Дети Гомункулуса

Людмила РУБЛЕВСКАЯ

ДЕТИ ГОМУНКУЛУСА

Повесть

"Гомункулус — в представлении не­грамотных средневековых алхимиков — человекоподобное существо, соз­данное искусственно в колбе. На са­мом деле в колбе искусственное су­щество создать нельзя. Гомункулусов синтезируют в специальных автокла­вах и используют для биохимического моделирования”.

Братья Стругацкие

ПРОЛОГ

Гомункулус покачивался внутри стеклянной сферы, напол­ненной прозрачной зеленой жидкостью. Он был похож на пере­кормленного головастика с неестественно большими глазами. Время от времени с его толстых губ срывался серебряный пузы­рек и присоединялся к другим, которые жемчужинами колыха­лись вокруг.

Пан Твардовский раздраженно потряс сферу в руках, и пу­зырьки взвились вверх. Но гомункулус никак не отреагировал. Напрасно созданный кусок искусственной плоти... Разве стоило ради его создания застрять на год в этом забытом Богом горо­дишке, уединившись от соблазнов светской жизни в пропахшем прелой бумагой и жжеными травами кабинете! Не так он молод, чтобы попусту тратить свое время. О, молодость! Хорошо, когда женский взгляд манит сильнее, чем все привилегии и ученые зва­ния. И наплевать, что живешь в стране, которой правит слабый на голову король и лютая королева-мать. А теперь даже в этой глуши не укрыться от эха дворцовых ин­триг. В путь, снова — в путь, как Вечный Жид!

Пан Твардовский откупорил сферу с гомункулусом и подошел к камину. Но только собрался выплеснуть содержимое сферы на горячие угли, как пронзительный животный крик, смешанный с бульканьем, едва не заставил знаменитого некроманта уронить ценный сосуд на каменный пол. Гомункулус взволнованно хватал ртом зеленую жидкость, глаза его увеличились еще больше. Пан Твардовский с удивлением рассматривал результат своих, каза­лось, неудачных опытов.

— Вот как! Оказывается, ты вовсе не безмозглое создание. Что ж мне делать с тобой? Ожидать тут, пока поумнеешь, не могу. Взять с собой — хлопот не оберешься. Придется тебе, дружище, познакомиться с каким-нибудь местным колодцем. Большего, прости, не могу для тебя сделать. Выживешь — твое счастье.

Гомункулус плавно покачивался в зеленой жидкости, с его толстых губ срывались пузырьки.

1

После института меня “распределили” на завод, который по­чему-то назывался “почтовым ящиком”. Чем здесь занимались, я, однако, не скажу — а вдруг срок хранения этой государственной тайны еще не закончился? Детали, из которых на “ящике” дела­лось “что-то” стратегически важное, с заводов-"побратимов" из разных уголков советской империи должны были возить так на­зываемые “снабженцы”.

Снабженцев не хватало, и на каждый отдел время от времени приходила разнарядка: послать своего сотрудника в командиров­ку. Маршруты были самые разные: на юг и на север, в большие города и маленькие, никому не известные. Посыльный никогда не знал, что должен был привезти: иногда это была маленькая ко­робка, иногда — несколько больших.

Приходила “разнарядка” и на наше бюро. Мы занимались ук­рашением трудового быта: как могли, принаряжали интерьеры мрачных цехов “суперграфикой” и авангардистскими росписями, придумывали узоры мозаичной облицовки “курилок” и туалетов под Малевича и Кандинского, делали эскизы мебели, аквариумов, форточек и трансформаторных будок... Бюро, состоявшее из трех конструкторов, трех архитекторов и трех художников, восприни­малось начальством как сборище нахлебников. Зато мы сами счи­тали себя элитой и сохраняли атмосферу перманентного фрон­дерства.

Я завидовала “рекрутам” службы снабжения — коллеги воз­вращались из дальних краев, уставшие от впечатлений.

Наконец очередь дошла и до меня.

— Ну, Вика, отправляйся на “боевое крещение”, — сказал мой непосредственный начальник. — Смотри, не влюбись в кого по дороге...

Еще чего!

Билеты до города, куда я направлялась, продавались почему-то только в железнодорожных кассах для военных. Ехать предстоя­ло всю ночь в общем вагоне, на деревянных скамейках. Но одно обстоятельство перевешивало все — тот город находился на са­мом берегу Моря! Не виденного мной, но представляемого во всем романтическом величии.

В вагоне над моим пальто силуэта “трапеция”, аккуратно сло­женном на краю деревянного сиденья, какая-то женщина повеси­ла сумку, из которой начала капать жидкость, похожая на испор­ченное масло. Наутро на правом боку моей “трапеции” темнело вонючее пятно. (Которое, кстати, так ничем впоследствии и не отмылось.)

Городок показался серым, неуютным, совсем непохожим на те города, что я знала. Насколько удавалось рассмотреть сквозь плотный туман, тут были сплошь невысокие каменные дома с подслеповатыми окнами и темными от времени черепичными крышами. Но улицы такие узкие, а дома стоят так тесно, что, ко­гда идешь между ними, они кажутся небоскребами, заслоняют почти все небо. И кажется, из каждого окна в тебя кто-то всмат­ривается, — может быть, сам город... На центральной площади красовался образец “объемной рекламы”, символ “западного влияния” — огромный ботинок с указателем на обувной магазин. И главная особенность, замеченная мной сразу, как только вышла из поезда, — запах моря. Нет, я не знала точно, как пахнет море. Но этот тяжелый, йодистый запах бесспорно напоминал о соле­ных волнах и свежей рыбе.

2

Нужный мне завод находился на окраине городка, там, где во­круг респектабельной многовековой застройки лепились уродли­вые наросты “хрущевок”. Обрюзгшая бледная женщина в прием­ной директора взяла заклеенный конверт, который мне было по­ручено передать от нашего «ящика», скользнула по мне выпук­лыми глазами и провела за начальственные двери.

Директор черной глыбой возвышался над столом. Его лицо было таким же бледным и обрюзгшим, как у секретарши, и даже, казалось, с зеленым оттенком.

— С “ящика” номер икс-игрек, значицца? — голос директора звучал низко и гнусаво. — Ладненько, ладненько, давно ждали оттуда человека. Все гадали, кого же пришлют. И вот, приятно видеть такого молодого симпатичного снабженца...

— Я, собственно говоря, не снабженец... Я художница. Дизай­нер по интерьерам.

— Отлично! Отлично! Творческий человек, энергичный, свет­лая голова... Такие нам нужны. Га-га-га... — директор засмеялся, словно заквакала лягушка. — Но, дорогая гостья, ваш заказ мы еще должны подготовить. Собрать, так сказать, все комплектую­щие. Сколько времени это займет, Алла Леонидовна?

— Минимум двое суток, товарищ Римант, — отозвалась секре­тарша.

— Ну вот, слышите? Так что не торопитесь, юная гостья, ос­мотрите наш прекрасный город. Он невелик, зато все друг друга знают, живем одной семьей. Думаю, скучать не придется. А зав­тра сходите на склад, быть может, все будет готово.

Не скажу, чтобы меня сильно обрадовала перспектива задер­жаться в этом слякотном городишке, но действительно... Почему бы не осмотреть незнакомые места? А главное...

— В какой стороне море? Как до него дойти?

Директор словно поперхнулся моим безобидным вопросом и приглушенно ответил:

— Море? До моря ехать нужно. Да не такой же погодой.

— Иди, иди, — зашипела мне в спину секретарша. — Товарищ Римант очень занят.

3

Гостиница оказалась рядом с заводом, в скучном ряду пяти­этажек, ничем среди них не выделяясь, кроме разве огромных букв на фасаде: “Салдуве”. От секретарши директора я уже знала, что это название переводится “солдаты” и имеет идеологически выдержанный смысл: во время последней войны под этим город­ком соединились не то три дивизии, не то три фронта, и таким образом место превратилось в символ солдатского братства. А вот и памятник, воплощающий упомянутое братство: напротив гостиницы, на пустыре, три монументальные фигуры, соединили поднятые вверх винтовки со штыками, образуя грозный трезубец. Вот они, “салдуве”... То бишь солдаты. Солдаты?.. Какие-то нестандартные каски у этих "салдуве", с полями, как рыбацкие башлыки. И сапог и с голенищами до колен. А у одного из гра­нитных героев даже была борода...

Нет, это все-таки не солдаты. Тут, возле моря, должны были стоять рыбаки. Три рыбака. Причем под ногой одного из них ав­тор памятника наметил очертания побежденного морского чудовища. Грубо высеченное из камня странное существо корчилось под рыбацким сапогом, бессмысленно выкатив глаза...

Нужно будет расспросить местных жителей про этот памят­ник.

Толстуха-администраторша выдала мне ключ. Ну что они в этом городе такие вялые, такие бледные! Видно, нездоровый климат... Зато моей соседкой по номеру оказалась жизнерадост­ная молодая особа, чуть старше меня, в импортном джинсовом “прикиде”. Волосы черными спиральками вились вокруг куколь­ного личика с неестественно большими светлыми глазами и пух­лыми губами. Соседка представилась “несчастной командиро­вочной Алиной”, которой скучно в этом поганом городишке. Очень хорошо, что к ней подселили такую симпатичную совре­менную девчонку. Мы тут развернемся...

Но я разочаровала веселую соседку, Я вовсе не считала себя современной. Я даже презирала само предположение о том, что­бы быть современной. Мне не нравилось мое время, меня раз­дражали туповатые ровесники, их примитивные ухаживания и голоса с кокетливым придыханием. Я любила прогулки в одино­честве, длинные юбки и вязаные шали. Не знаю, удалось ли мне объяснить это джинсовой Алине, но она фыркнула, подвела яр­кой перламутровой помадой губы, брызнула на себя французски­ми дальнобойными духами и выскользнула за двери, дав мне возможность наконец с дороги выспаться.

Проснулась я от ощущения, что к моему лицу прикасается что-то скользкое и холодное. За окном был вечер и туман. Даже не просматривался памятник трем рыбакам, хотя он должен был возвышаться перед самым окном.

В комнате царил резкий йодистый запах, который перебивал даже аромат Алининых духов. Часов шесть вечера, наверное... Целый день проспала. Но еще есть время добраться до моря! Не может быть, чтобы оно находилось далеко. Если прислушаться, слышен ритмичный шелест волн — рядом дышало чтго-то гигант­ское и живое.

Двери распахнулись, в комнату влетела Алина.,

— Что, скучаешь? Там такие парни — тоже командировочные, из Риги. Приглашают нас в гости. У них шампанское, апельсины, шоколадные конфеты. Даже магнитофон есть. Если нечего надеть — не волнуйся, я шмоток с собой набрала, сейчас подберем тебе вечернее платьице — как принцесса будешь!

Я молча надела сапоги, пальто силуэта “трапеция” с темным пятном на правом боку и направилась к двери.

— Куда ты? Думаешь, кого-то лучше найдешь? — раздраженно спросила Алина.

— Море хочу посмотреть.

— Ты что, вольтанутая? — лицо Алины аж позеленело. — Ка­кое море? Оно далеко. Я тут уже неделю живу, никакого моря поблизости не видела.

Но я не дослушала ее и вышла из номера. В коридоре стояли двое мужчин самоуверенного вида. Один, усатый, держал в руках розу. Я притворилась, что не замечаю их, и сбежала по лестнице.

На мой вопрос, где находится море, администраторша махнула рукой куда-то в сторону центра города, и я направилась туда.

4

Пустыри и “хрущевки” сменились узкими улочками и домами с черепичными крышами. Я блуждала между тусклых фонарей и влажных стен, вдыхая йодистый воздух. Людей было мало, да и те в моросящих сумерках казались бесформенными тенями. Вскоре я поняла, что за мной кто-то идет. Вода неприятно хлю­пала под его ногами.. Я свернула в переулок — не хотелось нару­шать своего одиночества. Но шаги за спиной не стихли. Я огля­нулась. Фигура в темном пальто догнала меня.

— Милая девушка, вы — гостья в нашем городе, не правда ли? У нас нету таких очаровательных девушек. Позвольте, покажу вам наши достопримечательности...

В свете фонаря я разглядела бледное красивое лицо незнаком­ца, стильные усы и светлые глаза, похожие на рыбьи... Блондин с рекламного плаката, да и только. Нельзя сказать, что я не люблю красавцев, но во мне прочно сидит комплекс, что они — не для меня. Возможно, потому, что физическая красота как будто пред­полагает синдром победителя: возьму, кого захочу. А я всегда считала себя исключением. И еще... Нет, я ничего не имела про­тив этого парня, но... Было в нем что-то искусственное. Может, в слишком светлых, словно пустых, глазах или в блеклых усах над толстыми бледными губами... А блондин, вытянув из меня сведе­ния о моей профессии, обрадовался — он сам искусствовед, у не­го в подчинении местный художественный салон и выставочные залы. Он уверен, что у такой чудесной девушки и рисунки должны быть прекрасные, и если я захочу, устроит мою персональную выставку в лучшем зале! А пока зайдем в ресторан...

Чем больше он говорил, тем меньше я ему верила. Присмотре­лась получше... Да это же Алинин “командировочный из Риги”, который стоял с розой в коридоре гостиницы! Почему он пред­ставился как местный искусствовед? И неужели идет за мной от гостиницы? Я решительно ускорила шаг. Непрошеный экскурсо­вод не отставал. Чужой город, пустые улицы...

Впереди высилось здание из темного кирпича, круглое вит­ражное окно светилось, как шкатулка с драгоценными камнями. Костел! Двери открыты...

— Не стоит туда заходить, вы же комсомолка! — загундосил мой блондин.

Может, хоть там избавлюсь от твоего внимания?

Так и случилось. Блондин сунулся было за мной в двери храма, но вдруг недовольно крякнул, как осенняя жаба, и растворился в тумане улицы. Слава Богу...

Я осмотрелась. В храмах я была считанные разы. Все, что име­ет отношение к религии, казалось мне принадлежащим к иному миру — и притягательному, и опасному, как все непознаваемое.

В костеле было светлее, чем на улице, но лампочки в стилизо­ванных под подсвечники светильниках разгоняли темноту только в центре помещения. Деревянные скамейки с высокими спинками пустовали. По проходу между ними ко мне приближался худо­щавый старик в длинном черном одеянии с белым воротником, с толстенной книгой в руках. Я догадалась, что это священник. Сейчас, наверное, будет ругаться, что тут ходят посторонние. На­до выбираться отсюда...

— Подождите, паненка!

Я настороженно застыла на сесте. Священник не был похож на жителей этого города: темно-синие проницательные глаза, строго поджатые губы, тяжелый подбородок... Не священник, а воин. Великий инквизитор.

— Простите, я только хотел спросить... Тот человек, что шел за вами, ваш знакомый?

Голос священника звучал мягко и доверительно. И я вдруг пе­рестала бояться и объяснила, что блондин прицепился ко мне на улице, я его не знаю и знать не хочу, я приезжая, “командировочная”, немного заблудилась и хотела только по­смотреть на море, потому что ни разу не видела его, а теперь не знаю, где моя гостиница. И есть ли вообще тут море...

— Море есть, совсем рядом,— старик изучающе смотрел на меня.— Может быть, вы еще увидите его. В этом городе все связано с морем. Здешние люди — потомственные рыбаки. И мой отец был рыбаком, и мой дед, и дед моего деда...

— А почему же вы...— я устыдилась собственной неделикат­ности и замолчала.

— Вы хотите спросить, почему я нарушил семейную традицию и стал священником? — улыбнулся мой собеседник. — Но ведь и апостол Петр сперва был рыбаком. Господь сказал ему: “Будешь не рыб ловить своим неводом, а людские души”. Так что по слову Господнему каждый священник — это рыбак. Но коль уж вы за­шли в храм, давайте расскажу вам его историю. Присаживай­тесь... — Священник повернулся и кого-то позвал: — Мартин! Возьми у меня молитвенник!

К старику подошел высокий светловолосый парень, тоже в черном одеянии с белым воротником, и почтительно взял книгу. Затем старик, как я поняла, благословил его, а парень... поцело­вал ему руку и удалился, не взглянув на меня. Признаться, это целование руки меня шокировало. Молодой человек, почти мой ровесник, целует руку — мужчине! Ужас... Но я все-таки присела на твердую скамью, и священник начал рассказ.

— До конца шестнадцатого века тут стоял дом, принадлежав­ший купцу Вайштатису. Купец сдавал его родовитым путешест­венникам. Где-то в 1560 году в городе под чужим именем остано­вился известный чернокнижник и астролог пан Твардовский. Тот самый, который по просьбе Жигимонта Августа вызвал дух не­счастной королевы Барбары Радзивилл, отравленной свекровью, королевой Боной Сфорца. Надеюсь, вы знаете историю прекрас­ной Барбары?

Я отрицательно покачала головой. Откуда я могла ее знать, ес­ли, согласно школьным учебникам, история Беларуси начиналась с 1917 года? Священник еле заметно вздохнул и продолжал:

— Сеанс спиритизма закончился скандально: дух Барбары появился, но король, нарушив запрет мага подходить к призраку, попытался обнять тень возлюбленной и чуть не погиб. Твардов­ский был вынужден скрыться. И почти год прожил в этом доме. Когда власти напали на след знаменитого некроманта и тот поки­нул свое убежище, в его комнатах нашли много странных вещей и приборов. А потом началось неладное. По ночам в доме слы­шалось кваканье лягушек, хотя водоемов рядом не было, только старый колодец во дворе. Поздние прохожие видели возле него силуэт странного животного, похожий на огромную жабу или на толстого человека. Вскоре Вайштатис сдал этот дом приезжему купцу-итальянцу. По воспоминаниям сына Вайштатиса, который оставил после себя подробный дневник, приезжий был веселым, полным сил человеком, все время пел итальянские песни. И вот он... заболел. Не то чтобы заболел чем-то, а просто стал другим...

— Как это? Сошел с ума, что ли?

— Изменилась сама его натура. Он перестал петь — разучился. Стал бледным, даже с каким-то зеленоватым оттенком, обрюзг­шим, его губы начали увеличиваться, набухать, глаза выкати­лись...

— А, знаю, нам рассказывали на курсах медподготовки в ин­ституте. Это базедова болезнь, нарушение деятельности щито­видной железы. Ее вызывает недостаток йода. Разумеется, в древности такого больного могли посчитать одержимым нечис­той силой.

— Йода тут хватает. И в еде, и в воздухе, — мой собеседник задумчиво глядел на алтарную стену, туда, где белый мраморный Христос раскинул пробитые гвоздями руки, словно заслоняя со­бой наш грешный мир от неосознанной нами опасности. — Итальянец изменился не только внешне, но прежде всего внут­ренне. Панически боялся моря. Хотя раньше каждую неделю хо­дил на собственной шхуне в соседний портовый город за това­ром. Ненавидел людей, особенно молодых. Метаморфозы начали происходить и с его прислугой. Жильцы дома перестали общать­ся с людьми, странная тишина окружила дом. А потом пропали двое детей сапожника, который жил на этой улице: они любили играть у старого колодца, в зарослях сирени... И тогда, как гласит местная легенда, в таинственный дом пришли три рыбака. Это были лучшие рыбаки побережья, мужественные и набожные лю­ди... Лягушачье кваканье, громкое, как лай собак, и жуткое, как вой волков в крещенские морозы, всю ночь не давало уснуть жи­телям этой улицы. В ту ночь впервые рыбаки забрасывали невод не в море: они искали улов в старом колодце во дворе дома купца Вайштатиса. И улов у них был, но никто не увидел, что шевели­лось и визжало в их неводе. Наутро дом был пуст, только в ками­не догорали уголья...

Никто не искал пропавших обитателей проклятого дома. Через несколько дней по постановлению магистрата дом Вайштатиса был выкуплен городом за символическую сумму, и его стали раз­бирать по камешку. Люди трудились молча, сосредоточенно, не задавая лишних вопросов. Разобрали все, даже фундамент. Коло­дец засыпали и сровняли с землей. Через несколько лет на том месте построили храм.

Старик умолк и сидел, закрыв глаза. Неужели он сам верит в свою сказку?

— Так что же сидело в колодце?

— Нечто, что было создано человеком.

— Робот, что ли?

Старик засмеялся:

— Вот она, современная молодежь! В Святой Дух они пове­рить не могут, а существование робота в шестнадцатом столетии допускают. Ну, хорошо. Уже поздно, вам, паненка, нужно воз­вращаться в гостиницу, тут рядом остановка автобуса, я покажу нужный маршрут.

Остановка действительно оказалась недалеко от костела, надо было только перейти на соседнюю улицу, более освещенную и людную. Моросил ледяной весенний дождь, а провожающий ме­ня священник стоял без шляпы, в своем черном одеянии, очевид­но, не слишком теплом. А мне после услышанной истории не хватало смелости сказать ему, чтобы он возвращался, что я и од­на дождусь автобуса.

— Скажите, а тот памятник, возле гостиницы... Это что, рыба­ки из вашей легенды?

— Да нет, не думаю. Памятник современный, установлен по­сле последней войны... И вот еще что... Если вам покажется что-то в нашем городе странным, испугает, или снова к вам будет кто-нибудь приставать — обязательно приходите ко мне в костел. Я — отец Петер, меня всегда можно найти в храме. А вас как зо­вут?

— Вика...

— На всякий случай скажите, Вика, в каком номере вас посе­лили...