Холодная кровь

— Вот же Ерия! И о том позаботилась…

В ладони лежал нож, поблескивая в сумраках холодным стальным блеском, рукоять чуть изогнутая, украшенная узором плавным, будто ростками цветочными, и лезвие широкое кверху чуть вытянутое, на нем — обережные начертания. Этот нож ей когда-то отец подарил. Она и забыла о нем совсем. Вынув совсем его из ножен, сжав его, к груди прижала, закрыв глаза. Подарок отцов пусть верной защитой станет. Сталь в руке стремительно теплеть начала, и стало как-то даже спокойнее, теперь княжич этот нахальный пусть только попробует руки свои пустить!

Агна вернула его в ножны, прицепила за пояс, спрятав в складках одежды. Подхватив суму и повесив на плечо, пошла обратно, покидая потайное место. Раздвигая ветки, вышла к берегу. Там уже, оказывается, тоже управились со снедью, да подбирались с земли потихоньку, чтобы в обратный путь отправиться. Никто и не заметил ее возращения, будто и не сомневались, что она сбежать не попытается. Проходя мимо костра, где еще сидели воины, Агна спиной чувствовала, как скользит по ней внимательный взгляд Анарада — не возлюбил с самой первой встречи. Да ей-то что? Не просила она его с собой таскать ее повсюду. Агна не увидела братца его поблизости — куда запропастился? Едва она с костром поравнялась, направляясь к ладье, Анарад повернулся вдруг — видно, хотел сказать что-то да передумал, позволив девушке пройти свободно. И хорошо, не было никакого желание разговаривать с ним. Да и о чем? С одним она уже поговорила. Хватит.

Поднявшись по сходням, Агна сразу в укрытие свое нырнула, сбросив суму на короб низкий, сняв с себя тяжелую просыревшую в лесу одежду, расстелив шкуры

— ночью холодно будет — легла, укутавшись плотно до самого подбородка. После сытной трапезы веки отяжелели сразу. Она слышала, как поднялись на ладью кмети, как шумели они, переговариваясь о пустяковом, как заплескали весла, и ладья, качнувшись, вновь заскользила вверх по реке. И не заметила Агна, как уснула, разморенная под шкурами.

***

Проснулась княжна ранним утром, спала бы еще, если бы не всплески воды и грохот чего-то тяжелого. Откинув мягкие шкуры и потерев глаза, упираясь взглядом в волоковый полог, что ворошил ветерок, Агна приподнялась, перекидывая растрепавшуюся косу через плечо, села, поводив плечами, разминая спину, отцепила березовый гребень с пояса, распустив косу, принялась раздергивать волосы. Ныне день был ощутимо теплее — это радовало, хотя плыть еще долго. Всплеск воды вновь раздался почти рядом. Агна опустила руки и, пересев к краю пастели осторожно, чтобы не быть никем замеченной, выглянула в щель полога своего убежища, посмотреть, что там происходит. Отодвинув занавес, сразу разглядела спину старшего княжича — Анарада. Обнаженный до пояса, он, подхватив полную кадку воды, резко перевернул, вылив на себя целиком. Агна не раз видела мужское тело — знойным летом деревенские, не стыдясь никого, после труда дневного тяжелого в реку курнались, и смешно было за тем наблюдать — резвились, как дети малые, да только сейчас и не до веселья, Агна засмотрелась, как под гладкой влажной кожей двигаются твердые мышцы спины Анарада, то натягиваются, то бугрятся, сильная шея, широкие плечи, спина плавно суживается к бедрам, и вода, сбегавшая с волос ручейком, прокатываясь вдоль позвоночника, вниз к ямкам поясницы. Встряхнув волосами, сбрасывая остатки воды — ледяной наверняка, княжич сорвал с рейки полотно, на плечо бросил и вдруг будто почуял, что на него глядят тайно — повернул голову. Агна отпрянула от щели, как об огонь обожглась, выронив из рук гребень. Но ничего не последовало, тишина.

«И чего так шарахаться?!» — укорила себя, что даже сердце разошлось, жарко стало. Подняв гребень с пола, Агна продолжила расчесывать волосы, стараясь выбросить все из головы, да долго не выходило.

***

Два дня текли медленно, и казалось — пути конца и края не будет. Холмы лесистые тянулись по берегам нескончаемым хвойным частоколом. Агна старалась выходить из своего укрытия, когда стихало все на ладье, избегая столкновений с княжичами, да совсем без этого не обошлось, благо, Вротислав больше не пытался ее подцепить, хотя бывало что-то подшутит, подмигнет, да на этом и расходились. И уж не знала Агна, на что и думать, что так его сдерживало, уж ее безобидными угрозами юношу не проймешь, конечно. Но — слава Богам! — не трогает, и ладно — больше Агне ничего не нужно было.

Анарада она видела реже, чем его брата. Он большую часть времени на другой стороне ладьи бывал. Задумчивый и молчаливый. Холодный, как каменный идол стоял у кормы. Агна старалась не думать о нем, да взгляд все за его фигуру так и цеплялся, будто назло, и почему — сама то не ведала. Наверное, хотелось заглянуть сквозь молоко тумана, что вокруг него все сгущался плотно, да одним глазком увидеть, что творится внутри него. Хотя умом понимала, что желаний таких не должны рождаться в ней. Да с каждым днем злость ее и досада острая таяли, как неокрепшее перволедье. И это тревожило ее куда больше, чем осознание того, что путь их близится к концу.

Поутру лес вдруг начал редеть, сменяясь березовыми рощицами да ивняками — даже как-то светлее и просторнее стало не только вокруг, но и на душе. Осталась далеко позади Ледницы, о которой думала она часто. Ерия должна уже до земель Збрутича добраться. И вот одна деревня за другой показывались за каждым изгибом русла, да все больше дворов начитывалось в деревеньках этих, сменявшихся длинными холмистыми насыпями — видно, курганов, с которых, пугаясь приближающей ладья, с шумом взмывали в серое небо стаи ворон. По осени птицы собираются тучами.

Агна встрепенулась, до этого разглядывая незнакомые земли, когда мужчины зашумели весело и бодро. Княжна, ведомая их оживлением, различила в мгле туманной высокие зубчатые огородни, тянувшиеся по берегу полосой, а за ним еще одни — более высокие да с башнями серыми грозными, что скалы, город раскрылился едва ли не на все прибрежье, и ясно стало — ошибиться сложно — это и было княжество Роудук.

Глава 3

Анарад войдя в хоромину, бросил на лавку плащ, что по дороге снял с плеч, прошел к столу и, подхватив чару, припал надолго. Сбитень был горький и сухой на вкус, но жажду с дороги утолял. Вротислав сидел в кресле уже без верхней одежды, разморенный духотой, и посмотрел на него с интересом.

— Что-то ты хмурый какой-то. Случилось что?

Анарад, напившись, отставил пустую чарку, подумал немного и налил из крынки еще.

— А чему радоваться?

Вротислав потянулся за орехами, зачерпнул горсть, хотя челядь уже хлопотала на стол накрывать, накормить прибывших княжичей, внося лотки да ендовы со снедью разной. По прибытию князя в стане не оказалось — не вовремя. Переговорить бы с ним нужно было.

— А разве нечему? Пусть не нашли жреца, но не совсем же бесплодным оказался поход. Девка его теперь с нами, — поднес к лицу горсть, высыпав в рот все разом.

Девка… Анарад хмыкнул, поболтав золотисто-мутную жидкость, пить перехотелось. Анарад отставил чару, опустился напротив Вротислава.

Никакого толку с того не было, только спугнули жреца. И будет ли толк с нее? С этой несносной гордячки, возомнившей о себе не весть что! Порой ее хотелось отходить ремнем по одному месту или за борт спустить. Анарад почти пожалел, что потащил ее за собой, только смуту наводила лишний раз среди воинов. Та, какая бы нестерпимая и скверная по нраву не была, а женский подол туманил глаза кметям. Да и назло девка оказалась на лицо смазливой: нос тонкий точеный, будто из березы выструганный, и губы что цветок шиповника розовые, мягкие, глаза сине- серые, как вода речная, волосы вьющиеся блестящие, свитые в тугую с кулак косу русую с медным отливом, и хотелось порой до слепоты и какого-то приступа безумия намотать их на кулак да дернуть побольнее, чтобы прятала их, перед мужскими глазами не хвастала, не выпускала из-под платка. Выводила из себя страшно, как бы он ни старался отрешиться. Но такое буйство находило, когда смотрела свысока, надменно, кровь вскипала в жилах. Он держался подальше от нее намеренно, чтобы не сотворить непоправимое. Вротислав прав — она еще сгодится. И предстоит поговорить, вытрясти ответы, хотя разговаривать с ней у него не было никакого желание. Одно то, как она рванулась от него и пыталась ускользнуть ради этого жреца, бросилась в воду, сумасбродная, вытряхивало его наизнанку. Пусть Вротислав и говорит с ней, у него это — Анарад глянул на брата

— получится лучше. Внутри неприятно свернулось, вспомнив, как Вротислав прохода почти не давал лесной дикарке. Хотя это не должно его трогать — настоял взять ее, вот и пусть теперь сам с ней и разбирается.

— Куда ты ее отправил? — вырвался сам собой вопрос.

— Голубку нашу? — Вротислав, засучив рукава полотняной рубахи, потянулся к лотку с утицей, что поставила в середину стола чернавка, отламывая добрый кусок горячей исходившей паром мякоти. — В баньку первым делом. Что? Что на меня так смотришь? С дороги же. А там дальше чернавки позаботятся.

Анарад тоже отщипнул ломоть птицы.

— Найтар как скоро вернется?

— А кто знает? Зар сказал, должен через день-два.

Князя Найтара он никогда не звал отцом, хотя тот вырастил его с малолетства — слишком явственно осталась память о родном отце… Да и Найтар не сильно на то обижался, но относился всегда так же, как и к своему родному сыну Вротиславу. А этим летом бояре и старейшины поговаривают уже собрать сход да закрепить княжий стал истинному наследнику, поставить Анарада во главу его, как бы ни оттягивал он, отгораживаясь от разговоров о том. С одной стороны долг и род призывает его к тому, но с другой… Найтар был еще крепок и духом, и телом, и правил он добросовестно, стеной стоял за свой народ. А потому вновь неугасаемое невыносимое желание найти отца вспыхнулось в Анараде с новой силой, испепеляя его изнутри. Анарад ощущал, будто чья-то немая воля звала его, толкая встать на путь. Этот жрец — Воймирко — был ниточкой к той давней загадке, случившейся пятнадцать зим назад. Он жив — Анарад это ощущал, и Домина твердит о том, а ей он верит.

Наевшись до отвала, Анарад отодвинулся от стола, и усталость разом навалилась на плечи, будто в отместку за те бессонные ночи, что он провел в пути.

— Куда ты? — поднял на него взгляд Вротислав, когда Анарад поднялся со скамьи.

— Пойду, расспрошу, чего тут без нас произошло, да куда и по какому делу князь уехал. А потом в баню.

Вротислав, развалившись в кресле вальяжно, ухмыльнулся каким-то своим мыслям, а потом, зевнув широко, взбил пальцами волосы.

— Хорошо, а я прикорну сначала, пожалуй, что-то глаза слипаются.

На этом и разошлись.

Едва Анарад вышел на крыльцо, остановился, слыша со двора лай псов и голоса челяди, и запах дыма, наполненный пряным ароматом еловой смолы, перед глазами мгновенно появилась огневолосая дева с карими до красной ржавчины глазами. Запах дыма всегда напоминал ему эту чародейку, которая имела слишком много власти над ним, чем думал сам Анарад, ощущая, как внутри будоражится все от предчувствия скорой встречи. Голос Вротислава, донесшийся из хоромины, отдававший указания чернавкам, заставил охолонуть да одуматься вовремя. С Доминой он увидится потом, и ему самому не помешал бы сон, но не сейчас.

Выйдя на лестницу крутую, Анарад скользнул взглядом по полнившемуся кметями двору, приметил белокурую голову Грошко — отрока тринадцати зим. Мальчишкой желторотым взяли еще позапрошлой зимой обучаться ратному делу.

— С нами девица одна пришла, видел? — спросил у него, когда тот подбежал прытко.

Грошко кивнул, щуря голубые глаза.

— Зовут Агна, найди ее и передай, чтобы отдохнула как следует, а утром разговор будем с ней вести.

— Понял, — кивнул отрок да пустился через людный двор.

Анарад пронаблюдал за ним, положив ладони на пояс, вспоминая, как лесная жрица одарила его недобрым взглядом, когда сошли с ладьи, и она, будто нарочно, оступилась и упала прямо ему в руки — до сих пор в ладонях осталось ощущение тонкого стана — а потом отпрянула, как будто к углям прикоснулась. Оно и понятно, может, конечно, он перегнул палку, когда набросился у реки. Хотя такой и поделом.

Отрок уже давно скрылся в глубине двора. Анарад зло выдохнул, скользнул взглядом вдоль построек, да вдруг глаза зацепились за белый подол, что мелькнул у ворот и тут же он исчез вдруг — ее он узнает из сотни женщин — Домина прошла, плавно качнув бедрами. Только что она тут делает? Анарад все смотрел в ворота, но так больше ничего не увидел — пустовали. Нет, ему точно нужен отдых! И все же мимолетное, но настолько яркое желание толкнулось внутри горячим всплеском

— стиснуть ее в объятиях да вдохнуть запах огненных волос, острая жажда эта почти оглушила. Анарад тряхнул головой — вот же девка распутная в голову вкралась! А он слишком напряжен…

Анарад так и стоял, раздумывая, пока со спины не услышал шаги.

— С прибытием, — Диян обошел, положив ладонь на плечо, чуть сжал и выпустил, оглядывая орлиным взором свою ватагу дружинников, что еще сновала у конюшен, встал перед Анарадом.

— А я как раз тебя собирался искать.

Если сотник тут, значит, Найтар недалеко уехал.

— А зачем меня искать, я сам прихожу, — выпятил Диян крепкую гранитную грудь, погладив русую бороду.

— Куда князь уехал?

— Да по делам каким-то в Борицы, через день обещался вернуться.

В соседнее городище князь часто наведывался, бывало, и неделями пропадал. Анарад выхватил взглядом приближавшегося к ним легким пружинистым шагом Зара. Вот кто на дороге, верно, родился: неделю пути да шастанье по лесам — а он бодр, будто и не ездил никуда. Анарад часто брал его с собой, если покидали надолго княжество. Лучник он отменный, мог встать вровень с ним.

— Вроде все с берега вернулись, — отчитался он перед сотником.

Резвое жеребячье ржание и крепкая брань раздались по другую сторону высокого частокола, заставив разом обернуться троих мужчин.

— Ааа, — засмеялся Диян, — это нам лайтарцы подарок прислали — породистые скакуны из самого княжества Воловьего рога доставлены были, — разъяснил сотник.

— Это за какие заслуги? — повернулся к нему Анарад, но тот шутить и не думал.

— С лайтарцами стычка вышла с перекупщиками, опять не поделили чего-то, руготню затеяли темную, много товара было порчено. Ушкуи лайтарцы перевернули, утопив все добро. А теперь князь Ярун решил сдобрить, стало быть, неурядицу, что учинили его люди.

Зар, выслушав сотника, хмыкнул только — что тут еще скажешь?

— Скорее, откупиться решил, — поправил его Анарад. — Пусть Найтар приезжает и с ним разбирается.

— Пускай, главное, что без крови обошлись. Хотя бы я на твоем месте, — глянул на княжича Диян, — потолковал бы с Яруном сам.

Понятно на что намекал сотник — брать понемногу бразды правления на себя, да только душа кривилась от того. А Диян, ясное дело, как лучше желает, он служил у Воруты — отца, в верности ему клялся. Когда-то…

— Прямо совсем без крови? — вмешался Зар, прерывая молчание.

— Не совсем, — нарочито сокрушенно качнул головой Диян, — но три носа сломленных не в счет.

— И у кого же именно? Не говори, что Дагше тоже досталось? — вскинул бровь Анарад.

Дагша мужик хоть и старый, но купец из него жадный. Теперь придет жаловаться, если уже не обивал порог. За частоколом унялись звуки, видно, усмирили жеребцов.

— Ладно, — дернул Анарад на вороте шнур рубахи, обращаясь к побратимам, — там уже баня истоплена, пошли, нечего тут торчать посередь двора.

Пройдя мимо громоздких теремных хоромин, выстроенных со времен не таких уж и давних, мужчины вышли в сосновый бор, где на травянистом берегу и были сложены длинные срубы. Городни будущего Роудука поставил отец, принеся в жертву и заложив в стену вола, что выращивали волхвы много зим для этого случая. Массивные витые рога животного до сих пор на воротах и висят — память и оберег. Земли здесь поначалу, как спустился на ладье по реке Сохша отец со своей дружиной, были не обжитые, дремучие, потом подтянулся и его племянник, поставив стены городища Борицы. А вот збрутичи, заселили леса по другую сторону реки Полозь уже с давних времен хотя княжество то и не большое. И все же поход этот за жрецом все же и в самом деле — прав Вротислав — задаром не прошел, заодно и осмотрелись сами. Получается прореха большая меж княжествами Збрутичем и Роудука — ничейные земли. Впрочем, думать об этом пока Анарад не желал. Чудилось уже в густом паре стройное тело Домины, ее белые, в обхват ладоней, груди, к которым рыжими змейками липли пряди волос, и до дрожи в мышцах, до тяжести в паху хотелось слизать с ее бархатной кожи каждую капельку воды…

Странно, никогда не испытывал такой дикой жажды в ней, хотя что тут странного, хотелось сбросить всю тяжесть, что накопилась за эту седмицу. Вспомнив нелюдимую синеглазую гордячку, горячее вожделение остыло мгновенно, появилось знакомое смятение. Проклятье. Анарад сел на влажную в березовых листьях лавку, в глазах от притока крови потемнело на миг. Он слышал разговаривавших в предбаннике Зара и Дияна, которые, напарившись вдоволь, сидели распивали квас. Смахнув с лица мокрые волосы, Анарад посмотрел в узкое продолговатое оконце — темнело уже. Все не выходило из головы, как рьяно она защищала его, что глаза дымчато-синие темнели омутами, а зрачки ширились пропастями. Не понимает, что жрец использует ее.

Анарад поднялся, выйдя в предбанник, взял чистые одежды.

— Уходишь? А с нами кваса распить? — Диян придвинул кружку.

Анарад натянул и завязал тесьму, подхватил, осушая до капли — пить хотелось сильно, хлебный душок отдался в нос.

— Экий ты быстрый.

— В дружинной избе встретимся, — поставил на стол кружку, — там уж выпьем чего покрепче.

Взял рубаху, вышел на низкий порог под раскидистые массивные лапы старых замшелых сосен, под которыми сумрак густел куда стремительней, чем над верхушками. Свежесть вечера плотным пластом оседала на землю — что ни говори, а уже пахло зимой. Если до первого снега не найдут Воймирко, то придется затею эту оставить до весны. Слишком долго.

Анарад уловил просочившийся через стынь запах дыма, втянул его, прикрыв веки, и выдохнул, раздувая ноздри, устремляя взгляд в гущу бора. Шагнул с порога, на ходу натягивая на чистое тело рубаху, так и оставшись босым, ступал по жухлой траве, усыпанной шишками. Запах становился все гуще, а холод уплотнился. Костер жгли на окраине бора — все называли его слепым холмом, потому что лес выходил за пределы города и обрывался далеко у берега. Вспорхнула сова с ветвей, сбрасывая на княжича колючую старую хвою, мелькнул огонь средь деревьев. Анарад улыбнулся.

Здесь, недалеко от стен, таилось старое заброшенное капище, к которому посадские приходили редко, хотя раньше оно было единственным местом, связывавшем людей с Богами, но, когда построили в самом городище новое святилище, тропки сюда заросли — капище стало частью дикого леса. Домина любила здесь бывать, хотя Анарад не понимал, что ее тут привлекало.

И сейчас, по всему, видно, оживила она огнем священный холм. Анарад, пригибаясь под низкими лапами, вышел к берегу. В избенке, что вросла в землю чуть поодаль от частокола святилища, горел огонь. Изба была старой, и считали, что была поставлена одним волхвом, что жил тут до того времени, как пришли князья.

Поднявшись по скособоченному от старости порогу, княжич толкнул дверь, вошел, низко пригибая голову в натопленную клетушку, пахнуло запахом травяным. Анарад оглядел стол, на середине которого стояла глиняная плошка, наполненная маслом, фитиль в ней горел тускло, освещая стены с полатями и лавками. Домины здесь не было. Княжич прошел чуть вперед, положив ладонь на пышущую жаром беленую мелом глиняную стенку печи.

Внутри него жар разлился жидким сплавом, когда слух тронул почти бесшумные шаги за дверью, и не успела Домина войти в дверь, как Анарад сгреб ее в охапку и к стене притеснил, сжимая упругие груди с твердыми сосками, упершимися в его ладони горошинами. Не испугалась — знала, что внутри ее ждали, погладила лопатки порывисто, вонзая пальчики в мышцы, сминая и сводя, от чего дрожь потекла по телу к самым стопам. В тусклом свете влажно и вожделенно блеснули ее глаза. Он, напряженный до предела, поймал ее холодные с улицы губы, впился жадно и одичало.

— Тише, княжич, тише, — прошептала, — весь пыл свой растеряешь раньше времени, — тихо и бесстыдно рассмеялась, прижимаясь гибким станом к его телу

— дразнила нарочно.

— А за это ты не переживай, Домина, — Анарад собрал в горсти ее густые, переливающие блеклым золотом, мягкие, как лебяжий пух, пахнувшие еловой смолой и горьким дымом волосы, поднес к лицу, втягивая запах, потянул назад, другой рукой сжал ее челюсть, разжимая и впиваясь поцелуем в раскрывшиеся губы, перекрывая ей дыхание, но уже не таким рьяным — не спешил, смакуя, будто сладость ягоды малины, вкус ее тонких, но чувственных губ. Домина задохнулась, обхватила его уже крепче. Анарад, теряя терпение — оно и так его жгло нестерпимо изнутри весь вечер — подхватил ее под бедра, поднимая с пола, пронес к столу, умастив на самый краешек. Молча собрал вымокший в росе подол, задирая его до пояса, огладил покатые твердые бедра, смял да рывком к себе ближе рванул.

Домина ловко сдернула с него рубаху, огладив ладонями грудь, потянула тесьму на штанах, приспуская их, огладив отверделую, налившуюся свинцом плоть, обхватила крепче его пояс ногами, что даже искры посыпали перед глазами от влажного прикосновения горячего лона. Анарад, обезумев вконец, дернул ворот, выпростав женскую белую грудь, припал губами, согревая дыханием, сомкнул губы вокруг горошины, огладив языком.

Домина вскрикнула и выгнулась, запустив пальцы в его волосы, потянула больно. Анарад, прикусив сосок, отстранился и, опершись о стол ладонями и придавливая тяжестью своего веса, грубо толкнулся, позабыв о ласках, нависая над вздрогнувшей под его натиском Доминой, чувствуя влажную глубину, и как она охватила его плотно, призывая бешено врываться в нее, не останавливаясь, до потемнения в глазах, до испарины между лопатками.

Анарад, смотря прямо в затуманенные глаза Домины, принялся размашистыми ударами толкаться в нее непрерывно, ощущая, как с каждым движение волны блажи тяжелели, разливались по телу сплавом, и темнело в глазах, и кровь в пах ударяла жарко и больно. Домина, вздрагивая под мужчиной, вцепилась в него, обжигая разгорячившимся дыханием шею, выпустила из горла стон. Анарад, продолжая вдалбливать женщину в стол, на котором она едва удерживалась, держась за него, оглох на миг от собственного взрыва и, излив в горячую глубину семя, остановился, медленно продолжая насаживать на себя, скользя и проникая размеренно. Домина только задышала часто, не в силах выдержать эту муку, хватая ртом душный воздух, прильнула, как березовый лист к его влажному телу, испуская пронзительные стоны. Отдышавшись, Анарад обхватил ее затылок и припал к горевшим губам, собирая остатки дрожавшую на самых краешках уст истому тягучим поцелуем.

— Безумный, — прошептала она, обжигая его губы дыханием, обвив шею княжича, плавилась как размякшая глина в его руках, сдавила плотнее ногами, задерживая внутри себя.

Анарад, как спала туманная пелена, все же отстранился, выскальзывая из нее, поправил штаны и прошел к печи, видя краем глаза, как Домина села, свела колени и одернула подол.

Подобрав несколько поленьев, Анарад кинул их в топку, жар огня дохнул, высушивая лицо.

Сердце колотилось бешено, в голове треск и смутные обрывки воспоминаний: всполохи огня, черная сажа заполонила глаза, забило дыхание, песком оседая на языке и зубах, огонь жалил со всех сторон, тлела одежда, и дикие женские крики звоном раздались в голове, раскалывая на части. Анарад стиснул зубы, встряхивая головой, сбрасывая прах прошлого. Он осталась там, в подполе, запертым, и как только не задохнулся от дыма. Анарад помнил это миг отчетливо, он в сердце врезался серпом, кромсая его на куски безжалостно. После того, как случился пожар, сгинул и отец. Провалился как сквозь землю, хотя в день пожарища он был в стенах города. Прошлое часто заставляло его сердце бешено колотится…

Анарад стоял у очага, наблюдая, как вихрится огонь в топке, как играют отсветы и тени на стенках. За треском дров княжич расслышал шуршание ткани и легкие шаги Домины.

— Что с тобой? — спросила она, приближаясь неспешно. — Что-то случилось? Ты какой-то… другой.

Ладони легли на плечи, скользнули на грудь, Домина прильнула к нему, положив голову — мягкие волосы приятно окутали спину. Анарад, качнувшись, прикрыл веки, сбрасывая дурное наваждение, втянул в себя жар пламени.

— Мы не нашли его, — Анарад сжал ее ладонь.

А больше и ничего не случилось, он по-прежнему такой, каким был всегда — замкнутым и холодным, а порой и жестоким. И только Домина могла прикоснуться к нему, хотя и не всегда позволял. Она знает его желания, помогает ему найти отца, верит ему. Сколько длиться их связь? Вот уже вторая зима подходит. Это слишком много для мимолетного увлечения, и интерес к ней не угасал, напротив — она стала его отдушиной, тем клочком живой души, где он себя ощущал не одиноким, порой ему казалось, что она и есть его ключ и источник силы. И тогда Анарад сознавал, насколько прикипел к ней со всей страстью, и не мог понять, что именно чувствовал к ней, но одно осознавал отчетливо — рядом с ней ему было хорошо, спокойно.

Пыл постепенно сходил, и дыхание вскоре стало спокойным. Шесть зим назад она потеряла мужа, вдовствовала, отдавая себя служению.

— Меня долго не было в княжестве. Тебе что-то нужно?

Анарад ощутил, как Домина улыбнулась мягко — он знал, что сейчас она хитро сощурит глаза и соберутся морщинки в уголках.

— Кроме твоей ласки, Анарад, ничего, — Домина высвободила руку, провела кончиком пальца по спине, вырисовывая на коже какой-то узор, а потом Анарад ощутил ее теплые губы на том месте, где только что касалась, скользнув мягко вверх. — Князь Роудука не забывает о своих подопечных.

Услышав это, Анарад развернулся, обхватывая Домину притянул к себе, внимательно вглядываясь в ее лицо. Домина — женщина, но черты ее были молодыми: распахнутые карие глаза, щеки с проступившим то ли от жара, то ли от недавнего соития неровным румянцем — как у девицы, золотисто-рыжие, чуть взъерошенные волосы густыми волнистыми ручьями падали до самого пояса, тонкая шея с нежной кожей созданная только для поцелуев, высокая грудь и бедра округлые — вся справная да гибкая, как раскидистая ива. Быть может, не теряла она своей живости девичьей от того, что не обременена детьми да заботами житейскими? Или знает чары какие хитрые. Впрочем, ему было все равно, она его притягивала своим пламенем и страстью, безумно и неудержимо. Она не как это глупая девка — строптивая дикарка из леса, одержимая своим жрецом.