Помоги проекту - поделись книгой:
История всемирной литературы в девяти томах: том шестой
Главная редколлегия
Г. П. Бердников (главный редактор), А. С. Бушмин, Ю. Б. Виппер (заместитель главного редактора), Д. С. Лихачев, Г. И. Ломидзе, Д. Ф. Марков, А. Д. Михайлов, С. В. Никольский, Б. Б. Пиотровский, Г. М. Фридлендер, М. Б. Храпченко, Е. П. Челышев
Редакционная коллегия тома
И. А. Тертерян (ответственный редактор), Д. В. Затонский, А. В. Карельский, В. К. Ламушков, Ю. В. Манн, Н. С. Надъярных, С. В. Никольский, З. Г. Османова, Б. Л. Рифтин, Е. Ю. Сапрыкина
Ответственные редакторы томов:
1 — И. С. Брагинский; 2 — Х. Г. Короглы и А. Д. Михайлов; 3 — Н. И. Балашов; 4 — Ю. Б. Виппер; 5 — С. В. Тураев; 6 — И. А. Тертерян; 7 — И. А. Бернштейн; 8 — И. М. Фрадкин; 9 — Л. М. Юрьева
Ученый секретарь издания — Л. М. Юрьева
От редколлегии тома
Шестой том «Истории всемирной литературы» посвящен литературному процессу первой половины XIX века.
В этот период во многих регионах — в Западной, Центральной и Восточной Европе, на американском континенте — зарождается или продолжает развиваться романтизм; в ряде европейских литератур складывается новое направление — реализм. В других регионах — в Азии, Африке, на Ближнем и Среднем Востоке накопление качественно новых моментов происходит в русле традиционных жанровых и стилистических систем. При этом резко интенсифицируется взаимовлияние и взаимообогащение литератур, обусловленное тем, что «на смену старой местной и национальной замкнутости …приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга» (Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2‑е изд. Т. 4. С. 428). Новый характер литературных связей приводит к появлению самого понятия «всемирная литература». Вместе с тем литературной карте первой половины XIX века свойственны исключительное многообразие и пестрота.
В связи с неодновременностью перехода от традиционных художественных форм к новым, а также неодновременностью развития литературных направлений в настоящем томе сначала освещаются те литературы, в которых эти процессы наступили раньше и происходили более или менее последовательно и плавно. Поэтому VI том «Истории всемирной литературы» открывается разделами, посвященными литературам Западной и Восточной Европы.
Как и в предыдущих томах, основной единицей изложения материала является глава, которая, как правило, посвящена определенной национальной литературе или нескольким близким литературам. Более обширные группы родственных литератур объединяются в регионы, которым соответствуют разделы тома.
Работа над настоящим томом началась под руководством И. Г. Неупокоевой. Затем ее возглавила И. А. Тертерян. Будучи ответственным редактором тома, она руководила разработкой концепции и структуры, а также выполнила подавляющую часть работы по его редактированию. С начала 1986 г., после безвременной кончины И. А. Тертерян, руководство подготовкой к сдаче тома в издательство и к выпуску его в свет осуществлял Ю. В. Манн.
Авторская работа в томе распределялась следующим образом (по алфавиту авторов): Г. Э. Абашидзе (совместно с Г. Л. Асатиани) написана глава I раздела III; Л. А. Аганиной — глава 3 раздела VIII; Л. Г. Андреевым — глава 10 раздела I; Г. Л. Асатиани (совместно с Г. Э. Абашидзе) — глава 1 раздела III; А. М. Ахмедовым (совместно с К. Д. Мамедовым) — глава 2 раздела III; М. Л. Бершадской — глава 7 раздела V; И. А. Богдановой — глава 3 раздела V; С. Г. Бочаровым — § 7 главы 1 раздела II; В. Ванагасом — § 1 главы 6 раздела II; Н. И. Ванниковой § 1 главы 2 раздела VI; В. Э. Вацуро — § 2 и 11 главы 1 раздела II; А. М. Винкелем — § 3 главы 6 раздела II; Ю. Б. Виппером — § 9 главы 5 раздела I; В. М. Гацаком — глава 5 раздела II; Е. Ю. Гениевой — §§ 3, 4, 5 главы 3 раздела I и (совместно с Д. М. Урновым) — § 2 главы 3 раздела I; Г. Ф. Гирсом — глава 7 раздела IX; Л. Г. Голубевой — глава 7 раздела II; Л. Г. Григорьевой §§ 1, 3, 4 главы 12 раздела I; А. Л. Гришуниным (совместно с В. Е. Хализевым) — § 5 главы 1 раздела II; У. А. Гуральником — глава 4 раздела II; Ю. И. Данилиным написан параграф пятый главы 5 первого раздела тома; А. В. Десницкой — глава 12 раздела V; А. А. Долининой — главы 2 и 3 раздела IX; Р. Ф. Дорониной — главы 5 и 6 раздела V; И. Т. Дюсенбаевым — глава 1 раздела IV; А. А. Жуковым — глава 3 раздела X; Д. В. Затонским — § 3 Введения в раздел I и §§ 6, 7, 8 главы 5 раздела I; В. И. Злыдневым — глава 4 раздела V; Г. В. Зубко — глава 2 раздела X. С. Б. Ильинской написана глава 11 раздела V; А. В. Карельский — автор параграфов 1, 2, 3, 4 главы 5 раздела I; У. Каримовым написана глава 3 раздела IV; С. А. Каррыевым — глава 4 раздела IV; Э. Г. Карху — § 5 главы 12 раздела I; И. М. Катарским — § 2 главы 2 раздела VI; Ю. В. Ковалевым — глава 1 раздела VI; Ю. А. Кожевниковым — глава 10 раздела V; В. В. Кожиновым — § 8 главы 1 раздела II; Д. С. Комиссаровым — глава 6 раздела IX; Н. Г. Краснодембской — глава 2 раздела VIII; В. Н. Кутейщиковой — §§ 1, 2 главы 3 раздела VI; В. А. Лабренце — § 2 главы 6 раздела II; В. К. Ламшуковым — глава 1 раздела VIII и Введение в раздел IX; В. В. Лаптухиным — глава 1 раздела X; Е. И. Лебедевым — § 3 главы 1 раздела II; В. Н. Ли — глава 2 раздела VII; Ю. М. Лотманом — § 6 главы 1 раздела II; В. А. Макаренко — глава 5 раздела VIII; А. И. Мальдисом — глава 3 раздела II; К. Д. Мамедовым (совместно с А. М. Ахмедовым) — глава 2 раздела III; Ю. В. Манном — Введение в раздел II и §§ 1, 4, 9, 12, 13, 14 главы 1 раздела II; Е. И. Маштаковой — глава 1 раздела IX; В. И. Моторным (совместно с К. К. Трофимовичем) — глава 8 раздела V; Ф. С. Наркирьером — фрагмент о творчестве П. — Л. Курье в главе 5 раздела I; И. Д. Никифоровой — Введение в раздел X; С. В. Никольским — Введение и глава 2 в разделе V; Н. И. Никулиным — глава 6 раздела VII; Ю. М. Осиповым — главы 6 и 7 раздела VIII; З. Г. Османовой Введения в разделы III и IV; В. В. Ошисом — глава 11 раздела I и глава 5 раздела X; Б. Б. Парникелем — Введение в раздел VIII и глава 4 раздела VIII, В. В. Петровым — глава 1 раздела VII, Т. И. Редько — глава 3 раздела VII; Б. Л. Рифтиным — Введение к разделу VII и (совместно с И. А. Тертерян) — Введение к тому; О. К. Россияновым — глава 9 раздела V; М. Б. Руденко — глава 5 раздела IX; Л. С. Савицким — глава 4 раздела VII; Е. Ю. Сапрыкиной — глава 6 раздела I; С. Н. Сариняном — глава 3 раздела III; А. П. Саруханян — глава 4 раздела I; Н. Н. Скатовым — § 10 главы 1 раздела II; Б. Ф. Стахеевым — глава 1 раздела V; И. А. Тертерян — Введение к тому (совместно с Б. Л. Рифтиным), §§ 1, 2 Введения к разделу I, главы 7 и 8 раздела I, § 3 главы 3 раздела VI, Заключение к тому; К. К. Трофимовичем (совместно с В. И. Моторным) — глава 8 раздела V; С. В. Тураевым — главы 1, 2 и 9 раздела I; Д. М. Урновым — § 1 главы 3 раздела I; А. Х. Хайитметовым — глава 2 раздела IV; В. Е. Хализевым (совместно с А. Л. Гришуниным) — § 5 главы 1 раздела II; Д. К. Хачатуряном — § 2 главы 12 раздела I; С. Б. Чернецовым — глава 4 раздела X; Б. В. Чуковым — глава 4 раздела IX; М. Т. Яценко — глава 2 раздела II; К. Н. Яцковской — глава 5 раздела VII.
В тех случаях, когда стихотворный перевод сделан автором статьи, переводчик не указывается.
В научном редактировании тома, помимо членов его редколлегии, участвовали: Н. И. Ванникова (параграф о канадской литературе на английском языке), И. Д. Никифорова (раздел «Литературы африканского континента»), С. В. Тураев (Введения к тому и к первому разделу, глава «Английская литература»), В. М. Фридман (главы «Литература дунайских княжеств», «Молдавская литература в России»). Редколлегия тома выражает благодарность члену — корреспонденту АН СССР Г. Г. Гамзатову за научную консультацию по главе «Литературы народов Северного Кавказа и Дагестана».
Ученый секретарь тома — Е. Ю. Сапрыкина. Литературное редактирование осуществлено Г. А. Гудимовой. Унификацию собственных имен, названий, терминов и дат выполнили Э. Л. Афанасьев, Н. А. Вишневская, Л. В. Евдокимова, В. Б. Черкасский. Рукопись книги подготовлена к печати научно — техническими секретарями издания А. С. Балаховской и О. А. Казниной.
Библиография к тому подготовлена сотрудниками Научно — библиографического отдела и Комплексного отдела Азии и Африки Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы под наблюдением В. Т. Данченко и В. П. Алексеева (по литературам зарубежных стран и к тому в целом при участии членов авторского коллектива), а также В. Б. Черкасским — по русской литературе, институтами литературы и языка Академий наук Азербайджанской ССР, Армянской ССР, Белорусской ССР, Грузинской ССР, Казахской ССР, Латвийской ССР, Литовской ССР, Молдавской ССР, Таджикской ССР, Туркменской ССР, Узбекской ССР, Украинской ССР, Эстонской ССР (под редакцией В. Б. Черкасского).
Синхронистические таблицы тома составлены Э. Л. Афанасьевым, Н. А. Вишневской, В. Б. Черкасским.
Иллюстрации подобраны С. Г. Поповой (при участии авторов глав и разделов).
Существенная помощь в работе над томом была оказана его редакционной коллегии и авторскому коллективу рецензентами и всеми, кто в разное время принимал участие в обсуждении как тома в целом, так и его отдельных глав и разделов. На последней стадии работы том был отрецензирован Ю. Б. Боревым, отдельные его разделы и главы рецензировали Р. Г. Бикмухаметов, Н. Я. Дьяконова, В. И. Коровин, А. Б. Куделин, Е. З. Цыбенко. Всем им редколлегия шестого тома «Истории всемирной литературы» выражает самую искреннюю и глубокую признательность.
Введение
Том VI «Истории всемирной литературы» охватывает эпоху от Великой французской буржуазной революции до социально— и национально — освободительных движений середины XIX в. (европейские революции 1848–1849 гг., революционная ситуация в России на рубеже 1850–1860‑х годов, Гражданская война в США, национальное восстание в Индии в 1857–1859 гг., тайпинское восстание в Китае и другие антифеодальные, антикрепостнические движения).
В передовых государствах Европы и в США продолжался промышленный переворот. Множеству технических изобретений (железные дороги, пароходы, электричество, телеграф и пр.), в начале XIX в. находившихся лишь на стадии экспериментов, в недалеком будущем предстояло лечь в основу прогресса производительных сил.
В. И. Ленин указывал, что и в середине XIX в. «были налицо — и не только были налицо, а стояли на первом плане исторического процесса в важнейших государствах Европы — безусловно прогрессивные буржуазные движения», а главной исторической задачей оставался «подрыв общеевропейской феодальной твердыни» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 137, 146).
В ряде стран Западной Европы задачи буржуазной революции далеко еще не были решены, с феодализмом и его следствием — политической раздробленностью (Германия, Италия) — еще не было покончено. В России становится неотложной задача ликвидации крепостного права, к концу 50‑х годов заканчивается первый период революционного движения: дворянских революционеров сменяют революционеры — разночинцы. В Центральной и Юго — Восточной Европе буржуазные преобразования едва намечаются, а главной целью остается освобождение от иноземного ига (Австрийской и Оттоманской империй). В странах Азии лишь кое — где (например, в Турции после военных поражений начала века) делаются робкие попытки реформ, а по существу, процесс освобождения от средневекового уклада еще не начинался.
Расширяющееся господство буржуазии имело в целом еще прогрессивное значение, но уже выявились и негативные последствия буржуазного строя как в социальном, так и в духовном плане. Они не укрылись от глаз проницательных и глубоких наблюдателей. Ф. Энгельс писал в 1842 г., что английское государство «со всей своей промышленностью» «может с удовлетворением видеть достигнутый результат — людей, лишенных хлеба, оно превратило в людей, лишенных еще и нравственности» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд. Т. 1. С. 508–509). А. С. Пушкин заметил, что в Северо — Американских Штатах «все благородное, бескорыстное, возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству…» («Джон Теннер»). Симон Родригес — первый учитель, а затем сподвижник возглавлявшего борьбу Испанской Америки за независимость Боливара — размышлял над тем, какой путь выбрать освобождающимся народам: «Не ссылайтесь на мудрость Европы — это легкий аргумент. Сорвите с Европы блистательную вуаль, и вы увидите страшную картину ее нищеты и пороков».
В результате индустриализации в наиболее развитых странах появился пролетариат. К 30–40‑м годам относятся его первые самостоятельные выступления. Страдания и борьба рабочего класса породили теории утопического социализма, оказавшие влияние на многих крупных писателей (Г. Гейне, Жорж Санд, В. Гюго и др.).
Если положение трудящихся в передовых странах уже становилось нестерпимым, то на жителей колоний буржуазное господство обрушивалось в самой жестокой, грабительской, унизительной для их человеческого достоинства форме. В этот период отпадают от метрополий колониальные владения Испании и Португалии в Америке (кроме Кубы), но происходят новые колониальные захваты в Азии (Индия, Бирма) и Африке (Алжир). Теснимые англичанами, голландские колонисты в Южной Африке, освобождая для себя новые земли, истребляют целые племена. Кроме того, начинается проникновение сильнейших буржуазных государств Европы в Азию и Латинскую Америку; в колониальную экспансию включаются и Соединенные Штаты («доктрина Монро» и интервенция в Мексике, американо — китайский договор 1844 г.).
Политическая карта мира в эту эпоху не раз перекраивалась. Наполеоновские войны, последовавшие за ними решения Венского конгресса, освободительное движение народов, соперничество и агрессивные устремления более сильных государств, колониальная экспансия были тому причиной. В одном лишь 1830 г. получили независимость Бельгия, Греция, стало автономным Сербское княжество. Все подобные политические события — а их было чрезвычайно много — сказывались, разумеется, на судьбах языков и культур. Так, присоединение к России областей Закавказья и Бессарабии включило местные народы в общероссийский культурный процесс, приобщило их к передовой русской мысли.
Большое прогрессивное значение и революционизирующее воздействие на европейские умы имела успешно завершившаяся к концу 20‑х годов война народов Латинской Америки за независимость. Очевидно, например, влияние этих событий на декабристов. Хотя все политические и социальные проблемы, которые стояли перед складывавшимися на освобожденной земле обществами и которые осознавал выдающийся революционер Симон Боливар, решить не удалось, все же результат был впечатляющим: вместо угнетенных властью абсолютистской монархии владений возникли независимые республики (лишь бывшая португальская колония Бразилия сохранила еще на несколько десятков лет монархическую форму правления).
Научная мысль в целом развивается по пути, определившемуся к концу XVIII в. В разных отраслях математики и естествознания делаются основополагающие открытия (Лобачевский, Лаплас, Гаусс, Фарадей, Ампер, Джоуль, Гельмгольц и др.). Множество географических экспедиций не только позволяют лучше познать земной шар, но и способствуют изменениям в миросозерцании людей. Отчеты географов, натуралистов, записки путешественников в первые десятилетия XIX в. становятся заметной частью духовной жизни, влияют на выработку эстетических представлений. Например, исследования Александра Гумбольдта в Южной Америке обогатили естественные науки и — благодаря научно — художественному стилю его работ и обаянию его разносторонней личности — помогли утверждению литературного романтизма. В 30–40‑е годы возрастает интерес писателей к развитию науки, особенно к открытиям и гипотезам эволюционной теории (Ламарк, Жоффруа, Сент — Илер, Бэр и др.).
Наука воздействует на литературу и прямо, и через обобщающие научные достижения философские системы. Если в начале изучаемой эпохи в философии господствовали идеалистические системы (Фихте, Шеллинг), возникавшие в русле немецкой классической философии, вершиной которой стало учение Гегеля и разработанный им диалектический метод, то в последующие десятилетия усиливается влияние материализма (Фейербах). Но было и другое направление философской мысли — сложившийся в 30‑е годы позитивизм, ценивший как достоверное, позитивное только знание, полученное специальными науками, и отрицавший необходимость общего философского метода. Впоследствии позитивизм выявил свою субъективно — идеалистическую сущность, но на первых порах пафосом научности, дискредитацией спекулятивной философии он привлекал многих писателей, стремившихся к освобождению от еще сильной и в общественной жизни и гуманитарных науках религиозной метафизики.
Кульминацией социального и идейного развития эпохи становится возникновение марксизма — подлинная революция в истории общественной мысли. Учение Маркса «возникло как прямое и непосредственное продолжение учения величайших представителей философии, политической экономии и социализма» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 40). Марксизм вооружил уже выступивший на историческую арену пролетариат знанием законов смены общественных формаций и доказательством неизбежности гибели капитализма и перехода к коммунизму. «Философия Маркса есть законченный философский материализм, который дал человечеству великие орудия познания, а рабочему классу — в особенности» (Там же. С. 44).
Накануне революции 1848 г. был создан Союз коммунистов и опубликован «Манифест Коммунистической партии».
Литературная карта мира в первой половине XIX в. оставляет впечатление удивительной пестроты и многообразия. На всех континентах идут самые разнохарактерные литературные процессы. Возникает множество новых литератур (например, бельгийская, словацкая, литература Финляндии на финском языке, ирландская на английском языке, молдавская, еврейская на идиш и др. — в Европе; бенгальская, непальская на языке непали — в Азии), возрождаются литературы, чье развитие было надолго прервано иноземным владычеством (Болгария). В решающую стадию вступает начавшееся раньше формирование литератур Латинской Америки, США и Канады; в испаноязычной Америке, кроме того, после образования независимых государств начали вычленяться из регионального комплекса отдельные литературы: мексиканская, аргентинская, чилийская и пр. На Ближнем Востоке развиваются местные литературы: в Египте, Сирии, Ираке и т. п.
Наиболее развитые «старые» литературы Западной Европы — французская, немецкая, английская, итальянская — и в этот период достигли замечательных успехов: складывались новые литературные направления (романтизм, реализм), творили великие художники, как сформировавшиеся в предыдущую эпоху (Гёте, Шиллер), так и появившиеся на рубеже столетий или в начале XIX в. Поскольку и в Западной Европе «объективным содержанием исторического процесса… были национально — буржуазные освободительные движения» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 140), то это приводило не только к образованию новых литератур, но и к более энергичному развитию некоторых старых, переживавших в предшествующую эпоху спад (испанской, португальской, датской и др.).
Русская литература начала XIX в. продолжала развиваться в общеевропейском культурном контексте. Уже на исходе предыдущей эпохи были созданы «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева и «Письма русского путешественника» Карамзина — произведения, свидетельствовавшие, что русская мысль находит своеобычные художественные формы для общеевропейских тенденций. Теперь, в первой половине XIX в., русская литература могла бы сказать о себе словами Пушкина: «Я чувствую, что мои духовные силы достигли совершенной зрелости, я могу творить». В эту эпоху Россия обогатила мировую культуру великими свершениями Пушкина, Грибоедова, Гоголя, Лермонтова, Тютчева.
В странах Центральной и Юго — Восточной Европы антифеодальная борьба и формирование современных наций происходили в условиях иноземного гнета. В первой половине XIX в. здесь нарастает освободительное движение (сербское восстание 1804–1813 гг., польское восстание 1830 г., события революции 1848 г. на землях Австрийской империи), тем не менее для многих народов региона (болгары, хорваты, словенцы, венгры, чехи, словаки, поляки) вопрос о государственной самостоятельности в эту эпоху еще не был решен. С освободительной борьбой неразрывно было связано становление национального и соответственно художественного сознания народов региона. При этом для польской, венгерской (в меньшей степени хорватской) литератур характерно более равномерное развитие с достаточно четко выявленными стадиями Просвещения и романтизма. Для других народов, переживших в предшествующие столетия большую задержку в развитии культуры и ослабление культурных традиций из — за чужеземного гнета, типичен процесс так называемого национального возрождения, когда в литературе совмещаются черты и ранних и более поздних этапов, когда переплетаются древнеписьменные, фольклорные традиции и явления просветительского и романтического порядка. Национальное возрождение повсюду сопровождается интенсивной разработкой литературного языка, восстановлением традиций отечественной истории, изучением народного творчества.
На американском континенте литературный процесс также принес существенные результаты. В США это был один из самых плодотворных периодов литературной истории, выдвинувший художников, чье творчество имело международный резонанс. В Канаде и в большинстве молодых государств Латинской Америки исторические обстоятельства — гражданская нестабильность, войны — препятствовали расцвету искусств. Но все же развитие мексиканской, аргентинской, кубинской литератур в этот период отмечено значительными явлениями.
Первая половина века стала эпохой возрождения или формирования новых литератур народов, входивших в состав России. На Украине, в Белоруссии, в Прибалтике и Закавказье — повсюду идет освоение народных традиций, собирание фольклора, напряженная работа по совершенствованию литературного языка. Публикуются первые сборники народных песен (например, латышский — в 1806 г., литовский — в 1825 г. и т. д.), переводы из русской и западноевропейской литератур на молдавский, грузинский, армянский и другие языки, возникает пресса и театр на национальных языках. Для этих литератур, как правило, характерно переплетение просветительских и романтических тенденций, притом что в наиболее развитых литературах романтизм достигает замечательной художественной зрелости (ранний Шевченко, Н. Бараташвили, Х. Абовян). На исходе изучаемого периода появляются первые ростки критического реализма (поздний Шевченко, драматургия М. Ахундова, Г. Эристави).
Сложной была культурная ситуация на Северном Кавказе. Осуществлялись лишь первые опыты письменной литературы у осетинов и адыгских народов, а уже сказывались просветительские и романтические настроения (Казы — Гирей и Хан — Гирей). В дагестанской литературе сосуществовали народное творчество ашугов и ученая арабоязычная словесность.
В Средней Азии литературы в основном сохраняли традиционный средневековый характер. Новые веяния проявились в обличительных и сатирических мотивах (осуждение междоусобиц в туркменской литературе, социальной несправедливости — в узбекской и таджикской поэзии, гражданский пафос казахского акына Махамбета Утемисова).
В литературах Азии и Африки в первой половине XIX в. почти повсеместно продолжают культивироваться традиционные литературные виды и жанры. Практически ни в одной из стран средневековая литературная система еще не была разрушена, и даже в наиболее развитых литературах Азии, как китайская и японская, где в XVII–XVIII вв. отмечались симптомы ломки средневековых литературных норм, теперь наблюдается отход от новых приемов творчества. Во многом это связано с реакционной охранительной политикой правительств. На Востоке традиционные религиозные и этические учения (конфуцианство, буддизм, ислам и т. п.) продолжали владеть сознанием людей и служили основой официальной идеологии. Так, вся китайская литература, по существу, была скована неоконфуцианством, насаждавшимся императорской властью. В Японии утверждается литературный стиль, напоминающий о средневековом искусстве: обилие фантастического, пристрастие к сверхъестественному, аллегоричность, авантюрно — рыцарские сюжеты.
Тем не менее тяга к обновлению вовсе не сходит на нет. В Китае литераторы тунчэнской школы, ратовавшей за подражание древним образцам, теперь подчеркивают значение авторской индивидуальности, а поэты школы цы, культивировавшей сложные аллегорические формы, призывают к отражению в стихах современной жизни. В связи с английской агрессией в Китае возникла патриотическая поэзия, порою не чуждая социальной критики. В Японии устремленность к реальной жизни — в противовес псевдоисторическим и фантастическим сюжетам авантюрно — героического романа — сказалась в лирической поэзии и в так называемых «книгах о чувствах». Укоренилось в японской литературе и бытописание, в определенной степени аналогичное физиологическому очерку в европейских литературах.
Новые явления сосуществовали с традиционным творчеством. Обычно новаторство состояло в конкретизации социальной критики (Корея, Вьетнам, Непал и др.), в усовершенствовании языка прозы (бытовая и деловая письменность в Бирме). Иногда развертывалась литературная борьба между демократическими тенденциями, ориентированными на фольклор (творчество Сунтон Пу в Сиаме), и архаизирующейся придворной поэзией.
Духовная экспансия стран Запада в Азии (в первую очередь на Ближнем Востоке и в Индии) повлекла за собой появление новых форм интеллектуальной деятельности. Начинается газетное дело, рождается связанная с ним публицистика, возникает драматургия в арабских странах и Турции, пишется необычный для ближневосточной традиции роман путешествий (Иззет Молла в Турции).
Передовые мыслители Востока в этот период, ратуя за выход из средневековой изоляции, за реформы, обращаются к опыту европейских стран. Так, японский поэт Сакума Седзаи призывает следовать примеру петровской России («Историческая песнь: Петр Великий»). Однако такие выступления единичны, на Востоке в этот период характер литературного процесса в целом еще не меняется.
Одна из важнейших особенностей эпохи отмечена в «Манифесте Коммунистической партии»: «На смену старой местной и национальной замкнутости… приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. Это в равной мере относится как к материальному, так и духовному производству» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд. Т. 4. С. 428). Именно в эту эпоху появляется само понятие «всемирная литература», которое отражает объективно, с самого начала словесного творчества существующее взаимное тяготение, потребность культур в познании и взаимном обмене, наличие многочисленных контактных и генетических связей. Казалось бы, огромно историческое расстояние между средневековыми литературами Азии и Африки и развитыми в современном смысле литературами на европейских языках. Но всемирная литература есть диалектическое единство, основывающееся на единой перспективе истории человеческого общества. Образование всемирной литературы было длительным процессом, отнюдь не завершенным в исследуемый период. Но в это время имел место определенный качественный скачок, что было отмечено Гёте в разговоре с Эккерманом в 1827 г. Сближение литератур во многом стало определяться осознанной, целенаправленной волей писателей; усилились и участились контакты литератур, выросла роль переводов и переделок в мировом художественном процессе. Начавшееся в предыдущем столетии открытие Востока, восточных культур продолжалось в первой половине XIX в. и привело к созданию высочайших художественных ценностей, синтезирующих дух западной и восточной культуры (Гёте «Западно — восточный диван», Пушкин «Подражания Корану»). Возникла и возможность освоения художественных ценностей, накопленных в разных уголках земли за предыдущие эпохи. В Европе и Америке увлекались поэзией Саади и Хафиза, «Бхагавадгитой», переведенными еще в XVIII в., сказками «Тысяча и одной ночи» и др.
С наступлением нового этапа всемирной литературы тесно связан вопрос о мировом значении той или иной литературы или регионального комплекса литератур. Почти повсеместное (в этот и следующий периоды) обращение к опыту развитых западноевропейских литератур объяснимо в свете марксистского положения о единстве мирового исторического процесса. Вместе со своими народами эти литературы первыми прошли путь, на который в XIX в. уже вступали «все, даже самые варварские, нации» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд. Т. 4. С. 428). Воздействие западноевропейских литератур было в силу этого особенно быстрым в других регионах Европы и в Северной и Южной Америке, но пока что замедленным в Азии и Африке. Мера этого воздействия не всегда соответствовала объективной градации художественных ценностей (так, в Латинской Америке в первой половине XIX в. огромное влияние имели, в силу актуальности их художественной проблематики для латиноамериканцев, произведения Шатобриана и раннего Гюго и значительно меньшее — Гёте).
Иной характер имеет мировое значение русской литературы. Уже в ту эпоху русская литература мощно влияла на культуру других народов, населявших Россию, что позволяет говорить о начале принципиально новой фазы литературного взаимодействия — общероссийского литературного развития. Но за пределами России мировое значение русской литературы было осознано позднее, когда во всемирном масштабе выявились скрытые, глубинные тенденции происходивших в стране процессов. Ключ к пониманию этих процессов был впоследствии дан К. Марксом в письме к З. Мейеру: «Идейное движение, происходящее сейчас в России, свидетельствует о том, что глубоко в низах идет брожение. Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд. Т. 33. С. 147). В этом брожении вызревали предпосылки революции, которая в XX столетии радикально изменит лицо и судьбы мира. Связанная с брожением низов русская литература уже в ту эпоху поднимала и по — своему решала коренные вопросы бытия человека в мире, подвергала всякую идею перекрестному допросу сторон: правды личной и правды общей, народной. При этом русская литература усваивала творческие достижения европейского искусства и даже доводила их до художественного предела, добиваясь особой завершенности, синтетичности и выразительности.
Необходимо также видеть диалектическое единство двух сторон литературного развития той эпохи: тяготения к универсализации и взаимообогащению и — становления или выявления национального начала. Поистине это была эпоха национальной самобытности: национальная оригинальность провозглашалась целью и венцом творческих усилий, жадно впитывалась читателями. Многие литературы осознают и заявляют о себе как национальные, ищут опоры в языке, нередко почитаемом грубым и простонародным, в местных обычаях и особенно в фольклоре, чтобы утвердить свою самостоятельность. Почти каждый народ получает свод народных сказаний или песен; среди них такие монументальные произведения, как финская «Калевала», «Романсеро» в Испании (изд. А. Дураном), «Романсейро» в Португалии (издатель Алмейда Гарретт), словацкие «Национальные песни» (издатель Я. Коллар) и т. д. Появляются творческие обработки фольклорных мотивов («Песнь о Гайавате» Лонгфелло, «Сага о Фритьофе» Тегнера, «Фрагменты из Яношика» Я. Краля). Велик интерес и к национальной самобытности других народов, близких и дальних («Гузла» Мериме, «Песни западных славян» Пушкина, «Альгамбра» Ирвинга, «Лалла Рук» Т. Мура).
Усвоение инонационального опыта не препятствует, а зачастую помогает обретению национальной самобытности. Воспринимающая сторона, повинуясь прежде всего требованиям своей действительности, отбирает, переосмысливает и преобразует заимствованное. Сторонние влияния стимулируют познание собственного, еще не открытого или забытого духовного достояния. Так, под воздействием В. Скотта множество романистов в разных странах Европы и Америки разработали сюжеты из истории своих народов, познакомив читателей с их прошлым, с бытом их предков.
Целеустремленное, программно оформленное созидание национальной самобытности характерно и для литератур Центральной и Юго — Восточной Европы, и для литературы США, и для литератур стран Латинской Америки после достижения государственной независимости.
Бурное становление и развитие национальных литератур выдвигает проблему общности и повторяемости в этом процессе. Очевидно, что обязательного повторения некоего «эталонного» пути (будь то французский или сконструированный теоретиками условный западноевропейский) не было и не могло быть; в разных исторических обстоятельствах (Россия, страны Латинской Америки, Азии и т. д.) развитие отличается большим своеобразием в отношении темпа, смены и сосуществования направлений и жанров. Даже в пределах региона наблюдаются значительные расхождения — например, в способах изживания средневекового типа литературы. Так, в Китае новые веяния заметнее в высокой бессюжетной прозе эссеистского толка, а повествовательная проза дольше и упорнее соблюдает канон. А в Японии, хотя воскрешение Средневековья также связано в первую очередь с авантюрно — рыцарским романом, были популярны прозаические повествования иного, переходного типа, авторы которых пытались вникнуть в психологию и реальный быт своих современников.
Вместе с тем разнообразие траекторий литературного движения не нужно искусственно преувеличивать или абсолютизировать, не замечая явственной тенденции к синхронизации литературного процесса. Наглядное свидетельство тому — распространение мировых идейно — художественных феноменов. Для данной эпохи характерны Просвещение (как чрезвычайно широкое идеологическое движение), романтизм и реализм (как художественные методы). Общим для нескольких регионов было становление революционно — демократической литературы, сопровождавшее национально— и социально — освободительные движения той эпохи. Революционно — демократическая литература была представлена писателями, занимавшими радикальные общественные позиции и зачастую испытавшими влияние социалистических идей. Единого художественного метода в ту эпоху революционно — демократическая литература не имела, ее объединял общий антифеодальный пафос, а у писателей из буржуазно развитых стран — готовность отстаивать справедливые требования рабочего класса.
Просвещение в странах Западной Еропы, Америки и в России сформировалось еще в XVIII в. и было охарактеризовано в предыдущем томе «Истории всемирной литературы». Но в странах Центральной и Юго — Восточной Европы оно отнюдь еще не потеряло своей актуальности, а в ряде азиатских стран только сейчас дает себя знать. Требования экономических, социальных и культурных реформ, просвещения народа, выхода из изоляции, раздававшиеся в некоторых странах Востока, не могли еще сложиться в такую целостную идеологическую систему, покоившуюся на прочном философском основании, какой было европейское Просвещение. Это были требования просветительского порядка, и они способствовали сближению народов Запада и Востока. Но если в европейских литературах просветительская идеология нередко рождала принципиально новые художественные явления (например, просветительский реализм), то в литературах восточных просветительские мотивы обычно проникали в традиционные формы, внедрялись в старую каноническую художественную структуру.
Романтизм в эту эпоху широко распространился как в старых, так и относительно молодых литературах Европы, Северной и Южной Америки, Закавказья.
Типология романтизма основывается на сопоставлении уровня развития буржуазных отношений в стране и исторической ситуации национальной культуры. Один тип романтизма характерен для стран с явственно обозначившимися противоречиями буржуазного общества, другой — для стран с замедленным буржуазным развитием. Вариантом второго типа был романтизм в странах, добивавшихся или добившихся независимости после длительного периода иноземного господства. Здесь романтизму, кроме всего прочего, предстояло решать сложные вопросы, касающиеся литературного языка и традиций (в Скандинавских странах, на Балканах). Правда, в странах Латинской Америки вопрос о национальном языке давно уже был решен в пользу испанского и португальского языков, да и собственная литературная традиция начала складываться еще со времен конкисты (XVI в.), но все же на долю романтизма выпала большая работа по самоопределению национальной культуры и размежеванию, теоретическому и художественному, с литературами бывших метрополий.
Типы романтизма различаются хронологическими границами (второй тип, как правило, возникает позже, но длится дольше, чуть ли не до последней четверти XIX в.), соотношением с другими направлениями (романтизм второго типа обычно сращен с просветительской идеологией и не противостоит так решительно классицизму). Если в романтизме первого типа центром художественной системы являлись новое понимание личности, новая структура внутреннего мира человека, а главная задача состояла в исследовании, правда с весьма разных социально — политических позиций, взаимоотношений (чаще всего толкуемых как враждебное противостояние) личности с обществом, историческим процессом и даже космосом, то в романтизме второго типа центр смещался в сторону взаимоотношений личности с национальной общностью и на передний план выдвигалась нация с ее особым характером, трактуемая как единая национальная личность. В греческой литературе, например, свобода личности мыслилась в неразрывной связи со свободой национальной, всякие индивидуалистические проявления осуждались как нарушающие эту общность (Соломос).
Разумеется, речь идет о доминанте, о преобладании того или иного компонента общего романтического комплекса. В некоторых национальных вариантах романтизма — русском, итальянском, испанском — такая доминанта почти не ощутима либо меняется от десятилетия к десятилетию; этот тип романтизма можно назвать смешанным. Проблема исследования национального характера ставилась абсолютно во всех национальных вариантах романтизма, но, с другой стороны, романтический индивидуализм, столь ярко воплощенный в творчестве Байрона, в той или иной мере и нередко с большим опозданием проник и в литературы, которым, казалось бы, свойственен лишь романтизм второго типа.
В чешской литературе такие ноты звучали в творчестве Махи, в польской — в некоторых произведениях Мицкевича и Словацкого, в грузинской — в отдельных стихотворениях Н. Бараташвили. Но иногда сказывалась не байроническая тоска индивидуума, как бы созерцающего с одинокой скалы копошение людского муравейника, а скорее аналитическая жилка, таящаяся в романтическом психологизме (проза Киркегора в Дании).
В странах, где характер формирующегося общества еще недостаточно ясен писателю, и особенно у народов, освобождающихся от иноземного ига либо страдающих под тяжким феодальным гнетом, романтиков в гораздо большей степени занимает общая судьба, нежели индивидуальная. Здесь художники позже задумались над положением личности в складывающемся на их глазах, а нередко лишь чаемом, будущем мире. Драматизм этой судьбы мог быть осознан только тогда, когда угроза подавления и нивелировки личности достаточно проявилась и оформилась в сумятице исторического процесса. Несущественно, в прошлом или в настоящем, в реальном или фантастическом мирах живет и действует герой произведения. Хотя в «Сен — Маре» Виньи, «Каине» Байрона, «Золотом горшке» Гофмана, «Демоне» Лермонтова действие отнесено в прошедшие либо мифические и сказочные времена, а, например, в «Факундо» аргентинского писателя Сармиенто рассказано о совсем недавних событиях, во всех этих произведениях ставятся современные этические вопросы, раскрываются внутренний мир личности, ее духовные потребности, сила и слабость.
Развитие реализма в первой половине XIX в. было эстетическим событием всемирно — исторического значения. Ведь началась эпоха классического реализма, вобравшего и переработавшего реалистические достижения предшествующих эпох, а также еще продолжавшего развиваться романтизма. Реализм знаменовал новую ступень критического отношения к действительности, реалистическая критика существенно отличалась и от просветительской и от романтической, ибо опиралась на более конкретное знание и более глубокое понимание жизни. Отсюда термин «критический реализм», возникший именно в применении к реализму XIX в. Появление реализма означало смену принципа эстетического отношения к миру — снятие романтического двоемирия, сосредоточение художнического интереса на реальности во всех ее аспектах. Реалисты отличались от романтиков способностью искать опору идеальным устремлениям в обыденной жизни, распознавать в любом факте действительности добро и зло с точки зрения интересов всего человечества. Понимание этих интересов было у реалистов очень разным, более или менее приближаясь к чаяниям народных масс. В наибольшей степени на народный идеал жизни опирались русские писатели — реалисты. Но все реалистическое искусство объективно, благодаря страстному желанию художников освободить жизнь от всего несправедливого, уродливого, пошлого и утвердить красоту, душевное здоровье и счастье отражает необходимость революционного преобразования буржуазного и буржуазно — помещичьего общества и участвует в историческом процессе как революционизирующая сила. Поэтому реалистическое искусство данной эпохи было высоко оценено в трудах и высказываниях К. Маркса и Ф. Энгельса.
Реализм в исследуемый период сформировался лишь в России и некоторых странах Западной Европы. В ряде других случаев (венгерская, ирландская, скандинавская и другие литературы) можно говорить лишь о ранних его ростках.
Реализм складывался сразу в нескольких национальных вариантах, из которых в первой половине XIX в. зрелости достигли только русский, французский и английский. Различия коренятся в оценке исторической перспективы, в отношении к обществу и отдельному человеку, в особенностях морального пафоса, не говоря уже об отличиях, обусловленных национальной художественной традицией или существующими на протяжении веков чертами национального характера (например, специфический английский юмор, столь ощутимый у английских романистов).
В полной мере различия национальных типов реализма могут быть раскрыты на материале всего XIX в. В первой половине столетия наметились лишь некоторые черты. Так, общая для реалистического исследования жизни этическая оценка осуществляется в английском, французском и русском реализме по — разному. У англичан осуждение зла почти обязательно сопровождается жизненным крахом воплощающего это зло персонажа: разорением, провалом интриги, разоблачением и т. д. Французские реалисты фиксируют насовпадение социальной и нравственной судьбы персонажей: социальное поражение поднимает человека на нравственную высоту, и, напротив, описание успеха в обществе есть форма морального осуждения. Русские художники предпочитают, чтобы приговор себе выносил сам герой в муках совести, в напряжении самопознания и самооценки. Русская литература уже в эту эпоху мерит человека необыкновенно высокой нравственной мерой, что станет весьма существенным для русского реализма второй половины века и определит его особое место и влияние на другие национальные варианты реализма.
Реалистический метод открыл искусству новые, грандиозные перспективы. Реализм не отказался от решения столь глубоко волновавшего романтиков вопроса о судьбе отдельного человека в бурях исторических событий и о судьбах каждой нации, о возможностях самораскрытия нации и личности, но при этом углубился в исследование сложного, диалектического характера исторических явлений. Отодвинув на второй план заботу романтиков о живописности и контрастности, реализм перенес центр тяжести на внутренние связи событий. Казавшаяся писателям — романтикам трагически неизбывной противоречивость массовых движений (Клейст, Эспронседа, польские романтики и др.) получает теперь иную оценку — более уравновешенную, учитывающую и историческую ограниченность, и скрытые силы массового порыва (Пушкин, отчасти Мериме). Тем самым была создана основа для более объективного, чем у романтиков, рассмотрения вопроса о месте человека в историческом процессе, о взаимоотношениях личности и массы, человеческой воли и стихии. Рождался новый, реалистический историзм, позволивший художникам приблизиться к глубокому постижению реальных движущих сил исторического процесса.
Раздел I Литературы Западной Европы
Введение
Общий характер литературного процесса
На сломе эпох, когда с европейской исторической арены уходил феодализм, а победивший буржуазный общественный строй уже выявил и свою неспособность обеспечить всеобщее счастье, и свою внутреннюю противоречивость, когда умы и души людей только что потрясла грандиозная и страшная революция, а уже неотвратимо приближались новые революционные схватки, — в эти насыщенные политическими событиями и работой общественной мысли десятилетия литература также напрягает свои силы, побуждаемая необходимостью угадать и понять движение истории, рассмотреть и оценить его ближайшие и отдаленные последствия. Центральным для художественных направлений эпохи стал вопрос о том, как человеку не только выстоять в этом необычайно обострившемся борении социальных сил, но и активно участвовать в историческом процессе, влиять на него, быть ли человеку, по выражению Гёте, «молотом» или «наковальней». Разные направления и художники выдвигали несходные ответы, нередко противоположные, но глубоко прочувствованные, сопряженные с эстетическими открытиями всемирного значения.
Картина литературного процесса в западноевропейских литературах первой половины XIX в. весьма своеобычна в сравнении с предшествовавшими эпохами. Убыстрился темп литературного (как и общественного) развития. Новые художественные направления складываются и достигают зрелости в относительно короткие сроки, исчисляемые теперь не столетиями, а десятилетиями. При этом появление и укрепление нового метода не означало полного изживания старого. Характерная черта эпохи — сосуществование художественных направлений. На протяжении нескольких десятилетий просветительская и классицистическая традиции, романтизм, а затем и реализм поддерживали отношения, в которых борьба и преодоление сочетались со взаимовлиянием. Каждое из направлений отстаивало свои принципы в полемике, утверждало их в манифестах и других программных заявлениях, но при этом на практике художники и особенно большие художники не были скованы программами. Творческое сознание обладало значительной свободой выбора, постоянно и целенаправленно обращалось к самым разным источникам, включая и разнообразные традиции прошлого, и поиски современников. Однако и в очень сложных литературных явлениях просматривается идейно — художественная доминанта, позволяющая понять, какому методу служили «присвоенные» элементы.
Стадиальная последовательность литературного развития хорошо известна: классицизм и просветительская традиция — романтизм — реализм. В европейских литературах параллельно шел также чрезвычайно важный процесс — становление революционно — демократической литературы. Истоки его — в агитационной литературе, и прежде всего в массовой песне Великой французской революции. «Марсельеза» Руже де Лиля, «Песнь отправления» М. — Ж. Шенье, народные «Карманьола» и «Ça ira» продолжали жить в классовых битвах века. Новые песни и агитационные стихи, сатира и публицистика рождались в политических схватках 20–40‑х годов. Революционно — демократическая литература приобретает общеевропейский характер, оказывает влияние на видных писателей эпохи.
Революционно — демократическая литература первой половины века не дает еще оснований говорить о формировании нового метода. В этом движении участвовали писатели — романтики, стоявшие на левых общественных позициях (Барбье, Гервег, Фрейлиграт, в значительной мере Веерт), писатели, чье творчество временами сближалось с реализмом (Беранже, Гейне, Бюхнер), поэты, стремившиеся продолжить и обновить революционно — классицистическую традицию (Моро). Новаторство революционно — демократической литературы в ту эпоху носит прежде всего идейно — тематический характер.
Такое яркое течение, как чартистская литература 40‑х годов в Англии, является характерным примером перерастания революционно — демократической направленности в революционно — пролетарскую. То же самое можно сказать о творчестве поэтов — песенников Французской революции 1848 г. Э. Потье и Ш. Жилля.
В острой критике противоречий буржуазного общества сказывалось влияние социалистических идей. В начале века то были идеи утопического социализма. На исходе периода становление революционной эстетики протекает уже в тесной связи с формированием взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса и их выступлениями по вопросам литературы в 40‑е годы.
Романтизм
Романтизм — первое по времени возникновения новое художественное направление века — основывался на общекультурном сдвиге, захватившем все сферы общественного сознания и изменившем мировосприятие людей эпохи. Романтизм был ответом человеческого духа на движение истории, ставшее вдруг до осязаемости наглядным. В одну человеческую жизнь вместились изменения, раньше доступные лишь историческому изучению. «Преобразился мир» — такова лаконичная формула эпохи, данная Пушкиным. Эмоциональное переживание, а затем осмысление трагического опыта Великой французской революции играли решающую роль в генезисе романтического миросозерцания. Но и вне последующего исторического опыта: наполеоновских войн, национально — освободительных движений, развития буржуазных отношений и пауперизации народных масс, сопровождающей это развитие, победившей в Латинской Америке революционной Войны за независимость, наконец, нового социального обострения в Европе, приведшего к революциям 1830 и 1848 гг. — понять романтизм невозможно. В XIX в. в литературы разных стран и континентов приходили новые и новые поколения романтических писателей, поглощенные новыми, поставленными уже их временем, их действительностью социальными и духовными проблемами. Слова В. И. Ленина о XIX веке, который «во всех концах мира только то и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 367), относятся прежде всего к социальной истории. Литература же воспринимала это объективное содержание социального развития сквозь призму современных ей политических, идеологических, теоретико — эстетических опосредований. Ощущение вовлеченности каждого отдельного человека и всего человечества в быстрое, вихревое историческое движение, ощущение, рожденное великой революцией, остается и пронизывает романтизм, вызывая к жизни искусство, чрезвычайно многообразное, но обладающее и некоторыми общими доминантами.
Периодизация романтического движения в каждой национальной литературе диктуется ходом исторических событий. С известной долей условности можно наметить общие закономерности: романтизм складывается во второй половине 90‑х годов XVIII в. почти одновременно в Германии (Гельдерлин, иенская школа) и Англии (Блейк, Вордсворт и Кольридж); зачатки романтического миросозерцания во Франции сказываются уже в книгах Шатобриана («Опыт о революциях», «Гений христианства», «Атала», «Рене»), Жермены де Сталь («О литературе»), Сенанкура («Оберман»), появившихся в первое десятилетие XIX в. В странах, подвергшихся наполеоновской оккупации, заметной хронологической вехой стали 1806–1808 гг. — годы начавшегося сопротивления завоевателям. Общеевропейский характер носит граница между этапами романтического движения в начале или середине 10‑х годов, вызванная подъемом национально — освободительной борьбы. В это время романтизм складывается в Италии и Скандинавских странах, зарождается в России, Испании, Португалии, Бельгии. Наконец, 30–40‑е годы повсюду явственно выделяются как особый период в истории романтизма.
Романтизм невозможно понять без правильной оценки его отношения к предшествующему этапу литературной истории. Хотя романтизм в существенных своих чертах был реакцией на Просвещение и в особенности на просветительский рационализм, хотя теоретические выступления романтиков пронизаны пафосом размежевания с предшественниками, отказа от ведущих идей Просвещения и ниспровержения всех норм и предписаний классицизма, все же на деле романтики больше взяли, чем отбросили из наследия XVIII в. Невозможно представить себе романтизм без руссоистской антропологии с ее культом чувства и природы, с идеей «естественного человека», сохраненной романтиками, без психологических открытий «Исповеди» Руссо и «Племянника Рамо» Дидро, без культурологических идей Вико и в особенности Гердера. На всем протяжении XVIII в. возникали явления, предвещавшие и подготавливавшие романтическое искусство.
Чрезвычайно широкий круг самых разнородных явлений, сближающихся лишь по тому признаку, что в них можно обнаружить предвестия либо зачатки романтических идей, подпадает под историко — литературное понятие преромантизма (предромантизма). То, что традиционно считается приметами романтического вкуса (жажда волшебного, загадочного, пугающего), входило в литературную и театральную моду еще в последние десятилетия XVIII в.
Но это вовсе не значит, что романтики не сделали никаких художественных открытий. Романтизм был настоящей революцией в искусстве, хотя при этом он использовал и уже введенные в духовный обиход элементы, по — новому их осмыслив и включив в свою неоспоримо оригинальную систему.
Прежде чем обратиться к основным идеям, составляющим ядро этой художественной системы, коснемся проблемы типологии романтизма. В советском литературоведении вопрос о противостоянии течений (их иногда именовали даже разными направлениями) внутри романтизма — революционного и реакционного, или прогрессивного и консервативного, или активного и пассивного, или социологического и психологического и т. п. — остается до сих пор дискуссионным. Вполне обоснованным представляется суждение Храпченко: «Думается, что деление это схематизирует реальный процесс развития романтической литературы; в ней наблюдается значительно более сложная внутренняя дифференциация». Ограниченность деления романтизма на два направления не только в том, что оно заслоняет общие свойства романтизма, но и в том, что затушевывается множество реальных разновидностей, возникающих на протяжении долгой истории романтического движения. Конечно, внутри романтизма сталкивались идейные тенденции (как это было и в других литературных направлениях). Политический рисунок этих столкновений бывал, однако, довольно сложным. Революционер по своим общественным устремлениям, Байрон высоко ценил консерватора по убеждениям В. Скотта. Тот в свою очередь, восхищаясь гением Байрона, не принимал его пессимизма и крайнего индивидуализма. Нередки и случаи политического поправения романтиков, в молодости отчаянных либералов (А. Сааведра), реакционно — националистических зигзагов творческого пути («Битва Германа» Клейста), «религиозного отречения» (по выражению В. М. Жирмунского) романтиков. Такие идейные отступления вносили заметные акценты в творчество. Всякий раз это было связано с конкретной исторической ситуацией, с расстановкой идеологических сил в стране и должно быть объяснено в национальном общественном контексте. В то же время многие основополагающие художественные идеи романтизма оттачивались и формировались, так сказать, объединяя людей противоположных политических взглядов. Главные эстетические установки «Гения христианства» Шатобриана и предисловия к «Кромвелю» Гюго близки. Те, кого часто именовали реакционными или консервативными романтиками, нередко глубоко понимали противоречия эпохи (Новалис, Гофман).
Во введении к настоящему тому обосновывается типология национальных романтизмов как самостоятельных художественных систем. Актуальность такой типологии в полной мере может быть выявлена лишь в рамках всемирной литературы, где возможны сопоставления межрегионального и межконтинентального порядка. Но в более тесных пределах Западной Европы должны быть отмечены различия между немецким, английским, французским романтизмом и португальским, бельгийским, голландским, датским, шведским. Испанский и итальянский романтизм представляет собой смешанный или переходный тип.
По сути своей романтизм — искусство, на свой лад стремящееся к объективности, пытающееся понять и уловить характер всемирного развития. Громадное влияние на первое поколение романтиков, и не только немецких, но и английских (во многом благодаря критической и теоретической деятельности С. Т. Кольриджа) и — опосредованно — французских (известны дружеские отношения Ж. де Сталь с А. В. Шлегелем), оказал Шеллинг: его философия тождества духа и природы, субъекта и объекта давала теоретическое обоснование стремлению к объективности. «Абсолютная объективность дается в удел единственно искусству. Искусство же позволяет целостному человеку добраться до этих высот, до познания высшего…» — писал молодой Шеллинг. «Познание высшего» (т. е. универсума в его движении) требовало не анализа, раздроблявшего целое на механически соединяемые части, но синтеза: отсюда у Шеллинга и близких к нему немецких романтиков иенской школы апология универсальности искусства, в идеале обнимающего художественное и философское познание.
Идея синтеза, взаимосвязи и взаимозависимости всего сущего, перенесенная на социально — историческую почву, стала одним из основополагающих открытий реализма XIX в. Эта идея сложилась в реализме под воздействием эпохи, но не без посредующего влияния романтической концепции искусства. Отсюда же и чрезвычайно важная для романтической эстетики идея органической формы, развитая А. В. Шлегелем, подхваченная Кольриджем: произведение искусства должно, подобно творению природы, рождаться и развиваться, повинуясь заложенному в его замысле импульсу, единое и неделимое на форму и содержание. Таким, по мнению романтиков, было символическое искусство мифологического типа. Одна из определяющих черт романтизма — осознанное стремление к созданию обобщенных символических образов. Романтиков привлекали мифы: библейские, античные, средневековые, фольклорные — и они их многократно переосмысляли и обрабатывали. Но главное — они хотели дать свои образы — мифы. «Мы можем утверждать, что всякий великий поэт призван превратить в нечто целое открывшуюся ему часть мира и из его материала создать собственную мифологию… Достаточно вспомнить „Дон Кихота“, чтобы уяснить себе понятие мифологии, созданной гением одного человека», — наставлял романтиков Шеллинг, детально разработавший теорию литературного мифотворчества. И не только гениальным художникам романтизма удавалось создать новую мифологию (Старый Мореход Кольриджа, Каин, Манфред и Корсар Байрона, Моби Дик Мелвилла, Квазимодо Гюго), но и менее крупные литераторы нередко добивались успеха, оставив символические образы, отпечатавшиеся в сознании нескольких поколений (Мельмот Мэтьюрина).
Образная «гигантомания» романтиков обязана своим происхождением совокупному воздействию исторического процесса и философских идей, писатели поверяли теоретические постулаты живой, текущей на их глазах историей. Новалис писал, конкретизируя идею литературного мифотворчества: «Роман — это есть история в свободной форме, как бы мифология истории… Ничего нет романтичнее того, что обычно именуется миром и судьбой. Мы живем в огромном (и в смысле целого, и в смысле частностей) романе. Созерцание происшествий вокруг нас. Романтическая ориентация, оценка и обработка материалов человеческой жизни». Романтическая оценка и обработка — это и есть символизация. Реальная история — «мир и судьба» — настолько бурна, катастрофична и неожиданна, что требует монументальных образов и может быть адекватно воплощена только в символических образах мифологического масштаба. «Мы живем во времена гигантских, преувеличенных масштабов, когда все, кто мельче Гога и Магога, кажутся нам пигмеями», — пишет в 1822 г. Байрон В. Скотту. А Э. Делакруа заносит в 1824 г. в дневник свое намерение: «Начать зарисовывать как можно больше моих современников… Людей нынешнего времени — в духе Микеланджело и Гойи».
Имя Гойи названо здесь рядом с Микеланджело по праву: картины Гойи, в особенности «Атака мамелюков 2 мая 1808 г.» (ок. 1814 г.) и «3 мая 1808 г. Расстрел повстанцев» (закончена к 1814 г.), являются в полном смысле слова образцами романтической «обработки» текущей истории; они хроникальны, в них точно запечатлены и реальные события, и типы участвовавших в событиях людей, но при этом эмоциональное напряжение линии и цвета таково, что изображенное вырастает до размеров «Гога и Магога» — до вселенского символа Восстания.
Подчеркивая мифологизирующий момент в романтической эстетике, не следует забывать, что это была мифологизация или символизация текущей действительности. Не только произведения романтиков на современные темы («Паломничество Чайльд Гарольда» Байрона, «Гиперион» Гельдерлина, «Германия. Зимняя сказка» Гейне), но и исторические романы, поэмы и драмы («Ян Жижка» и «Альбигойцы» Ленау, все романы и драмы Алмейды Гарретта), и философско — фантастические сочинения («Эликсиры сатаны» Гофмана, «Атта Тролль» Гейне) пронизаны особой стихией, которую А. А. Елистратова вслед за Байроном удачно назвала «поэзией политики». Видный исследователь романтизма Ж. Барзэн также утверждает: «Освоение реальности было фундаментальной задачей романтического искусства… В целом не было еще никогда группы писателей, столь упорно интересующейся фактом, как романтики». Формы вторжения современности в литературу многочисленны — авторские отступления, полемические выпады, аллюзии. Здесь проходила «линия фронта», разделявшая романтиков в той или иной национальной литературе на враждующие лагери, обычно консервативный и либеральный. Критерии отбора современного материала зависели от мировоззрения автора, его общественной позиции, но сама способность романтического произведения вбирать в себя «злобу дня», сплавлять ее с самыми грандиозными символическими обобщениями, с вечными вопросами бытия, видеть прошлое в свете дня нынешнего, а нынешнее — в свете прошлого — эта способность принадлежит к коренным свойствам романтического сознания.
В 30–40‑е годы складывается романтический социальный роман (Ж. Санд, Э. Сю, В. Гюго и их подражатели в других европейских странах). Ф. Энгельс назвал «это новое направление среди писателей» «полной революцией» в романе, так как героем подобных произведений стал «бедняк, презираемый класс, чья жизнь и судьба, радости и страдания составляют содержание романов» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд. Т. 1. С. 542). Романтический социальный роман разоблачал буржуазную эксплуатацию, лицемерие правящих классов, коррупцию правосудия и в конечном счете несправедливость всего общественного устройства. Творцы социального романа, в особенности Жорж Санд, испытали сильнейшее воздействие утопического социализма. В то же время они стремились не к анализу, а к символизации социальных противоречий в обобщенных образах кроткого страдания, плебейской гордости, олицетворенной справедливости.
Символизм, почти мифологическая обобщенность образа и историзм — обе эти важнейшие черты романтического художественного сознания, рожденные стремлением к объективности, к отражению исторического движения, казалось бы, находятся в трудноразрешимом противоречии. Но историзм романтиков таков, что это противоречие преодолевается. Как уже было сказано, отправным пунктом романтического историзма было осмысление Великой французской революции и начавшейся с нее эпохи. Ни события революции, ни ее результаты не отвечали чаяниям тех, кто приветствовал ее приход. А те, кто изначально отрицал благодетельность революционных потрясений (например, В. Скотт), укреплялись в своих худших опасениях. Оттого движение истории воспринималось как внеразумное, не только обманувшее просветительские ожидания, но и вообще неуловимое для рационального анализа и предвидения. Это не означало для романтиков, что историческое движение хаотично и бессмысленно; подобная идея, столь укоренившаяся в западном искусстве XX в., лишь изредка брезжит в романтизме («Семейство Шроффенштейн» Клейста). Романтикам скорее свойственна вера в некую провиденциальную закономерность, не поддающуюся рассудочному познанию, но доступную человеку благодаря более высокой способности — воображению. В теоретическом плане романтики нередко расходились в оценке соотношения обоих начал — разума и воображения: Байрон, например, отстаивал в полемике с Шелли классицистический примат разума (отмечено Н. Я. Дьяконовой). Но на практике символизация, основанная на воображении, играла важную роль в историческом мышлении не только романтических писателей, но и романтических историографов.
Поделиться книгой: