Помоги проекту - поделись книгой:
После войны, по его собственным словам, участвовал в сопротивлении — снабжал «братьев» (в Литве их называли партизанами) деньгами и продуктами, но в операциях не участвовал. Когда отец, который тоже партизанил, погиб, Пранас от борьбы отошёл и занялся совсем другими делами. Заведовал складом хозтоваров, но за дело взялся с такой капиталистической предприимчивостью, что вскоре оказался в колонии. Причём сам считал, что его заслуги вполне тянули на расстрел: «Такие дела я воротил». Вышел досрочно, с женой развёлся, как он говорил, «по политическим мотивам». Женившись второй раз, взял фамилию жены и уехал с сыном в узбекский Коканд. Там возможности для теневого бизнеса были получше, чем в Литве, и единомышленники нашлись быстро. Бразинскас возил с родины запчасти для автомобилей, люстры и тому подобный ширпотреб, который быстро уходил на местном чёрном рынке. То есть занялся тем, что через четверть века станет вполне легальным бизнесом на территории всех когда-то союзных республик. Так появился неплохой по советским меркам капитал. И всё бы хорошо, если бы не вездесущий КГБ. Припомнили и службу в вермахте, партизан и пытались даже обвинить в расстрелах евреев. Хоть по последнему пункту криминала и не нашли, но дело и без него могло повернуться очень плохо. Тогда Пранас всерьёз задумался о бегстве на Запад. Сын поддержал, и начали готовиться: купили оружие, военную форму и, конечно, валюту. Потом ненадолго полетели в Вильнюс — проститься с близкими, побывать на родных могилах. А поскольку для побега решили захватить самолёт, то заодно и проверили, удастся ли пронести оружие на борт. Всё прошло без неожиданностей.
Заложники спустились на землю, неся с собой тело стюардессы. Ей было всего 19 лет. Год назад приехала из Удмуртии и устроилась на работу в Сухумский авиаотряд. До собственной свадьбы она не дожила всего месяц. Вместо этого её с почестями похоронили в Сухуми и посмертно наградили орденом.
Турецкие власти немедленно оказали членам экипажа медицинскую помощь и предложили всем желающим остаться там навсегда. Желающих не нашлось, и на следующий день пассажиров отправили домой на специально прилетевшем самолете.
Выдавать угонщиков, как того требовал СССР, турки не стали. Там была другая логика: мол, мужчина вынужденно пошёл на крайние меры из-за того, что ему не оставили выбора. А тот, кто хочет выйти из клетки — не террорист. Если же для этого придётся сражаться с охранниками… что ж, таковы условия этой задачи.
А по миру уже разнеслась сенсация: в СССР впервые угнали самолёт! Если точнее, то это была лишь первая успешная попытка. Впервые с угонщиками у нас столкнулись ещё в 1954 году. Самолёт Ли-2 летел по маршруту Минск — Таллин — Ленинград, а вооружённая пара собралась в Финляндию. Но там бортпроводник оказался крепким мужчиной, и самолёт сел в Таллине.
Мириться с тем, что преступникам всё сойдёт с рук, Советский Союз не собирался. Брежнев возмутился, вызвал к себе министра обороны и спросил, можно ли вернуть бандитов силой. И Гречко дал приказ ГРУ выкрасть Бразинскасов. Уже на следующий день спецназовцы из Главного разведывательного управления добрались до границы, где наши пограничники пропустили их на ту сторону. Через сутки нелегальная группа была в аэропорту Трабзона, но ей пришлось вернуться ни с чем: угонщики уже сидели в городской тюрьме в полной безопасности.
Вскоре Бразинскасов судили. Турки сочли угон вынужденным, а стрельбу непреднамеренной и вынесли мягкий приговор — старший получил восемь лет тюрьмы, а младший два года. В 1974-м объявили амнистию по случаю юбилея республики, и узникам заменили тюрьму на домашний арест. Это не помешало им вскоре попытать счастья в американском посольстве как политическим беженцам. Конечно, такое скандальное нарушение режима обернулось дипломатическим отказом. Зато в посольстве Венесуэлы, куда они тоже заглянули спустя несколько дней, отнеслись к делу гораздо благосклоннее. В эту страну они тайком и отправились, хоть и ненадолго. Купили там билет до Канады, и во время промежуточной посадки в Нью-Йорке нелегально остались на территории США. Такая самодеятельность грозила неприятностями, но их поддержала литовская диаспора, и уже в 1976-м Бразинскасы получили американские паспорта, Пранас стал Фрэнком Уайтом, а Альгирдас — Альбертом Виктором, тоже Уайтом.
Занялись малярными работами в калифорнийской Санта-Монике, где самая большая литовская община. Сын окончил университет, стал финансистом в крупной фирме, женился, и даже обнародовал книжку о побеге, где не пожалел места для описания роли своей семьи в «борьбе за свободу Литвы». Но когда сбылась их мечта и Литва стала независимой, на родину не поехали, а Пранас заявил: «Пока не расстреляют последнего коммуниста и работника ГУЛАГа, ноги нашей в Литве не будет».
Между тем, отец приторговывал оружием, в котором знал толк. Да только вот у старика с возрастом настолько испортился характер, что он мог в приступе бешенства гоняться с пистолетом за соседскими детьми. Альгирдас содержал полусумасшедшего отца и ухаживал за ним, но тот и с ним не церемонился: однажды направил на него пистолет и пригрозил застрелить, если сын его бросит. Причём сказал это настолько убедительно, что тут же получил в порядке самозащиты попавшейся под руку гантелью по голове. На этом жизнь 77-летнего старика закончилась, а у сына началась совсем другая, в тюрьме. Присяжных смутил тот факт, что сын вызвал полицию только через сутки. Адвокат подводил дело к самообороне и напирал на шоковое состояние обвиняемого, но всё равно его подзащитный получил 16 лет.
Хоть это была и не первая попытка угона, серьёзных выводов раньше не делали. Потребовалось кровь девушки, чтобы что-то изменилось. Сегодня действовать следует уже совсем не так, как это происходило в 1970-м: «Убедившись в наличии у нарушителей оружия или других предметов явной угрозы, воздерживаться от разговоров и действий, которые могут раздражать нарушителей или спровоцировать их к агрессивным действиям». Это из правил для экипажа. А вот для пассажиров: «Главное — сохраняйте спокойствие, терпеливо выполняйте то, что вам говорят, и сохраняйте веру в то, что вас спасут. Героизм проявлять в такой ситуации опасно не только для вас, но и для всех пассажиров и экипажа. Доверьте операцию по спасению профессионалам, которые совершат силовое освобождение заложников так, чтобы никто при этом не пострадал».
Жизнь потом не раз подтверждала эти правила. Когда три года спустя угнали Ту-104, летевший из Москвы в Читу, то милиционер, сопровождавший самолёт, метко выстрелил в спину угонщика. А у того в руках была бомба. Преступник погиб сразу, а спустя минуты — ещё 81 человек. Стало ясно, что меткая стрельба в таких случаях может и погубить.
Между тем, удачный побег кое для кого стал примером: сразу же после батумской истории захватили ещё один самолёт. Угонщиков тоже было двое, и собирались они в ту же Турцию. Повторить успешный сценарий не удалось, но теперь уж в газетах не появилось ни строчки: власти поняли, что дурные примеры заразительны. Зато стали проводить предполётный досмотр, экипаж получил оружие, на приграничных рейсах появились вооруженные сопровождающие в штатском, а в уголовном кодексе — новая статья: «Угон воздушного судна».
Статистику на этот счёт приводят такую: за всю историю отечественной гражданской авиации было совершено 117 попыток угона самолётов, из них почти четверть — удачных. 111 пассажиров погибли, зато 17 угонщиков убито. Впрочем, цифры приводят разные, и насколько они точны — сказать трудно. Несомненно лишь то, что угоны породила запертая на замок граница.
И вообще в этой истории, о которой писали сотни раз, далеко не всё ясно. Бразинскас говорит, что его отец расстрелян НКВД? А у нас другая версия: погиб от пули своих же «братьев». Борец за свободу Литвы? Да нет, обыкновенный спекулянт. И тут, и там — лишь слова, и потому вопрос остаётся открытым. Причём не только этот. Например, почему в салоне разразилась такая пальба? 24 пробоины, а ведь стреляли, согласно официальным данным, только угонщики. И зачем было стрелять в пилотов, если без них всем грозила верная смерть? Угонщики были неудачливыми самоубийцами? Как выяснилось, даже второй пилот уцелел случайно: пуля просто застряла в спинке кресла. Между тем, Бразинскас-старший утверждал, что стрельбу открыли агенты в штатском, которые были на борту, а стюардесса случайно погибла в перестрелке. И при этом ни одна пуля не задела самих нападавших. Что же это были за стрелки?
Верится, конечно, с трудом, но эту версию подхватили не только на Западе. Даже академик Сахаров говорил: «Большинству советских граждан до сих пор неизвестно, что Курченко не была убита Бразинскасами, а погибла от случайной пули советского охранника». Неужто это лишь со слов угонщика? Ведь известно, что в том году ещё не было ни досмотров, ни охранников. Но известно и другое: у властей есть давняя привычка скрывать неудобные факты и врать, отрицая очевидное. В результате им перестали верить даже тогда, когда говорят правду. Такая вот репутация…
Страна была возмущена этим громким преступлением. Трудящиеся требовали выдать воздушных пиратов и, конечно, расстрелять отщепенцев. Полвека спустя многое изменилось, и новое поколение рассуждает на эту тему на интернетовских форумах гораздо спокойнее: «Если у тебя есть расхождения с властью, так ты сразу становишься отщепенцем. А была бы возможность спокойно выехать, никто бы геройски не пострадал, и пусть едут куда хотят».
Раненые лётчики выздоровели и продолжали летать. Не повезло только командиру корабля. Он почти два года был парализован, перенёс несколько операций, но так и остался инвалидом. А их самолёт после ремонта перевели на один из маршрутов в Узбекистане, В кабине пилотов висела фотография погибшей стюардессы.
Павел Дудников и команда «Вишеры»
В 1972 году из страны навсегда уплыл корабль «Вишера» во главе с капитаном Дудниковым.
Инициатором операции был тоже он. Фронтовик, после войны закончил мореходку, плавал за рубеж. Видел тамошнюю жизнь, сравнивал, критиковал наши привычные безобразия. Долго критиковать ему не дали, с работы выгнали и зарубежную визу аннулировали. Вот тогда он и решил пересечь границу самостоятельно.
Дудников переехал в Сухуми и попытался устроиться в рыбколхоз. Это было непросто после прежних приключений, но руководству понравились профессионализм и работоспособность моряка. Так он стал капитаном рыболовецкого сейнера.
Команда подобралась слаженная, хоть с точки зрения «сознательности» образцовой не была. Старший помощник капитана Георгий Колосов уже побывал в лагере, власть ненавидел и думал о побеге. Другой помощник, Валерий Дюсов, с интересом слушал западное радио и мысли его были очень далеко. У литовца Ромаса Гадляускаса во время войны отец сражался с новой властью и погиб в тюрьме. Так что когда капитан подал мысль о побеге, то воздержавшихся не было.
Старенькое судно отправили в Керчь на ремонт, после чего предстоял обратный путь, в Сухуми. Вот тут-то Дудников и решил бежать. Рацию отключили и взяли курс на Босфор. Через двое суток «Вишера» миновала пролив и оказалась в Мраморном море. Плыть решили в Грецию, где правили «черные полковники». Отношения с СССР они разорвали и уж назад беглецов не вернут.
Успешный побег можно и отпраздновать. Бросили якорь, капитан созвал всех в салон и поздравил команду при полных бокалах шампанского. Команда ликовала. Но радовались не все. Старший механик Цхадая, как рассказывал Дудников, «был ярый коммунист, фанатик, притом дурковатый. Я объявил, что судно будет следовать дальше в Грецию, потому что турки часто с Москвой устраивают сделки и выдают перебежчиков. Цхадая умолял меня не идти в Афины, потому что его как коммуниста засадят за решетку. Я ответил, что его не тронут, так как греки соблюдают международные правила. Но до него не доходила никакая истина. И вот у порта Чанакалле, когда к борту подошёл турецкий служебный катер, Цхадая бросается на катер и устраивает шум — трясет в объятиях турецких представителей, а они его не понимают. Турки подумали, что это советский перебежчик и отошли от борта, а мне махнули рукой — следуйте. И я продолжил рейс в порт Пирей. После я узнал у греческих властей, что турки в Чанакалле не могли найти переводчика целые сутки, а когда узнали от него, что бежало судно, а его требуют возвратить его в СССР, то наш след к этому времени пропал. Ну, а когда Цхадая вернулся в Сухуми, то мне писали друзья, что над ним смеялся и потешался весь город».
12 августа «Вишера» прибыла в греческий порт Пирей. Там беглецов встречали как героев. Их назвали «счастливой восьмёркой», брали интервью, показывали по телевидению, устраивали праздничные банкеты. Грекам льстило, что беглецы прибыли именно в Грецию, а не во враждебную Турцию.
После побега команда разъехалась по разным странам. Часть осталась в Европе, а Дудников и Колосов выехали в США.
Трагическая судьба ждала только матроса Павла Сиордию. Он этнический грек и остался жить в Греции. Спустя год затосковал по родным и решил вернуться. В Москве его арестовали прямо у трапа самолёта. Через четыре года погиб в Днепропетровской спецпсихбольнице, не выдержав пыток нейролептиками. Ему было 28 лет.
Так сложилось, что об этой истории знают мало. Дудников снимал побег на кинокамеру — стоянка в Сочи, Керчь, переход через Черное море, Босфор, банкет в Мраморном море. С хроникой ему не повезло: во Флориде угнали машину, а с ней пропала и камера с пленками. О его побеге готовил книгу наш эмигрант Сергей Крикорьян, да неожиданная смерть помешала завершить работу. Американские киношники взялись было снимать фильм, и опять что-то не вышло. Капитана приглашали на различные встречи, конференции, интервью. Дудников отказывался и хотел лишь скромно жить в новом, свободном мире. Работал на Аляске, в Калифорнии. Он прожил долгую и насыщенную жизнь, воспоминаний не писал и скончался в 1996-м во флоридском городе Голливуде.
Отметили его и на родине. Каждому члену сбежавшей команды заочно дали по 15 лет, а капитана приговорили к расстрелу.
Слава Курилов
Его побег уникален. Бежав в декабре 1974 года с круизного лайнера, он плыл в океане почти трое суток, преодолев около сотни километров. И всё это — без сна, еды и питья.
Это первый и единственный побег через борт. Когда он прыгал с кормы корабля, высотой с пятиэтажку, то трезво оценивал перспективы: «С точки зрения здравого смысла мои шансы добраться до берега живым выглядели так: если во время прыжка я не разобьюсь от удара о воду, если меня не сожрут акулы, если я не утону, захлебнувшись или от усталости, если меня не разобьет о рифы, если хватит сил и дыхания выбраться на берег и если к этому времени я всё ещё буду жив — то только тогда я, может быть, смогу поблагодарить судьбу за небывалое чудо спасения».
Лайнер был совершенно не рассчитан на то, чтобы с него прыгали. Построен в Германии в двадцатые годы, при нацистах носил имя «Ганза», во время войны подорвался на мине затонул. При дележе добычи достался Советскому Союзу, так же был и назван. Но когда его продали в Гонконг на металлолом, то пришлось переименовать в «Тобольск»: ведь тут же найдутся шутники на тему списанного «Советского Союза»…
Так вот: выбраться через иллюминатор нельзя, потому что они вращались на оси, проходившей посередине отверстия. Прыгнуть с палубы? Борт от палубы шёл не вниз, а закруглялся бочонком, поэтому просто перемахнуть за ограждение было недостаточно. А под водой у судна были ещё и металлические крылья, о которые тоже ничего не стоило разбиться. Разбежаться как следует и нырнуть ласточкой? Хоть 38-летний мужчина был в хорошей форме, но на такой трюк не решился.
Где же выход? Оставалась только одна возможность: прыгать с кормы, где кончаются крылья и вращаются лопасти гигантского винта. Если не попадёшь под винт, то начало побега можно считать удачным.
…Воды Слава не боялся, к ней у него всегда было особое отношение. По семейной легенде, первое его слово было не «мама», а «вода». Она стала его настоящей страстью. Мать это заметила и купаться в Иртыше запрещала: река большая, мало ли что… Но десятилетний мальчишка на спор переплыл реку (больше двухсот метров), после чего из последних сил вернулся назад.
Такое увлечение не могло остаться без последствий. Начитавшись всякой приключенщины вроде «Острова сокровищ», и «Робинзона Крузо», однажды услышал внутренний голос (который потом ещё не раз ему помогал): «Брось читать и начни действовать». И пятнадцатилетний отрок сбежал в Ленинград, чтобы стать матросом и отправиться в кругосветку. Тут же выяснилось, что Слава неправильно представлял себе устройство современного мира. Сборам в кругосветку мешали сразу три причины: отсутствие визы, прописки и юный возраст. Зато паренёк впервые увидел море. Он вошел в одежде в Финский залив и поклялся вернуться.
Окончил школу и вернулся, но мечта ближе не стала. Теперь уже из-за близорукости: «О море даже не мечтайте», — сказали ему. А Слава, как мы заметили, привык не мечтать, а действовать. В гидрометеорологический институт на океанографов брали даже слегка подслеповатых. А быть в море в качестве учёного ничуть не хуже, чем матросом.
И Курилов с головой ушёл в любимую работу. Изучал возможности организма при запредельных погружениях на Чёрном море, продолжал эту тему во Владивостоке. Знаменитый француз Жак-Ив Кусто предложил присоединиться к его исследованиям у побережья Туниса. Но компетентные органы, которые плотно опекали науку, на такое пойти не могли. Дело в том, что сестра Курилова вышла замуж за иностранца и уехала в Канаду, сделав брата в глазах упомянутых органов потенциальным невозвращенцем. Логика была проста: иметь возможность и не остаться? Как это?
Запретами добились противоположного результата. «Пожизненное заключение без малейшей надежды на свободу» убило в учёном всякий страх: «Никакие патриотические обязательства меня больше не связывали. Я почувствовал себя пленником в этой стране, а ведь только святой может любить свою тюрьму. Невозможно смириться с тем, что, родившись на этой чудесной голубой планете, ты пожизненно заперт в коммунистическом государстве ради каких-то глупых идей. Выход был один — бежать».
Вот так он и оказался в ту ночь на корме «Советского Союза», путешествуя «из зимы в лето». Правда, без захода в иностранные порты и старательно обходя сушу в ночное время.
Но всего учесть так и не удалось. Без компаса, небо затянуто тучами и звёзд не видно, да ещё и течение сносит совсем в другую сторону… Куда плыть? Он не знал, что вместо намеченных восемнадцати километров проплыть придётся впятеро больше.
На исходе вторых суток надежда, которая якобы умирает последней, иссякла. «Я подумал о смерти, — вспоминал беглец. — Мне казалось, что бессмысленно продлевать жизнь ещё на несколько мучительных часов — я уже не надеялся встретить рассвет. Я решил умереть. В эту минуту пожалел, что не взял с собой нож. Оставалось только два способа: один — наглотаться воды, сбросив всё плавательное снаряжение, другой — нырнув, задержать дыхание, пока не кончится воздух в легких. Второй способ казался мне менее мучительным и более надежным». Мысленно простился с женой: «Эта мысленная концентрация была настолько сильной, что я ясно ощутил её присутствие здесь, в океане, прямо передо мной. Между нами произошел короткий диалог. Я помню, это было сильное и строгое дружеское внушение за мою слабость».
В такой ситуации остаётся надеяться только на чудо. Слава на него не надеялся, но оно произошло: «Потом меня окутало облако любви и покоя. Трудно сказать, сколько времени это продолжалось. Когда это ощущение исчезло, я почувствовал себя как после длительного блаженного отдыха. Боль в мышцах прошла, прекратился озноб. В моём нынешнем состоянии убить себя было совершенно невозможно, мысли о смерти исчезли сами собой. Я снова мог плыть. Некоторое время я продолжал двигаться на мигающие огни, но потом тихий, но ясный голос внутри меня произнес: „Плыви на шум прибоя“. Никакого шума прибоя я не слышал и сам себе никак не мог бы этого сказать. Но голос или, может быть, ясная мысль снова отчетливо появилась в сознании. Я прислушался — действительно, уже некоторое время вдали, где-то слева, был слышен глухой рокот, на который я раньше не обращал внимания. Внутренний голос настойчиво повторял, чтобы я плыл именно на шум прибоя. Я повернул влево и поплыл на этот отдаленный шум».
Что это было? Верующим не в Бога, а в галлюцинации полезно почитать учебник психиатрии, там есть и про шизофрению, и про разные интересные синдромы. Чего там нет, так это внятных объяснений того, что случилось с Куриловым. Поэтому лучше уж послушать его самого: «По тому, как люди говорили о Боге, я мог определить, имели они религиозное переживание или нет. Когда мы пошли в церковь, я почувствовал, что Бог присутствует там, но люди его не замечают и ведут себя, как слепые котята. Мне хотелось замереть и постоять очень тихо, почти не дыша, но суета в церкви сильно мешала этому». Вот в этом всё и дело — в личном переживании. Иначе получится лекция глухого о музыке.
И всё же на третью ночь он ступил на землю филиппинского острова Сиаргао. Его прыжок не заметили на корабле, под винт не попал, даже встречные медузы лишь слегка обожгли, не став доводить дело до печального конца. Эту цепочку удач материалисты объяснят везением, Слава — помощью свыше. Но заметим, что небеса тоже не стали бы помогать абы кому. Ещё в учебной лаборатории института профессор ставил студентов в трудные ситуации. Время на размышления давалось в пределах задержки дыхания. Иначе лучше вовсе не соваться в море, говорил наставник.
А ещё он самостоятельно занимался йогой, причём очень серьёзно, заставив тело быть сильным и выносливым. Мог обходиться без пищи. Его личный рекорд — 36 дней без еды и полмесяца без воды.
Наконец, главный рекорд, когда смертельно уставший пловец, облепленный светящимися водорослями, выбрался на берег. Немного придя в себя, он почувствовал себя счастливейшим человеком: мечта сбылась.
Что делают люди в такие минуты? Славе захотелось танцевать. Сиртаки. Положил руки на плечи воображаемых друзей — и, громко хохоча, пошёл по кругу. Он не учёл, что вышел из океана рядом с кладбищем, выглядел страшновато и аборигены могли заподозрить нехорошее. Так и случилось. Но любое недоразумение можно объяснить, если только тебя захотят слушать. В конце концов беглеца приняли очень радушно, хоть и поместили на первых порах в тюрьму: порядок есть порядок. Там он себя чувствовал как в гостинице и вёл дружеские беседы с начальником тюрьмы, который по вечерам брал его на обход города. Осматривали местные бары, рестораны и кабачки, кое-где задерживались, чтобы выпить рюмку и потанцевать. Возвращались под утро.
А на лайнере, как вспоминали потом очевидцы, после побега Курилова веселье кончилось и началось нечто невообразимое: всех собрали, пересчитывали по головам, сверяли по спискам. Одного туриста не хватило, зато обнаружилось много зайцев — друзья организатора круиза активно использовали приятную возможность.
Тем временем на родине его успели заочно судить и дали десятку за измену. Но беглеца всё это вряд ли интересовало. Вскоре он перебрался к сестре в Канаду и начал с рабочего в пиццерии. Потом продолжал заниматься любимым делом в океанографических фирмах. Искал полезные ископаемые у Гавайев, работал в Арктике. В Израиле познакомился с будущей женой. Там и остался, продолжив занятия океанографией.
Он погиб в 1998-м в Израиле, на озере Кинерет во время водолазных работ. Том самом Галилейском море, где рыбаки в библейские времена забросили сеть за богатым уловом по слову Христа. А Славу сети погубили. Он работал вместе с напарником, и тот запутался в рыболовных сетях. Коллега бросился его спасать и сам застрял. Воздуха в баллонах не хватило, его достали из воды ещё живым, но спасти не удалось.
Ему был 61 год. Похоронили его в Иерусалиме. На скромной могильной плите написано: «Слава Курилов». И трёхмачтовый парусник на белом мраморе.
Но почему Слава? Он же Станислав…
Дело в том, что Славой его звали не только друзья, но и сам он себя так называл. И на обложке его книги «Один в океане» — тоже Слава. Может, это потому, что не любил надувать щёки и держался очень демократично. В его облике до самых последних дней было что-то юношеское. Возможно, это и помогало ему принимать нестандартные решения, прожить нестандартную жизнь. Кто знает, решился бы Станислав на побег, взвесив некоторые за и многие против. А вот у Славы — получилось.
…Писатель-эмигрант Василий Аксенов, который работал в те годы на «Голосе Америки», заметил по поводу этой истории: «Что же за государство такое, если даже смерть не может остановить человека, чтобы сбежать?»
Александр Шатравка
Вместе с братом Михаилом и двумя друзьями в 1974 году он успешно перешёл финскую границу. Финны их выдали, Александр с братом оказались в психиатрической лечебнице, а друзья — в тюрьме. Несмотря на долгое лечение ему удалось дожить до перестройки и уехать в США.
По сути, они шли маршрутом Солоневичей. Тем хоть и пришлось нелегко, но Финляндия 1970-х сильно отличалась от предвоенной и отправляла перебежчиков назад. Парни об этом знали и хотели добраться до Швеции (что означало около трёх сотен лишних километров). Но это оказалось труднее, чем пробираться по карельским болотам, и в десяти километрах от границы их нашли финские пограничники. Власти не собирались ссориться с агрессивным соседом, пообещавшим, что «если беглецов не вернут, мы сделаем это сами».
Финский следователь пытался понять, что заставило молодых людей влезть в эту историю с печальным финалом. Шатравка объяснял, как мог: «Советские границы охраняют меня, как заключенного, только заключенные в лагерях находятся по решению суда, а мне вынесен приговор без всякого суда — прожить здесь всю жизнь. Я — раб, принадлежащий КПСС, обязан принудительно работать, получая взамен подачки, и до смерти должен быть благодарен им за это. Там даже одеваться и причёску иметь, как тебе нравится, нельзя» (ну вот нравились ему длинные волосы…)
Никита Хрущёв был в своё время генеральным секретарём нашей коммунистической партии. А поскольку партия была единственная и к тому же правящая, то он правил заодно и страной. Однажды этот государственный муж изрёк такую мысль: «Не любить социализм могут только сумасшедшие». Психиатры восприняли это не только как руководящее указание, но и как научный прорыв, и взялись лечить. Собственно, многие из них так и думали. Тем более, что СССР и сам напоминал в некотором роде психбольницу, где существовало много запретов, и от граждан (пациентов) требовалось безоговорочное послушание. Но если в стране существовали некие формальные процедуры перед заранее известным наказанием, то в больнице достаточно было позвать санитаров и дать указание медсестре.
Братьев подвело незнание: они слышали, что за попытку побега дают три года тюрьмы, а психов всего лишь полгода лечат. Выбрали полгода и сильно ошиблись. «Лечили» симулянтов около пяти лет. А их друзья решили иначе и не прогадали. Один просто не знал, как надо симулировать, а другой надеялся объяснить суду, что всего лишь хотел развлечься. Через три года оба были на свободе.
И дело тут вовсе не в размерах вины, а в направленности мысли. Психи ведь тоже разные бывают. Например, Иван Вудич, бывший милиционер, был женат четыре раза. Прожив недолго с женой, он её убивал, потом скрывался по поддельным документам — и всё сначала. Так четыре раза. Зато был приятен в общении, никому не доставлял неприятностей. И что? Через четыре года персонал поздравлял его с выпиской. Получилось по году за человека. Не то что антисоветчик Дима Шапоренко. Только через шесть лет врачи поверили, что больше он не будет писать крамольные листовки. Тут разница принципиальная: если убийцу надо просто наказать, не особо усердствуя, то смутьяна необходимо сломать.
Шатравку держали до тех пор, пока он не нашёл правильных ответов на врачебные вопросы. Глава врачебной комиссии, окружённый врачами, его спрашивает:
— Как здоровье?
— Нормально.
— За границу больше не пойдёшь?
— Что вы!
— Ну иди. Ты свободен.
Такой искренний ответ наконец-то перевесил пугающие формулировки эпикриза: «Начиная с периода учёбы в мореходном училище стал высказывать восхищение западным образом жизни, постоянно заявлял о своём желании уехать в какую-нибудь капиталистическую страну, отказывался от службы в армии. Высказывания носили нелепый, обиженный, демонстративный характер. Суждения отличаются незрелостью, паралогичностью. Желание жить в станах Запада неконкретны, не имеют под собой реальной почвы». Но: благодаря проведённому лечению «сверхценные идеи потускнели, потеряли для больного актуальность. Сожалеет о содеянном».
Об эффекте этого наукообразия лучше всего судить по результату: идеи в конце концов обрели реальную почву, а заодно и продемонстрировали, насколько они «потеряли актуальность».
Правда, до результата оставалось ещё семь лет, заполненных активными действиями, за которые Александр получил три года за «клевету на советскую действительность». А за полгода до освобождения ему подсунут пакет с марихуаной, добавят ещё два с половиной и переведут на зону строгого режима. Да только в 1986-м уже задули свежие ветры, и КГБ счёл за благо организовать Шатравке вызов в Израиль, откуда тот благополучно перебрался в США. А его брату Михаилу не повезло: «лечения» не выдержал, долго болел и в 33 года его не стало.
Вот такой пришлось проделать путь, прежде чем в кассе Шереметьева человек в длинном черном плаще и в шляпе купил супругам Шатравка билеты на самолёт Москва — Вена.
В Америке они создали транспортную компанию, её грузовики перевозят товары по всему континенту. А сами супруги могут путешествовать по миру и охотно это делают. Но самое главное для Александра Ивановича вот что: «Мне никто не указывает в этой стране как жить и что делать. Я делаю то, что мне нравится и так, как считаю правильным. Моё счастье в Америке зависит от меня, и я могу назвать себя счастливым человеком потому, что я добился всего, о чём мог только мечтать в той стране».
Через 30 лет после неудачного побега он (единственный, чья мечта об американской жизни сбылась) приезжает с киносъемочной группой в Финляндию, Карелию и на Украину, чтобы вспомнить о тех событиях и встретить живых свидетелей. Кроме снятого фильма вскоре появилась и увлекательная книга воспоминаний «Побег из Рая».
Книга не столько о побеге, сколько о последующих злоключениях, нашей карательной психиатрии и людях, с которыми довелось встретиться. Были среди них и незаурядные личности, и сильные характеры. Такие, как Юрий Ветохин, его лечили после первого неудачного побега, и о нём отдельный рассказ. Или математик Леонид Плющ, которого безуспешно исцеляли от инакомыслия, но вынуждены были освободить: игнорировать активную международную поддержку властям было трудно. Автора прежде всего интересовали единомышленники, которые либо пытались уехать, либо успели пожить за рубежом, хотя в конце концов все оказались в одной больнице.
Вот несколько историй из этой книги.
Владимир Корчак был судовым механиком на кораблях дальнего плавания. Как отличного специалиста его отправили в Швецию — знакомиться с зарубежным судовым оборудованием. Когда пришла пора возвращаться домой, он решил остаться и стал работать на шведском корабле механиком. Через несколько лет корабль зашёл в Онежский порт на Белом море загрузиться лесом. Капитан предупредил: «Главное, не сходи на берег». А парня потянуло на родину… До отхода корабля гулял по Онеге, да и в КГБ сказали, что наказывать его не за что, и он может ехать домой, на Украину. Но только корабль отдал швартовые, как моряк оказался за решёткой, а медики признали его невменяемым.
Шли месяцы, а его всё лечили. Когда он снова наведался в КГБ, чтобы узнать, когда ж на волю, его отправили в больницу построже, и всё началось сначала. Да ещё на свою беду решил повеситься. Из петли его успели вынуть, но потом принялись лечить так, что сил повеситься уже не оставалось. От «сухого брома» — так называлось обычное избиение санитарами до вязки в мокрую смирительную рубашку, которая потом сохла, сжимая всё тело тисками. И в довершение ещё воткнут иглу с галоперидолом, чтобы ослушника наизнанку выворачивало. Вот тебе Швеция!
Михаил Васильевич Иваньков-Николов был начальником радиостанции на танкере «Туапсе», о котором в пятидесятые годы сняли нашумевший фильм «Чрезвычайное происшествие». В Черняховской психбольнице, где его и встретил Шатравка, кино тоже показывали.
О фильме Иваньков высказался кратко: «Там и сотой доли правды нет». Задержали судно законно, потому что вёз стратегический груз — керосин — в Китай. В тюрьму не сажали, голодом не морили, родину предавать не заставляли. Москва тем временем использовала инцидент для раздувания антитайваньской истерии, совершенно не заботясь о возращении моряков. Тем более, что и дипломатических отношений с Тайванем не было. Лишь спустя несколько месяцев благодаря посредничеству французов начались переговоры и половина советских граждан отправилась домой, больше года пробыв на чужбине. Остальных отправили в США. «Оказавшись в нью-йоркском аэропорту, мы были встревожены, что нас никто не встретил из советской миссии, — рассказывал Иваньков. — Несколько человек решили остаться в Америке, опасаясь репрессий на родине».
Опасались совершенно справедливо, потому что с цветами, как в фильме, их бы там никто не встречал. Но у Иванькова в СССР остались жена с двумя сыновьями. Ни в какую Америку их, понятно, не выпускали. Нервы моряка не выдержали, он пришёл в советское посольство. Там наш соотечественник встретил его с пониманием и сказал: «Давно вам, Михаил Васильевич, пора возвращаться на Родину, хватит вам на капиталистов работать! У нас в стране большие изменения произошли. Разоблачили культ Сталина, детям в школах бесплатно молоко дают. А вам лично нечего бояться, вы же здесь ничего против Советского Союза не совершили. Возвращайтесь, Родина вас ждёт».
А родина после возвращения тут же отмерила ему высшую меру за измену. Иваньков растерялся: в чём измена? «За границей оказался не по собственной воле, ни разу плохого слова не сказал о Советском Союзе, правда, меня никто и не спрашивал. Решил я под дурака „гнать“. Суд признал меня дураком до излечения, а затем к стенке поставить». И определили его в психбольницу. Туманная формулировка «до излечения» обернулась более чем двумя десятками лет. Но ведь не расстреляли же…
Валентин Соколов ещё в школе писал такие стихи, по которым легко можно было предсказать его судьбу:
Свои стихи он так и подписывал «Валентин Зэка». Из своих 55 в лагерях и больницах он провёл 28. В психбольнице и умер. От стихов его вылечить не смогли, и он успел прочитать некоторые из них Шатравке.
Игорь Пинаев попал по картёжным делам. Проигравший расплатился с ним магнитофоном, а потом обвинил в краже. Вместо трёх лет отсидки кто-то из «бывалых» надоумил его, что лучше полгода полечить голову. Когда понял, куда попал, побежал к врачу: «Доктор, от чего меня лечить и зачем? Ведь я здоров. Отправьте меня на суд». И слышит в ответ: «Раз ты сейчас здоров, мы сделаем тебя больным, а потом вылечим, и тогда ты будешь здоров и на суд поедешь». Чудак, он не знал, что удивить психиатра здоровьем невозможно, — в палате таких хватает. Эскулап ещё и обидится, что симулянт его обманул.
Таксист Будко из Новороссийска своим видом напоминал Шатравке об угонщиках самолёта Бразинскасах. Он поехал с пассажирами в Сухуми и проезжал мимо похоронной процессии. Хоронили Надежду Курченко, погибшую во время перестрелки. Таксист возьми да и прокомментируй: «Нечего соваться, когда стреляют». От каждого из этих четырёх слов его лечили по два года.
Славик Гонин, с детства пытался удрать на Запад, но тогда всё обходилось детским приёмником-распределителем. Подрос и решил выбраться через Финляндию. В Ленинграде в кассе на вокзале у него спросили пропуск, чтобы оформить билет в приграничный Выборг. У паренька ничего не было, и его задержали. От неожиданного крушения планов он наговорил милиционерам лишнего, и вот теперь вместо зарубежных впечатлений у него не проходящая боль в ягодицах от щедрого курса сульфазина.
…«Судебная психиатрия, по моему глубокому убеждению, является шарлатанством даже там, где она не является преступлением». Валерия Новодворская, прошедшая через такие заведения, знала, о чём говорила.
Виктор Беленко
6 сентября 1976 года военный лётчик первого класса, старший лейтенант Беленко в 6:45 вылетел с аэродрома Соколовка в Приморском крае для выполнения полётного упражнения на перехватчике МиГ-25П. Баки, вместо дозволенной половины, заправил полностью, сказав механику, что полетает чуть подольше.
Летели в паре. Беленко отстал от ведущего, потом резко пошёл к земле, снизившись до трёх десятков метров. Теперь никакие радары были не страшны. Уже в воздушном пространстве Японии вышел на прежнюю высоту. Японские истребители поднялись на перехват нарушителя, но встреча не состоялась: у советского самолёта кончалось топливо, и он уже садился на ближайший аэродром на острове Хоккайдо…
Если не считать того, что полоса гражданского аэропорта была короче привычной и самолёт выкатился за её пределы, то посадка прошла вполне благополучно. Выбравшись из кабины, лётчик дважды пальнул из пистолета в воздух — то ли привлекая внимание, то ли салютуя в честь удачной операции. Что касается внимания, то его привлекать было не надо: японцы уже собирались возле самолёта — и аэродромный персонал, и зеваки со стороны соседней автотрассы.
Поделиться книгой: