему тогда казалось, властью. Но, скорее, это был банальный протест против родителей, которые, испугавшись природной силы отпрыска, выставили того из дому.
Как бы там ни было, сейчас Мидес умел многое. Правда, обычное целительство всё чаще казалось ему ближе, чем отточенное до совершенства искусство связи с миром мертвых. Возможно, то, что Салзар собирается отыскать в Мерриане, как-то поможет определиться?
Он вздохнул и, развернувшись, вошел обратно в комнату, думая, что Гертруда не заставит себя долго ждать. Остановился на пороге, прислонившись к балконному косяку, и меланхолично принялся наблюдать за суетящимися у стола слугами.
Экономка оправдала его надежды — влетела, громко и возмущенно фыркая, точно лошадь у водопоя. Окинула привередливым взглядом сервировку, зашипела на неуклюжую девчонку, чуть не опрокинувшую блюдо с фруктами, и пожалилась гостю:
— Ох, и работа у меня, любезный пан, сущее наказание… Дворецкий пропадает в винном погребе, не иначе, примером графа впечатлившись; графиня улетела из дому, даже не предупредив, куда; слуги вообще недотепы, а тут еще притащился бродяга. Уселся, вырвирог, на крыльце и голосит непотребное о розах, незабудках и девах. Говорит, что не уйдет, пока не поговорит с графом, а граф-то уже… — Гертруда слегка смутилась и почесала мясистый нос.
— Что он делает? — удивленно поднял брови Салзар. — Стихи читает? Графу?
— Да нет, — экономка с досадой махнула пухлой ручкой, — поёт он. И на мандолине себе подтренькивает. Говорит, работу ищет. Слыхал, дескать, что у нас тут место музыканта свободно и требует возместить ущерб, поскольку предшественник его чего-то там у него отнял. То ли лошадь, то ли слугу…
Салзар вспомнил вопящих в корчме менестрелей и расхохотался так, что девчонка-служанка снова чуть не уронила, на сей раз кувшин.
— Послушай, любезная Гертруда, — некромант отлип от косяка и уселся за стол. — Сдается мне, что певца этого я знаю. Настырный малый — такой, что таракан, в любую щель пролезет. Давай, сделаем так. Если уж граф Юлиуш… почивать изволили, — Мидес покривился, — вырвирога своего сюда веди. Давно ищу себе слугу, возможно, парень согласится поработать. Да, и распорядись поставить еще один прибор.
Пышные брови экономки поползли на лоб, и Салзар поспешно добавил:
— Считай это моей причудой.
Гертруда неодобрительно поджала губы, но просьбу гостя выполнила, и, спустя несколько минут, сонную тишину столовой прорезал мелодичный голос:
— Да славен вовеки дом, пригревший менестреля! И пусть хозяев его не покидает… О… — юноша осекся, увидев Мидеса, невозмутимо расправляющегося с жареной курицей, — это вы?
Некромант ткнул куриной ножкой в противоположный конец стола и, прожевав, утер рот обшитой кружевом салфеткой:
— Садись. Как бишь там тебя, Седрик, кажется?
Менестрель опустился на стул, пристраивая на коленях лютню. Тоскливо посмотрел на куриную тушку, лежащую перед Мидесом. Дернул длинным носом, втягивая аромат жареного мяса, сглотнул и кивнул:
— Совершенно верно, сударь. Седрик — ученик мастера Орландо из Венисской Школы изящных искусств. Лютнист, поэт и певец, к вашим услугам.
Вошедшая Гертруда поставила перед юношей миску с ячменной кашей, и тот разочарованно вздохнул.
— Выходит, поединок ты всё-таки проиграл, — констатировал Мидес, отодвинул от себя блюдо с курицей и, утерев руки, с опаской заглянул в серебряный кубок.
Седрик вскинул голову, и обиженно уставился на некроманта:
— Это было нечестно! Во-первых, постояльцы корчмы были знакомыми этого… Сианна, а во-вторых… — юноша опасливо покосился в сторону навострившей уши Гертруды, разливающей вино, — я так думаю, что там без колдовства не обошлось! Себастьяна-то, стоило нам в корчму войти, словно подменили. Глаз с Сианна не сводил, губами чего-то всё шевелил да глазищами моргал. Не иначе тот его заклял, вот помяните мое слово!
Экономка недовольно пробурчала себе под нос что-то о таланте и зависти, а Седрик, выхватив у нее из рук кружку, возмутился:
— Я требую справедливости!
— И ты решил, что найдешь эту справедливость здесь? — Мидес отставил в сторону кубок и довольствовался кистью винограда. — По-моему, весьма наивно с твоей стороны…
Седрик жадно припал к кружке — Салзар заметил, как быстро заходил его кадык — а потом, довольно улыбнувшись, нахально подмигнул некроманту:
— И, тем не менее, я здесь и даже сижу за хозяйским столом. Смотрите, — юноша принялся загибать пальцы, — сначала сторож у ворот проникся сочувствием и пропустил меня к графу. Потом вот вы заинтересовались. Да меня по пути в дом даже собаки не облаяли! Есть на то воля Судии, точно вам говорю! — Седрик назидательно поднял палец.
Гертруда фыркнула и поправила чепец:
— Господа собак не держат. У графа от них из глаз да с носу, что с водостоков, течь начинает. Недуг у него какой-то диковинный…
Седрик сделал вид, что экономку не услышал, в религиозном экстазе провел пальцами по лбу и мысль свою завершил, попутно облизывая ложку:
— Вот я и думаю, что Судия хочет, чтобы занял я место негодяя, лишившего меня имущества.
Рассуждения юноши были прерваны яростным женским воплем и грохотом, донесшимся из коридора. Похоже, свалился один из масляных фонарей, из тех, что висели на стенах. Гертруда горестно вздохнула:
— Никак, леди Флора не в духе нонеча…
Дверь распахнулась, ударившись о косяк так, что разноцветный витраж загудел, задрожал, но выстоял и каким-то чудом не брызнул осколками по ковру. Зато раздалось мелодичное «бздынь» — это ученик мастера Орландо от неожиданности дернулся и уронил с колен лютню.
Поделиться книгой: