Помоги проекту - поделись книгой:
На следующий день, вместе с возвращенными документами, немецкий капитан передал Гримму лист белой бумаги, найденный впоследствии при обыске, и заявил – теперь немцам нужны в основном топографические карты, отмеченные на листе клеточками, а также фотоснимки перечисленных здесь железнодорожных станций. Кроме того, Гримм получил еще несколько заданий. Документы следовало присылать по определенному адресу в Берлине на имя некоего Хавера.
За привезенную в этот раз информацию предатель получил 6000 марок. Кроме того, нисколько не смущаясь, он вытребовал аванс в 2000 марок для приобретения карт, за которыми обещал съездить в Петербург.
Однако ехать в Петербург Гримму не хотелось, да и не верил он в то, что сможет купить в Главном штабе секретные стратегические карты (это ж не базар!). А из имеющихся в его распоряжении сведений он продал немцам все, что их интересовало. «Ладно, – решил Гримм, – деньги получены с немцев… Гм… немцы перебьются!»
Однако германский «гонорар» вскоре бесследно растаял. Он чрезвычайно быстро тратил деньги, чему в немалой степени способствовала «прекрасная Серафима». Друг Анатолия Николаевича Андроник Фитисов показал на допросе: «…госпожа Гримм жаловалась мне, что муж ее расходует деньги на Бергстрем, а сам Гримм говорил мне, что он в два месяца прожил около 15 000 рублей».
Итак, Гримм снова по уши увяз в долгах. Вещи опять заложены в ломбард, и Серафима стала проявлять недовольство. Надо что-то предпринимать. Наконец его озарила, как казалось, «гениальная» идея. А почему бы не продать австрийцам те же документы, что и немцам? Откровенно говоря, точно не установлено, пришел ли он к этой мысли сам или ему подсказали. С определенного времени Серафима Бергстрем, видимо, была в курсе шпионской деятельности любовника. Окончательно так и не удалось выяснить ее роль в этой истории. Хотя по сведениям, полученным от агента русской разведки в Вене, Серафима иногда служила связной между Гриммом и австрийским Генеральным штабом. Вполне возможно, именно она с чисто женской практичностью и подала столь «блистательную» идею.
Так или иначе, Гримм решил выйти на связь с австрийской разведкой. В конце 1899 года он составил письмо в Вену с предложением своих услуг. (Точно такое же письмо было в свое время приготовлено для Берлина. Богатой фантазией адъютант явно не отличался.) Письмо он решил переправить через австрийского консула в Варшаве барона Геккинга-о-Карроль. Однажды вечером Гримм пришел к консулу домой и вручил письмо, сказав, что его не позднее завтрашнего дня нужно отправить в Вену начальнику Генерального штаба, который давно уже ждет его. Консул несколько опешил. Сей почтенный дипломат был шпионом матерым и опытным. Именно поэтому он поначалу заколебался. Уж не является ли этот хлыщеватый подполковник агентом русской охранки?! Впрочем, вряд ли. Они не станут действовать столь топорными методами, тем более в настоящий момент охранке явно не до консула. Эсеры и польские националисты интересуют ее гораздо больше. Кроме того, предложение уж очень заманчивое!
В конечном счете Геккинг-о-Карроль согласился. По прошествии пяти дней Гримм получил через него ответ в запечатанном конверте. Подполковника приглашали лично приехать для переговоров в Вену, правда, адреса не указали. Однако подобный пустяк не мог остановить нашего «героя». Спустя неделю Гримм взял отпуск на несколько дней и вечерним курьерским поездом отправился в Австрию. С собой он прихватил «Расписание сухопутных войск» и «Всеподданнейший доклад» по военному министерству. Около пяти вечера следующего дня поезд прибыл в Вену. Сев в первый попавшийся фаэтон, Гримм поехал в отель. Экипаж остановился у одной из лучших гостиниц на Рингштрассе, где предатель и обосновался под именем помещика Зарубина. Переодевшись и отдохнув с дороги, он в восемь вечера вышел на улицу и, уточнив адрес в книжном магазине, направился к зданию Генерального штаба.
В столь поздний час штаб был пуст, но Гримм не хотел ждать до завтра и собирался прояснить обстановку уже сегодня. В этом мог помочь любой офицер Генерального штаба. Подполковник бросился на поиски.
На улицах Вены уже кипела вечерняя жизнь. Веселые легкомысленные девушки, надменные, не менее легкомысленные гвардейские офицеры, солидные буржуа, респектабельные фрау, полупьяные франты и разбитные студенты перемешались в оживленной суете города. Загорались огни увеселительных заведений, а из многочисленных ресторанов доносились звуки музыки и манили запахи. Но Гримму было не до того. Он жаждал встречи с представителями австрийской разведки, не подозревая даже, что в конечном счете именно она окажется для него роковой. Впрочем, откуда ему было знать, что один из офицеров, которого он в ближайшее время повстречает в австрийском Генеральном штабе, вскоре станет агентом русских спецслужб. Судьба, в которую Гримм так верил, уже вынесла свой приговор.
Поймав извозчика, подполковник на ломаном польском языке велел ехать в какое-нибудь военное учреждение. Вскоре оказался в одном из них. У здешнего сторожа он узнал, что сейчас там никого нет, найти можно только дежурного офицера или чиновника. Гримм прошел через большой двор, окруженный высокими старыми зданиями казенного типа, и оказался в коридоре. Все вокруг казалось совершенно вымершим. Он долго блуждал по лестницам и переходам, пока не набрел на заспанного дежурного[14]. С трудом поняв, чего хочет посетитель, тот погрузился в толстую книгу и спустя полчаса составил небольшой список с адресами, где первым значился некий майор Носек. Поздно вечером предатель нашел майора на загородной даче. Носек оказался высоким, хорошо сложенным и довольно красивым блондином лет сорока. Как выяснилось, он был в курсе дела и даже имел самое непосредственное отношение к письму, полученному Гриммом из Вены. После непродолжительного разговора они вместе через весь город отправились к офицеру, ведавшему тайной агентурой. Познакомив их, Носек сразу откланялся.
Офицер, представившийся Юлианом Дзиковским, знал толк в конспирации. Первым делом он заявил, что по приезде в Вену нужно было идти прямо к нему, а не к Носеку. «Этот офицер, – говорил Дзиковский о Носеке, – имеет очень много знакомых, вращается в обществе и вообще не умеет держать язык за зубами. Нужно быть как можно осторожнее». Когда Дзиковский услышал, что Гримм остановился в гостинице «Бристоль», настроение у него упало ниже нуля. «Гостиница та очень людная и шумная», – пояснял он.
Дзиковский долго многословно твердил Гримму о бдительности, затем, несколько успокоившись, назначил встречу на завтра в 11 часов утра. После этого он отвез своего нового агента в гостиницу, но сам, соблюдая конспирацию, из экипажа не выходил.
На другой день ровно в 11 часов Дзиковский заехал, как и обещал, за Гриммом, и они отправились на Кертнерштрассе, где жил начальник разведывательного отделения. Кроме него, в комнате находился сравнительно молодой, маленький, худой и болезненный брюнет в чине капитана, отлично владевший русским языком. Офицеры ознакомились с привезенными документами. Из дальнейшего разговора выяснилось, что больше всего австрийцев интересуют вопросы стратегического характера, в первую очередь связанные с войсками Киевского военного округа, а также планы крепостей Ивангород и Дубно.
«…Вообще же они просили меня, – показывал Гримм на допросе, – прислать все, что я буду в состоянии достать впоследствии, не исключая разных инструкций по обучению войск, приказов по округам, в особенности по Киевскому, из числа подлежащих оглашению, копии бумаг по изменению штатов, по увеличению войсковых частей, по изменениям в дислокации и т. д. Я обещал».
На следующий день договорились о связи. Шпиону дали адрес в Вене для писем и телеграмм, а документы велели отправлять через консула или по почте. Дзиковский вручил также порошок для тайнописи, который Гримм выкинул на обратном пути из Вены в окно поезда, решив, что ему «некогда будет возиться со всей этой химией по недостатку времени». Первоначальные услуги агента оценили в 5000 рублей, которые тот почти полностью истратил на подарки любовнице.
В начале 1901 года в Вене получили первую посылку. Новый агент усердствовал. Все глубже увязая в долгах, он стремился заслужить доверие новых хозяев да к тому же расходы по-прежнему опережали доходы. «…Я все время жил вперед: получу деньги, проживу, наделаю долгов. Чтобы уплатить их – опять получу… уплачу эти долги и так далее, вплоть до дня моего ареста». Поэтому теперь Гримму нужны были не только те сведения, которые проходили через инспекторское отделение. Из следственных материалов выяснилось – Гримм активно искал связей в штабе Киевского военного округа. Судя по всему, он не добился здесь особого успеха. Однако уже после его ареста во дворе штаба Варшавского военного округа был обнаружен план сооружений крепости Ивангорода. Скорее всего тут не обошлось без участия Гримма, но доказать этого не удалось.
Не желая осложнять свое и без того плачевное положение, шпион все категорически отрицал. «…На предложенный мне вопрос о том, не знаю ли я или не слыхал о случае находки на дворе штаба округа около мусорной ямы листа с изображением позиций крепости Ивангорода, заявляю, что об этом факте мне решительно ничего не известно и об этом я ни от кого не слыхал». Забегая вперед, скажем, что на допросах шпион «чистосердечно» раскаивался лишь в том, в чем уличали найденные при обыске письма и копии документов. Из донесений тайного агента в Вене видно, что сообщников среди офицеров штаба Варшавского округа у Гримма не было. Наверное, план укреплений он составил сам, во время одной из служебных командировок. А вот каким образом документ оказался около мусорной ямы, можно лишь гадать. Вероятно, шпион просто потерял его, поскольку был весьма рассеян. Но вернемся к нашему рассказу.
Гримм и по месту службы стремился получить доступ к секретной информации вне своего отделения. Из его речи на следствии: «…новый старший адъютант мобилизационного отделения подполковник Генерального штаба Пустовойтенко был завален работой, разбирая кучу бумаг, накопившихся в шкафу и доставшихся ему по наследству от бывшего старшего адъютанта этого отделения… Я, разговаривая с ним по службе, увидел на столе синюю папку с ярлычком, на котором было написано: «Часть секретная. Всеподданнейший отчет». «Вот кстати, – говорю я, – генерал Мартсон интересуется, как составлялись раньше отчеты. Они там что-то все время переделывают секретную часть. Дайте я покажу его превосходительству для примера, как это делалось раньше». Сколько помню, я действительно имел такой разговор с окружным генерал-квартирмейстером и принес эти отчеты к нему, но не прямо, а сначала заехал к себе в отделение, быстро пересмотрел, за какие годы отчеты, и отнес их к генерал-майору Мартсону. Придя в этот же день в кабинет его превосходительства с какими-то бумагами, я уходя сказал, глядя на папку с отчетами: «Позвольте, ваше превосходительство, я передам это подполковнику Пустовойтенко». Вспомнив о том, что подполковник Пустовойтенко может спросить об отчетах генерал-майора Мартсона, я пошел сказать, что отчеты у меня и я передам их ему сегодня или завтра. Пошел я, как помню, нарочно с фуражкой, чтобы иметь вид, как будто бы я уже иду домой, закончив занятия. Подполковника Пустовойтенко в отделении я уже не застал, а на другой день узнал, что он куда-то уехал дня на 2 – 3… Воспользовавшись его отсутствием, я взял отчеты и передал их для переписки трем писарям… При этом сказал, что это дело срочное, для начальника штаба. Писаря переписали эти отчеты в течение 10 рабочих часов».
Другой пример его изобретательности приводил капитан Федор Дубровский в докладной записке: «Пришел я как-то в прошлом 1901 году весной или летом за получением каких-то служебных справок к старшему адъютанту инспекторского отделения подполковнику Гримму в его служебный кабинет. Дав нужные справки, Гримм обратился ко мне с просьбой: «Генерал Пузыревский приказал мне взять из мобилизационного отделения копию «Весьма секретного распоряжения о разграничении и подчинении территории командующим армиями с указанием корпусов, входящих в состав этих армий». Третьего дня я ходил к полковнику Орлову и просил его дать поскорее мне эти копии. Он обещал, но до сих пор не дал, оправдываясь массой работы, которой завален. Сегодня с утра я сам ходил к Орлову за этими копиями, но оказалось, что он уехал в командировку. У вас должны быть в отделении эти сведения. Дайте мне их хоть ненадолго, чтобы снять копии». На это я спросил его: «А зачем они, собственно, вам нужны?», и Гримм ответил: «Мне они нужны для доклада генералу Пузыревскому и они же послужат при составлении «Всеподданнейшего отчета». Не считая себя, однако, вправе выдавать копии подобных распоряжений, я отказал Гримму. Тогда он стал просить, чтобы я дал ввиду неотложности дела. Не имея никаких оснований, а главное, подозрений, чтобы отказать старшему адъютанту инспекторского отделения, я через несколько минут лично принес ему вышепоименованные бумаги и передал из рук в руки. Подполковник Гримм положил эти бумаги у себя на столе. Тогда я предупредил его, что эти бумаги секретные, и, так как к нему в кабинет часто приходят посторонние люди, просил спрятать их в стол, что Гримм тут же и исполнил, заметив, что он и сам отлично знает, какие это документы. На следующий день или через день я лично получил от Гримма обратно полностью и в сохранности свои секретные бумаги».
Работая на австрийцев, агент Гримм у себя в штабе заставил изрядно потрудиться штабных писарей, у которых излишнее служебное рвение начальника вызывало глухое недовольство. По свидетельству писаря Антона Кречетовича, писарь Курилович, который, на свою беду, научился печатать на машинке и поэтому получал наибольшее количество заказов, как-то воскликнул в сердцах: «Удивительно, зачем это адъютанту понадобился третий экземпляр «Всеподданнейшего отчета». Уже просто надоело!»
В то же время агент усилил меры предосторожности и, чтобы избежать возможных подозрений, старался реже встречаться с австрийским консулом. В очередном письме в Вену он просил не передавать деньги через консула и обещал сам приехать за ними летом или осенью 1901 года.
Выпрашивая деньги у австрийцев, Гримм всячески набивал себе цену – у него, мол, сообщники в Петербурге, через которых можно в ближайшее время добыть сверхсекретную информацию. А для этого нужны деньги. Да, да, господа, деньги и еще раз деньги. Однако просьбы Гримма оставались без ответа. В это время руководители австрийской разведки точно так же, как и в России, сильно страдали из-за недостатка ассигнований и потому не любили выдавать авансов, а платили только за сделанную работу.
Вскоре подполковник снова отправился в Вену, взяв с собой «Высочайше утвержденную инструкцию командующему войсками по управлению Варшавским укрепленным районом» и «Секретную часть всеподданнейшего отчета командующего войсками за 1899 год». На вокзале его встретил Юлиан Дзиковский и отвез в отель «Фегетгофф» на узкую тихую улочку. На следующий день в 8 часов вечера он встретился с начальником разведотделения. Очередной «гонорар» в 12 000 рублей просителю выдали, но недвусмысленно намекнули: «пора, дескать, съездить в Петербург».
И Гримм в скором времени действительно прибыл в Петербург со своей любовницей. Видимо, шпион решил показать кормильцам – он начал действовать! К тому же не исключено, что Гримм все же попытался через своих знакомых найти возможность получить информацию в Главном штабе. Если так, то он ничего не добился. В противном случае среди обнаруженных при обыске бумаг наверняка нашлись бы либо копии, либо пометки, указывающие на получение подобной информации. Уверенный, что действует очень ловко и не вызывает у окружающих ни малейших подозрений, Гримм хранил дома копии переданных за границу документов, даже не задумываясь о возможности разоблачения. Возможно, он надеялся продать их еще кому-нибудь, да и учет проделанной работы нужен.
Между тем в личной жизни Гримма бушевала буря. Терпению жены пришел конец – она атаковала Серафиму и ее мужа анонимными письмами. А однажды, встретив соперницу на улице, при многочисленной публике устроила дикий скандал. Доставалось и самому Гримму. И вот как раз в разгар семейных неурядиц он неожиданно получил на почте записку следующего содержания: «По поводу картин зайдите при случае и получите на почте письмо под известными инициалами». (В свое время шпион договорился с австрийцами, что письма будут приходить на почту до востребования на инициалы А.Н.Г., а сам отправлял письма в Вену под псевдонимом Иван, Софи, Рубин, Зарубин.) Записка была написана почерком Дзиковского и переправлена, судя по всему, через консула. Что было в самом письме, так и осталось тайной, поскольку Гримм на почту не пошел: семейная драма находилась в пике своего развития, а из-за слов «при случае» он решил, что письмо не имеет большого значения.
А мадам Гримм продолжала писать анонимные письма и добилась-таки ссоры любовников. В ноябре 1901 года Гримм, ворвавшись в квартиру Бергстрем, потребовал вернуть все подаренные ей вещи. Серафима ехидно предложила, чтобы он потребовал их через суд. Анатолий Николаевич поднял страшный шум, и мадам Бергстрем послала служанку звать на помощь. Тогда Анатолий Николаевич благоразумно удалился.
В последних числах ноября агент вновь был в Петербурге, но на сей раз не по шпионским делам. При содействии Эмиля Руппа и Андроника Фитисова он собирался приобрести у некоего Гольдштейна доходное имение, которое, судя по слухам, тот продавал по дешевой цене. Вместе с ними отправилась его законная супруга, боявшаяся оставлять мужа без присмотра. Рупп и Фитисов остановились на Малой Морской улице в гостинице «Гранд отель», а Гримм с женой – на квартире у своего дяди Оскара Андреевича, действительного статского советника и известного в то время ихтиолога[15].
Помимо хлопот по покупке имения, он рассчитывал побывать в наградном отделении Главного штаба: командующий войсками Варшавского военного округа недавно представил Гримма к награде за усердный труд, а Главный штаб из-за своих соображений ходатайство отклонил. Поэтому он был преисполнен «благородного» негодования и собирался отстаивать свои права.
Дело с покупкой имения не ладилось. Гольдштейн, как выяснилось, продавал его отнюдь не задешево, агенту вновь потребовались деньги. Кроме как у австрийцев взять было негде, и он отправил в Вену телеграмму в надежде на аванс. «Азан. Вена. Все идет отлично. Все вышлю по возвращении 10 декабря. Теперь необходимо 3000 рублей. Прошу их перевести завтра на мое имя в Петербург на банкирскую контору Вавельберга. Деньги эти пойдут в общий счет. Они нужны здесь для уплаты. Анатоль». В целях конспирации обратным адресом шпион указал не квартиру своего дяди, а гостиницу «Гранд отель», где остановились Фитисов и Рупп. В течение пяти дней пребывания в Петербурге он дважды заходил в контору Вавельберга, но безуспешно. В первых числах декабря Гримм вернулся в Варшаву. Между тем его предательская «эпопея» близилась к логическому завершению.
Как уже упоминалось, русской разведке удалось завербовать одного из сотрудников разведотделения австрийского военного министерства. Этот агент сообщил, что в штабе Варшавского военного округа действует опасный австрийский шпион. Агент не знал его настоящей фамилии. Тем не менее он обещал в скором времени сообщить информацию, которая даст возможность раскрыть инкогнито предателя.
Над Гриммом сгущались тучи. Ничего не подозревая, он продолжал собирать информацию для отправки в Вену. Неожиданно напомнила о себе германская разведка. В свое время подполковник получил у немцев аванс в 2000 марок, чтобы переслать стратегические сведения, которые обещал добыть в Главном штабе. Прошло уже более двух лет, но сведений так и не было. Агент надеялся, что в Берлине о нем забыли. Немцам надоело ждать, и 1 января 1902 года Гримм получил из Берлина поздравительную рождественскую открытку с надеждой вскоре увидеться с агентом № 2. Предатель испугался и поспешил заверить германских хозяев, что в ближайшее время они получат заказанную информацию. Встреча с представителем немецкой разведки должна была состояться у германского вице-консула между 2 и 5 марта 1902 года. Из числа подготовленных для австрийцев документов Гримм отложил два для немцев. Этого, по его мнению, было вполне достаточно, чтобы не возвращать 2000 марок и избежать нареканий за двухлетнее молчание.
Через несколько дней, взяв документы и письмо, в котором просил очередные 8000 рублей, он отправился к барону Геккингу-о-Карроль. В Вене давно, еще с ноября 1901 года, ждали посылки от своего агента, но он все время откладывал визит к консулу. После ссоры с Бергстрем у супругов Гримм установилась «семейная идиллия». Торжествующая мадам Гримм тем не менее не теряла бдительности – не отпускала мужа от себя. Наконец агент собрался нанести визит консулу. Но возникло неожиданное препятствие. Дело в том, что через Варшаву должен был проехать австрийский эрцгерцог Фердинанд, в связи с чем министерство иностранных дел дало указание консулу воздержаться от сношений с тайной агентурой. И не объясняя Гримму подоплеки дела, консул не захотел принять пакет. Шпион испугался: по его мнению, австрийцы решили отказаться от его услуг. Привыкнув к роскошной жизни, он не мог себе представить, что будет жить на одно жалованье при возрастающих долгах.
Семь раз приходил Гримм к консулу и каждый раз получал вежливый отказ. В конце концов он оставил пакет у дворника, чтобы тот передал его по назначению. После этого, опасаясь, что Гримм в панике наделает глупостей, Геккинг-о-Карроль согласился встретиться с ним вечером 28 января. К этому времени визит эрцгерцога должен был завершиться.
Тем временем русская контрразведка не сидела сложа руки. Агент из Вены сообщил, что разыскиваемый шпион отправил из Петербурга в конце ноября телеграмму в Вену. Начальник штаба округа сам возглавил расследование. Его проводили сотрудники отчетного отделения[16] при участии полиции и жандармов. Начальник штаба лично выехал в Петербург. По полученным от агента сведениям, на обратном адресе телеграммы значилось: «Гостиница Гранд отель № 2». Выяснили, что в день отправки телеграммы (28 ноября 1901 года) номер 2 был занят Эмилем Руппом. В результате дальнейшего расследования было установлено, что вместе с ним в гостиницу прибыл интендантский чиновник Андроник Фитисов, а привез их туда некий подполковник, который сам остановился где-то на частной квартире. Указанные приметы позволили опознать в подполковнике А.Н. Гримма. За ним было установлено тайное наблюдение.
Между тем русский агент в Вене продолжал работу. Вскоре он сообщил, что несколько месяцев назад по поручению Гримма в Вену приезжала некая дама, доставившая в австрийское военное министерство подлинники секретных документов. Документы переснимались в ее присутствии при помощи фотоаппарата. Воспользовавшись случаем, дама попросила кого-то из сотрудников разведки увеличить ее фотографию. Увеличенная копия была передана даме, а подлинник остался в архиве разведотделения. Даме же сказали, что он безнадежно испорчен при пересъемке. Агент ухитрился добыть эту фотокарточку и снять с нее копию, которую отправил начальнику штаба Варшавского военного округа. Тот, в свою очередь, предпринял действенные меры для установления личности неизвестной красотки. Поскольку по копии доставленной фотографии было видно, что подлинная карточка снята в Харькове у фотографа Федецкого, туда был командирован тайный агент департамента полиции, переданный на время в распоряжение начальника штаба округа. Ему поручили установить личность неизвестной.
Вскоре он сообщил, что разыскиваемая дама сфотографировалась в Харькове в ателье господина Федецкого 29 июля 1900 года и записана по двум фамилиям: Валентины Милентьевны Гримм и Валентины Милентьевны Станковой. Карточки были отправлены по почте до востребования в Варшаву на имя «Гримм» и в Саратов «Станкову или Станковой». По собранным в харьковском адресном столе справкам оказалось, что ни Валентина Гримм, ни Валентина Станкова в Харькове никогда не бывали. Вместе с тем фамилия Станковой, одной из родственниц Бергстрем, и фотография дали возможность установить личность разыскиваемой, которая оказалась, как вы уже догадались, небезызвестной Серафимой. Круг замкнулся.
А Гримм по-прежнему ничего не подозревал и продолжал наслаждаться жизнью. В условленный день, 28 января, он не пришел на встречу с консулом, так как был приглашен на охоту. Вернувшись только 12 февраля, он, наконец, «осчастливил» консула визитом и узнал, что ответа из Вены тот до сих пор не получил, но 28 января у него был некий майор Мюллер, который мог доставить очередную посылку по назначению. (Эрвин Мюллер, считавшийся по праву красой и гордостью австрийской разведки, являлся в это время австрийским военным агентом в России и флигель-адъютантом австрийского императора.) Геккинг-о-Карроль добавил, что майор ждал Гримма и очень хотел его видеть. Сейчас он находится в Петербурге. Договорились, что Гримм напишет Мюллеру письмо и передаст через консула. На этот раз шпион не заставил себя ждать. В письме он жаловался на консула, не захотевшего взять документы для отправки, и просил денег за высланные ранее «Всеподданнейшие доклады по военному министерству» за 1899 и 1900 годы. К письму Гримм приложил «Расписание о новобранцах последнего призыва».
17 февраля он вновь пришел в консульство, ожидая получить ответ от Мюллера, но Геккинг-о-Карроль вручил подполковнику только запечатанный пакет. Распечатав его, Гримм обнаружил 5000 рублей вместо ожидаемых 8000 и два возвращенных доклада по военному министерству за 1899 и 1900 годы. Пакет оказался последней весточкой от хозяев. 20 февраля 1902 года в 3 часа дня А.Н. Гримма арестовали. Вслед за этим полиция арестовала Серафиму Бергстрем, Руппа, Фитисова и писарей штаба округа.
Гримм сознался сразу же. Впрочем, запираться не имело смысла, поскольку улик хватало с избытком. На допросах он раскаивался, пускал слезу и пытался убедить следователя в своих патриотических чувствах. Тем не менее шпион категорически отрицал соучастие Серафимы Бергстрем. Вести себя «по-рыцарски» было для него не так уж сложно (пытки в то время не применялись)[17].
А в это время в Вене продолжал свою работу тайный агент. На этот раз он сообщил, что к даме, чья фотография уже передана русским, во время ее последнего визита в Вену был приставлен для наблюдения тайный агент австрийской контрразведки. Желая получить сведения об этой даме, он вошел с ним в контакт и предложил вымогать у дамы деньги под угрозой разоблачения, однако филер[18] отказался. После ареста подполковника Гримма и Серафимы Бергстрем агент при встрече с филером сказал: «Помните, вы водили по Вене одну русскую даму. Смотрите, вас ведь могут теперь привлечь к ответственности!» Филер с испугом утверждал, будто бы ничего не знает. Агент предполагал, что он так упорно все отрицает, боясь быть заподозренным в выдаче Бергстрем русским спецслужбам как соучастницы Гримма. В своем донесении агент выражал надежду, что вскоре сможет заставить филера заговорить и дать фактические доказательства виновности Бергстрем.
К сожалению, доказать виновность Бергстрем так и не удалось. Улики, имевшиеся на руках у русских контрразведчиков, оказались недостаточными, донесения же секретного агента, естественно, не могли фигурировать в судебном процессе. А Гримм упорно утверждал, что фотографию Серафимы он сам дал Дзиковскому, чтобы ее увеличить. Само собой разумеется, Серафима тоже заняла твердую позицию – не сознавалась. В конце концов дело вынуждены были прекратить.
Во время следствия была полностью доказана невиновность Руппа, Фитисова и писарей штаба. Их освободили.
Консулу Геккингу-о-Карроль и майору Мюллеру в ультимативной форме предложили покинуть пределы страны. «В нем мы потеряли энергичного и толкового работника», – писал о майоре Мюллере в своих мемуарах шеф австрийской разведки Макс Ронге. Это был серьезный удар по австрийским спецслужбам.
А русский агент в Вене получил положенный гонорар и продолжал свою работу. Кем же был этот загадочный человек? В документах по делу Гримма на данный счет нет конкретных указаний. Русская разведка очень дорожила агентом, и настоящее его имя не упоминалось даже в секретной переписке. Однако, учитывая широкую осведомленность и возможность доступа к секретам австрийской разведки, нетрудно догадаться, что он сам являлся сотрудником этой организации. Известно, что в 1902 году русскими был завербован сотрудник австрийского разведывательного отделения майор, а впоследствии полковник Альфред Редль. Разоблачение Гримма и вербовка Редля совпадают по времени. Думается, именно Альфред Редль и был тем таинственным агентом, который пресек страшную по своей губительности деятельность Иудушки-Гримма.
Однако вернемся к главному «герою» нашей истории. Анатолий Гримм содержался под стражей в 10-м павильоне Александровской крепости Варшавского военного округа. Следствие проводилось под контролем военного министра А.Н. Куропаткина. Был вскрыт серьезный ущерб, нанесенный Гриммом русской армии. Документы, высланные за границу, раскрывали важную секретную информацию о нашей армии. В процессе расследования выяснилось, что успешной работе шпиона в определенной степени способствовал плохой контроль за хранением секретной документации. В связи с этим военный министр приказал начальнику штаба Варшавского военного округа навести здесь порядок и немедленно доложить о результатах. Соответствующие выводы были сделаны и в других округах.
Судьба изменника еще не была решена.
Судебное заседание сначала назначили на 10 июня 1902 года, но по требованию из Петербурга о скорейшем рассмотрении дела перенесли на 30 мая. Судьи были полны решимости вынести предателю самый суровый приговор. В Российской империи единственный случай, когда за сообщение государственных тайн иностранному правительству, не находящемуся в состоянии войны с Россией, виновный карался смертной казнью, предусматривался п. 2 ст. 253 «Уложения о наказаниях». Пункт этот был посвящен «государственной измене» и гласил: «Государственной изменой признается, когда подданный российский будет возбуждать какую-либо иностранную державу к войне или иным неприязненным действиям против России или с тем же намерением сообщать государственные тайны иностранному правительству».
В действиях Гримма не обнаружили намерения подтолкнуть Австрию к войне с Россией, следовательно, казнить его было нельзя. Исходя из существующих законов, суд вынес приговор, который спустя месяц был объявлен в приказе по войскам Варшавского военного округа.
«По высочайше утвержденному приговору Варшавского военно-окружного суда, числящийся по армейской пехоте подполковник Гримм за преступление, совершенное им в бытность старшим адъютантом штаба Варшавского военного округа и предусмотренное 2 ч. 256 ст. Уложения о наказаниях, лишается воинского звания, дворянского достоинства, чинов, ордена Св. Станислава 3-й ст., медалей, Офицерского креста, румынского ордена Звезды и всех прав состояния, исключается из военной службы и ссылается на каторжные работы на 12 лет с законными последствиями сего наказания на основании 1125 ст. Устава военно-судебного изд. 3 и согласно высочайшему приказу от 27 минувшего июня, объявляю об этом по войскам округа.
Подписал: временно командующий войсками генерал от инфантерии Пузыревский».
Жестокий урок
Кто не попадет в первую пуговичную петлю, тому уже не застегнуться.
Данный рассказ является строго документальным. Он написан в 1989 году по материалам спецхрана ЦГВИА СССР.
(Отредактирован автором в 2003 году.)
23 августа 1905 года неудачно закончилась для России война с Японией. Был подписан Портсмутский мирный договор, согласно которому к Японии отошла половина о. Сахалин. Много полегло русских солдат на полях Маньчжурии, а на дне моря покоились остатки разбитой эскадры адмирала Рожественского. Бывший главнокомандующий войсками в Маньчжурии старый боевой генерал А.Н. Куропаткин, затравленный бульварной прессой, молча переживал свой позор. Беспринципные писаки (как, например, пользовавшийся тогда немалой популярностью В.А. Апушкин) утверждали, будто бы русская армия потерпела поражение исключительно по вине Куропаткина. Генерала обвиняли в бездарности, нерешительности и прочих грехах. Но это вовсе не соответствовало действительности.
Печальный итог русской-японской войны имел глубокие корни, и одной из главных причин поражения армии явилась неудовлетворительная организация разведывательной службы.
Достоверная информация о противнике в Дальневосточном регионе была нужна русскому командованию как воздух. Но вот она-то как раз полностью отсутствовала. Вне всякого сомнения определенную роль сыграли здесь презрение к азиатам[19], а также весьма специфические условия, в которых приходилось работать русским военным агентам в Японии. Вместе с тем это было всего лишь отражением общего состояния дел, хотя и очень ярким.
Надо отдать должное – после войны руководители военного ведомства России внимательно изучили горький опыт нашей разведки и сделали соответствующие выводы.
Последуем же и мы их примеру…
В начале века в Китае действовали три русских военных агента (или, как их сейчас называют, – атташе), три в Маньчжурии и по одному в Японии и Корее. Свои донесения они направляли в Главный штаб и штабы ближайших военных округов. Первое, что сразу бросалось в глаза, – отсутствие четкой организации! Агенты были людьми неглупыми, получившими хорошее военное образование. Но организационные неполадки являлись мощным тормозом в налаживании эффективной работы. Атташе не имели контакта между собой, а их взаимоотношения с ближайшими войсковыми штабами строились в зависимости от личных симпатий. Многие весьма важные и срочные донесения по традиции посылались письменными рапортами, а не телеграммами и потому попадали к адресату с большим опозданием. Поскольку вышеуказанные разведчики работали в странах, не заслуживающих, по мнению военного руководства, особого внимания, министерские чиновники крайне неохотно финансировали их деятельность. Так, например, агенты в Японии и Китае неоднократно обращались к наместнику на Дальнем Востоке с просьбами командировать к ним строевых офицеров в качестве помощников. Однако наместник не имел денег для выплаты этим офицерам дополнительного содержания, без которого жизнь за границей была просто немыслима.
21 января 1903 года наместник на Дальнем Востоке адмирал Е.А. Алексеев отправил начальнику Генерального штаба генерал-лейтенанту В.В. Сахарову шифрованную телеграмму: «Считая крайне желательным в интересах своевременного получения необходимых для области сведений, чтобы агенты в Тяньцзине, Шанхае и Японии имели в своем распоряжении офицеров по одному на каждого, прошу о предоставлении мне права командировать таковых со вверенных мне войск с производством им добавочного содержания применительно приказу 1889 года № 248, а именно – 300 рублей подъемных, 15 франков суточных, что на троих составит годовой расход в 7000 рублей».
Начальник Главного штаба Виктор Викторович Сахаров не верил, что армия «макак» может представлять сколько-нибудь серьезную угрозу для Российской империи. Совсем недавно русские войска наголову разгромили многочисленных китайских ихетуаней, или, как их называли в Европе, «боксеров», которые подняли восстание против «белых чертей» и воображали, будто приемы ушу вкупе с исполнением оккультно-мистических обрядов сделают их неуязвимыми[20].
Презирая желтую расу, В.В. Сахаров, назначенный в начале 1904 года военным министром, вплоть до самого окончания войны так и не изменил своего отношения к японцам – не поверил в силу японской армии, объясняя все неудачи на фронте исключительно ошибками А.Н. Куропаткина.
А в начале 1903 года он тем более не видел повода для беспокойства. Телеграммой от 29 января 1903 года военный министр лаконично ответил наместнику: «Выделение дополнительных финансовых средств для усиления разведки в Японии и Китае не представляется возможным».
Еще одна причина провала русской разведки в странах Дальнего Востока – отсутствие сети тайной агентуры и незнание военными атташе местных языков, особенно японского (японский язык в то время вообще не изучался в академии Генерального штаба). Языковой барьер стал непреодолимой преградой для разведчиков. Вот донесение военного агента из Японии в Главный штаб от 21 марта 1898 года: «…эта тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности японца-переводчика. Положение агента может быть поистине трагикомическим. Представьте себе, что Вам предлагают приобрести весьма важные и ценные сведения, заключающиеся в японской рукописи, и что для Вас нет другого средства узнать содержание этой рукописи, при условии сохранения необходимой тайны, как послать рукопись в Петербург, где проживает единственный наш соотечественник, знающий настолько письменный японский язык, чтобы быть в состоянии раскрыть содержание японского манускрипта. Поэтому для военного агента остается лишь один исход – совершенно и категорически отказаться от приобретения всяких секретных письменных данных, тем более что в большинстве случаев предложение подобных сведений со стороны японцев будет лишь ловушкой».
Из-за отсутствия сети тайной агентуры военным агентам в дальневосточных странах приходилось довольствоваться в основном данными официальной статистики или случайными сведениями из непроверенных источников. В 1902 году командование Приамурского военного округа подняло вопрос о создании в Японии, Корее и Китае широкой сети тайной агентуры из числа местных жителей и иностранцев, однако Главный штаб, опасаясь дополнительных расходов, ходатайство отклонил[21]. Все это в совокупности фактически парализовало работу военных атташе. Бедолаги пребывали в глубоком отчаянии. А в начале 1902 года наконец-таки забеспокоились в Петербурге. Дело в том, что генерал-квартирмейстер Главного штаба вдруг заметил, что из Японии и Кореи поступает очень мало разведывательных донесений, а содержащаяся в них информация не представляет стратегического интереса. Хотя, по мнению многих высших сановников, «обезьяньи» государства не заслуживали особого внимания, сложившееся положение в разведке вызвало определенную тревогу.
В то время военными агентами в Японии и Корее являлись офицеры Генерального штаба полковники Б.П. Ванновский и И.И. Стрельбицкий. В свое время они не получили никакой специальной подготовки. Но ни для кого не секрет, что гораздо проще наказать за плохую работу рядового исполнителя, чем устранить причины, заставляющие работать его подобным образом. И генерал-квартирмейстер Я.Г. Жилинский обрушил «громы-молнии» на головы военных агентов (нашел-таки «стрелочников»).
В феврале 1902 года оба получили из центра секретные предписания, в которых, кроме указания на необходимость более частых и своевременных донесений, предлагалось ответить на конкретные вопросы о состоянии японских и корейских вооруженных сил. С заданиями «Центра» военные агенты, естественно, не справились, и 4 июля 1902 года «стрелочников» уведомили о снятии с должностей. Правда, вслед за тем генерал-квартирмейстер решил дать «нерадивым» шанс реабилитироваться и послал Ванновскому со Стрельбицким шифрованные телеграммы, где приказывал в шестимесячный срок составить военно-статистическое описание Японии и Кореи и обещал – «в зависимости от исполнения работ по описанию будет сделана военным министром оценка прав ваших на дальнейшее служебное движение»[22].
Среди документов Главного штаба сохранился рапорт военного атташе в Корее полковника И.И. Стрельбицкого, отправленный из Сеула в Петербург 13 декабря 1902 года. В нем, как в зеркале, отразились организационные неполадки, свойственные русской разведке на Дальнем Востоке: «…сведения обо всем происходящем в Корее я регулярно представлял краткими телеграммами и затем, более подробно, – почтой, до получения в апреле 1898 года указания Главного штаба не касаться ни политических, ни внутренних дел страны… Прекратив подобные донесения, я ограничился с тех пор изучением страны как театра военных действий и собиранием материала для карты и описания Кореи. Я постараюсь ныне возобновить донесения об общем положении дел, но не могу представить первого подробного очерка немедленно, так как для этого необходимо подобрать материалы, возобновить многие знакомства, запущенные с 1898 года, и так далее, что едва ли удастся исполнить в короткий срок».
Много времени отнимали у военного агента многочисленные обязанности, не связанные непосредственно с ведением стратегической разведки. «…Относительно недостаточности вообще моих донесений в прошлом и настоящем годах, – писал далее Стрельбицкий, – я прошу разрешения доложить, что первую половину прошлого года я был занят расследованием вопроса о провозе японцами военной контрабанды в Маньчжурию, некоторыми статистическими работами, не давшими отчетного материала по выяснившейся неверности официальных корейских цифр, и изготовлением для штаба Приамурского военного округа туземных карт. В мае и июне у меня была на руках весьма сложная работа по сбору сведений о передвижениях на границе шаек хунхузов[23] Лю Таньцзы и о предполагавшемся тогда возможном переносе ими беспорядков в пределы Кореи. Во вторую же половину года я действительно не мог исполнять каких-нибудь работ по должности военного агента, так как с 27 июня по 30 октября ездил по приказанию Главного штаба в Хабаровск, а затем по возвращении в Сеул занят был исключительно организацией работ по исследованию Кореи присланными для этого офицерами, составлением для них программы, инструкций, заготовлением снаряжения и так далее, а также перепиской по всем этим вопросам со штабом округа[24]. За отозванием в феврале назначенных офицеров дело остановилось на чисто подготовительной ступени и не дало никаких результатов. Наконец, нынешнее лето употреблено на проверку новых сведений, сообщенных из Порт-Артура и Хабаровска, относительно провоза оружия в Маньчжурию и поездку за границу для сбора там каких-нибудь данных, которые могли бы служить руководящей нитью в расследовании этого сложного дела».
Условия работы военных агентов в Японии и Корее значительно отличались от условий работы их коллег в других государствах. В Японии и Корее, в отличие от европейских стран, никогда не публиковались данные военной статистики, экономические, военные, парламентские и другие отчеты. А те официальные материалы, которые попадали в руки иностранных представителей, содержали либо устаревшие на полвека, либо заведомо ложные сведения. «Здесь нельзя пользоваться даже такими документами, как императорские эдикты, государственные бюджеты, таможенные отчеты и тому подобное», – писал И.И. Стрельбицкий.
Поскольку Главный штаб не желал выделять необходимые финансовые ассигнования для организации в Японии, Корее и Китае постоянной и надежной тайной агентуры, военному атташе приходилось пользоваться услугами случайных людей, рассчитываясь с ними из собственного кармана. «Ныне получить что-либо возможно не иначе как негласным путем, через посредство совершенно неинтеллигентных туземных агентов, и с каждым годом поддержание даже такой ненадежной агентуры становится все более и более трудным», – сообщал Стрельбицкий.
В начале 1903 года он был отозван. На его место назначили подполковника Л.Р. фон Раабена. Памятуя о печальной участи предшественника, фон Раабен попытался развить активную деятельность в области агентурной разведки. В июне 1903 года он сообщил рапортом в Главный штаб: «В последнее время удалось организовать сбор сведений в Корее. Наняты переводчики и имеются сотрудники-европейцы, находящиеся на корейской службе. Постоянные агенты из корейцев содержатся по одному в Генсане, Фузане, Чинампо и два в И-чжю. Некоторые сведения получаются из конторы русского лесопромышленного товарищества, откомандированного в Корею кабинетом Его Императорского Величества горного инженера и от находящегося на корейской службе учителя русского языка. Последний – бывший офицер и состоит агентом нашего министерства финансов, а также корреспондентом «Нового времени». Сведения о корейских властях, о японском гарнизоне, о деятельности японцев вообще и прочее получаются также от дворцового адъютанта (вроде флигель-адъютанта), от начальника юнкерского училища (единственного сколько-нибудь образованного корейского генерала) и от начальника военной канцелярии императора».
Сейчас уже трудно установить точно, каким образом фон Раабен сумел добиться подобных результатов, но в его сети, похоже, попались действительно крупные рыбины. Однако о проделанной работе лучше все-таки судить по ее результатам, а они по-прежнему были незначительны.
После начала войны и оккупации Кореи японскими войсками агентурная сеть, созданная там русскими, не принесла существенной отдачи. Скорее всего влиятельные корейские сановники, о которых упоминал в рапорте подполковник фон Раабен, просто вели нечестную игру. Это тем более вероятно, что нехватка денег на агентуру стала своего рода камнем преткновения, о который не раз разбивались многие благие начинания руководителей русской разведки на Дальнем Востоке.
Именно по данной причине во время войны 1904 – 1905 годов русское командование не имело возможности вербовать агентов из среды китайской буржуазии и высокопоставленных чиновников. Корыстолюбивые торгаши и бюрократы «Поднебесной империи» были готовы продать кого угодно, но только за хорошую цену! В результате русской разведке в Маньчжурии пришлось подбирать агентуру среди темного, неграмотного китайского крестьянства. Естественно, такие «разведчики» не приносили существенной пользы.
Положение русского военного агента в Японии было еще хуже, чем у его коллеги в Корее!!! Страна Восходящего Солнца в то время бурно развивалась в военном отношении. Сыны Микадо[25], вынашивая планы создания огромной Азиатской империи под эгидой японского императора, активно готовились к войне. Наращивая боевой потенциал и создавая при помощи германских инструкторов мощную армию, японцы ни на минуту не забывали о тайной разведке. Искусство шпионажа практиковалось здесь с древнейших времен и имело глубокие традиции.
В Средние века японские феодалы, воюя между собой, постоянно пользовались услугами тайных разведчиков – ниндзя[26]. О них слагались легенды, им приписывали различные сверхчеловеческие способности. Ниндзя якобы могли ползать по потолку, не поворачивая головы, видеть, что происходит сзади, и т. д. и т. п. В отличие от многих европейских держав, в Японии ремесло шпиона не только не презиралось, но окружалось ореолом доблести! В начале ХХ века Япония создала в странах потенциальных противников разветвленную сеть тотального шпионажа. Руководители военного ведомства Страны Восходящего Солнца всегда были отлично осведомлены о ресурсах, вооруженных силах и военно-политических планах того государства, на которое нацеливались. Что неизменно приносило огромную пользу. Примером может служить японо-китайская война 1894 – 1895 годов, когда японцы, предварительно изучив до мелочей богатого соседа, стремительно ворвались на необъятные просторы Китая и, гоня перед собой обезумевшие от страха толпы, именуемые «непобедимой армией китайского императора», оттяпали большой кусок «Поднебесной».
Вот почему все иностранные военные агенты в Японии находились под постоянным и бдительным наблюдением контрразведки.
С 1898 года должность русского военного атташе в Японии занимал подполковник Генерального штаба Б.П. Ванновский. Сын военного министра, он закончил в 1887 году Пажеский Его Императорского Величества корпус, затем служил в 1-й конно-артиллерийской батарее. В 1891 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба по первому разряду[27]. В 1893 – 1894 годах командовал эскадроном в 3-м драгунском Сумском полку, в 1896 году получил чин подполковника. В Японию Ванновского поначалу послали временно, вместо генерал-майора Янжула, настойчиво просившего шестимесячный отпуск «по семейным обстоятельствам». Однако обстоятельства сложились так, что временное назначение перешло в постоянное и Ванновский надолго застрял в Японии.
Отправляя Б.П. Ванновского к новому месту службы, А.Н. Куропаткин (недавно сменивший на посту военного министра его отца) поставил на представлении начальника Главного штаба резолюцию: «Считаю подполковника Ванновского подходящим для исполнения обязанностей военного агента. Верю в его энергию и добросовестность». Затем выяснилось, что Янжул на Дальний Восток не вернется, и 30 ноября 1898 года на докладе военного министра о назначении нового атташе в Японию Николай II собственноручно начертал: «Согласен», таким образом Ванновский окончательно обрел официальный статус, избавившись от неприятной приставки «и.о.».
Правда, вскоре радость иссякла и он понял, почему его предшественник так рвался обратно в Россию. Несмотря на высокое жалованье – около 12 тысяч рублей в год, престижную должность и прочие блага, военный агент в Японии чувствовал себя очень неуютно. Образно выражаясь, Ванновский был подобен слепому, которого заставляют описывать то, что находится вокруг него. За каждым его шагом велась неустанная слежка, переводчики, к услугам которых он прибегал, общаясь с окружающими, являлись сотрудниками японских спецслужб. Тайная агентура напрочь отсутствовала, а японские сановники и чины военного ведомства не имели ни малейшего желания сотрудничать с русской разведкой. В результате военный атташе в Японии видел лишь то, что ему хотели показать, и слышал лишь то, что нашептывали местные спецслужбы, изрядно преуспевшие в искусстве дезинформации. Ко всему прочему Б.П. Ванновский, невзирая на энергию и добросовестность, упоминаемые Куропаткиным в резолюции, как большинство строевых офицеров, был абсолютно некомпетентен в вопросах тайной войны.
Дабы Россия не успела к началу войны стянуть на Дальний Восток необходимое количество войск и боеприпасов, японцы стремились всячески занизить данные о численности своей армии.
В марте 1901 года в записке по Главному штабу сотрудник генерал-квартирмейстерской части полковник Воронин, основываясь на донесениях Б.П. Ванновского, определял максимальную численность японской армии в военное время в 372 205 человек, включая запасные и территориальные войска. Предполагалось, что из этого числа Япония сможет высадить на материк не более 145 тысяч[28]. На самом же деле во время войны Япония была способна поставить под ружье около миллиона солдат и офицеров!!!
В начале 1903 года Б.П. Ванновского отозвали в Россию, а на его место назначили полковника В.К. Самойлова. Этот умный и энергичный человек обладал незаурядным даром разведчика.
В отличие от своих коллег Самойлов сразу почувствовал – дело тут не чисто! «Все, что касается численного состава армии, в Японии составляет большой секрет, и достать какие-либо сведения можно только случайно», – сообщал он в Главный штаб.
Самойлов развил активную деятельность и сделал все возможное, чтобы добыть необходимую информацию. Ему удалось установить тесный контакт с французским военным атташе бароном Корвизаром. Французский разведчик передавал Самойлову сведения о японских вооруженных силах, полученные им из собственных источников, и обещал продолжать сотрудничество с русской разведкой в случае начала войны. В конце 1903 года по ходатайству В.К. Самойлова русское командование наградило барона орденом Св. Станислава II степени. Но… осведомленность Корвизара, как, впрочем, и всех европейских агентов в Японии, была немногим лучше, чем их русских собратьев. Наш разведчик понимал это:
«Сведения, сообщаемые мне иностранными военными агентами, хотя и разнящиеся от наших, не могут считаться достоверными», – с горечью констатировал он. Но кое-что новый атташе все же ухитрился обнаружить. Он понял – японская армия совсем не та, какой ее считают в России! «За последние годы японская армия сделала большие успехи и является серьезным противником», – предостерегал разведчик свое начальство в декабре 1903 года. Тогда к его словам не прислушались. Да если бы и прислушались, то и это не имело бы большого значения, поскольку подлинная численность японской армии в военное время по-прежнему оставалась тайной за семью печатями. Без надежных тайных агентов, без знания местного языка Самойлов чисто физически не мог добиться сколько-нибудь существенных результатов. Согласно тем сведениям, которые он сумел раздобыть, – Япония в случае войны не в состоянии высадить на материк более 10 дивизий. Примерно то же самое ранее сообщал Б.П. Ванновский. Ну, спрашивается, чего ради беспокоиться из-за такой горстки[29]!
Вплоть до самого начала боевых действий руководители военного ведомства России пребывали в этом приятном заблуждении. Нет! В неизбежности войны никто не сомневался, но в окружении Николая II считали, что она будет «маленькой, победоносной», а гром побед и паническое бегство «обезьяньей» армии заткнут рот недовольным и предотвратят приближающуюся революцию.
В действительности же все оказалось наоборот.
Введенные в заблуждение японской дезинформацией руководители русского военного министерства не предприняли в мирное время никаких действенных мер для увеличения дальневосточной армии. К 1 января 1904 года в Маньчжурии и Приамурье находилось всего около 98 тысяч русских солдат, которые были разбросаны небольшими отрядами на огромной территории[30].
Пополнение дальневосточных войск началось уже после высадки японской армии на материк, что решающим образом отразилось на результатах первого этапа русско-японской войны. Людей, боеприпасы и снаряжение приходилось перебрасывать за 10 тысяч верст по единственной железной дороге, связывающей Маньчжурию с центром России. Именно это определило с самого начала отступательную тактику армии А.Н. Куропаткина и не дало возможности послать необходимые силы на выручку Порт-Артура, в чем, кстати, постоянно упрекали главнокомандующего тогдашние «киселевы».
Результаты разведки в Китае были гораздо лучше. Здесь не соблюдалось такого строгого контроля за сохранением государственной тайны, как в Японии, а многие высшие сановники правительства императрицы Цы-Си[31] отличались редкостной продажностью. Но тем не менее из-за чрезвычайно несовершенной системы доставки большинство донесений к моменту их получения в России не представляли интереса – так как содержащаяся в них информация о Китае была уже известна Главному штабу из иностранных газет и журналов. Кроме того, военные атташе в Китае собирали в основном сведения, касавшиеся китайской армии, которые, естественно, мало пригодились в войне с Японией.
Помимо военных агентов сбор разведданных в странах Дальневосточного региона осуществляли чиновники министерства иностранных дел, но, как писал командующий войсками Приамурского военного округа, «практика не оправдала возложенных на них надежд: от этих представителей штаб округа большей частью не получил никаких сведений, а те, которые были, не имели никакого отношения к военным вопросам». То же самое можно сказать и о чиновниках министерства финансов.
В мирное время подобное положение вещей не вызывало особого беспокойства у руководства военного министерства России. И только когда загрохотали орудия осажденного Порт-Артура, гордый крейсер «Варяг», открыв кингстоны, канул в морскую пучину, а малочисленная армия Куропаткина, истекая кровью, попятилась в глубь Маньчжурии[32], стало понятно – русская разведка на Дальнем Востоке потерпела сокрушительное поражение!!!
Двойной агент
(дело Хосе Гидиса, он же Иосиф Гедес)
Кто находится посреди двух станов, тот всегда будет бит.
Это рассказ является строго документальным. Он написан в 1989 году по материалам спецхрана Центрального государственного военно-исторического архива СССР. Отредактирован автором в 2003 году.
В декабре 1904 года внимание всего мира было приковано к Порт-Артуру. Героическая крепость держалась последние дни. Японцы, захватившие ряд ключевых укреплений, почти в упор расстреливали стоявшую на рейде русскую эскадру. Генерал Ноги, разъяренный упорством гарнизона, вновь и вновь бросал своих солдат на залитые кровью бастионы крепости. Русские сопротивлялись яростно, однако несшие огромные потери японцы медленно, но верно продвигались вперед. Город подвергался ожесточенной бомбардировке. Силы защитников быстро таяли…
В это время в маньчжурском городе Мукден происходили события куда менее значительные, известные лишь небольшому кругу посвященных. Главное действующее в них лицо отличалось от защитников Порт-Артура, как грязь от бриллианта. Казалось бы, зачем о нем писать? Но наш рассказ пойдет о тайной войне, а в ней, как известно, принимают участие самые разные люди. К тому же судьба данного субъекта по воле случая тесным образом переплелась с судьбой героического гарнизона.
В лексике профессиональных разведчиков есть термин «двойной агент», или «двойник». Такие агенты – довольно распространенное явление в практике всех спецслужб мира. Условно «двойников» можно разделить на две категории: одни, выловленные контрразведкой враждебной державы, перевербовываются под страхом смерти, другие двурушничают добровольно, рассчитывая получить двойную прибыль. Центральный персонаж нашей истории относится ко второй категории.
Поделиться книгой: