Резус-фактор

– Случайно видела, – ответила. – Он в кухне, – кивнула на дверь.

– Спасибо! – теперь уже в ее голосе прозвучали недоверие, любопытство и интерес одновременно.

Да и плевать! К сплетням мне точно не привыкать. Оставалось надеяться, что воображение этой медсестрички не слишком развито, а дело, по которому она ищет Шевцова, срочное.

Глава 9

Понедельник начался необычно. Я уже как-то привыкла, что Лора заходит за мной, и вместе мы идем на завтрак. А сегодня проснулась от будильника – обычного, на телефоне, а не по имени «Лора». Странно…

Времени было достаточно, чтобы принять душ и привести себя в порядок. А потом я решила проверить соседку – уж не проспала ли она? Хотя, Лора была самым натуральным жаворонком – с вечера начинала зевать, едва смеркалось, а утром вставала раньше всех в клинике.

Необычная картина предстала мне, когда вошла в апартаменты Лоры – та возлегала на кровати, обложенная подушками, перед ней стоял переносной сервировочный столик, и она с аппетитом уплетала все то, что на нем было расставлено.

– Привет! Присоединиться не предлагаю, самой мало, – хохотнула Лора. – Да и все то же тебе скоро предложат в столовой. А мне вот, как королеве, с доставкой на дом, значит.

– А что случилось-то? Почему не встаешь?

– Нельзя мне, – с набитым ртом прошамкала Лора. – Постельный лежим у меня, как говорит Маша из «Маша и медведь», – рассмеялась. – Какое-то экспериментальное лечение назначили для изменения микрофлоры влагалища, извини за подробности и не к столу будь сказано. Вводят дважды в день с сегодняшнего утра вот какое-то лекарство. Запретили вставать две недели, пока будет длиться лечение. Ну разве что, в туалет и душ… Говорят, потом все должно пойти легче.

Лора вдруг отложила ложку, которой до этого умудрялась черпать и отправлять в рот кашу даже во время монолога, и отвернулась к стене. Я заметила, как на лицо ее набежала тень, а возле губ залегли скорбные складки.

– Ты чего это? – испугалась я и опустилась на краешек ее кровати.

Когда рыжая соседка посмотрела на меня, в глазах ее стояли слезы.

– Я ужасно боюсь, – призналась она. – Очень боюсь потерять малыша. Не представляешь, как я хочу его!..

Удивительная женщина – смеется, шутит и все время испытывает страх. За щитом жизнерадостности она прячет все, не выпуская наружу, не позволяя людям посчитать ее слабой. Да и не слабой, а обычной женщиной, интуитивный смысл жизни которой в материнстве. Тут мы с ней были похожи – я тоже пряталась от всех и уже давно.

– Лор, все будет хорошо! – взяла я ее за руку. – У нас же такой замечательный врач, – улыбнулась я.

– Да? Ты, наконец-то, поняла, какой он классный? – тут уже она вцепилась в мою руку, а я уже и не рада была, что заговорила на эту тему, – таким энтузиазмом загорелись глаза Лоры. – Самый лучший! Это ведь по его методике меня начали лечить. Одна медсестра мне даже проболталась, что это тема его докторской, которую он недавно защитил.

– Да, Лор, он очень хороший врач, – аккуратно отозвалась я и забрала свою руку. – Он сделает все возможное, чтобы сохранить твою беременность.

– А как тебе повезло!.. – знакомое выражение мечтательности преобразило ее лицо. – Наблюдаться у самого Шевцова…

– Ой, Лор! Опаздываю на завтрак, – перебила я ее, вставая с кровати. Выслушивать по сотому кругу дифирамбы Шевцову не хотелось.

– Иди уже, вредина, – правильно поняла меня Лора. При всей своей видимой легкомысленности глупой я ее никогда не считала. И проницательности у нее можно было поучиться. – Не забывай меня, навещай. А то я тут точно с ума сойду от тоски. И Петечка сможет приехать ко мне только в среду.

– Обязательно! – пообещала я и с чистой совестью отправилась в столовую.

Завтрак прошел в скуке и унынии. В который раз оценила активность Лоры и ее словоохотливость. Куда как веселее слушать ее рассказы, чем куковать за столом в гордом одиночестве. Даже аппетит от этого пропал. Ну а сразу после завтрака я отправилась на встречу с генетиком, о которой меня медсестра предупредила с вечера.

Кабинет генетика напоминал больше читальный зал в библиотеке, ну или архив. Стеллажи с папками, несколько столов, довольно просторная площадь с тремя окнами, впускающими много света. Ну и за одним из столов сидела миловидная женщина. Как только я вошла, она оторвалась от бумаг и с улыбкой посмотрела на меня. При этом, через очки я заметила, что глаза ее выглядят усталыми. Но как-то сразу к этой женщине я прониклась симпатией.

– Доброе утро, Анастасия Владимировна, – поприветствовала она меня и указала на стул, – Присаживайтесь, пожалуйста!

– Здравствуйте, Юлия Павловна! – ответила я тем же. Имя и отчество ее я прочитала на дверной табличке.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – честно ответила я.

Я на самом деле чувствовала себя отлично! Выспалась я сегодня хорошо, позавтракала плотно, и ничего меня не беспокоило, как и дурацкие мысли.

– Простите меня, если вопрос мой покажется вам бестактным. Правильно ли я понимаю, что рожать ребенка вы собираетесь без мужа?

– Правильно, – кивнула я. Секрета из этого не делала, и в анкете в графе «муж» стоял прочерк.

– А с генетическим отцом ребенка вы знакомы достаточно хорошо?

– Не то чтобы… – отозвалась я. – Смотря что вы имеете в виду.

С Игорем я была знакома хорошо, но подробностями его личной жизни, как и его прошлого, никогда не интересовалась. Знала только, что он из хорошей семьи, что родители его образованные и непьющие, что он единственный ребенок в семье… Мне этого показалось достаточно, и родословной его я не интересовалась. Наверное, зря.

– Хорошо, – с улыбкой кивнула Юлия Павловна. – Задам всего еще один вопрос про мужа, от ответа на который и будет зависеть, в каком русле дальше будет развиваться наша беседа. Про бабушку и дедушку отца вашего будущего ребенка вы что-нибудь знаете?

– Нет.

Не знаю. Никогда не интересовалась. А Игорь сам мне никогда про них не рассказывал. Кажется, умерли они уже давно, да и то не уверена.

– Понятно. Ну тогда мои вопросы будут касаться только вас и ваших родственников.

А вот это заявление заставило меня сильно напрячься.

Между тем, Юлия Павловна взяла какой-то большой бланк и разложила тот перед собой на столе. Интересно так – работает по старинке? Уже давно всю ручную работу выполняют компьютеры. А у генетика вот и ручка самая обыкновенная, шариковая.

– Анастасия Владимировна, вы курите?

– Нет, никогда не курила.

И это правда. Даже в старших классах школы, когда подруги пытались взять меня на слабо, мне не хотелось попробовать эту гадость.

– Какие спиртные напитки предпочитаете, как часто употребляли их до беременности?

Вопросы казались мне довольно безобидными и даже несколько нелепыми. На все я отвечала честно. Генетик же по каждому делала отметку с бланке и что-то чертила. Даже про работу мою спросила и про распорядок дня. Интересно и необычно, должна сказать.

– Возраст ваших родителей? Сколько полных лет?

– Матери пятьдесят шесть, – посчитала я в уме. – Отцу было бы сейчас Шестьдесят шесть.

– Как давно он умер? Сколько было лет ему и вам тогда?

Волей-неволей пришлось снова восстанавливать в памяти те события. И это уже нервировало. Но я старалась относиться ко всему философски – все эти вопросы генетик задает мне не из праздного любопытства.

– Мне было пятнадцать. Отцу – пятьдесят два…

– Мой руки и иди обедать.

Фраза, ставшая настолько привычной, что я уже даже практически не слышала ее. И интонация, какой она произносилась, – равнодушная, лишенная каких-либо эмоций.

Я пришла со школы, переоделась, тщательно вымыла руки и вошла в кухню. Мама сидела на табуретке возле окна и рассматривала заметенный снегом двор. На столе дымилась тарелка супа, рядом лежал толстый ломоть хлеба. Все это я должна была съесть без разговоров. А потом отправляться к себе в комнату и не мешать. Не мешать маме – последний год это единственное требование, что предъявлялось ко мне дома. Я могла заниматься чем угодно, гулять до скольки захочу. Главное – не мешать!

После того случая, когда папа избил маму, за то что она поругала меня слишком жестоко, мама перестала замечать меня. Она кормила меня, обстирывала, но даже не смотрела на меня никогда. Я для нее стала пустым местом, на котором когда-то стояло то, что она пока еще помнила.

Папа приходил домой поздно и почти всегда пьяный. Когда я не оставалась ночевать у подруги, тогда слышала, как папа бьет маму – жестоко, сильно. Но ни разу не слышала, как она плачет. Утром замечала на ее лице следы от побоев, и потом все повторялось.

Меня папа не стал любить меньше, только у него появилась еще одна любовь – бутылка, с которой он и делил отныне любовь ко мне. В те редкие вечера, когда я была дома, и папа возвращался трезвый, он приходил ко мне в комнату и расспрашивал обо всем, как раньше. Но случалось это очень редко, и воспоминания о таких вечерах я складывала в свою личную и секретную копилку приятных моментов.

А еще мы стали беднее жить. Это я заметила по тому, как редко мне теперь покупались обновки, а точнее, не покупались совсем, разве что, самое необходимое. И готовить мама стала совсем простые блюда. Часто пустые супы – без мяса. Как в тот день, который я запомнила на всю жизнь, как один из страшных.

– Поела? – повернулась ко мне мать и посмотрела вроде и на меня, но словно сквозь.

– Да.

– Одевайся, поедем в морг.

Тогда я училась уже в восьмом классе и считала себя взрослой. Что такое морг, знала отлично. И еще до того, как мама продолжила, страшная догадка опалила мозг, а на голове от ужаса волосы встали дыбом.

– Отца твоего заберем.

– Папу?..

Следующие три дня я помню очень смутно – они покрыты туманом неослабевающего горя, когда сердце болит так, что невозможно терпеть эту боль. Когда хочешь заплакать, но спазм сжимает твое горло, лишая слез и мешая дышать.

Помню отца в гробу, возле которого я сидела, пока глаза сами не закрывались. Бледный, измученный – такой, каким я его никогда не видела при жизни. И белая рубашка в каплях крови. Страшные капли – отражение моей личной трагедии. Мне казалось, что отцу очень больно, хоть я и понимала, что он уже ничего не чувствует. Позже я узнала, что это из-за вскрытия, что его плохо зашили, и кровь проступила на одежду, не успев свернуться. Но тогда этих каплей я боялась больше всего, и еще долго они меня преследовали в воспоминаниях.

А после похорон отца все стало еще хуже, хоть я и думала, что хуже быть не может.

– Спасибо за интересную беседу, Анастасия Владимировна, – улыбнулась мне Юлия Павловна.

Я же чувствовала себя пришибленной. Вот ведь только же я как на духу выложила совершенно постороннему человеку все то, что тщательно скрывала от всех много лет. И мне должно быть плохо, а дышится как-то свободно, легко.

– Вам спасибо! – пробормотала я, все еще пытаясь справиться с потрясением.

– В пятницу утром мы проведем кордоцентез. Знаете, что это такое?

– Не помню, – честно ответила я.

Шевцов что-то говорил об этой процедуре, но я не запомнила.

– Это исследование пуповинной крови, – понимающе улыбнулась генетик. – Ваш малыш пройдет полное обследование еще до своего рождения. Сделав все необходимые анализы, мы будем знать даже группу его крови. От вас потребуется еще письменное согласие на проведение процедуры, но его я подготовлю к пятнице. Ну и увидимся мы с вами снова тоже в пятницу, утром.

В палату возвращаться не хотелось, и я вышла на улицу. Снова прошел дождь, и похолодало еще сильнее. Но ничего из этого я не замечала. Внутри меня продолжал бушевать собственный ураган – из смеси воспоминаний и совсем свежих впечатлений. Я брела куда глаза глядят, чего уже давно не делала. Всегда куда-то нужно. Вечно приходиться торопиться. А тут мне не нужно никуда и торопиться некуда тоже. Может, это и не курорт, но постепенно мне тут нравилось все больше. И даже к режиму я уже привыкла – соблюдать его было не так уж и трудно…

– Настя, что вы делаете?!.

Голос принадлежал тому, о ком я, оказывается, сейчас и думала. Открытие удивило. Я вспоминала слово за слово нашу беседу с генетиком, а думала о Шевцове, о том, что мне повезло попасть именно в его клинику. Сейчас я была в этом уверена. И именно Шевцов сделал тут все так, чтобы женщины-пациентки чувствовали себя в надежных руках и защищенными. Как вот я сейчас. И вовсе я не у генетика побывала, а только что получила профессиональную психологическую поддержку, которую в нашей стране нигде больше не оказывают на таком уровне. Тут же это сделали мимоходом, даже не специально. И эффект это имело колоссальный.

Но почему Шевцов говорит и смотрит на меня так, словно я совершила что-то вопиющее?

– Что с вами? – приблизился он ко мне.

– Ничего, все хорошо, – улыбнулась я мужчине, которому мне впервые захотелось улыбнуться. И улыбка моя не могла скрыть того счастья, что переполняло меня сейчас.

– Вы стоите по щиколотку в воде! – нахмурился он и в голосе его прозвенела сердитость. – Идемте и быстро! – схватил меня за руку и повел за собой.

Ой! А в лужу-то меня как занесло? И ведь не чувствовала… Ноги промокли насквозь, и что-то я вообще замерзла. И снова я забрела в запретную часть парка – на этот раз даже не поняла, как тут оказалась. Шла, не думая куда, куда глаза глядели. А глядели они в мое прошлое. И куда он меня ведет?

С удивлением поняла, что ведет меня Шевцов к своему домику – запретному месту по словам Ларисы, куда нельзя никому из персонала или пациентов клиники.

– Даниил Эдуардович, со мной все хорошо… – попыталась было я остановить его, но не получилось.

– Замолчите! – зыркнул он на меня своими черными глазищами и крепче сжал руку.

Вскоре мы уже поднимались по деревянным ступеням крыльца, где я была позорно застукана за проявлением несвойственного мне любопытства. Цветы в кадке и сейчас привлекли мое внимание, но я не стала на нем сосредотачиваться. И даже немного оробела, когда переступила порог запретного дома.

– Снимайте с себя все! – велел Шевцов, протягивая мне длинный махровый халат. – Мало того, что вам захотелось постоять в луже, так еще и под деревом сразу после дождя. Неужели не почувствовали, как промокли?! Быстро переодевайтесь!

Он вышел из довольно просторной комнаты, полностью отделанной деревом и обставленной такой же деревянной мебелью. Жилище доктора напомнило мне шале на горнолыжном курорте, куда однажды занесло меня по глупости. Впрочем, не умея кататься на лыжах, я все равно получила удовольствие от отдыха в горах.

Вернулся Шевцов, как только я замоталась в халат, который пах чистотой с примесью чего-то мужского и приятного. Это был явно халат доктора, и вряд ли до меня его надевала какая-нибудь женщина. Осознавать это было если не приятно, то как-то правильно, что ли.

Доктор принес тазик с горячей водой.

– Садитесь, – кивнул он на диван, поставив перед ним тазик. А потом сам взял мои ледяные ноги и опустил в горячую воду.

И надо было мне именно в этот момент чихнуть. Наградой (должна со стыдом признать, что заслуженной) мне стали очередной сердитый взгляд и слова:

– Вы хоть понимаете, что простужаться вам сейчас категорически нельзя?

– Понимаю, – покаянно отозвалась я, опуская глаза долу, как та скромница, которой себя никогда не чувствовала. Даже сейчас. Мне было немного стыдно за собственную беспечность, да и только. А еще я была благодарна доктору за заботу – не каждый представитель его профессии на такое способен. Да и вообще, мало кто.

– Тогда, откуда взялась эта беспечность?

Вода пахла эвкалиптом. Запах проникал в ноздри и немного будоражил мысли. А еще напоминал что-то очень далекое, идущее из детства.

– Я просто задумалась.

– О чем можно так задуматься? Не сильно горячо? – тут же уточнил.

Сам он уже не сидел возле моих ног на корточках, что позволяло дышать спокойнее. Шевцов разжег электрический камин и был занят тем, что развешивал перед ним мои вещи, первым делом устроив обувь так, чтобы просохла она в максимально короткие сроки.