Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну что ж… Придется тебе тащить бабку на пятый этаж. Давай, запрягайся, внученька. Локоток давай, мне так удобнее ухватиться… Вот так, ага…
Поднялись в квартиру, и Елизавета Максимовна села в гостиной в кресло, тяжело переводя дыхание. Махнула Тате небрежно:
– Осматривайся пока… Ты и не помнишь моей берлоги, наверное… Маленькая еще была…
Тата пожала плечами, ничего не ответила. Хотя, конечно же, помнила эту бабушкину берлогу, как она сама выразилась. Отчего не помнить-то? Она ж тут с отцом была… А то, что было хоть как-то связано с отцом, держалось в памяти прочно и свято оберегалось. Да, вот здесь он сидел, на этом диване… А она, как всегда, рядом. А бабушка накрывала на стол к чаю… И говорила о чем-то с папой, а он ей отвечал… Вот о чем говорили – она не помнила. Да и так ли это важно теперь? Главное, что ощущение свое помнила, присутствие отца рядом.
Подошла к дивану, села, чуть прикрыла глаза… Ну да, вот оно, то самое ощущение. Можно достать его из сейфа, из папки, на волю выпустить. Пусть прогуляется, воздуха глотнет. Пусть оживет, перышки почистит…
Ой, а вдруг ей уже уходить пора? Вдруг бабушка только от нее этого и хотела – чтобы до дому проводила? Может, она ждет от нее вежливости? Всего доброго, мол, я пошла? А она уселась тут, сейфы свои открыла…
Поднявшись с дивана, произнесла осторожно:
– Я пойду, наверное, Елизавета Максимовна… У меня там гости дома…
– Ты чего меня по имени-отчеству вдруг назвала, зачем? – обиженно произнесла Елизавета Максимовна. – Я ж тебе вроде как бабушка… Самая что ни есть родная бабушка… Или ты сердишься на меня, что столько лет о тебе не вспоминала?
– Нет, что вы… Вовсе я не сержусь.
– И правильно. И не надо. Тем более я о тебе и не забывала. Просто мне трудно было, пойми… Ты так на моего сына похожа… Я бы этого просто не перенесла – видеть тебя слишком часто… А сейчас годы прошли, и боль улеглась как-то, знаешь… Она хоть и не уходит совсем, но уже терпеть можно. Уже не такая острая, как ножом не режет.
– А меня режет… – тихо произнесла Тата, подходя ближе к Елизавете Максимовне и глядя ей в глаза. – Меня наоборот, знаете ли… Все больнее и больнее режет… бабушка…
– Ох, бедная моя девочка! Да, я помню, как ты была к отцу привязана… И он к тебе тоже… Наверное, это у нас наследственное – такую сильную привязку друг к другу переживать. Саша ведь тоже был ко мне очень привязан… Да, очень… Пока ты не родилась. Потом он как-то сумел от меня отвязаться… Не совсем, конечно, но в достаточной степени. Хотя, если уж на то пошло, хрен редьки не слаще, правда? Одна привязка сменила другую, только и всего…
– А вы что, обиделись на него, да?
– Не поняла… Почему я обиделась?
– Ну… Когда он отвязался…
– Да что ты, глупенькая! Наоборот! Это ж для матери большой грех, если она со своим ребенком из одного гнезда произрастает, словно куст картофельный! И тем самым у него жизнь отнимает! Нет, надо обязательно своего ребенка отпускать из гнезда, что ты… Хотя ты маленькая еще, не поймешь.
– Да я-то как раз очень хорошо это понимаю… Я бы, к примеру, хоть сейчас вырвалась из того гнезда… Сама бы вырвалась, не стала ждать, пока меня отпустят. Да и отпустят ли?
Тата с такой тоской произнесла последнюю фразу, что Елизавета Максимовна удивленно подняла брови и на минуту задумалась. Потом произнесла осторожно:
– Это ты сейчас о матери своей говоришь, да? О Людмиле? Что, нескладно у тебя с матерью получается, да?
Тата пожала плечами, но ответить бабушке ничего не смогла. Как тут ответишь? Да и физической возможности на это нет: сразу горло свело слезной судорогой… Хорошо хоть на фоне этой судороги удалось выдавить из себя:
– Я… не хочу об этом… Так я пойду, можно? У меня там гости…
– Ничего, обойдутся твои гости! – почти сердито произнесла Елизавета Максимовна, махнув рукой. – Останься! Тем более у меня к тебе дело есть! Помоги-ка мне из кресла подняться…
Елизавета Максимовна подошла к секретеру, достала объемный деревянный ящик, больше похожий на резную шкатулку, водрузила его на стол, проговорила тихо:
– Здесь я документы храню… Ну, и всяких цацек немного, что за всю жизнь накопились. Смотри, вот тут у ящика второе дно открывается… Эту планочку легонько пальчиком нажмешь, а эту на себя потянешь… Видишь? Все поняла?
– Да… – тихо произнесла Тата.
– Вот и хорошо, что увидела и поняла. Когда я богу душу отдам, тогда и откроешь и все себе возьмешь. А пока пусть лежат… Рано тебе еще цацками увлекаться. А теперь сюда смотри… Видишь, что это за документ?
Елизавета Максимовна вытащила из шкатулки гербовый лист бумаги, положила на стол, бережно провела по нему ладонью, пояснила тихо:
– Это дарственная, Таточка. На квартиру. Я на тебя свою квартиру оформила, юридически она твоя. Ты поняла меня, Таточка?
– Да, бабушка… Спасибо…
– Ну вот… Как только я умру, ты сразу можешь сюда переехать, поняла?
– Да, бабушка… Поняла… Спасибо…
Надо было еще что-то сказать бабушке, наверное. Но кроме этого пресловутого «спасибо» больше ничего не придумывалось. Все слова подевались куда-то. Зато по щекам вдруг слезы побежали – вместо слов… Да еще показалось, что в мокрые от слез щеки вдруг теплый ветер подул. И она прекрасно знала, что это за ветер, да! Это отцовская душа сейчас радуется, вьется теплым ветром меж ними, перелетает от нее к бабушке, от бабушки – к ней… И потому бабушкины щеки тоже заблестели от слез…
– Ой, да ну тебя! – услышала Тата дрожащий голос Елизаветы Максимовны. – Чего зарыдала-то, ну вот чего? И меня вон до слез довела… Ничего такого особенного я тебе не показала! Кому мне еще все оставить, если не тебе, сама подумай?
– Да… Спасибо, бабушка… Просто я плачу оттого, что папа сейчас здесь… Он с нами, я знаю… Я чувствую…
Елизавета Максимовна кивнула головой, улыбнулась, бережно уложила дарственную обратно в шкатулку. Закрыла крышку, отодвинула шкатулку в сторону Таты, проговорила тихо:
– Иди положи ее в секретер… Главное, в руки ее не давай никому, когда я умру. А то знаешь, много желающих до чужого добра найдется. Это все твое, не отдавай никому, слышишь? Помни, и в шестнадцать лет можно постоять за себя! А я уж надолго не задержусь, мне уж к сыну пора… Знаю, что скоро встретимся. Совсем скоро.
– Не говорите так, бабушка…
– Ой, да брось! Думаешь, я по-стариковски кокетничаю, что ли? Нет, я просто знаю, что говорю. И ты помни мои слова – всегда нужно уметь стоять за себя и жить так, как ты хочешь! Ведь ты же хочешь жить самостоятельно, правда?
– Не то слово, бабушка… Я вам даже больше скажу, хотя вы меня, наверное, за это ругать будете… Может, совсем сейчас плохую вещь скажу. Даже страшную. Я ведь свою маму совсем не люблю, бабушка, представляете? Да, мне стыдно говорить об этом, но не люблю! Ничего не могу с собой поделать! Вы меня сейчас осуждаете, наверное? Да?
Елизавета Максимовна вздохнула, с силой помяла ладони, потом разомкнула их и тихо огладила Тату по дрожащим плечам:
– А знаешь, давай так договоримся, девочка… Я тебя не осуждаю, нет. Я тебя просто выслушаю. Договорились? Ты мне просто говори сейчас все, все… Проговаривай, что на душе камнем лежит. Ты ведь никогда и никому не говорила этого, правда?
– Конечно, что вы! Кому я такое скажу? Да меня ж сразу камнями закидают… Как, мол, такое возможно – родную мать не любить? Никто меня не услышит и не поймет, что вы! А я… Я просто не могу больше жить так, как живу…
– Ты говори, говори, деточка. Я тебя слушаю. Говори, не бойся ничего.
– Да, бабушка, я маму совсем не люблю… Она ко мне близко подходит, а у меня сразу все сжимается внутри – не хочу, не хочу! Голоса ее слышать не хочу! В глаза смотреть не хочу! И самое страшное, она тоже это знает, бабушка! Знает, что я не хочу… И оттого лезет ко мне еще больше – и когда надо, и когда не надо… Да она везде лезет, бабушка! Будто я домашнее животное, которое надо дрессировать! В стол мой лезет, в сумку мою лезет, в душу мою лезет, в конце концов… Она считает почему-то, что и душа моя должна ей полностью принадлежать, причем вся, без остатка! Она… Она изо всех сил хочет заставить меня полюбить себя, я знаю… Чтобы я любила ее, как папу… Но разве можно заставить любить, бабушка? Ведь это невозможно, правда?
– Правда, деточка, правда… – вздохнув, тихо произнесла Елизавета Максимовна. – К сожалению, это невозможно, да…
– А почему мама этого не понимает, ну почему? Я была бы ей так благодарна, если бы она оставила меня в покое… Ведь я никаких особых хлопот ей не доставляю! Учусь хорошо, по дому помогаю, ничего для себя не прошу… А она ко мне лезет и лезет! И все время повторяет одну и ту же фразу злым и обиженным голосом: мол, яблоко от яблони недалеко падает! Это она папу имеет в виду, что ли? Как будто он что-то плохое ей сделал! За что она на него сердится, вот скажите? За то, что меня любил, да? Когда она так говорит, я просто из дому бежать готова куда глаза глядят… Но куда я убегу? Может, и впрямь убежала бы, но она ведь меня все равно найдет…
– Не надо никуда убегать, Таточка. Это не выход. И вообще… Научись относиться к своей маме правильно. Постарайся ее принять, какая есть. Да, она такая, твоя мама… Женщина непритязательная, но добрая. И она очень любит тебя. Любит как умеет, понимаешь? А умеет она вот так… Чтобы полностью свое дитя контролировать… Каждый по-своему видит, как надо ребенка любить, этому нигде не учат…
– Да, не учат, я согласна. Да, вы правы, моя мама такая, какая есть… Но мне-то от этого не легче, правда? Ну не могу я больше так, не могу… Я с ума скоро сойду, наверное… Да я…
– Послушай, Таточка… – оборвала ее на полуслове Елизавета Максимовна. – А может, тебе ко мне переехать жить, а? Хочешь, я поговорю с мамой?
– Да что вы, разве она позволит… Да никогда не позволит! Еще и скандал закатит, и вам достанется по полной программе! Оно вам надо?
– Ну, со мной-то она не посмеет скандалить, я думаю…
– Может, и не посмеет. Но меня от себя все равно не отпустит, я знаю. И даже когда я взрослой стану… Все равно будет меня считать своей собственностью. Из вредности. Будто она с папой так соперничает… Хотя и сама до конца не понимает зачем… Все равно я папу всегда любить буду. Его нет со мной, а я все равно его очень люблю, мне так легче жить! Будто он всегда рядом…
– Я понимаю тебя, деточка. Очень даже хорошо понимаю.
– Правда?
– Да, правда… Конечно же… Но теперь ты послушай меня, пожалуйста. Это ведь ужасно, что с тобой происходит, детка! Ужасно! И ты не думай, что я тебя осуждаю, нет… Я как раз о твоем благе думаю… Боюсь, что тебе все это может бумерангом вернуться, понимаешь?
– Нет, не понимаю… Каким бумерангом?
– Ну сама подумай… Ведь у тебя тоже когда-нибудь будут дети… А если они тебя будут воспринимать так же, как ты сейчас воспринимаешь маму? Ты только представь, каково ей… На секунду представь… Тебе ее не жалко, нет? Думаешь, такое уж это счастье – насильно требовать любви от своей дочери? И понимать, что ее, эту любовь, востребовать все равно невозможно? Мне, к примеру, очень жаль бедную Люду… Я даже не представляю, что бы я делала на ее месте, правда. Как бы себя повела…
– Да я понимаю, что вы! Но что делать, если я не могу с собой совладать? Мама на меня смотрит, а я вся сжимаюсь от какого-то странного ужаса… Кажется, что она хочет в мою голову, в мое нутро, в мою душу проникнуть и жить там, шуровать по-хозяйски… Или себе все забрать – все мои чувства, все мысли… Вызнать, забрать и распоряжаться ими по-своему! Да, она этого очень хочет, я знаю! У нее даже глаза начинают гореть по-особенному, когда начинает ко мне подходить… Алчным таким огнем горят…
– Ну все, все, детка, остановись! – испуганно выставила ладонь вперед Елизавета Максимовна. – Это уже перебор, детка, ты не находишь? Не фантазируй так яростно, иначе сама себя истребишь. И вообще, надо бы тебя к хорошему психиатру отвести… Просто на приватную консультацию, чтобы он тебя приземлил немного…
– Да не надо меня к психиатру! Вы думаете, я сама не понимаю, что ли, как это все ужасно звучит? Очень даже хорошо понимаю! Вот вы говорите, что я маму должна пожалеть… А я не могу, не могу ее жалеть, и все тут! Потому что еще одна причина есть, по которой я не могу… Рассказать вам, что за причина?
– Ну, чего уж там… Давай, выкладывай все до конца! Давай, говори…
– Хорошо, я скажу. Вернее, спрошу… Вот объясните мне одну вещь, пожалуйста! Может, я ошибаюсь, а может, и нет… Дело в том, что я очень хорошо помню тот вечер, когда папа умирал. Ира вызвала «Скорую», а мама ушла на кухню, за лекарством… Я в коридоре стояла, с места сдвинуться не могла, так мне страшно было! А мамы все нет и нет! Не знаю, может, мне казалось тогда, что время идет страшно медленно… Но ее и впрямь не было, она все из кухни не шла! Я как-то собралась с силами, заглянула на кухню, а она там на стуле сидит… Представляете? Папа умирает, а она сидит! Вот объясните мне – что это? Она специально на кухне задержалась, что ли? Чтобы с лекарством опоздать? Столько лет прошло, а я все время об этом думаю, думаю… И ответа не нахожу… Может, вы мне ответите, что это было, а?
Тата повернулась к бабушке и тут же замолчала. Лицо Елизаветы Максимовны было бледным, осунувшимся, с испариной на висках. Медленно моргнув, она произнесла с усилием:
– Ты… Ты страшные вещи сейчас говоришь, деточка… Люда этого не могла, нет… Она его очень любила, я знаю. Не могла она, поверь…
– Простите… Простите меня, пожалуйста, что я вообще заговорила об этом! Да, не надо было… Я вам сделала больно, да? Вам плохо? Может, воды принести?
– Да. Принеси мне воды. Там, в холодильнике, есть бутылка «Боржоми»…
Тата кинулась на кухню, выхватила бутылку из холодильника, кое-как справилась с пробкой, еще и расплескала воду по всей кухне. Пока несла стакан в комнату, чувствовала, как сильно дрожит рука – остатки бы не расплескать…
– Ну что ты так испугалась, глупенькая? – встретила ее с улыбкой Елизавета Максимовна. – Не бойся, я в обморок не упаду. Сейчас водички попью, и со мной все хорошо будет… Не бойся… И себе тоже воды налей – вон как разволновалась!
– Простите… Простите меня, бабушка. Столько всего я на вас вывалила…
– Да, для одного раза многовато, конечно. Но я так и не ответила на твой вопрос – могла ли Люда сделать это специально… Все-таки я думаю – не могла. Нет, нет… Хотя… Знаешь, у твоего отца с Людой в те времена были очень сложные взаимоотношения…
– А я знаю, бабушка. У него ведь женщина была, которую он любил, правда?
– Хм… И откуда ты это знаешь?
– А он мне сам говорил. Да, именно в тот день и сказал… Перед смертью…
– Да? Странно… И как же он тебе это сказал?
– Он сказал, что мы с ним… что вместе уйдем…
– То есть… Куда уйдете, не поняла?
– Да к той женщине! К другой… От мамы вместе уйдем…
– О боже мой… – в растерянности схватилась за щеки Елизавета Максимовна. – Что, прямо так и сказал? Какой ужас, боже мой… Ты же совсем еще кроха была несмышленая…
– Но почему же несмышленая? Я очень хорошо все понимала.
– Что, что ты могла понимать?
– Что папа не любит маму, а любит другую тетеньку. Но без меня уйти к ней не может. Потому что меня тоже очень любит. Что же тут непонятного, бабушка? Кстати, вы что-нибудь о той женщине знаете? Вы видели ее когда-нибудь?
– Да. Видела один раз, на улице… Саша с ней шел… Мы познакомились, она Аней представилась. Сначала она мне не понравилась, а потом я подумала почему-то, что Саша был бы с ней очень счастлив. Знаешь, она на него так смотрела… Как бы тебе это сказать… Без этого вечного женского притязания на мужчину, как на собственность… Люда на него так никогда не смотрела. Для нее Саша был просто законной добычей, на которую никто уже посягнуть не смеет. Впрочем, зачем я тебе это все говорю…
– А вы не знаете, где она живет, эта Аня? Может, у вас ее адрес есть? Или телефон хотя бы?
– Да зачем мне ее адрес и телефон?
– Ну, мало ли…
– А почему ты спрашиваешь? Тебе-то зачем?
– Знаете, я бы очень хотела увидеться с этой женщиной.
– Зачем, Тата?
– Да низачем… Просто поговорить, и все… Просто посмотреть на нее… Но что об этом говорить, если у вас все равно нет ни адреса, ни телефона!
– Ну, если ты так хочешь… Я могу поискать в Сашиных записных книжках… Я ведь забрала себе все его записные книжки, когда он умер. Иногда перелистываю – просто так… Чтобы в руках подержать… Мне кажется, я видела там телефон этой Ани! Хочешь, прямо сейчас поищу?
– Да! Да, очень хочу! Поищите, пожалуйста!
– Ладно… Сейчас поищу. Жди… А потом я такси тебе вызову, поздно уже по улицам одной гулять…
Тата уходила от бабушки, унося с собой бумажку с номером телефона той самой женщины, которую любил отец. Елизавета Максимовна смотрела на нее с грустью и, уже открыв дверь, проговорила тихо:
– Ты не забывай меня, Таточка… Приходи… Хотя бы ради того, чтобы выговориться. Я всегда тебя выслушаю и помогу, чем смогу…
– Да вы и так сегодня для меня целый мир открыли, что вы! И эта дарственная на квартиру… Я даже и не осознала все до конца! Даже и не поблагодарила толком…
– Не надо мне благодарностей, Таточка. Просто приходи, не забывай меня. Обещаешь?
– Обещаю, бабушка. Я буду часто к вам приходить. Очень часто. И звонить буду… Да я еще надоем вам, погодите!
– Да… Надоедай мне, пожалуйста, деточка. Ты – это все, что у меня на сегодняшний день осталось. Ты есть, память о моем сыне есть… Уже и умирать не страшно! Все, иди, иди! А то я плакать начну… А я не хочу плакать… Иди, деточка, иди! Такси там ждет…
Поделиться книгой: