Молча въезжает — да ночью морозной Парень в село на лошадке усталой. Тучи седые столпилися грозно, Звездочки нет ни великой, ни малой. Он у забора встречает старуху: «Бабушка, здравствуй!» — «А, Федя! Откуда? Где пропадал ты? Ни слуху ни духу!» «Где я бывал — не увидишь отсюда! Живы ли братья? Родная жива ли? Наша изба всё цела, не сгорела? Правда ль, Параша, — в Москве мне сказали Наши ребята, — постом овдовела?» «Дом ваш как был — словно полная чаша, Братья все живы, родная здорова, Умер сосед — овдовела Параша, Да через месяц пошла за другого». Ветер подул… Засвистал он легонько; На небо глянул и шапку надвинул, Молча рукой он махнул и тихонько Лошадь назад повернул — да и сгинул. К А. С.
Я вас знавал… тому давно, Мне, право, стыдно и грешно, Что я тогда вас не заметил… Вы только что вступили в свет — Вам было восемнадцать лет… На бале где-то я вас встретил. И кто-то к вам меня подвел — Я с вами не́хотя пошел, Я полон был тревоги страстной… Тогда — тогда я был влюблен; Но та любовь прошла, как сон, И безотрадный и напрасный. Другую женщину я ждал, Я даже вам не отвечал; Но я заметил ваши руки… Заметил милый ваш наряд, И ваш прекрасный, умный взгляд, И речи девственные звуки. Но всё, что в сердце молодом Дремало легким, чутким сном Перед внезапным пробужденьем,— Осталось тайной для меня… Хоть, помню, вас покинул я С каким-то смутным сожаленьем. А случай вновь не сблизил нас… И вдруг теперь я встретил вас. Вы изменились, как Татьяна; Я не слыхал таких речей. Я не видал таких плечей, Такого царственного стана… На ваших мраморных чертах, На несмеющихся губах Печать могучего сознанья… Сияя страшной красотой, Вы предстоите предо мной Богиней гордого страданья. И я молю вас в тишине: Всю вашу жизнь раскройте мне… Но взгляда вашего я трушу… Нет, нет! я стар — нет, я вам чужд, Давно в борьбе страстей и нужд Я истощил и жизнь и душу. В. Н. Б.
Когда в весенний день, о ангел мой послушный, С прогулки возвратясь, ко мне подходишь ты И, руку протянув, с улыбкой простодушной Мне подаешь мои любимые цветы,— С цветами той руки тогда не разлучая, Я радостно прижмусь губами к ним и к ней… И проникаюсь весь, беспечно отдыхая, И запахом цветов и близостью твоей. Гляжу на тонкий стан, на девственные плечи, Любуюсь тишиной больших и светлых глаз — И слушаю твои младенческие речи, Как слушал некогда я нянюшки рассказ. Гляжу тебе в лицо с отрадой сердцу новой — И наглядеться я тобою не могу… И только для тебя в душе моей суровой И нежность и любовь я свято берегу. «К чему твержу я стих унылый…»
К чему твержу я стих унылый, Зачем, в полночной тишине, Тот голос страстный, голос милый, Летит и просится ко мне,— Зачем? огонь немых страданий В ее душе зажег не я… В ее груди, в тоске рыданий Тот стон звучал не для меня. Так для чего же так безумно Душа бежит к ее ногам, Как волны моря мчатся шумно К недостижимым берегам? ГРОЗА ПРОМЧАЛАСЬ
Гроза промчалась низко над землею… Я вышел в сад; затихло всё кругом. Вершины лип облиты мягкой мглою, Обагрены живительным дождем. А влажный ветр на листья тихо дышит… В тени густой летает тяжкий жук; И, как лицо заснувших томно пышет, Пахучим паром пышет темный луг. Какая ночь! Большие, золотые Зажглися звезды… воздух свеж и чист; Стекают с веток капли дождевые, Как будто тихо плачет каждый лист. Зарница вспыхнет… Поздний и далекий Примчится гром — и слабо прогремит… Как сталь блестит, темнея, пруд широкий, А вот и дом передо мной стоит. И при луне таинственные тени На нем лежат недвижно… вот и дверь; Вот и крыльцо — знакомые ступени… А ты… где ты? что делаешь теперь? Упрямые, разгневанные боги, Не правда ли, смягчились? и среди Семьи твоей забыла ты тревоги, Спокойная на любящей груди? Иль и теперь горит душа больная? Иль отдохнуть ты не могла нигде? И всё живешь, всем сердцем изнывая, В давно пустом и брошенном гнезде? К ***
Через поля к холмам тенистым Промчался ливень… Небо вдруг Светлеет… Блеском водянистым Блестит зеленый, ровный луг. Гроза прошла… Как небо ясно! Как воздух звучен и душист! Как отдыхает сладострастно На каждой ветке каждый лист! Оглашено вечерним звоном Раздолье мирное полей… Пойдем гулять в лесу зеленом, Пойдем, сестра души моей. Пойдем, о ты, мой друг единый, Любовь последняя моя, Пойдем излучистой долиной В немые, светлые поля. И там, где жатва золотая Легла волнистой полосой, Когда заря взойдет, пылая, Над успокоенной землей,— Позволь сидеть мне молчаливо У ног возлюбленных твоих… Позволь руке твоей стыдливо Коснуться робких губ моих… ПРИЗВАНИЕ
(Из ненапечатанной поэмы)
Не считай часов разлуки, Не сиди, сложивши руки, Под решетчатым окном… О мой друг! о друг мой нежный! Не следи с тоской мятежной За медлительным лучом… Не скучай… Тревожный, длинный День пройдет… С улыбкой чинной Принимай твоих гостей… Не чуждайся разговора, Не роняй внезапно взора И внезапно не бледней… Но когда с холмов душистых По краям полей росистых Побежит живая тень… И, сходя с вершин Урала, Как дворец Сарданапала, Загорится пышный день… Из-под тучи длинной, темной Тихо выйдет месяц томный За возлюбленной звездой, И, предчувствуя награду — Замирая, — к водопаду Прибегу я за тобой! Там из чаши крутобокой Бьет вода волной широкой На размытые плиты… Над волной нетерпеливой, Прихотливой, говорливой Наклоняются цветы… Там нас манит дуб кудрявый, Старец пышный, величавый, Тенью пасмурной своей… И сокроет он счастливых От богов — богов ревнивых — От завистливых людей! Слышны клики… над водами Машут лебеди крылами… Колыхается река… О, приди же! Звезды блещут, Листья медленно трепещут, И находят облака. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О, приди!.. Быстрее птицы — От заката до денницы По широким небесам Пронесется ночь немая… Но пока волна, сверкая, Улыбается звездам, И далекие вершины Дремлют, темные долины Дышат влажной тишиной — О, приди! Во мгле спокойной Тенью белой, легкой, стройной Появись передо мной! И когда с тревожной силой Брошусь я навстречу милой И замрут слова мои… Губ моих не лобызая — Пусть лежат на них, пылая, Губы бледные твои! «Брожу над озером… туманны…»
Брожу над озером… туманны Вершины круглые холмов, Темнеет лес, и звучно-странны Ночные клики рыбаков. Полна прозрачной, ровной тенью Небес немая глубина… И дышит холодом и ленью Полузаснувшая волна. Настала ночь; за ярким, знойным, О сердце! за тревожным днем,— Когда же ты заснешь спокойным, Пожалуй, хоть последним сном? «Откуда веет тишиной?..»
Откуда веет тишиной? Откуда мчится зов? Что́ дышит на меня весной И запахом лугов? Чего тебе, душа моя, Внезапно стало жаль — Скажи: какую вспомнил я Любимую печаль? Но всё былое, боже мой, Так бедно, так темно… И то, над чем я плакал, — мной Осмеяно давно. Невежда сам, среди других Забывчивых невежд, Любуюсь гибелью моих Восторженных надежд. Но всё же тих и тронут я — С души сбежала тень, Как будто тоже для меня Настал волшебный день, Когда на дереве нагом, И сочен и душист, Согретый ласковым лучом, Растет весенний лист… Как будто сердцем я воскрес И волю дал слезам, И, задыхаясь, в темный лес Бегу по вечерам… Как будто я люблю, любим, Как будто ночь близка… И тополь под окном одним Кивает мне слегка… «Один, опять один я. Разошлась…»
Один, опять один я. Разошлась Толпа гостей, скучая. Вот и полночь. За тучами, клубясь, несутся тучи, И тяжело на землю налегли Угрюмо неподвижные туманы. Не спится мне, не спится… Нет! во мне Тревожные напрасные желанья, Неуловимо быстрые мечты И призраки несбыточного счастья Сменяются проворно… Но тоска На самом дне встревоженного сердца, Как спящая холодная змея, Покоится. Мне тяжело. Напрасно Хочу я рассмеяться, позабыться, Заснуть по крайней мере: дух угрюмый Не спит, не дремлет… странные картины Являются задумчивому взору. То чудится мне мертвое лицо,— Лицо мне незнакомое, немое, Всё бледное, с закрытыми глазами, И будто ждет ответа… То во тьме Мелькает образ девушки, давно Мной позабытой… Опустив глаза И наклонив печальную головку, Она проходит мимо… слабый вздох Едва заметно грудь приподнимает… То видится мне сад — обширный сад… Под липой одинокой, обнаженной Сижу я, жду кого-то… ветер гонит По желтому песку сухие листья… И робкими, послушными роями Они бегут всё дальше, дальше, мимо… То вижу я себя на лавке длинной, Среди моих товарищей… Учитель — Красноречивый, страстный, молодой — Нам говорит о боге… молчаливо Трепещут наши души… легким жаром Пылают наши лица; гордой силой Исполнен каждый юноша… Потом Лет через пять, в том городе далеком, Наставника я встретил… Поклонились Друг другу мы неловко, торопливо И тотчас разошлись. Но я заметить Успел его смиренную походку, И робкий взгляд, и старческую бледность… То, наконец, я вижу дом огромный, Заброшенный, пустой, — мое гнездо, Где вырос я, где я мечтал, бывало, О будущем, куда я не вернусь… И вот я вспомнил: я стоял однажды Среди высоких гор, в долине тесной… Кругом ни травки… Камни всё да камни, Да желтый, мелкий мох. У ног моих Бежал ручей, проворный, неглубокий, И под скалой, в расселине, внезапно Он исчезал с каким-то глупым шумом… «Вот жизнь моя!» — подумал я тогда. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но гости те… Кому из них могу я Завидовать? Где тот, который смело И без обмана скажет мне: «Я жил!» Один из них, добряк здоровый, глуп, И знает сам, что глуп… ему неловко; Другой сегодня счастлив: он влюблен И светел, тих и важен, как ребенок, Одетый по-воскресному… другой Острит или болезненно скучает… А тот себе придумал сам работу, Ненужную, бесплодную, — хлопочет И рад, что «подвигается вперед»… Тот — юноша восторженный, а тот — Чувствителен, но мелок и ничтожен… . . . . . . . . . . . . . . . . . Мне весело… но ты меж тем, о ночь! Не медли — проходи скорей и снова Меня предай заботам милой жизни. ТЬМА
(Из Байрона)
Я видел сон… не всё в нем было сном. Погасло солнце светлое — и звезды Скиталися без цели, без лучей В пространстве вечном; льдистая земля Носилась слепо в воздухе безлунном. Час утра наставал и проходил — Но дня не приводил он за собою… И люди — в ужасе беды великой Забыли страсти прежние… Сердца В одну себялюбивую молитву О свете робко сжались — и застыли. Перед огнями жил народ; престолы, Дворцы царей венчанных, шалаши, Жилища всех имеющих жилища — В костры слагались… города горели… И люди собиралися толпами Вокруг домов пылающих — затем, Чтобы хоть раз взглянуть в лицо друг другу. Счастливы были жители тех стран, Где факелы вулканов пламенели… Весь мир одной надеждой робкой жил… Зажгли леса; но с каждым часом гас И падал обгорелый лес; деревья Внезапно с грозным треском обрушались… И лица — при неровном трепетанье Последних, замирающих огней Казались неземными… Кто лежал, Закрыв глаза, да плакал; кто сидел, Руками подпираясь — улыбался — Другие хлопотливо суетились Вокруг костров — и в ужасе безумном Глядели смутно на глухое небо, Земли погибшей саван… а потом С проклятьями бросались в прах и выли, Зубами скрежетали. Птицы с криком Носились низко над землей, махали Ненужными крылами… Даже звери Сбегались робкими стадами… Змеи Ползли, вились среди толпы, — шипели Безвредные… их убивали люди На пищу… Снова вспыхнула война, Погасшая на время… Кровью куплен Кусок был каждый; всякий в стороне Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке. Любви не стало; вся земля полна Была одной лишь мыслью: смерти — смерти, Бесславной, неизбежной… страшный голод Терзал людей… и быстро гибли люди… Но не было могилы ни костям, Ни телу… пожирал скелет скелета… И даже псы хозяев раздирали. Один лишь пес остался трупу верен, Зверей, людей голодных отгонял — Пока другие трупы привлекали Их зубы жадные… но пищи сам Не принимал; с унылым долгим стоном И быстрым, грустным криком всё лизал Он руку, безответную на ласку — И умер, наконец… Так постепенно Всех голод истребил; лишь двое граждан Столицы пышной — некогда врагов — В живых осталось… встретились они У гаснущих остатков алтаря, Где много было собрано вещей Святых . . . . . . . . . . . . . . . . Холодными, костлявыми руками, Дрожа, вскопали золу… огонек Под слабым их дыханьем вспыхнул слабо, Как бы в насмешку им; когда же стало Светлее, оба подняли глаза, Взглянули, вскрикнули и тут же вместе От ужаса взаимного внезапно Упали мертвыми . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И мир был пуст; Тот многолюдный мир, могучий мир Был мертвой массой, без травы, деревьев, Без жизни, времени, людей, движенья… То хаос смерти был. Озера, реки И море — всё затихло. Ничего Не шевелилось в бездне молчаливой. Безлюдные лежали корабли И гнили на недвижной, сонной влаге… Без шуму, по частям валились мачты И, падая, волны не возмущали… Моря давно не ведали приливов… Погибла их владычица — луна; Завяли ветры в воздухе немом… Исчезли тучи… Тьме не нужно было Их помощи… она была повсюду… РИМСКАЯ ЭЛЕГИЯ
(Гёте, XII)
Слышишь? веселые клики с фламинской дороги несутся: Идут с работы домой в дальнюю землю жнецы. Кончили жатву для римлян они; не свивает Сам надменный квирит доброй Церере венка. Праздников более нет во славу великой богини, Давшей народу взамен жёлудя — хлеб золотой. Мы же с тобою вдвоем отпразднуем радостный праздник. Друг для друга теперь двое мы целый народ. Так — ты слыхала не раз о тайных пирах Элевзиса: Скоро в отчизну с собой их победитель занес. Греки ввели тот обряд: и греки, всё греки взывали Даже в римских стенах: «К ночи спешите святой!» Прочь убегал оглашенный; сгорал ученик ожиданьем, Юношу белый хитон — знак чистоты — покрывал. Робко в таинственный круг он входил: стояли рядами Образы дивные; сам — словно бродил он во сне. Змеи вились по земле; несли цветущие девы Ларчик закрытый; на нем пышно качался венок Спелых колосьев; жрецы торжественно двигались — пели… Света — с тревожной тоской, трепетно ждал ученик. Вот — после долгих и тяжких искусов, — ему открывали Смысл освященных кругов, дивных обрядов и лиц… Тайну — но тайну какую? не ту ли, что тесных объятий Сильного смертного ты, матерь Церера, сама Раз пожелала, когда свое бессмертное тело Всё — Язиону царю ласково всё предала. Как осчастливлен был Крит! И брачное ложе богини Так и вскипело зерном, тучной покрылось травой. Вся ж остальная зачахла земля… забыла богиня В час упоительных нег свой благодетельный долг. Так с изумленьем немым рассказу внимал посвященный; Милой кивал он своей… Друг, о пойми же меня! Тот развесистый мирт осеняет уютное место… Наше блаженство земле тяжкой бедой не грозит. ДЕРЕВНЯ
I Люблю я вечером к деревне подъезжать, Над старой церковью глазами провожать Ворон играющую стаю; Среди больших полей, заповедных лугов, На тихих берегах заливов и прудов, Люблю прислушиваться лаю Собак недремлющих, мычанью тяжких стад, Люблю заброшенный и запустелый сад И лип незыблемые тени; Не дрогнет воздуха стеклянная волна; Стоишь и слушаешь — и грудь упоена Блаженством безмятежной лени… Задумчиво глядишь на лица мужиков — И понимаешь их; предаться сам готов Их бедному, простому быту… Идет к колодезю старуха за водой; Высокий шест скрипит и гнется; чередой Подходят лошади к корыту… Вот песню затянул проезжий… Грустный звук! Но лихо вскрикнул он — и только слышен стук Колес его телеги тряской; Выходит девушка на низкое крыльцо — И на зарю глядит… и круглое лицо Зарделось алой, яркой краской. Качаясь медленно, с пригорка, за селом, Огромные возы спускаются гуськом С пахучей данью пышной нивы; За конопляником, зеленым и густым, Бегут, одетые туманом голубым, Степей широкие разливы. Та степь — конца ей нет… раскинулась, лежит… Струистый ветерок бежит, не пробежит… Земля томится, небо млеет… И леса длинного подернутся бока Багрянцем золотым, и ропщет он слегка, И утихает, и синеет… IIНА ОХОТЕ — ЛЕТОМ
Жарко, мучительно жарко… Но лес недалеко зеленый… С пыльных, безводных полей дружно туда мы спешим. Входим… в усталую грудь душистая льется прохлада; Стынет на жарком лице едкая влага труда. Ласково приняли нас изумрудные, свежие тени; Тихо взыграли кругом, тихо на мягкой траве Шепчут приветные речи прозрачные, легкие листья… Иволга звонко кричит, словно дивится гостям. Как отрадно в лесу! И солнца смягченная сила Здесь не пышет огнем, блеском играет живым. Бархатный манит нас мох, руками дриад округленный. Зову противиться в нас нет ни желанья, ни сил. Все раскинулись члены; стихают горячие волны Крови; машет на нас темными маками сон. Из-под тяжелых ресниц взор наблюдает недолго Мелких букашек и мух, их суетливую жизнь. Вот он закрылся… Сосед уже спит… с доверчивым вздохом Сам засыпаешь… и ты, вечная матерь, земля, Кротко баюкаешь ты, лелеешь усталого сына… Новых исполненный сил, грудь он покинет твою. IIIБЕЗЛУННАЯ НОЧЬ
О ночь безлунная, ночь теплая, немая! Ты нежишься, ты млеешь, изнывая, Как от любовных ласк усталая жена… Иль, может быть, неведеньем полна, Мечтательным неведеньем желаний,— Стыдливая, ты ждешь таинственных лобзаний? Скажи мне, ночь, в кого ты влюблена? Но ты молчишь на мой вопрос нескромный… И на тебе покров густеет темный. Я заражен тобой… вдыхаю влажный пар… И чувствую, в груди тревожный вспыхнул жар. Мне слышится твой бесконечный ропот, Твои лепет вкрадчивый, твой непонятный шёпот — И тень пахучая колеблется кругом. Лицо горит неведомым огнем, Расширенная грудь дрожит воспоминаньем, Томится горестью, блаженством и желаньем — И воздух ласковый, чуть дремлющий, ночной, Как будто сам дрожит и пышет надо мной. IVДЕД
Вчера в лесу пришлося мне Увидеть призрак деда… Сидел он на лихом коне И восклицал: победа! И радостно глядел чудак Из-под мохнатой шапки… А в тороках висел русак И грустно свесил лапки. И рог стремянного звучал Так страстно, так уныло… Любимый барский пес, Нахал, Подняв стерляжье рыло, Махал тихохонько хвостом… Суровый доезжачий Смирял угрозой да бичом Шумливый лай собачий. Кругом — соседи-степняки, Одетые забавно. Толпились молча, бедняки! И радовался явно Мой дед, степной Сарданапал, Такому многолюдью… И как-то весело дышал Своей широкой грудью. Он за трубу[3] держал лису, Показывал соседу… Вчера, перед зарей, в лесу, Я подивился деду. VГРОЗА
Уже давно вдали толпились тучи Тяжелые — росли, темнели грозно… Вот сорвалась и двинулась громада. Шумя, плывет и солнце закрывает Передовое облако; внезапный Туман разлился в воздухе; кружатся Сухие листья… птицы притаились… Из-под ворот выглядывают люди, Спускают окна, запирают двери… Большие капли падают… и вдруг Помчалась пыль столбами по дорогам; Поднялся вихрь и по стенам и крышам Ударил злобно; хлынули потоки Дождя… запрыгал угловатый град… Крутятся, бьются, мечутся деревья, Смешались тучи… молнья!.. ждешь удара… Загрохотал и прокатился гром. Сильнее дождь… Широкими струями, Волнуясь, льет и хлещет он — и ветер С воды срывает брызги… вновь удар! Через село, растрепанный, без шапки, Мужик за стадом в поле проскакал, А вслед ему другой кричит и машет… Смятенье!.. Но зато, когда прошла Гроза, как улыбается природа! Как ласково светлеют небеса! Пушистые, рассеянные тучки Летят; журчат ручьи; болтают листья… Убита пыль; обмылася трава; Скрипят ворота; слышны восклицанья Веселые; шумя, слетает голубь На влажную, блестящую дорогу… В ракитах раскричались воробьи; Смеются босоногие мальчишки; Запахли хлебом желтые скирды… И беглым золотом сверкает солнце По молодым осинам и березам… VIДРУГАЯ НОЧЬ
Уж поздно… Конь усталый мой Храпит и просится домой… Холмы пологие кругом — Степные виды! За холмом Печально светится пожар — Овин горит. На небе пар; На небе месяц золотой Блестит холодной красотой, И под лучом его немым Туман волнуется, как дым. Большие тени там и сям Лежат недвижно по полям, И различает глаз едва Лесов высоких острова. Кой-где по берегам реки В кустах мерцают огоньки; Внезапный крик перепелов Гремит один среди лугов, И синяя, ночная мгла Как будто нехотя тепла. VII Кроткие льются лучи с небес на согретую землю; Стелется тихо по ней, теплый скользит ветерок. Но давно под травой иссякли болтливые воды В тучных лугах; и сама вся пожелтела трава. Сумрак душистый лесов, отрадные, пышные тени, Где вы? где ты, лазурь ярких и темных небес? Осень настала давно; ее прощальные ласки Часто милее душе первых улыбок весны. Бурые сучья раскинула липа; береза Вся золотая стоит; тополь один еще свеж — Так же дрожит и шумит и тихо блестит, серебристый; Но побагровел давно дуба могучего лист. Яркие краски везде сменили приветную зелень: Издали пышут с рябин красные гроздья плодов, Дивно рдеет заря причудливым, долгим пожаром… Смотришь и веришь едва жадно вперенным очам. Но природа во всем, как ясный и строгий художник, Чувство меры хранит, стройной верна простоте. Молча гляжу я кругом, вниманья печального полный… В тронутом сердце звучит грустное слово: прости! VIIIПЕРЕД ОХОТОЙ
Утро! вот утро! Едва над холмами Красное солнце взыграет лучами, Холод осеннего, светлого дня, Холод веселый разбудит меня. Выйду я… небо смеется мне в очи; С сердца сбегают лобзания ночи… Блестки крутятся на солнце; мороз Выбелил хрупкие сучья берез… Светлое небо, здоровье да воля — Здравствуй, раздолье широкого поля! Вновь не дождаться подобного дня… Дайте ружье мне! седлайте коня! Вот он… по членам его благородным Ветер промчался дыханьем холодным, Ржет он и шею сгибает дугой… Доски хрустят под упругой ногой; Гуси проходят с испугом и криком; Прыгает пес мой в восторге великом; Ясно звучит его радостный лай… Ну же, скорей мне коня подавай! IXПЕРВЫЙ СНЕГ
Здравствуйте, легкие звезды пушистого первого снега! Быстро на темной земле таете вы чередой. Но проворно летят за вами другие снежинки, Словно пчелы весной, воздух недвижный пестря. Скоро наступит зима, — под тонким и звучным железом Резвых саней завизжит холодом стиснутый лед. Ярко мороз затрещит; румяные щеки красавиц Вспыхнут; иней слегка длинных коснется ресниц. Так! пора мне с тобой расстаться, степная деревня! Крыш не увижу твоих, мягким одетых ковром, Струек волнистого дыма на небе холодном и синем, Белых холмов и полей, грозных и темных лесов. Падай обильнее, снег! Зовет меня город далекий; Хочется встретить опять старых врагов и друзей. (ИЗ ПОЭМЫ,
ПРЕДАННОЙ СОЖЖЕНИЮ)
…И понемногу начало назад Его тянуть: в деревню, в темный сад, Где липы так огромны, так тенисты И ландыши так девственно душисты, Где круглые ракиты над водой С плотины наклонились чередой, Где тучный дуб растет над тучной нивой, Где пахнет конопелью да крапивой… Туда, туда, в раздольные поля, Где бархатом чернеется земля, Где рожь, куда ни киньте вы глазами, Струится тихо мягкими волнами И падает тяжелый, желтый луч Из-за прозрачных, белых, круглых туч. Там хорошо; там только — русский дома; И степь ему, как родина, знакома, Как по́ морю, гуляет он по ней — Живет и дышит, движется вольней; Идет себе — поет себе беспечно; Идет… куда? не знает! бесконечно Бегут, бегут несвязные слова. Приподнялась уж по́ следу трава… Ему другой вы не сулите доли — Не хочет он другой, разумной воли… ПОЭМЫ
ПАРАША
РАССКАЗ В СТИХАХ
«И ненавидим мы, и любим мы случайно».
Лермонтов I Читатель, бью смиренно вам челом. Смотрите: перед вами луг просторный, За лугом речка, а за речкой дом, Старинный дом, нахмуренный и черный, Раскрашенный приходским маляром… Широкий, низкий, с крышей безобразной, Подпертой рядом жиденьких колонн… Свидетель буйной жизни, лени праздной Двух или трех помещичьих племен. За домом сад: в саду стоят рядами Всё яблони, покрытые плодами… Известно: наши добрые отцы Любили яблоки — да огурцы. II Не разберешь — где сад, где огород? В саду ж был грот (невинная затея!) И с каждым утром в этот темный грот (Я приступаю к делу, не робея) Она — предмет и вздохов и забот, Предмет стихов моих довольно смелых, Она являлась — в платьице простом, И с книжкою в немножко загорелых, Но милых ручках… На скамью потом Она садилась… помните Татьяну? Но с ней ее я сравнивать не стану; Боюсь — рукой читатели махнут И этой сказки вовсе не прочтут. III Но кто она? и кто ее отец? Ее отец — помещик беззаботный; Сперва служил, и долго; наконец, В отставку вышел и супругой плотной Обзавелся; теперь большой делец! Живет в ладу с своими мужичками… Он очень добр и очень плутоват, Торгуется и пьет чаек с купцами. Как водится, его супруга — клад; О! сущий клад! и умница такая! А женщина она была простая, С лицом, весьма похожим на пирог; Ее супруг любил как только мог. IV У них одна лишь дочь была… Мы с ней Уж познакомились. Никто красоткой Ее б не назвал, правда; но, ей-ей (Ее два брата умерли чахоткой),— Я девушки не видывал стройней. Она была легка — ходила плавно; Ее нога, прекрасная нога, Всегда была обута так исправно; Немножко велика была рука; Но пальцы были тонки и прозрачны… И даже я, чудак довольно мрачный, На эту руку глядя, иногда Хотел… Я заболтался, господа. V Ее лицо мне нравилось… оно Задумчивою грустию дышало; Всегда казалось мне: ей суждено Страданий в жизни испытать немало… И что ж? мне было больно и смешно; Ведь в наши дни спасительно страданье… Она была так детски весела, Хотя и знала, что на испытанье Она идет, — но шла, спокойно шла… Однажды я, с невольною печалью, Ее сравнил и с бархатом и с сталью… Но кто в ее глаза взглянул хоть раз — Тот не забыл ее волшебных глаз. VI Взгляд этих глаз был мягок и могуч, Но не блестел он блеском торопливым; То был он ясен, как весенний луч, То холодом проникнут горделивым, То чуть мерцал, как месяц из-за туч. Но взгляд ее задумчиво-спокойный Я больше всех любил: я видел в нем Возможность страсти горестной и знойной, Залог души, любимой божеством. Но, признаюсь, я говорил довольно Об этом взгляде: мне подумать больно, Что — может быть — читающий народ Всё это неестественным найдет. VII Она в деревне выросла… а вы, Читатель мой, — слыхали вы, наверно, Что барышни уездные — увы! Бывают иногда смешны безмерно. Несправедливость ветреной молвы Известна мне; но сознаюсь с смиреньем, Что над моей степнячкой иногда Вы б посмеялись: над ее волненьем В воскресный день — за завтраком, когда Съезжались гости, — над ее молчаньем, И вздохами, и робким трепетаньем… Но и она подчас бывала зла И жалиться умела, как пчела. VIII Я не люблю восторженных девиц… По деревням встречаешь их нередко; Я не люблю их толстых, бледных лиц, Иная же — помилуй бог — поэтка. Всем восхищаются: и пеньем птиц, Восходом солнца, небом и луною… Охотницы до сладеньких стишков, И любят петь и плакать… а весною Украдкой ходят слушать соловьев. Отчаянно все влюблены в природу… Но барышня моя другого роду; Она была насмешлива, горда, А гордость — добродетель, господа. 
IX Она читала жадно… и равно Марлинского и Пушкина любила (Я сознаюсь в ее проступках)… но Не восклицала: «Ах, как это мило!» А любовалась молча. Вам смешно? Не верите вы в русскую словесность — И я не верю тоже, хоть у нас Весьма легко приобрести известность… Российские стихи, российский квас Одну и ту же участь разделяют: В порядочных домах их не читают А квас не пьют… но благодарен я Таким чтецам, как барышня моя. X Для них пишу… но полно. Каждый день — Я вам сказал — она в саду скиталась. Она любила гордый шум и тень Старинных лип — и тихо погружалась В отрадную, забывчивую лень. Так весело качалися березы, Облитые сверкающим лучом… И по щекам ее катились слезы Так медленно — бог ведает о чем. То, подойдя к убогому забору, Она стояла по часам… и взору Тогда давала волю… но глядит, Бывало, всё на бледный ряд ракит. XI Там, — через ровный луг — от их села Верстах в пяти, — дорога шла большая; И, как змея, свивалась и ползла И, дальний лес украдкой обгибая, Ее всю душу за собой влекла. Озарена каким-то блеском дивным, Земля чужая вдруг являлась ей… И кто-то милый голосом призывным Так чудно пел и говорил о ней. Таинственной исполненные муки, Над ней, звеня, носились эти звуки… И вот — искал ее молящий взор Других небес, высоких, пышных гор… XII И тополей и трепетных олив… Искал земли пленительной и дальной; Вдруг русской песни грустный перелив Напомнит ей о родине печальной; Она стоит, головку наклонив, И над собой дивится, и с улыбкой Себя бранит; и медленно домой Пойдет, вздохнув… то сломит прутик гибкой, То бросит вдруг… Рассеянной рукой Достанет книжку — развернет, закроет; Любимый шепчет стих… а сердце ноет, Лицо бледнеет… В этот чудный час Я, признаюсь, хотел бы встретить вас, XIII О, барышня моя… В тени густой Широких лип стоите вы безмолвно; Вздыхаете; над вашей головой Склонилась ветвь… а ваше сердце полно Мучительной и грустной тишиной. На вас гляжу я: прелестью степною Вы дышите — вы нашей Руси дочь… Вы хороши, как вечер пред грозою, Как майская томительная ночь. Но — может быть — увы! воспоминаньем Вновь увлечен, подробным описаньем Я надоел — и потому готов Рассказ мой продолжать без лишних слов. XIV Моей красотке было двадцать лет. (Иной мне скажет: устрицам в апреле, Девицам лет в пятнадцать — самый цвет… Но я не спорю с ним об этом деле, О разных вкусах спорить — толку нет.) Ее Прасковьей звали; имя это Не хорошо… но я — я назову Ее Парашей… Осень, зиму, лето Они в деревне жили — и в Москву Не ездили, затем что плохи годы, Что с каждым годом падают доходы, Да сверх того Параша — грех какой! — Изволила смеяться над Москвой. XV Москва — Москва — о матушка Москва! Но я хвалить тебя не смею, право; Я потерял бывалые права́… Твои ж сыны превспыльчивого нрава, И в них мои смиренные слова Возбудят ревность — даже опасенья. И потому к Параше молодой, О матушка, прошу я снисхожденья… А если, о читатель дорогой, Навеянный приятностью рассказа, Отрадный сон закрыл вам оба глаза,— Проснитесь — и представьте себе день… Прежаркий день… (Я посажу вас в тень.) XVI Прежаркий день… но вовсе не такой, Каких видал я на далеком юге… Томительно-глубокой синевой Всё небо пышет; как больной в недуге, Земля горит и сохнет; под скалой Сверкает море блеском нестерпимым — И движется, и дышит, и молчит… И все цвета под тем неумолимым Могучим солнцем рдеют… дивный вид! А вот — зарывшись весь в песок блестящий, Рыбак лежит… и каждый проходящий Любуется им с завистью — я сам Им тоже любовался по часам. XVII У нас не то — хоть и у нас не рад Бываешь жару… точно — жар глубокой… Гроза вдали сбирается… трещат Кузнечики неистово в высокой Сухой траве; в тени снопов лежат Жнецы; носы разинули вороны; Грибами пахнет в роще; там и сям Собаки лают; за водой студеной Идет мужик с кувшином по кустам. Тогда люблю ходить я в лес дубовый, Сидеть в тени спокойной и суровой Иль иногда под скромным шалашом Беседовать с разумным мужичком. XVIII В такой-то день — Параша в темный грот (О нем смотрите выше) шаг за шагом Пришла; пред ней знакомый огород, Знакомый пруд; а дальше за оврагом Знакомый лес на холмике… Но вот Что показалось ей немного странным: В овраге под кустом сидел один Охотник; резал хлеб ножом карманным, Он по всему заметно — господин; Помещик; он в перчатках — и красиво Одет… Вот он поел, потом лениво Собаку кликнул, шапку снял, зевнул, Раздвинул куст, улегся — и заснул. XIX Заснул… Параша смотрит на него, И смотрит, признаюсь, с большим вниманьем. К ним ездили соседи… но его Лицо ей незнакомо; описаньем Теперь мы не займемся, оттого Что уж и так с излишеством речист я… Он спит, а ветер тихо шевелит Его густые волосы, и листья Над ним шушукают; он сладко спит… Параша смотрит… он недурен, право. О чем же вдруг так мило, так лукаво Она смеется? Я б ответил — но Мне женский смех постигнуть не дано. XX И час прошел… и предвечерний зной Внезапно начал стынуть… уж и тени Длиннее стали… Вот — охотник мой Проснулся, стал лениво на колени, Надел небрежно шапку, головой Тряхнул — хотел подняться… и остался… Он увидал Парашу — о друзья! Глядел, глядел — с смущеньем засмеялся, Вскочил, взглянул поспешно на себя, Потом через овраг легко и смело Перебежал… Параша побледнела, Но до забора он дошел и стал, И с вежливой улыбкой шапку снял. XXI
