Не мешки

Представления о норме – не то, о чём можно легко договориться. Потому что они заложены в фундамент всякого (условно) разумного существа, а разбирать собственный фундамент и вынимать из него отдельные бетонные плиты, заменяя их экологически чистыми нано-кирпичиками, немного, мягко говоря, мастеров.

Настоящих злодеев (т. н. социопатов, осознанно наслаждающихся нарушением общепринятой нормы в сторону так называемого «зла») в природе совсем немного, и их поведение тоже будет определяться нормой; например, в обществе людоедов какой-нибудь социопат-людоед вполне может отпустить на волю, в леса, вкусных и питательных пленников, чтобы оставить своих сограждан без мяса, насладиться их паникой и толкнуть им втридорога выкопанный на кладбище скелет своей тётушки Мэри, на бульон.

Но когда твои представления о норме не совпадают с более-менее общими, свойственными текущей культуре, окружающий мир может показаться полным лютых злодеев. Ну или наоборот – так многие переехавшие с территории бывшего СССР куда-то немножко позападней поначалу считают всех окружающих ангельчиками и сверхчеловеками только потому, что у них аккуратные домики, уютные кафешечки, и они не очень часто публично орут на детей. Тогда как те – просто нормальные люди, чьи представления о норме включают все эти милые цуцели-муцели, а сменится норма, начнётся совсем другой разговор: человек в среднем послушен, в смысле, легко адаптируется к общей норме, которая отчасти перенимается от семьи и ближайшего окружения, а отчасти – из т. н. общего информационного поля; в этом смысле действительно невозможно жить в обществе и быть свободным от него: если ты хотя бы отчасти способен к восприятию поступающей извне информации, будешь знать, как тут принято.

Именно от этой, общепринятой точки отсчёта мы все начинаем плясать. А вот какой именно танец – это уже отдельная интересная история. Хочется сказать, что танец (осознанный пересмотр усвоенных представлений о норме и изменение их в ту или иную сторону) для себя каждый выбирает сам, но это неправда. Очень мало кто выбирает. Только самые умные («слишком умные», как говорят в народе) и с неукротимой волей (упрямые). И ещё те, для кого по ряду обстоятельств текущая норма невыносима, почти несовместима с жизнью (на практике это часто оказывается сексуальной ориентацией, но лишь потому, что этот фактор довольно затруднительно игнорировать, а не потому, что он единственный значимый, или «самый важный», просто остальные несовпадения с нормой дают менее острые ощущения; чуть более выносимо, и человек уже готов загнать себя в могилу, лишь бы ничему этакому не противостоять: на противостояние нужен особый склад характера и избыток душевных сил).

Одно из немногих несомненных преимуществ текущей информационной эпохи – возможность довольно рано узнавать о разнообразии норм; до «выбирать подходящую» доходят немногие, но дошли они или не дошли до выбора, а шанс у них был явно побольше, чем у предыдущих поколений, о пред-предыдущих уже и речи нет. Важный момент, который почти все игнорируют: шанс – это не только подарок судьбы, но и иная степень ответственности (перед собой и перед всем миром, который, собственно, состоит из нас, вместе с нашими шансами, их отсутствием, и всем, что мы делаем с тем и другим).

Но вообще Капитан Очевидность не хотел забредать в эти дебри, а только и просил передать, что в ходе простого человеческого общения между двумя (и более) отдельными индивидуумами неплохо бы сразу сравнить представления о норме. Просто чтобы время и силы зря не терять на культурное противостояние, которое – занятие на любителя. И не на каждый день. При очень высокой осмысленности всех сторон такое сведение индивидуальных представлений о норме может пойти всем на пользу (расширение границ своих представлений всегда на пользу), но без него и осмысленность не поможет, деньги на ветер, мрак, тлен и моральный ущерб.

Критика как покушение на убийство

То, что обычно считают (и называют) «критикой», в большинстве случаев представляет собой отрицательное подкрепление активного действия через негативную оценку того, кто его предпринял. Сиди тихо и не нарвёшься, коротко говоря. Отсутствие критики (опасности негативной оценки) – положительное подкрепление бездействия, инертности, отупения, деградации и других сомнительных радостей, подстерегающих всякого жителя планеты Земля.

Особенно популярна среди ширнармасс так называемая «критика творчества» (причём творчества в широчайшем смысле слова, включая любую общественно полезную деятельность, подразумевающую инициативность и избыточный сердечный пыл). Оно и понятно: обыватель (то есть, человек, существующий исключительно в рамках парадигмы интересов вида и игнорирующий интересы духа)[2] жопой чует, что за творчество бывают такие бонусы, каких ему самому не светит. И (неосознанно, но зачастую успешно) делает всё возможное, чтобы другим тоже не досталась чудесная сила, которой ему в ближайшие восемьдесят перерождений не видать (хотя мог бы, теоретически, получить её прямо сейчас, если бы сменил парадигму существования; в том и заключается главная фишка проекта «жизнь на планете Земля», что здесь и правда любая пешка имеет реальный шанс в результате долгих немыслимых, нерасчётливых и безнадёжных – это особенно важно – усилий превратиться в шикарного ферзя; но речь сейчас не об этом).

Так вот, показываю на пальцах, что на самом деле происходит, когда юзеры Маша, Вася и Воробей_1991 критикуют пост умеренно популярного блогера Гиперболоида, читатель Эн пишет на библиотечном форуме гневную рецензию на роман писателя Жэ, а жильцы панельной девятиэтажки Баблюда и Николайалексаныч ругают других жильцов, устроивших в прошлые выходные субботник и разбивших клумбы под окнами как-то не так.

– Деятельность умеренно популярного блогера Гиперболоида, писателя Жэ и активистов из панельной девятиэтажки проходит в Небесной Канцелярии по категории «творчество», поскольку производится от избытка энергии и по любви (не всегда, но часто, потому что без шила в жопе, отрастающего от любви, много не напашешь). И в её результате появляется то, чего раньше на свете не было (увлекательный отчёт о поездке в Тернополь с полезной информацией для других путешественников, роман из жизни инопланетных котиков, клумбы с резедой).

– За это умеренно популярный блогер Гиперболоид, писатель Жэ и активисты из панельной девятиэтажки получают из Небесной Канцелярии доп. паёк, положенный всем творческим работникам. То есть дополнительную порцию жизненной силы, которую можно расходовать как на поддержание своего организма в хорошей форме, так и на эскалацию деятельной любви – иными словами, дальнейшего творчества. Не все художники умеют правильно распределять этот доп. паёк; собственно, почти никто не умеет, но это уже их проблемы. Главное, чтобы доп. паёк был, потому что без него вообще ничего не сделается. А с ним – вполне есть шанс.

– Критики умеренно популярного блогера Гиперболоида, писателя Жэ и активистов из панельной девятиэтажки, сами того не осознавая, пытаются сбить критикуемых с толку, поселить в них сомнения в целесообразности творческой деятельности, отвлечь от процесса получения пайка, которого те, по мнению критиков, недостойны. В общем, перекрыть каналы поступления дополнительной энергии в организм активного деятеля они пытаются. Хоть и не знают, что это за энергия такая – ггг, штоле электричество, чтобы лампочка в жопе светилась? ещё раз ггг.

– Ни хера не знают и не осознают обычно критики, но у них всё равно довольно часто получается травмировать критикуемого до состояния, несовместимого с получением пайка из Небесной Канцелярии. И вот почему.

– Художник (в широком, напоминаю, смысле) чуток к любым проявлениям реальности, потому что ведёт с ней постоянный диалог (обычно тоже не шибко осознанный, но мы и процесс дыхания редко осознаём, пока с ним всё в порядке, что не мешает нам вполне полноценно дышать). И долетевшую до него критику художник тоже воспринимает как непосредственную реакцию реальности, хотя это просто глупые человеческие голоса; реальность человеческими голосами вообще довольно редко с нами разговаривает, человек для неё плохой рупор, чрезмерно искажающий послание, поэтому обращение мироздания к человеку человеческим же голосом – скорее исключение из правила, это важно понимать.

– Так вот, уязвлённый критикой художник (в широком смысле, не устану это повторять, чтобы никто не отвертелся от обязанности понимать, что речь не только о рисовальщиках) обычно приходит к выводу, что реальности его активность не нужна – если уж она так негативно реагирует. К тому же, обилие отрицательных подкреплений само по себе способно погасить любой энтузиазм. И художник постепенно сворачивает лавочку, в смысле, прекращает творческую деятельность. Или, что чаще бывает, пытается её корректировать, чтобы угодить вкусам публики и получить наконец вожделенное положительное подкрепление из уст аудитории, а это для творческой деятельности даже более страшная погибель, чем обычная приостановка её. Ну или действует, как раньше, если очень упрям, но ущерб всё равно получает, потому что всерьёз считает человеческие голоса частью своего диалога с реальностью (хуже того, ощущает их диалогом с реальностью, а не просто с людьми), делает вывод, будто она (реальность) против него, и начинает с ней враждовать. А враждуя с реальностью, особо не выживешь. Ну, то есть, можно, но довольно безрадостный будет процесс.

– Таким образом, критики добиваются или полного прекращения диалога критикуемого с реальностью, или хотя бы его искажения, а всё это ведёт или к прекращению поступления доп. пайка за творчество из Небесной Канцелярии, или (чаще всего именно так и бывает) к ослаблению способности художника (в широком, напоминаю, смысле) принять этот паёк. И если это не покушение на убийство путём лишения необходимых для выживания ресурсов, то я уже и не знаю, что тогда оно.

Поэтому художнику (и вообще любому активно действующему от избытка и по любви хоть к чему-нибудь) не следует быть нежной кысой. Я понимаю, что трудно вот так сразу отказаться от нежнокысовости тому, кто поддерживает с реальностью очень личные отношения, и любой посторонний голос принимает за её знак, но жить захочешь, ещё и не так раскорячишься, а отношение к так называемой критике – натурально вопрос жизни и смерти, потому что излишне чувствительного к любому стороннему мнению художника очень легко поломать. А поломанный художник – не жилец. Даже – нежилец, одним словом, чтобы было наглядней.

Поэтому от меня вам в подарок хорошее упражнение: при всяком намёке на критику (кроме запрошенного вами разбора вашей работы специалистом, к которому следует прислушаться, если уж сами о нём просили; к тому же, грамотные специалисты занимаются не негативной оценкой вашей персоны, а анализом проделанной работы, и часто могут подсказать, в какую сторону прыгать, чтобы достичь оптимального результата) – так вот, при всяком намёке на критику, бывает очень полезно представить, что в руках у вас острый меч, и вы одним ловким, сильным ударом сносите голову критикующему.

Поздравляю, он теперь для вас безопасен, на этом всё.

Этот метод подойдёт не всем, но многим, потому что здоровой природной агрессии в человеке, включая большинство нежных кыс, дофига, легитимного выхода для неё у современного человека немного, а успешные манипуляции с холодным оружием, даже воображаемые – очень хороший выход. Но если меч вам не подходит, можно придумать любой другой способ воображаемой расправы с критикующим, лишь бы вам самому было очевидно, что вы победили. Визуализация – прекрасный магический инструмент и вообще великая вещь.

Важное условие: больше ничего делать не нужно – ни спорить, ни, упаси боже, доказывать свою правоту (в том числе, даже в первую очередь, мысленно). Во-первых, в мире полно более интересных занятий, чем собачиться с каждым желающим, а во-вторых, любая коммуникация с критикующим снижает эффект от упражнения с мечом.

Л

Лернейская гидра

Однажды мне приснилось, что я сражаюсь с чудовищем, отрубаю ему голову огромным мечом, а голова тут же отрастает снова. И это было довольно неприятно герою в моём лице, которому хотелось быстренько победить чудовище и заняться более интересными делами, а не бесконечно эту гадину долбить.

И вдруг мне пришло в голову, что очень удачно сложилось: нечасто мне выпадает возможность попрыгать с мечом, уже теряю квалификацию, а тут такая тренировка. Полезное попалось чудовище, оно молодец. И я говорю чудовищу: «Так, отлично, спасибо. Стой, где стоишь, никуда не уходи», – и начинаю просто тренироваться, отрабатывать удары – а так если? получится? А вот так?

Этот метод (объявить сражение тренировкой и полюбить противника как снаряд) работает не только в отдельно взятом глупом сне про битву с чудовищем, а вообще всегда.

Летняя ночь

Выхожу из дома, чтобы забрать ключи у Н., живущей в двух с половиной кварталах, полчаса спустя обнаруживаю себя на бульваре Вокечю в состоянии счастливого непонимания: кто я? где я? откуда? зачем?

Вопросы риторические; будем честны, вряд ли меня однажды заинтересуют ответы, поэтому даже вид делать не буду. Какая разница. Летняя ночь в моём городе, мы с ним оба каким-то образом есть. Ну и всё.

Лето

Лето – это маленький альцгеймер; за то мы и любим лето, что наконец-то становимся расслабленными идиотами (в противовес напряжённому вздрюченному зимнему идиотизму). Летом мы ни хрена не помним, ни черта не понимаем и в кои-то веки всё делаем правильно, идеально, даже не удивляясь, а списывая все эти странности на жару.

Лёгкость

Иногда (реже, чем хотелось бы) приходит пронзительное понимание («пониманием» я называю не результат умственной работы, а почти телесное ощущение ясности), что вообще, совсем всё равно, кем быть, как себя вести, как выглядеть, чем заниматься, это не имеет никакого значения, важно только глубинное качество происходящего, его подлинность, то есть, количество связей с миром, которые активно (и хорошо бы осознанно) задействуются в ходе каждого шага этого смешного квеста под названием «бытие». Ну, то есть, тонуть в океане, визжа и захлёбываясь, не шибко красиво, и вообще не наш метод, но гораздо, гораздо более ценно, чем имитировать движения пловца, лёжа на песке.

Засчитывается только сам факт пребывания в океане, нравится нам это, или нет.

Ловец желаний

В маленьком сквере на проспекте Гедиминаса установили самодельное культовое сооружение, не знаю, как иначе его назвать, что-то вроде огромного «ловца снов», конструкция из сетки и осенних листьев, только этот «ловец» не подвешен, а жёстко зафиксирован на одном месте, чтобы ветром не сорвало и не унесло.

При культовом сооружении размещена инструкция на двух языках (литовском и английском), как им пользоваться. Ну как, как – писать желания на бумажках, бумажки развешивать на сетке «ловца». Там уже развешано довольно много желаний, узнаваемо школьных: кто-то хочет выучить наконец эту чёртову математику, а кто-то – успешно сдать экзамен по литовскому языку (хотя это как раз может быть взрослый мигрант, желающий улучшить свой статус).

В общем, странная получилась штука, ловец не снов, а желаний. Как будто любопытные духи, никогда не испытывавшие простых человеческих желаний, решили наконец-то их испытать, закинули невод в человеческий океан и вот наловили. Будут теперь озадаченно смотреть друг на друга, спрашивать: «Ты чувствуешь что-то странное?» – «Да, тоскливое томление в области сердца, помноженное на страх наказания. И иллюзию, что от этих неприятных ощущений можно избавиться, выучив математику. Ты, кстати, знаешь, что это вообще такое – „математика“? И зачем она?»

М

Магия

«Магией» я называю любую возможность непосредственного прижизненного контакта человека с духом. Кому это непонятно – ну, ничего не поделаешь; впрочем, жизнь иногда бывает довольно длинная, глядишь, нужный для понимания опыт ещё прирастёт.

Мартин Лютер разминается в синем углу

Иногда мой внутренний Мартин Лютер желает встать на (внутреннюю же) табуреточку и рассказать проповедь; он хороший заяц, он верит, что люди вот так – раз! – и изменятся к лучшему, если им понятно всё объяснить.

Но всё остальное я – не очень хороший заяц, я точно знаю, что это не так. Все проповеди, которые имеют значение, звучат в пространстве между нашей макушкой и бездной, удачно замаскированной под звёздное небо, изредка – нос к носу с не пойми чем, которое говорит с тобой лично, наедине, человеческими словами, милосердно замаскировавшись под понятного собеседника (правда, что оно довольно часто маскируется под меня, так что моим знакомым везуха, у них всегда есть шанс услышать что-то толковое и нужное прямо сейчас лично им), но все остальные разговоры, особенно те, что в письменном виде, всё-таки – болтовня, которая сама по себе хорошее дело, пока не пытается прикинуться проповедью, самозванство никого не красит, не надо так.

Высшая октава болтовни – разговор, в котором ставятся вопросы, ответы на которые возможно когда-нибудь прозвучат в пространстве между нашей макушкой и бездной, удачно замаскированной под звёздное небо. Вот ради возможности совместно достичь этой высшей октавы и нужна болтовня (и еще просто для радости, радость здесь у нас всегда в дефиците, поэтому имеет смысл добывать её всеми доступными способами, да здравствуют герои труда).

Короче, верить нельзя никому, если они внезапно приходят с ответами. Мне – можно, потому что я всегда с вопросами прихожу.

А когда пытаюсь прийти с ответами, это просто минута слабости, внутренний Мартин Лютер вырвался наружу, он немножко бешеный у меня, потому что хороший заяц и верит, как было сказано выше. Ну, сам дурак.

Маяк

Я, собственно, и есть маяк (по профессии, в трудовой книжке небось даже записано на небесах). И одновременно заблудшая душа, идущая на его (свой, получается) свет. Это наверное всегда так устраивают для повышения качества обслуживания клиентов, обязательно надо, чтобы маяк и для себя старался, всё-таки человек – эгоист.

Медсестра Милдред

Современный мир – его условно цивилизованная часть, о других говорить не могу, поскольку их не знаю – хозяйство старшей медсестры Милдред Рэтчед, где вопреки логике жизни, побуждающей к развитию, преференции у слабоумных и просто слабых, согласных проявлять послушание в обмен на право быть (ну хотя бы ещё немножко побыть) в сытости и тепле. Всё живое, то есть, стремящееся к развитию (в том числе, через непослушание, без нарушения норм развитие невозможно), существует сегодня на птичьих правах – пока медсестра Милдред не зашла в их палату. Но она, конечно, однажды зайдёт.

Это мне очевидно, как очевидно и то, что такая конфигурация устройства общественной жизни – тупик. Можно довольно долго балансировать, когда бежишь по лезвию бритвы, а в трясине вообще нет речи ни о каком балансе. Выбор между позициями «шевелиться и утонуть быстро» или «не шевелиться и утонуть медленно». Ну и всё.

Сестра Милдред (не как социальная функция, а как тип личности) обычно получается из Медеи, у которой вместо Ясона был дух. Поматросил и бросил, в смысле, коснулся, а после покинул. Звучит ужасно, но на самом деле, это обычная практика, на каком-то этапе дух оставляет всех своих избранников, чтобы за ним погонялись. Не из кокетства, а потому что так всё устроено, такие здесь технологии: сперва тебе спускают лестницу с неба, потом ты с неё срываешься, а потом выбираешь идти на небо пешком, или идти в жопу, потому что никакого неба, конечно же, нет.

Здесь небо стоит вот столько: всей (как минимум) жизни, потраченной без каких-то гарантий на не пойми что.

Почти все выбирают пойти в жопу, потому что жопа от нас, во-первых, не отворачивалась, а во-вторых, совершенно точно есть. А что тесная, тёмная и пахнет не очень, ну так надо быть реалистами и брать, что дают, – как бы говорят нам голоса предшествующих поколений, которые выбрали жопу и хорошо стали жить.

А некоторые выбирают не просто пойти в жопу, но и приложить все усилия, чтобы никого на небеса не пустить. Не доставайся же ты никому – примерно так.

В этом смысле я отвратительный шовинист: из озлобившихся на как бы несбывшиеся обещания духа («как бы», потому что каждый избранник волен их сбыть своими руками) тётки гораздо страшнее. Дядьки, как правило, выбирают саморазрушение: у них (в среднем) инстинкт самосохранения снижен. А у тёток (в среднем же) наоборот. Поэтому первые чаще гибнут, а вторые чаще становятся монстрами типа медсестры Милдред. Исключения, понятно, встречаются, но в целом – так.

Медея убивает своих детей от Ясона, потому что они – дети Ясона; для медсестры Милдред все недостаточно слабоумные и трусливые – дети отвернувшегося от неё духа, поэтому их надо убить, или хотя бы ослабить настолько, чтобы дух от них отвернулся. Это очень страшная месть, и она часто им удаётся, как, собственно, удалась в книжке Кизи и одноимённом кино. Я буквально всем телом, начиная с загривка, ощущаю, как эти умертвия подгребают здесь всё под себя. Не следует недооценивать могущество сестёр Милдред, вот что я хочу сказать.

Сопротивление им не бесполезно, более того, совершенно необходимо, оно – единственный шанс на выход из общекультурного зажопного тупика, где культивируется слабость, беспомощность и послушание. А кто пребывает в духе (или хотя бы теоретически о нём рассуждает), тот, в лучшем случае, дурачок, но скорее всё же опасный псих.

Сопротивляться этим тенденциям, строго говоря, первостепенный долг всего живого. Но легко не будет. Будет (и уже есть) очень нелегко.

Метод

Обсуждали с другом всякие житейские штуки; ну типа есть у меня некоторые гуманитарные идеи, для осуществления которых нужно немыслимое (лично для меня) богаческое бабло.

Так в подобных случаях бабла не надо, – говорит умный друг, – надо просто убедить людей, у которых оно есть, что им нужен твой гуманитарный проект.