Серенада мегаполиса

— Делай свои дела, Егор, — отозвался Владимиров. — С вдовой завтра сам поговорю. Протокол опроса составлю.

— Ну и лады. Тогда если что — я на связи.

На следующее утро Владимиров, придя на место службы, позвонил Ксении Иголкиной и после того, как убедился, что она готова к встрече, выехал к ней домой. Жили Иголкины в отдаленном Дмитровском районе столицы. Добираться пришлось почти два часа. Впрочем, для Москвы такие долгие переезды вовсе не редкость.

Многоэтажные серые дома стояли как рядовые действующей армии, чуть насупясь, готовые дать отпор любому чужаку. Владимиров с некоторым трудом нашел нужный ему адрес, вошел в подъезд, поднялся на десятый этаж.

Дверь перед ним открыла женщина, чуть за тридцать с распущенными темно-русыми волосами, одетая в длинный широкополый халат. В ее лице читалось выражение какого-то неподдельного неверия во все происходящее.

— Проходите, вы ведь из полиции, Дмитрий Александрович…

— Владимиров, — подсказал майор.

— Да, простите, я забыла вашу фамилию. Вы проходите в комнату, со мной сейчас мама, она мне сказала, что вы нам поможете, что найдете его.

И женщина заплакала.

Владимирову часто приходилось общаться с людьми, находящимися в состоянии крайнего горя. И каждый раз — как он этого ни хотел — он не мог оставаться безучастным к чужой беде. Профессиональные навыки психолога не помогали, он не мог выстроить нужного барьера, не брать на себя чужих переживаний, однако, глубоко сочувствуя людям, он не имел права показывать своего сочувствия. Поэтому и сейчас майор молча снял обувь и прошел в указанную ему комнату.

Ксения Иголкина вернулась к нему спустя несколько минут. Вместе с ней пришел мягкий запах какой-то успокоительной настойки.

— Еще раз простите, — сказала вдова более твердым голосом. — Я не знала, что это так больно. Жила и не знала. Давайте тогда о деле. Мне самой трудно. Вы лучше спрашивайте.

— Да, Ксения Сергеевна. Я должен узнать, какие события произошли в тот вечер 1 ноября, когда ваш супруг вернулся домой. Что он говорил, как себя вел…

Женщина задумалась, как бы машинально откинула назад тяжелые, не уложенные волосы. Вздохнула.

— Я мало что у него тогда спросила. Помню, что ждала долго, звонила, а он на телефон не отвечал сначала, потом взял трубку, я услышала, что он уже не на работе. Там какие-то мелодии популярных песен звучали. Почему-то подумала, что это в ресторане. Решила, что у него рандеву с женщиной. Заревновала. Стала снова звонить, но он уже не отвечал. Пришел домой в первом часу ночи. Был пьян. Я спросила, что с ним, но он меня обидел. Я не стала больше разговаривать. Сказал, что есть не будет и пойдет спать. И ушел в нашу спальню. А я к нему идти не хотела. Потом уже после двух часов ночи заснула там. А утром… А утром все уже было кончено.

— Вы вызвали скорую? — осторожно спросил Владимиров.

— Вызывала, но… это было уже лишнее. Я даже не врач, просто химик-технолог по образованию. Но все поняла сразу. Потом испугалась, что дети это все увидят, вызвала маму, детей собрала, скорая тут приехала, а потом снова приехали, нет, не врачи, эта бригада, которая в морг забирает, и его увезли.

— Значит, вы не успели ни о чем поговорить с мужем в тот вечер?

— Нет, не успела. Ревность эта проклятая. Тогда мне казалось все это так больно. Прямо растерзать его своими руками от гнева хотела. А теперь я понимаю, что такое настоящая боль. Теперь думаю: пусть он был бы с кем угодно, лишь бы живой. Мне так странно, что мы его похоронили. Фото на могиле вчера поставили. Вроде он: его карие глаза, его улыбка, а все чужой, как будто маска это, а он сам с нами остался, вот дверь откроется и войдет.

Ксения вздрогнула и замолчала.

— Ксения Сергеевна, может быть, вы замечали что-то странное в последние дни? Может быть, ваш муж рассказывал вам о том, с кем он встречался?

— Нет, мы вообще в последние месяцы как-то мало с ним говорили. Ссорились, если честно. Он шутил, что у нас 13 лет брака — вроде как трудный период. Он все больше музыку свою слушал.

— Какую музыку?

— А он ведь с юности музыкой увлекался, пока в Воронеже жил. У них там даже группа музыкальная была. Вот он и на компьютере своем музыку слушал в наушниках, чтобы нам не мешать, ему и диски часто дарили. Если хотите — покажу.

— Покажите.

Ксения встала и подошла к небольшому компьютерному столу, стоящему в глубине комнаты.

— Это тут, — продолжили она. — Вот и диски, все стоят по полкам.

Владимиров действительно увидел весьма богатую музыкальную коллекцию. В основном это были песни малознакомых ему групп, немного популярной классики, немного из творчества бардов. А вот один диск лежал не в положенном ему углублении, а просто на компьютерном столе. Владимиров взял его в руки: «Святослав Суданский — автор-исполнитель: шлягеры и песни» прочитал он. Диск был оформлен необычно: первые буквы «С» имени и фамилии музыканта были переделаны в скрипичные ключи.

— Что это за диск? — спросил майор у Ксении.

— Не знаю такого, вот видите, и места у него нет, значит, его недавно Глебу кто-то подарил или купил он его где-то.

Владимиров раскрыл пластиковую коробку и увидел на ней дарственную надпись: «Примерному приятелю Иголычу от Святослава Суданского». Причем опять вместо «С» были написаны выразительные скрипичные ключи.

— Почему Иголычу? — спросил Владимиров.

— Глеба так называли его товарищи в юности, — отозвалась Ксения, — он и в Живом журнале, где мы с ним познакомились когда-то, тоже Иголыч, правда, об этом почти никто не знает, Глеб не любил афишировать свою личную жизнь, свои мысли и переживания под настоящим именем. Так вот этим ником и пользовался. А что касается этого диска, то, вероятнее всего, ему подарил его друг, но я совершенно не помню ни его имени, ни его фамилии.

Между тем в комнату вошла женщина. Обернувшись к ней, Владимиров догадался, что это мать Ксении. Он сразу оценил ее властный взгляд, тонкие плотно поджатые губы, саму манеру держаться твердо и с достоинством.

— Добрый день, решила присоединиться, может, и мои ответы на что-нибудь сгодятся, — вежливо начала женщина.

— Простите, не знаю, как к вам обращаться, — начал Владимиров, размышляя над тем, чем сможет помочь мать Ксении в их беседе.

— Светлана Леонидовна, — подсказала женщина, — просто я услышала последние фразы вашего разговора. Так вот я знаю, кто такой Святослав Суданский. Впрочем, знаю это не от Глеба, а так… Вспомнился мне разговор с одной из моих приятельниц.

— Хорошо. Кто он?

— Как вам сказать? Должно быть музыкант, тоже провинциал, как и Глеб, задиристый малый, как я поняла, все хотел в Москве карьеру сделать, но смог устроиться только на место руководителя детской вокальной студии, а там что-то не поделил с дочерью моей приятельницы. То есть с директором этого дворца творчества. Так вот они даже судились, через меня пытались найти хорошего адвоката. Так я фамилию и имя этого молодца и запомнила.

— Судились? А что стало причиной?

— Я точно не помню, на концерт он какой-то муниципальный что ли не пришел, просил, чтобы ему за это выступление 10 тысяч заплатили, а потом в депутаты решил рвануть, а дочка моей приятельницы про него интервью дала перед выборами и охарактеризовала его с негативной стороны. Вообщем судились они, а он потом уволился. Хотя я мало следила за этой историей. Да, мне кажется, он тоже родом из Воронежа, поэтому Глеб его и знал. Ну что же в этих маленьких городах все друг друга знают.

— Не скажите, — заметил Владимиров, внимательно разглядывая свою собеседницу, — Воронеж — город немаленький, впрочем, они ровесники, могли знать друг друга по музыкальной среде.

— Да, да, Глеб ведь хотел быть музыкантом, — небрежно бросила Светлана Леонидовна. — Но мы сразу ему подсказали, что это дело пропащее, он за голову взялся, работу себе с нашей помощью хорошую нашел. А теперь вот ничего ему больше не нужно. Обидно. Молодых смерть забирает. Внуки теперь мои без отца жить будут, а дочка — без мужа.

Несмотря на последние слова, Владимиров почувствовал некоторую холодность по отношению к зятю, которая исходила от женщины. Впрочем, ему ли не знать, что добрые отношения между родственниками такого порядка являются, скорее, исключением, а не правилом. Многим тещам и свекровям всегда есть за что укорять супругов своих детей.

Майор еще раз посмотрел на своих собеседниц, Ксения, воспользовавшись паузой, глубоко ушла в себя, и на лице ее было видно тяжелое отчаянье. Ее мать держалась спокойнее, хотя и она несколько волновалась. Владимиров понял, что узнал от этих женщин максимум того, что они могли ему в настоящий момент рассказать и стал прощаться.

— Вы обязательно держите нас в курсе дела, — сказала ему на прощание Светлана Леонидовна, — впрочем, ваш начальник — Анатолий Александрович — говорил о вас исключительно в превосходных тонах. Он был прав, я вижу, что вы действительно, тактичный и умный человек. Если что — мы всегда готовы помочь следствию.

— Спасибо, держитесь, а мы будем работать, — отозвался Владимиров и покинул эту печальную квартиру.

Глава 6. Выдержки из биографии

Вернувшись в отделение, Владимиров не нашел там половины сотрудников, немудрено, ведь 4 ноября — в праздничный день для всей страны — его коллеги были вынуждены трудиться с удвоенной или даже утроенной силой. Даже всегда такой нужный Левин был сейчас занят другими заботами. Не приходил с докладом и дотошный Жилкин, которого, возможно, могли задействовать и в других поручениях.

Владимиров решил в редкой тишине своего рабочего кабинета обдумать факты, которыми располагает следствие. Но прежде этого он включил компьютер и погрузился в бездонный мир Интернета. Впрочем, искал он там только одного человека — Святослава Суданского.

Неожиданно, в сети оказалось очень много информации о нем. Это были профили молодого человека во всех социальных сетях, приглашения на концерты, статьи с рекламой его творчества, даже фотографии его бурной политической деятельности в одной из оппозиционных партий.

Майор догадался, что сам Суданский активнейшим образом распространял о себе сведения и везде на своих имени и фамилии ставил уже знакомый логотип скрипичного ключа.

Профили молодого человека в соцсетях показались Владимирову любопытными. Суданский там представлялся как очень успешный музыкант. В подтверждении этого виртуального образа он с удовольствием выкладывал свои песни, видео и фото в обнимку с популярными артистами. Кого только не увидел Дмитрий на страничке своего героя за несколько минут: Пугачева, Киркоров, Алибасов, Басков, Галкин, звезды шоу «Голос», продюсеры и прочее и прочее. Святослав явно позиционировал себя как человека «причисленного к ряду избранных», как любимца публики и баловня судьбы.

Майор без труда вышел на личный сайт музыканта. Там также все сияло золотым дизайном внешней успешности. Раздел «О себе» поражал своим объемом. Отдельно перечислялись все награды, которые Святослав получил, начиная с четырехлетнего возраста, все премии и места концерных выступлений. Отдельно стоял раздел «Стоимость услуг», где музыкант указывал цены на свои выступления на свадьбах и корпоративах. Владимиров для интереса решил включить аудиозаписи. Он прослушал одну песню, другую, третью и все понял. Молодой человек обладал приятным, но абсолютно заурядным голосом, его мягкий баритон в сочетании с красивой внешностью, элегантным костюмом и изысканной манерой держаться на публике не мог не нравиться, однако претензия на гениальность была всего лишь претензией.

Майор оторвался от экрана компьютера и задумался. Он понял, что Суданский и Иголкин, скорее всего, встречались друг с другом незадолго до смерти последнего, однако важно было установить, когда произошла эта встреча и имеет ли отношение Суданский к гибели своего приятеля.

«Да, — подумал про себя майор, — давно не приходилось встречаться с человеком с такой высокой самооценкой, вероятнее всего, у этого музыканта есть признаки нарциссизма, но может ли такой убить? И если может, то каким мотивом будет руководствоваться? Зависть? Но зачем ему завидовать Иголкину, он же не популярным исполнителем стал, а так чиновником средней руки на необъятных просторах московских министерств и ведомств. Нужно было хорошенько разобраться во всем этом».

Что ни говори, личность Суданского Владимирова заинтересовала, однако рассматривать его фото, слушать аудио и смотреть видео у майора не хватило больше времени, ему предстояло найти профиль в «Живом журнале» пользователя, именующего себя «Иголычем».

Профиль с таким ником был единственным, и нашел его майор очень быстро. У начала Интернет-дневника стояла надпись «Ежик в тумане просит о снисхождении». Владимиров мысленно улыбнулся, понимая, что раскрывает сейчас перед собой погибшего с совсем другой стороны.

Глеб Иголкин вел свой ЖЖ давно. Лет 15 назад записей было много, в целом их тон был оптимистичным. Это были размышления о жизни, творчестве, личном выборе, музыке, которую Иголыч торжественно именовал «началом всех начал». Владимиров поймал себя на мысли о том, что погибший — по крайней мере, в те далекие годы юности — жил глубокой напряженной внутренний жизнью, искал свое место в мире, верил в возможность реализоваться на любимом поприще. К тому же его ЖЖ было читать куда интереснее, чем рассматривать посты в социальных профилях погруженного в самолюбование Суданского.

«Блок призвал своих современников „слушать музыку революции“, — читал Владимиров в одном из постов, — но музыка пронизывает не только воздух революционных преобразований. Она растворена везде: в природе, в отношениях людей. Музыка — это радость, боль и печаль. Она может быть подобна звучанию высших сфер, а может напоминать грозный ропот земли. Главное — уметь слышать ее и понимать. Может быть, именно музыка приближает нас к разгадке того, что мы именуем Истиной?»

«В большом городе много голосов, он весь бесконечная многомиллионная полифония, — продолжал читать майор другую запись, — но как найти единство в этих голосах, как выстроить гармонию? Все мы сопричастны друг с другом, боль одного невольно превращается в горе другого. Как научиться не причинять боли, а дарить свет, радость, любовь? Тогда нужно самому любить! Но как же это трудно! Как часто любовь заменяется пошлым обладанием, корыстью, граничащею с безумием? Как мы слабы и как часто вместо прекрасной музыки света способны воспроизводить только сиплые мелодии разочарования и равнодушия».

Владимиров заметил, что у Иголыча вообще была склонность к несколько отвлеченным философским размышлениям, однако тон его записей от года в год становился все более мрачным и тревожным, что свидетельствовало о глубоком внутреннем надломе. Глеб Иголкин, несмотря на внешнюю успешность, благополучную семейную жизнь, все чаще писал об одиночестве, безысходности и тоске. Глубокой черной тоске, которая оглушает и превращает жизнь в бессмысленное прозябание.

«Каждый день кругом ты видишь людей, множество разных лиц, судеб, тревог. Но — погруженный в страшную гонку по заданному кругу — не можешь по-настоящему разглядеть ни одного лица. Жизнь утекает, как песок сквозь пальцы. Смотришь на себя в юности и кажется, что перед тобой совершенно чужой человек. А рядом дышит в спину та самая дама с косой, из объятий которой еще никому не удавалось убежать. Страна глухих одним словом!»

Владимиров читал и читал, и даже не заметил, как за окном его накрыл плотной завесой хмурый ноябрьский вечер. Уже прошел час-пик, и можно было возвращаться домой, он выключил компьютер и направился к выходу. Но все время до дома его не покидало сожаление о Глебе Иголкине. Он понял, что его подопечный мучился от чудовищного раздвоения личности. «Быть или казаться? Вот вопрос, на который каждый должен дать ответ.

Трагедия Глеба заключалась в том, что он хотел «быть», но окружение требовало от него только «казаться». Глеб сопротивлялся, пытался сохранить свое уникальное «Я», но терял его, как и веру в то, что у него получится во всех этих жизненных передрягах остаться самим собой. И дело было даже не в том, что он сменил дорогое его сердцу увлечение музыкой на скучный кабинет чиновника. Проблема исходила из того, что Глеб не хотел бороться за право «быть», просто согласившись плыть, как и все, по течению. Отсюда его жизненные неурядицы, холодность с женой, равнодушие к службе. Правда, изредка приходило понимание всего происходящего. Что же он делал в такие минуты? Куда бежал, к кому шел с разговором?

Владимиров долго еще думал об этом. И в полусонной тишине ночи вдруг понял, что так интересуется судьбой Глеба Иголкина потому, что этот человек ему близок — душевно и духовно. И в этот момент майор почувствовал себя ответственным и за его судьбу, понимая, что с погибшим его связывает чувство человеческой сопричастности, о котором писал когда-то Иголыч в своем ЖЖ.

Глава 7. Молодой, да шустрый

Следующий рабочий день выдался хлопотным. С утра позвонил Левин и осипшим голосом сообщил Владимирову, что, вероятнее всего, заболел.

— Ты прости, видимо, реальный грипп, может, вчера еще простыл по этим улицам шатаясь, так что я временно нетрудоспособен.

— Ладно, давай лечись, — подбодрил друга Владимиров, — мы тут постараемся справиться. На службу выходить не вздумай.

Затем несколько запыхавшись в кабинет вбежал Жилкин.

— Товарищ, майор, разрешите доложить, — выпалил он. — Я вчера весь день работал, но я все понял, товарищ майор!

Владимиров взглянул на взволнованное лицо своего собеседника, на его светящиеся радостью глаза и рыжие слегка всклокоченные волосы. Интересно, а каким он был в его годы, неужели так же вбегал в кабинет Самарина с очередным гениальным прозрением?

— Очень рад, лейтенант, докладывайте!

— Я вчера не только отследил маршрут Иголкина по камерам видеонаблюдения на Старом Арбате, я еще по самому проспекту прошелся. Холодно было, дождь шел, но я понял. Я все понял!

— Что же вы поняли?

— Сейчас. На камерах видеонаблюдения можно рассмотреть, что Иголкин не спеша прогуливается, но останавливается. Знаете, почему останавливается? Он слушал выступления уличных музыкантов. Их же там, на Арбате, каждый вечер пруд пруди. Даже в ноябре много. Так вот. Он специально ходил на Арбат ради них. Я еще нашел дни, когда он машину не брал. Вот, например, 25 октября. Он приехал на работу на машине, но оставил ее на служебной стоянке, о чем есть запись в журнале охраны. А по геолокации Иголкин тогда тоже отправился гулять по Арбату.

— Да, цель его прогулок, скорее всего, вы угадали верно.

— Но тогда 1 ноября он не просто слушал, он подошел к одному из музыкантов, поздоровался с ним, а потом они оба пошли в кафе, что недалеко расположено. Я уже и там камеры наблюдения посмотрел. Видно, что они сидели за дальним столиком, резкость, правда, плоховатая, но видно, что они ели и пили.

Владимиров посмотрел на своего молодого подчиненного с уважением. Все-таки пока он вчера предавался составлению психологического портрета погибшего, Арсений носом землю рыл и много чего полезного смог узнать. «Стареешь, ты, Дима, — кольнула его в сердце мысль, — вот они молодые уже вперед тебя шпарят».

— Хорошо, хорошо, — сказал вслух майор. — А личность спутника Иголкина вы установили?

— Да, это было нетрудно. Знаете, этот музыкант выставляет перед своими выступлениями чехол от гитары для сбора денег, а там большими буквами написано его имя и еще скрипичные ключи пририсованы, да вот я и имя и фамилию записал.

И Жилкин полез за шпаргалкой, но Владимиров уже все понял и даже испугался собственной догадке.

— Святослав Суданский, — радостно прочитал Жилкин.

— Понятно, — отозвался Владимиров, — должен вас поблагодарить, Арсений, вы проделали очень большую работу. Хочу сообщить, что в квартире Иголкина я также обнаружил диск этого Суданского. Видимо, диск был подарен ему накануне, так что личность человека, который был рядом с Иголкиным в его последний вечер, мы смогли установить.

— Так, скорее всего, этот Суданский и есть убийца, — с какой-то горячей поспешностью выпалил Жилкин. — Я ведь, товарищ майор, и биографию его успел сегодня с утра узнать. Знаете, он ведь из Воронежа. С детства там по всяким конкурсам — концертам ездил. В 16 лет был уже местной звездой, даже в музыкальном театре работал. Пел сольные партии. Я тут записал, вот его роли Фигаро, Ленский. Это еще школьником. Концерты давал чуть ли не каждую неделю. А он еще такой симпатичный, его прямо на руках носили. Я публикации в прессе нашел. А потом после окончания вуза он в Москву переехал. А тут как-то все не сложилось в плане карьеры. Видите, до чего дошел — на улицах людей развлекает. А ведь Иголкин все-таки достиг многого. Вот они встретились, и Суданский решил отомстить Иголкину за то, что у него получилось добиться успеха, а у того — нет.

Владимиров еще раз бросил быстрый взгляд на Жилкина.

— Вам бы не в полиции служить, а детективные романы сочинять. Сейчас они в цене, — чуть усмехнулся он, — ведь вы этого Суданского даже не опрашивали еще, а версию уже создали. Более того, вы уже поверили этой версии. А оперативник, как и следователь, должен уметь сомневаться. Подозревать — да, но важно, даже опираясь на факты, сомневаться в своей правоте. Нужно сначала с человеком поговорить, в глаза ему посмотреть, послушать, что скажет. С чего вы взяли, что Суданский бросил яду в стакан Иголкина. Это же не «Моцарт и Сальери»?

— Простите, товарищ, майор, я не понял.

— Это известный сюжет, Пушкин в своей трагедии обрисовал. Есть легенда, что Моцарта из зависти отравил его приятель-музыкант Сальери. Бросил ему в стакан вина смертельную дозу старинного яда.

— Ну вот, — бодро заметил Жилкин, вероятнее всего, впервые услышав об этой истории, — ведь тоже из-за зависти.

— Да, но в нашем случае, — чуть сердито продолжил Владимиров, слегка поразившись невежеству своего молодого собеседника, — Иголкин не являлся гениальным прославленным музыкантом. Он вообще был, скорее всего, не в восторге от своей карьеры, да мог и не сказать старому приятелю, где он работает. В любом случае нам теперь нужно не строить умозрительные конструкции, а искать возможности встретиться с Суданским. Где он сейчас?

Глава 8. Председатель сообщества уличных музыкантов

Владимиров угадал верно: стремление к славе было очень важной чертой личности Святослава Суданского, именно это стремление заставляло его постоянно двигаться вперед навстречу своей мечте, но оно же и разжигало его душу глубоким разочарованием, так как снискать громкую известность особенно не удавалось.

Но Святослав был упрям, он продолжать карабкаться к успеху, считая каждый маленький шажочек на этом пути своим достижением. Например, параллельно с музыкой он стал участвовать в работе одной из оппозиционных партий. Пел свои песни под гитару на митингах, а потом для актива на посиделках в офисе партии. Также он создал в одной из местных библиотек маленький клуб любителей музыки, регулярно выступал там с гитарой наперевес в своих шикарных, расшитых бисером нарядах перед школьниками и пенсионерами, позиционируя себя как хранителя традиций уникальной русской песенной культуры.

Однако жизнь била беспощадно, на платные концерты его приглашали очень редко, в театры, филармонии, на телевидение он пробиться не мог, педагогом по вокалу в детских клубах ему работать надоело. Даже на свадьбы и юбилеи в качестве тамады уже не звали. Так он начал подрабатывать песнями в метро, переходах, шумных улицах. Это дело оказалось прибыльным, хотя и тут Суданского настигла конкуренция. Однако он не сдался, а решил организовать уникальное сообщество — сообщество уличных музыкантов и даже сам себя назначить его председателем. Правда, большинство уличных певцов вообще отказались участвовать в этом деле, они боялись любой легализации, справедливо полагая, что государство вполне может потребовать себе проценты с их заработка в качестве налогов.

Но Суданский, наоборот, очень воодушевился этой идеей и с характерной для него ретивостью стал ходить по инстанциям, пытаясь юридически оформить свою организацию. Столичные чиновники пошли ему навстречу и уже через несколько месяцев Святослав получил официальные документы, а также право вести учет уличных певцов и даже некий негласный надзор за ними. Вот тут-то в своих хождениях по кабинетам Святослав случайно и столкнулся со своим старым приятелем-музыкантом Глебом Иголкиным. Глеб, правда, от музыки давно отошел, остепенился, стал чиновником и даже начальником. Их встреча не была теплой, однако Суданский пригласил Глеба на Арбат, гордо заметив, что у него на этом легендарном проспекте почти каждый вечер проходят «сольные концерты».

Глеб пришел, но не сразу, а только осенью. Именно тогда Суданский подарил ему свой диск. Впрочем, тут же и забыл об этом своем подарке. У него вообще была такая склонность: дарить диски со своими песнями всем подряд. Ведь, несмотря на то, что судьба не была благосклонна к нему, Суданский верил, что однажды заветный диск попадет в руки какому-то известному продюсеру и тот, оценив по достоинству его талант, сможет помочь ему взобраться на музыкальный Олимп. И тут жизнь переменится, и о творчестве Святослава Суданского узнают миллионы людей.

Этот неожиданный поворот судьбы часто грезился Суданскому в его фантазиях в скромной съемной квартирке в переполненном микрорайоне столицы. Однако дело шло к сорока годам, а мечты так и оставались мечтами, и приходилось спускаться с небес на землю, брать в руки чехол с электрогитарой, аппаратуру и идти на вечерний концерт на шумную улицу.

Вот и в этот ноябрьский вечер — промозглый и тяжелый, как и многие вечера в этом месяце — Святослав начал свой рабочий день с песни «Милая моя». Аппаратура у него стояла хорошая, звук шел через электрогитару, микрофон и колонку, поэтому многие прохожие могли его услышать. Дальше он запел какой-то старинный романс, а потом увидел, что люди стали потихонечку кидать ему деньги в открытый чехол и даже останавливаться, Суданский почувствовал себя «королем сцены» и бодро начал голосить хит сезона.