Темный инквизитор для светлой академии

— Там отсидится, пока за ним не приедут.

Просыпался несколько раз, пытался уловить суету, но тут же вновь проваливался в глубокий сон. Меня несли куда-то на носилках, затем везли по колдобинам в жесткой карете, потом тащили. Я намеревался спокойно перейти грань и закончить мучения в бренном теле, однако… капризный голос, что все время раздавался поблизости, не давал спокойно умереть.

— Вопет! — холодная рука коснулась моего лба. — Скот эдакий! Даже не думай сдыхать! На том свете достану!

Сквозь дрему иногда улавливал, что ко мне подходили и другие люди. Особенно запомнился приятный цветочный запах врачевательницы. Когда она появлялась, боль отступала, по телу разливались тепло, легкость, и мне хотелось улыбаться. В этот раз, чуть набравшись сил, я очнулся и услышал часть чужой беседы.

— Удивлен, что ты согласилась по доброй воле поехать в околоток.

— Я сделала это для репутации академии, а не для тебя и твоего крысеныша…

«Я?! — в душе разлилось возмущение. — Пусть не красавец, но не настолько же я плох?!»

Приоткрыл глаза и попытался разглядеть спасительницу. Скорбное лицо худощавой женщины не отличалось красотой, но оно было облагорожено печалью. Хлопая ресницами, смотрел на нее ее темные, строго уложенные волосы, тонкие губы, карие глаза, а она внимательно разглядывала меня.

— С-спа-сибо, — тихо прошептал, догадываясь, что жив благодаря ее заботам.

— Да, хорошо тебе досталось, Сидерик, — вздохнула женщина, и тут же к ней подскочил упитанный мужчина, который вперился в меня черными глазками.

«Как интересно, оба не красивые, но она мила, а он противен…»

Наверно, на моем лице отразились мысли, потому что губы целительницы дрогнули. Она поспешила скрыть подступающую улыбку, но в глазах осталось удивление. А вот тип, что сопровождал меня в поездке, обзывал скотом и обещал достать из-за грани, был, точно, похож на крысу. Жидкие волосы неопределенного цвета, широкий нос и маленькие глазки с опущенными внешними уголками. Смотрел исподлобья, но даже большие очки не могли скрыть его тяжелого взора.

— Кто вы? — спросил я. — И где нахожусь?

Что не в околотке — точно. Светлые, нежно бежевые стены, чистая постель и приятные запахи травяных настоев и мазей намекали, что в лазарете. Но почему со мною возятся?

У кругломордого отвисла челюсть, но он быстро оправился и зашипел, как огромная разъяренная крыса:

— Что ты с ним сделала?!

— Хочу задать тот же вопрос, — ледяным тоном парировала целительница. — Ваш протеже избит, в порезах, едва не утоп, еще и, похоже, память потерял. Почему вы, мусье Ферендель, не уделяли вашему студиозу достаточно времени? Ведь это ваша прямая обязанность.

— Вы же, мадам Лужо, старший лекарь и магистр кафедры целительства! Вот и верните ему память! Тогда и узнаете!

Я испугался, что гордая целительница уйдет и оставит меня с этим грубияном наедине, поэтому поспешил прекратить их ссору:

— Я очнулся у разбойников, уже без памяти. Сбежал. А потом упал в реку, — шмыгнул носом.

— Разбойники?! — побагровела моя спасительница. — Совсем распоясались! Не боятся даже магов! Нет, этого нельзя так оставлять! Я подниму вопрос на совете. И готовьтесь, мусье Ферендель, объясняться, как студиоз вашей кафедры покинул стены академии и оказался у них!

— Академии? — переспросил я. — Какой?

— Ну, Сидерик! — прорычал взбешенный тип, обещая мне «сладкую» жизнь и выскочил из комнаты, напоследок громко хлопнув дверью.

Целительница еще надеясь на чудо, поэтому терпеливо поясняла:

— Светлой. Светлая академия магии.

— А! Вот почему светляк и лучезарик… — наконец-то понял я.

Видимо, это были нехорошие прозвища нас — магов, но мадам Лужо сдержалась. Подперла рукой щеку и с грустной улыбкой произнесла:

— Да, магистр Митар обрадуется. Столько всего любопытного откапает.

— Почему?

— Потому что он инквизитор.

— Ой! — пусть ничего не помню, но в уме быстро сложил, что значит вмешательство инквизитора в дела магов.

— Угу, — грустно покачала головой собеседница и принялась водить над моей головой руками.

— А неужели, я похож на мусье Ференделя?! — не удержался и спросил. Мадам не поняла вопроса, и я напомнил. — Крысеныш.

Ее брови приподнялись, рот раскрылся, но она не стала отпираться.

— Если только характером, — тихо пояснила.

— Если буду так же сыпать грубостями, можете меня стукнуть.

— Кто-то уже постарался. Ты чудом выжил, а я успела. Если бы потерял и символ академии, вряд ли в тебе опознали бы нашего студиоза. Сгинул бы в околотке, и нам пришлось бы отчитываться за смерть и пропажу. А, знаешь ли, инквизитор Митар уже носом землю роет.

— А что за символ?

— На рукаве формы. Выздоравливай, Сидерик. И постарайся впредь избегать неприятностей, — она встала, бросила через плечо жалостливую улыбку и ушла. А я снова остался один, в небольшой комнатке, с витавшим в воздухе приятным цветочным ароматом.

Глава 2

Похоже, что для всей академии я не существовал. Пока отлеживался в лазарете, только мадам Лужо, отчего-то сжалившись надо мною, навещала каждый день, хотя опасный рубеж моего самочувствия уже миновал. Ее приходу я радовался, однако старательно скрывал эмоции. Но разве женщину проведешь?

Она доброжелательно улыбалась, становилась рядом и требовала, чтобы я закрыл глаза и думал о чем-нибудь хорошем. Но о чем?

— Сидерик, если нет хороших воспоминаний, подумай о какой-нибудь вещи, которая порадовала бы тебя.

Например, о солнечных лучах, согревающих нежно и прогоняющих хмурое настроение.

Я кивнул, сосредоточился, однако с оторопью осознал, что даже это простое явление не могу представить. Ведь помню себя не больше седмицы, и все это время туманно и моросят дожди.

На лице целительницы отразилась гамма чувств: удивление, недоверие, сожаление, жалость. Мне и самому стало жаль мадам Лужо и, чтобы отвлечь ее от грусти, спросил:

— А каким я был? — чем застал врасплох. Она вздохнула, поставила стул напротив и присела.

— Люди всякое говорят, — начала издалека, но по задумчивости, с которой рассказывала, почувствовал подвох. — Тебе, вероятно, хочется услышать что-то хорошее, но, увы.

Мадам говорила мягко, осторожно, и оттого противнее себя ощущал. Ее почти материнское сострадание делало меня чувствительным и ранимым. Рядом с ней налет обретенной дерзости пропадал, и я чувствовал себя тем, кем был — слабым мальчишкой-плаксой.

— Я понимаю, — опустил голову. — Крысом называют не от восторга.

— У меня в детстве был ручной, пятнистый. Я звала его Горошек. И очень плакала, когда его не стало.

— Но я ведь не Горошек, верно? — поднял на нее глаза. Мадам улыбнулась.

— В тебе уместилось бы десять тысяч Горошков.

Теперь и я улыбнулся.

— А чем я занимаюсь в академии?

— Ты учишься на факультете погодоведения, перешел на второй курс.

— Я?! — вырвалось. Вот то-то же тогда вовремя мелькнула молния, и жутко прогрохотал гром. Кто бы мог подумать? Мое удивление мадам приняла за разочарование и поспешила поддержать.

— Это хорошее ремесло. Конечно, не боевой маг, не бытовой и не менталист, но в провинции маги-погодники пользуются почетом. Особенно если приложить немного старания и изучить основы земледелия, скотоводства… — с таким жаром убеждала, что рассказ больше походил на попытку утешить.

— Ты же из небольшой деревни. Тебе многое знакомо. Прояви старание, и все получится.

— Я неуч, да?

Она вздохнула.

— Магистр Ферендель… — замялась, подбирая слова, — не только преподает, но и твой куратор. Однако наставляет тебя… своеобразно. — Целительница закусила губу, понимая, что сказала слово — следует продолжать. — Видишь ли, в Светлой академии обучаются маги со всей Ликонии. Здесь мы единое целое, но за пределами учебного заведения в постоянной борьбе, соперничаем за придворные должности, влияние, почести, признание.

Смотри, у меня и у моих учеников дар целительства. Влиятельные люди благоволят нам, ведь каждому хочется продлить жизнь или хотя бы значительно облегчить.

Есть боевые маги. Они ждут своего часа, чтобы в битве получить славу. Как и в целителях, в них заинтересован император.

Есть менталисты. Они служат, помогают в судах, а у кого дар слабее, занимают должности компаньонов.

Ведь они хорошо чувствуют и понимают людей, могут уловить оттенки настроений.

Есть бытовые маги: иллюзионисты, подражатели и другие, занимающиеся увеселением. Их любит двор.

Ведь чем помпезнее сановник и красочнее бал — тем больше о вельможе будут говорить. Понимаешь?

— Догадываюсь.

— Погодники же в стороне от двора и власти, но ближе к людям. Разве твое призвание менее важно?!

Только глупцы думают так! Ведь сезон — два неурожая — и будет голод!

— Согласен, — кивнул я, и мадам Лужо накрыла мою руку ладонью.

— Однако мусье Ферендель — не зря же мы недолюбливаем друг друга — жаждет власти. Поэтому всеми силами стремится доказать чиновникам, что погодники — тоже могут наносить урон и сеять смерть.

— Зачем?!

— Император ценит боевых магов, а Ферендель хочет признания.

— И как его достижения?

— Дар погодников особенный. Вы предсказываете погоду на долгий срок, можете безошибочно определить: каким будет сезон. Но если намечается ливень — даже самый сильный маг не сможет отменить его, только ослабить или усилить. Ибо свыше — это уже власть Всевидящего и его уразумения, понимаешь?

— Если мы — погодники — по сути лишь предсказатели и, — я посмотрел на мадам, — слабые маги, то что же хочет добиться магистр Ферендель?

— Он не заинтересовался бы тобой, не будь ты особенным. Ты — погодник и не слабый. Стихии не подчиняются никому, даже тебе, однако, когда ты зол, как-то влияешь на них, — она закусила губу и посмотрела в мои глаза. — Если солнечно, и ты в раздражении — можешь сделать пекло. Если идет дождь — можешь затянуть его и усилить…

— А сейчас?! — я вскочил со стула. Неужели причина во мне, и из-за меня страдают люди?!

— Разве сейчас ты зол? Нет, — целительница погладила мое плечо, тронутая моим волнением. — Просто дождливый сезон.

Я вздохнул.

— Я должна была рассказать тебе это. Ты изменился, чувствую — другой. Не хочу, чтобы вновь стал завистливым и раздраженным, мстительным. Однако теперь волнуюсь, как будешь выживать? Успешные ученики академии изводят одиночек.

— Это из-за скверного характера я одиночка?

— Этого и хотел Ферендель. Ты полностью в его руках…

После разговора с целительницей кое-что прояснилось, и на меня нашла грусть.

«Так! Не раскисать! — попытался взять себя в руки. — У разбойников уцелел, так что и с остальным справлюсь! И, вообще, выйду из лазарета — пойду в библиотеку. Нет друзей — подружусь с книгами. Ведь должна же быть от меня польза!» — я еще остро помнил чувство беспомощности, когда очнулся и осознал: ничего не умею, не знаю, и некуда идти. Тогда клятвенно обещал себе научиться чему-то.

На следующий день мадам Лужо принесла чистую форму, пахнущую свежестью.

— Благодарю. Что бы я без вашей помощи делал?!

Накануне я с волнением представлял, как придется в старых лохмотьях, скрываясь ото всех, пробираться до склада за новой формой.

— Мелочи, Сидерик.

— Как смогу отблагодарить вас?

Она пригладила темную прядь за ухо, призадумалась и ответила:

— Когда начнется отработка, надеюсь, ты со всем старанием будешь пропалывать наши лекарские грядки.

— Обещаю. А когда отработка?

— Да хоть каждый вечер, если тебе будет нечем заняться.

Я кивнул.

— А теперь одевайся, и пойдем, провожу до комнаты…

Серые штаны и курточка, с блестящими пуговицами, на которых красовался стилизованный луч, выглядывающий из-за тучи, висели на мне, как на пугале. Зато ботинки пришлись впору. А на синюю рубашку, тоже широкую в плечах, даже не обратил внимания. Ее не видно. Так же прилагалась плюшевая шапочка и темно-серые носки.

— Какой же ты худой! — вздохнула целительница, и я от смущения вцепился в полу куртки. — Себя-то видел?