Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Через несколько минут дверь в генеральский кабинет отворилась. Вышел Буталин, пропуская вперед крепкого высокого мужчину с седым бобриком. Гость молча поклонился Сарафанову. Обратился на прощанье к хозяину:

— Я вам позвоню, товарищ командующий, как только узнаю. — Одевшись, вышел на мороз, где его поджидала «Волга» с армейскими номерами.

Проводив гостя, Буталин вернулся к Сарафанову. Они перешли в кабинет, куда Сарафанов захватил кейс с деньгами. В кабинете стояли высокие книжные полки, на которых Сарафанов стал искать и быстро нашел темно-коричневый томик Пушкина. На одной стене висела полевая карта Чечни, вся исчерченная синими и красными стрелами, маршрутами, укрепрайона-ми, — оттиск последней войны, с которой генерал вернулся национальным героем. Его утомленное, в морщинах лицо странно повторяло орнамент карты: свидетельство потерь и побед, изнурительных маршей и тяжелых решений. Другая стена была увешана оружием: афганское, старомодное, в серебряных украшениях ружье, кавказские кинжалы и сабли, восточные, с витиеватыми курками пистолеты, — трофеи азиатских и кавказских походов, в которые отправляла Буталина изнуренная «красная империя», а потом — ее немощное, утратившее волю и смысл подобие.

Сидели в креслах и разговаривали. Буталин, озабоченный и рассеянный, сетовал на бессмысленность думской работы.

— Представляете, второй год пытаюсь вынести на рассмотрение законопроект о статусе военного пенсионера. В Комитете все шероховатости сняли. В Министерстве обороны поддержка. А эти чинуши под всякими предлогами откладывают рассмотрение. Гребут себе в карманы миллиарды нефтяных денег, а для воинов, которые их же ворованные деньги защищали, для них копейку зажимают. Терпения моего нет. Ненавижу грабителей и скотов. Буду проситься на прием к президенту. Я его в Грозном на аэродроме встречал, когда он на истребителе прилетел. Принимал у меня парад на летном поле. В соседних горах дым до неба, нефтяные факелы горят, а мы под красным знаменем прошли строевым шагом, он аж загляделся. Когда мне в Кремле Звезду Героя вручал, сказал: «Если будут какие проблемы — прямо ко мне!» Вот они теперь и появились, проблемы. Хочу попасть к нему на прием. Глядя прямо в глаза, спросить, куда он ведет Россию. Какие обстоятельства мешают ему избавиться от воров и предателей.

— Так вам и скажет! Как всегда, обольстит, очарует. Вы покинете кремлевский кабинет в полной уверенности, что провели время в обществе самого искреннего, чуткого, душевного человека. И только выезжая из ворот Троицкой башни, поймете, что вас опять обманули. Вот если бы вы вывели на московские улицы преданную вам дивизию, тогда бы и состоялся ваш настоящий разговор с президентом. — Сарафанов знал: не он один побуждает Буталина к решительным действиям. Генералу льстило, что люди видят в нем непреклонного оппозиционера, долгожданную «сильную руку», последнюю надежду гибнущей страны. Власти с тревогой следили за тем, как прославленный генерал, на которого они возлагали политические надежды, из послушного депутата становится «неуправляемым патриотом», едва ли не мятежником, чей авторитет в ропщущей армии был необычайно высок. Все это знал Сарафанов, чувствуя в генерале клокочущий родничок возмущения. — Думаю, что стоит вам обратиться к войскам, и они отворят двери своих гарнизонов. Армия выйдет вам навстречу.

— Я давал Присягу президенту, обещал ему полную поддержку. Мы несколько раз говорили, и он объяснял мне свое положение. Изначально, получив власть, он был несвободен. И постепенно увеличивал поле свободы. Посмотрите, он разгромил несколько самых алчных еврейских олигархов. Приструнил губернаторов, которые обирали регионы. Набросил намордник на разнузданные еврейские телеканалы, которые во время «Первой Чеченской» стреляли нам в спину из своих электронных пушек. Он увеличивает оборонный заказ. Опять начинаем строить подводные лодки, запускаем серии боевых самолетов. Он делает очень много, чтобы укрепить государство. Надо дать ему возможность не сорвать процесс.

— А вы не думаете, что укреплять государство ему поручает Америка? Она не хочет распада России, который привел бы к захвату обезумевшими повстанцами ракетных шахт и ядерных станций. Она хочет сохранить потенциал русской армии на неопасном для нее уровне и направить Россию на войну с Китаем и исламским миром. Государство, которое выстроил президент, обеспечивает идеальную работу жуткой помпы, выкачивающей из России все ресурсы, все силы, все животворные энергии. В таком государстве русские обречены на исчезновение, а территория — на неминуемый распад.

— Следует еще подождать. Надо не мешать президенту. Не срывать его тонкую дипломатию. — Буталин был крепок и тверд.

— Дорогой Виталий Викторович, мы заседаем в Думе, соперничая в красноречии с представителями других фракций. Радуемся, отстояв крохотную строчку в бюджете. Участвуем в торжественных заседаниях по случаю государственных праздников. Выбираем себе новый автомобиль и отстраиваем новую роскошную дачу. Но в это же время в штабах и военно-стратегических центрах других государств, в столицах соседних держав, на стол кладутся карты России, из которой вырезают громадные ломти территорий, закрашивая их в желтые, зеленые, голубые цвета. Россию уже делят, членят. Планируют введение войск, переброску громадных масс населения из других регионов мира. Там считают, что распад России предрешен. Уже делят обессиленные, беспризорные территории.

Сарафанов чувствовал, как замирает его сердце, словно в нем зародился крохотный жаркий вихрь. Это было сродни вдохновению, когда душу вдруг трогает невидимый перст, над головой проносится неслышное дыхание. Ты оказываешься во власти неведомых сил, соединяешься с загадочной субстанцией, из которой в тебя изливаются животворные вселенские силы, управляют твоей мыслью и речью, наделяют пророческим знанием.

— Китай, Иран, Саудовская Аравия, Турция уже вторглись в Россию. Присутствуют здесь своими спецслужбами, тайным финансированием, осуществляют геополитические проекты. Миллионы азербайджанцев направляются Ираном в русские города и поселки, создают торговую сеть, под прикрытием которой действуют политические структуры, захватываются узловые позиции в российском бизнесе, администрации, органах правопорядка. Во всех русских губерниях существуют плотные, хорошо организованные азербайджанские общины, усиливающие свое влияние, действующие под управлением иранской разведки. В любой момент готовы перехватить власть, оттеснить из управления продажных российских чиновников. Турки свили гнезда в Татарстане и Башкирии. Саудиты сеют семена ваххабизма на Кавказе. Весь юг России, все Поволжье и Тюменский нефтеносный район становятся зоной чужого влияния.

Буталин угрюмо молчал. Его мучали кошмарные образы двух чеченских кампаний: пылающие города, ревущие «Ураганы», пикирующие бомбардировщики, после которых тлел бетон и горело железо. И являлась бредовая мысль — он ведет бои за Казань, смотрит в бинокль, как в туманном пожаре рушатся минареты мечетей, складываются от вакуумных взрывов «этажерки» высотных домов и по Волге, потеряв управление, плывет пылающий танкер, сливая в воду горящий мазут.

— Но самое страшное, что может скоро случиться, — это проект «Ханаан-2», названный так на еврейский манер. Хотя творцы этого плана уже давно растворились в новом сверхчеловечестве, в новой расе «сверхлюдей», не имеющих национальности. Они научились управлять историей, создали особую культуру, способную убыстрять или замедлять развитие мира, перекодировать его на свой лад. В очередной раз они задумали радикальную трансформацию. Занимая ключевые позиции в мировой политике, экономике и культуре, они хотят столкнуть мир с его основ. Сбросить перегрузки, в которых живет цивилизация. Не решая мировых проблем, они хотят уничтожить саму среду, в которой множатся и существуют проблемы. Они хотят «перебросить» в Россию все противоречия мира и тем самым «разгрузить» мир. Сделать Россию «свалкой противоречий». Складировать в ней «ядерные отходы истории». Демографический взрыв человечества — и они направляют в Россию миллиардные орды новых кочевников. Экологическая катастрофа — и они захватывают русскую пресную воду, девственные русские леса, невозделанные земли. Истощение ресурсов — и они завладевают русской нефтью и газом, неиссякаемыми кладовыми никеля, золота, меди. На территории бывшей России возникнет новая общность — новый центр управления историей. Но уже не будет русских, не будет России. Все переварит гигантский моллюск, который уже сегодня навис над Москвой. Все рассосет в своей студенистой утробе голубоватая медуза, которая уже колеблется в московском небе, как громадный ядовитый пузырь.

— Но ведь этот проект, если ему суждено состояться, породит мировой хаос, — с воспаленным, затравленно мерцающим взором перебил Буталин. Его наморщенный лоб, страдальческие седые брови отталкивали апокалипсические видения, начертанные Сарафановым. — Он будет пострашнее атомной войны.

Сарафанов торжествовал. Его усилиями окаменелая оболочка, куда была замурована душа генерала, распалась, и из нее вырвался возмущенный дух, готовый сопротивляться, сражаться.

— «Управляемый хаос» — есть нечто, отличное от всеобщего, вселенского хаоса. Этот хаос поражает народы, цивилизации, оставляя «золотой миллиард» нетронутым. Это «управляемый хаос», подобный тому, что вел евреев сквозь расступившиеся моря и усыпанные «небесной манной» пески, привел в землю Ханаанскую, где молочные реки смешались с реками пролитой невинной крови. «Еврейский хаос». Но «сверхлюди» не всесильны. Их «управляемому хаосу» мы противопоставим наш «Русский хаос». Русский вихрь, который сдвинет с основ омертвелый, околдованный новыми магами мир. Разорвет наброшенные на Россию путы. Сломает жесткую арматуру гигантской тюрьмы, куда поместили русский народ. Я призываю вас, генерал, дерзайте! Выводите дивизии! Русский бог дает вам великий шанс! Услышьте голос русского бога! — Сарафанов жарко дышал, чувствуя что в его дыхании присутствует светоносный пророческий дух, звучит не его, а иной, нисходящий свыше голос. Он, Сарафанов, был раструбом, сквозь который гудел и рокотал голос русского бога. Вдувал в разъятую грудь генерала богооткровенное слово. Наполнял его светлым восторгом.

— Не могу, — все еще слабо возражал Буталин. — Я дал слово президенту, что буду ему служить до конца. Не могу нарушить присягу. Не могу переступить через слово, данное Верховному Главнокомандующему.

— Вы повторяете горький путь маршала Жукова. После Великой Победы, когда он стал истинным вождем народа, его увели из армии, закупорили в глухом захолустье. Вы повторяете судьбу генерала Лебедя, в котором народ видел своего избавителя и которого вероломная власть кинула на высоковольтные провода. Придумала ему электрический стул, где он сгорел, как техасский преступник. Вам угрожает беда. Вас могут убить. К вам подошлют убийцу. Быть может, он уже внедрен в ваше ближайшее окружение. Решайтесь. Время на исходе. Русские боги взывают. Подымайте дивизии, и вы станете императором «Пятой Империи»! Вот кейс, полный долларов, — Сарафанов кивнул на саквояж с деньгами. — Этой суммы хватит комдивам и командирам полков, экипажам танков и «бэтээров»!

— Что значит — императором «Пятой Империи»? — Буталин жадно слушал. Пытался понять, что хочет от него явившийся в его дом человек, который льстит, вдохновляет, пугает. Обладает опьяняющей лексикой, даром внушения, гипнотическим взглядом и голосом. — Как это — «Империя»?

Сарафанов сидел в удобном кожаном кресле, но ему казалось, он стоит на амвоне.

— Молодой Александр, сын македонского царя Филиппа, собрал генералов в крохотной комнате, среди греческих гор, где негде было яблоку упасть, и возвестил о начале похода. В тот же момент в этой тесной комнате возникла великая, на полмира Империя. Молодой Бонапарт вышел к батареям и дал приказ расстрелять Тулон из картечи. Глядел, как дуют из орудий свистящие вихри, и из этих огненных смерчей родилась Империя. Сталин, в тулупе, окутанный инеем, смотрел, как в мерзлых цветах желтеет лицо вождя и туманный, стоцветный, раскручивается волчок Василия Блаженного. Из этого сталинского взгляда, раскрутившего стоцветный вихрь, возникла Империя… Во время Второй Чеченской в Аргунском ущелье один генерал послал Шестую воздушно-десантную роту навстречу многочисленной группировке чеченцев, заходящей в тыл изнуренной, обескровленной армии. Рота заняла высоту и билась в снегах, сдерживая могучий вал наступления, в то время как генерал выводил из-под удара основной костяк армии. Он слушал по рации звуки боя, команды ротного, донесения о потерях. Понимал, что рота гибнет в снегопаде, под низкими тучами, сквозь которые нельзя было послать вертолеты поддержки. Последнее, что он услышал сквозь бульканье рации, были обращенные к нему слова командира роты: «Генерал, я ранен!.. Солдат не осталось!.. Вызываю огонь на себя!.. Прощай, генерал! Спасай Святую Россию!..» Армия была спасена, а генерал получил священный завет сберечь Родину…

Душа Буталина трепетала от невыносимого напряжения, побуждаемая сделать роковой выбор. К ней подносили магический черный кристалл, в котором клубилась вся мировая тьма. Высасывала из души последние капли жизни, зачаровывала, мертвила, утягивала в глубину смертоносного камня. Но к душе подносили драгоценный бриллиант, преисполненный голубого сиянья. Чудодейственный камень возвращал душе силы, наполнял волшебной красотой и любовью. Так Сарафанов сражался с Надличностным Разумом, отвоевывал у него генерала:

— Жизнь человека была исполнена лишений. Он терял друзей, пережил опалу, словно Господь испытывал его веру и преданность. Он стал несчастным отцом. Его красавица жена истосковалась среди войн и лишений. Эти беды измучили генерала, и он вопрошал Господа: «За что?.. Чего от меня желаешь?.. Что должен я совершить?..»

Сарафанов чувствовал, что усилия его не напрасны. В Буталине созревает решение. Он был близок к выбору.

Сарафанов умолк в изнеможении, словно потерял все жизненные силы. Беспомощно откинулся в кресле, закрыл глаза. Он сделал все, что мог. На большее был не способен. В кабинете воцарилось молчание. Затем раздался сдавленный голос Буталина:

— Я обращусь к командирам дивизий. Они приведут в Москву войска. Нужно, чтобы меня поддержали политики, поддержала церковь.

Сарафанов раскрыл глаза. Восторженно смотрел на Буталина. Имперский бриллиант победил. Зеркала прозрачного льда сфокусировали в душе генерала лучи Победы. Еще один рыцарь влился в «Имперский Орден». Зарождался великий Русский Вихрь. Начинался чудодейственный Русский Хаос.

Глава шестнадцатая

Следующим объектом в списке атамана Вукова значилась ночная дискотека, где собиралась «золотая молодежь».

Сквозь плотные шпалеры охраны в черных униформах с рациями Сарафанов миновал рамку металлоискателя. Позволил огладить себя мягко поскрипывающим детектором. Прошел в сумеречный гардероб, слыша, как глухо, подземно ударяет музыка, словно забивают глубинные сваи и сотрясается под ногами земля. Отдал пальто и направился к таинственному, красно озаренному проему, в котором колыхалось адское пламя. Черные охранники, чуткие рожки раций, багровый вход в пещеру предвещали встречу с инфернальным, на что и рассчитывал Сарафанов, устремляясь в этот «чертог сатаны».

Он оказался в зале, напоминавшем громадное яйцо. Стенки яйца расширялись амфитеатром, уходили вверх, в полутьму, смыкаясь высоким, едва различимым куполом. Все пространство яйца шевелилось, колыхалось, содрогалось от грохота. Переливалось магическими цветами, было наполнено кишащими жизнями. Музыка била, как кузнечный молот, загоняя в сознание гигантские железные гвозди. Отовсюду летели узкие яростные лучи. Крутились, меняли направление, рассекали пространство, разламывали его на множество ломтей и сегментов.

На дне яйца извивались танцующие, воздевали руки, возносили безумные наркотические глаза. Ступенчатые возвышения были сплошь заполнены людьми, которые колебались, как водоросли.

Он вглядывался в танцующую толпу, по которой пробегали лучи, скользила световая рябь. Люди казались рыбами, попавшими в невод. Просвечивали сквозь ячею, вяло колыхались, терлись друг о друга. Среди танцующих Сарафанов узнал известного телеведущего, кумира ток-шоу, прославленного плейбоя. Длинноволосый, с легкой бородкой, в изящном костюме, он воздел лицо, его глаза были отрешенно-счастливые, будто он переместился в иной мир, блаженно улыбался, что-то шептал. Был телеведущим иной гигантской программы, где собрались существа иных измерений, зрители потустороннего мира, и он царил среди них. Тут же покачивался известный стилист в шелковом банте, в черной шляпе, в белой рубахе с пышным, как пена, жабо. Его руки были подняты, глаза закатились, голубые белки казались бельмами. Он вяло колебался, как утопленник. Поодаль раскачивался жгучий чернокудрый красавец в распахнутой рубахе, с открытой курчавой грудью. К этой груди приникла головой белокурая светская львица, не исчезавшая со страниц гламурных журналов. Оба обнимались, но не замечали друг друга. Они утратили свою человеческую сущность, были тенями иного мира.

Зал, в котором он находился, обладал всеми атрибутами храма. Был наполнен верующими, творящими обряд поклонения. Полиэкраны на стенах заменяли иконы, изображая не святых и подвижников, а кумиров и инфернальных чудовищ, на ком держалась эта подземная религия. Светомузыка была аналогом песнопений и лампад, а изрыгающие дым сосуды были подобием кадильных курений, в которых трепетали разноцветные отсветы. Голоногие женщины, неутомимо вращающие бедрами, плещущие длинными космами, были жрицы, находящиеся в услужении у колдовских духов: напускали чары на паству, опьяняли наркотиками, окуривали зельями.

Удары музыки участились, словно в зал через гигантские усилители транслировалось биение сердца. Вспышки лучей метались в дыму, будто из купола падали сонмища духов с огнями во лбу. Золоченые ведьмы свивались в узел, распрямлялись, взлетали вверх, на огненных каруселях катились под куполом, как обезумевшие гимнастки. Энергия трущихся тел превращалась в ядовитое тепло и летела в купол, где ее страстно сглатывало незримое чудище. Чьи-то жадные огромные ноздри поглощали ее. Мгла, наполнявшая купол, шевелилась, бугрилась. Бафомет возник в высоком куполе храма, как желанное божество, явившееся к своим рабам. Откликнулся на их молитвенный зов.

Сарафанов чувствовал, что теряет сознание. Наркотический дым порождал галлюцинации. Безвольный разум стремился навстречу повелителю мира, царю преисподней, к его ужасающему и прельстительному лику, к россыпям самоцветов на рогатом челе.

Кто-то наклонился к нему. Сквозь несусветный грохот Сарафанов услышал:

— Алексей Сергеевич, вот возьмите… Это респиратор с прокладкой… Подвигайтесь ближе к выходу… Почувствуете жжение в носу, надевайте маску и уходите…

Чья-то рука вложила в его ладонь небольшой сверток. Сарафанов попытался разглядеть человека. Но от него удалялась черная спина охранника, прижимавшего к уху усатую рацию.

Он стал пробираться к выходу, протискиваясь сквозь клубки и сгустки тел. За него цеплялись, стараясь сдернуть пиджак. Вешались ему на шею, прижимаясь голой, с пирсингом, грудью. Какая-то обезумевшая дева попыталась впиться ему в рот губами. Он уклонялся, выдирался из липкого месива, видя, как носятся на огненных колесах ведьмы и в куполе улыбаются алые уста Бафомета.

Почувствовал жжение в ноздрях, будто брызнули лимонной долькой. Глаза вдруг стали слезиться, словно к ним поднесли разрезанную луковицу. Жжение усилилось, он закашлялся, стал протирать слезящиеся глаза. Сквозь слезы видел, как пышно вылетают из аппаратов клубы тумана, падают на толпу космы дыма. Толпа вдруг распалась, выпала из музыкального ритма. Ее охватили беспорядочные конвульсии и аритмичные судороги. Иные еще продолжали танцевать, сомнамбулически воздевая руки. Другие закрывали лица ладонями, кашляли, хрипели. Все пространство храма наполнялось удушающим газом, который вдыхали танцоры и тут же начинали кашлять, кричать. Истошно визжали, захлебывались слезами.

Сарафанов развернул пакет, в котором оказался очкастый респиратор. Быстро нацепил, закрепив на затылке резинки. Сквозь очки видел, как кругом корчатся люди. У полуобнаженной женщины шла изо рта пена. Обезумевший кавалер рвал на себе рубаху. Модный стилист сбросил шляпу, содрал рыжий парик и заходился свирепым кашлем. Светская львица таращила глаза, из которых катились черные слезы. Сверху, словно сбитые птицы, падали крылатые ведьмы. Изображение козлорогого чудища пропало. Сарафанов подумал: видимо, так же, обезумев, погибали в душегубках жертвы холокоста. Заторопился к выходу.

Вновь оказался в красной трубе циклотрона, которая подхватила его, как элементарную частицу, разогнула и вышвырнула из антимира в морозную свежую ночь.

Шел по хрустящему снегу, среди чудесных ночных огней, сияющих витрин, проносящихся автомобилей. Ему казалось, что черное яйцо сатанинского мира раскололось. Из колдовского плена вырвалась на свободу великолепная крылатая машина. Мчится над лазурью моря, раскрыв громадные сияющие пластины, в брызгах и радугах. Конструктор, расколдованный, восхищенный, смотрит деревенскими голубыми глазами на свое воскрешенное детище.

Глава семнадцатая

Утренние газеты сообщили о неприятном инциденте в элитной дискотеке. Неизвестный хулиган вскрыл баллон со слезоточивым газом «Черемуха», коим внутренние войска разгоняют дебоширов и демонстрантов. Из посетителей никто серьезно не пострадал. Прибывшая на место «скорая помощь» оказала содействие молодым людям, среди которых был сын генерала ФСБ, дочь известного олигарха и несколько знаменитостей шоу-бизнеса. По случаю «газовой атаки» возбуждено уголовное дело. Одна из газет, сообщая о неприятности в дискотеке, припомнила недавний случай в зале «игровых автоматов». Высказала предположение о действующих в Москве проказниках, решивших покуражиться над любителями развлекательных заведений.

Сарафанов с удовлетворением закрыл газету. План «Дестабилизация» находил отражение в прессе, начинал воздействовать на общественное сознание. Отобранная у моллюска энергия не поступала в шестиконечные отражатели, не достигала высотной башни, не умчалась в край синагог и кибуцев. Рассеялась над морозной Москвой, и, быть может, в спальных районах города, в жилищах бедняков у кого-то выздоровел младенец, излечился от наркомании сын, досрочно вышел из тюрьмы кормилец семьи.

Сарафанов продолжал кропотливо собирать кавалеров «Имперского Ордена». Уповал в этой работе на свою пассионарность, неутомимую деятельность, на «магические технологии», преображавшие унылые души в огненный вихрь. Лидер коммунистов Кулымов был следующим претендентом на роль кавалера. К нему, в штаб-квартиру на Цветном бульваре, отправился Сарафанов, прихватив очередной кейс с деньгами.

Здание Центрального Комитета партии являло собой скромный двухэтажный домик, своей неброской чистотой напоминавший поликлинику.

Кулымов принял Сарафанова в небольшом кабинете, украшенном геральдикой КПРФ, алебастровым бюстом Ленина, мозаичным портретом Сталина, выложенным из вишневых косточек. Сарафанова и лидера коммунистов связывали давние отношения. Сарафанов тайно помогал коммунистам деньгами, способствовал печатанью их малотиражных провинциальных газет, спонсировал коммунистические митинги и демонстрации. Кулымов был рад гостю, усадил за стол, велел подать чай с конфетами.

— У меня сегодня хорошее настроение, можете поздравить. Ездил в подмосковное хозяйство, принял в пионеры двадцать школьников. Сам галстуки повязывал. Они салютовали, как в добрые советские времена. Сердце радовалось. — Кулымов делился с Сарафановым радостью, создавая атмосферу благополучия и радушия. — Хорошо меня народ принимал, полтора часа отвечал на вопросы. Все-таки народ просыпается, мозги у людей светлеют.

— Вас народ любит, всегда полны залы. Вы прекрасный оратор. — Сарафанов тонко льстил Кулымову, зная, что тот в этом нуждается.

— На прошлой неделе я был у президента. Прямо ему сказал: «Вы губите Россию. Пора менять экономический курс. Пора избавиться от тайных русофобов в правительстве, которых народ воспринимает как агентов Америки. — Кулымов сделал решительное лицо, изображая непримиримость своих отношений с президентом, неколебимую оппозиционность, с которой вынуждено считаться первое лицо государства. Хотя Сарафанову было известно, как неуверенно ведет себя Кулымов во время редких аудиенций, которыми удостаивает его президент, как робко выторговывает крохи политических благ, позволяющих партии сохранять присутствие в парламенте.

— Я уверен, президент уважает силу. Ему претят холуи из правящей партии, лизоблюды из числа либерал-демократов. Ему импонирует принципиальная позиция, даже если она противоречит его убеждениям. — Сарафанов по-прежнему потакал Кулымову.

— Недавно ко мне позвонил Александр Шилов. Просил позировать. Хочет написать мой портрет. Говорит, у него есть замысел создать образы людей, оставивших след в современной русской истории. Как вы думаете, согласиться? Ведь это требует времени, а его-то у меня и нет. Десятки командировок за год, встречи одна за другой. Ночью домой возвращаюсь. — Ему хотелось услышать от Сарафанова слова, в которых прозвучит восхищение. Признание его роли, когда столь известный художник, чьи полотна напоминали придворные портреты вельмож и августейших особ, ищет с ним встречи. — Как вы считаете, дать согласие Шилову?

— Я бы подумал, прежде чем позировать Шилову. Он-тонкий физиономист и искушенный психолог. Он угадает и отобразит на холсте глубины вашего подсознания. Все ваши внутренние сомнения, потаенные комплексы.

— Что вы имеете в виду? — Лицо Кулымова еще розовело от удовольствия, но в нем уже возникало темное недовольство.

— Он разгадает в вас умелого конформиста. Вы повязываете пионерские галстучки, бросаетесь на митингах революционными фразами, угрожаете олигархам народной революцией. Но вы знаете, что компартия слабеет, перерождается. Ее покинули пассионарные энергии. В ней остаются утомленные старики, живущие воспоминанием о былом величии. Вас ценит власть, потому что вы сумели удержать партию в пределах резервации, которую вам отгородил Кремль. В этой резервации поют «Варшавянку» и «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», бранят троцкизм и горбачевизм, но оттуда не вырывается ни одна живая идея, ни один яркий и отважный поступок.

Кулымов свирепо водил глазами, сдерживая гнев. Не знал, прогнать ли незваного обличителя, или перевести все в шутку, сгладить бестактность гостя. Его склонная к умиротворению и компромиссу натура предпочитала уладить конфликт. Не превращать Сарафанова в очередного врага. Окружить его своей вязкой обходительностью.

— Ну это уж вы очень сгустили краски. Все не так плохо, — похохатывал Кулымов, не давая волю уязвленному самолюбию.

— Все еще хуже, уверяю вас. — Сарафанов видел, как распространяются по лицу Кулымова багровые пятна, как набухает он яростью, свирепым негодованием, готовый взорваться.

— Вы думаете, мне легко? Вся партия — почти одни старики!.. Вымирают целыми парторганизациями!.. Меня персонально травят, как только ни называют!.. Вся мощь телевидения, все газеты, все каналы — против меня и партии!.. Не дают эфира, душат безденежьем!.. Устраивают расколы, засылают в партию «кротов»!.. Все эти годы я удерживал партию на плаву!.. Не давал исчезнуть, как это случилось в республиках бывшего Союза!.. Если вы все так хотите, я уйду!.. Занимайте мое место!.. Мне надоело горбатиться и получать одни пинки и шишки!.. — воскликнул Кулымов.

Сарафанов с удовлетворением наблюдал его трясущиеся руки, побледневшие дрожащие губы. Видел перед собой растерянного человека, которого предстояло воссоздать. Сотворить ему новую плоть, вложить разум и волю, направить в грозное, задуманное Сарафановым дело.

— Хотите убежать? Хотите кинуть свой пост? Теперь, когда приближается решающая схватка? Хотите предать поверивших в вас людей? Отправить их на заклание? Не выйдет! — жестоко, со свистящим выдохом произнес Сарафанов.

— Никто меня не заставит остаться! — прокричал Кулымов.

— Вас заставят остаться обстоятельства! Теперь настает момент, когда вы обязаны делом подтвердить свои убеждения. Обязаны мобилизовать народ на отпор. Осуществить реванш «левой идеи». Восстановление мощной народной партии. Возвращение в Россию Красного Духа. И как итог, восстановление великой страны — «Пятой Империи».

Кулымов со страхом и недоверием взирал на Сарафанова, будто ожидал от него еще одного удара. Но одновременно старался найти в его словах хоть слабое для себя утешение.

— Как объединить людей на борьбу? Чем вдохновить утративших веру? Как мне самому обрести угасшую веру? Разве возможно среди всеобщей гнили и тлена воссоздать государство?

Сарафанов молчал, мысленно очищая пространство от ядовитых энергий, кислотных газов, разящих лучей, создавая сияющую животворную сферу, в которую помещал Кулымова. В герметическую барокамеру, где тот будет подвергнут воздействию целительных сил. Заново воссоздан с измененным генетическим кодом, одухотворенной плотью, просветленным творящим разумом.

— Только вам, лидеру Коммунистической партии, под силу такое. Народ не забыл грандиозный советский опыт. Победу в войне. Освоение целины. Создание «нефтяной цивилизации». Космический порыв. Соперничество с США. Рывок в будущее. «Пятая Империя», возникнув среди катастрофы, пройдя первичную стадию вихря, постепенно овладеет сознанием. Перейдет в неизбежную фазу «проектов», которыми был силен Советский Союз. Общее дело, материальное и духовное, — лишь оно одно «свинтит» сегодняшнюю разрозненную Россию в развивающееся государство. Спасет беззащитную «русскую цивилизацию». В этом ваша историческая миссия, ваш мессианский подвиг…

Сарафанов прикасался магическим бриллиантом к морщинам кулымовского лба, и кожа на лбу разглаживалась, исчезали мучительные складки неверия, чело сияло крепкой разумной силой. Касался драгоценным кристаллом глаз, и в них пропадала настороженность, затравлены ость, мнительность, и синие, чуть навыкат глаза светились умом и знанием. Прижимал бриллиант к кулымовским бледным губам, и они наливались молодой розовой свежестью, были готовы изречь идущее из сердца слово.

— Этим «общим делом» будет само осознание «Пятой Империи» — государства Добра и Света. «Общим делом» станет осознание угроз — военных, политических, нравственных, — всего того, что чутко задевает народное сознание. Этим делом будут названы экономические и промышленные проекты, спасающие банковскую систему России от внешнего поглощения, сберегающие отечественную промышленность от разрушительных внешних воздействий. И, конечно же, «общим делом» станут десятки великих общенациональных строек: могучие электростанции, возрождение русской авиации, реставрация Севморпути с флотилиями атомных ледоколов и «полярной цивилизацией» России. Вам, вождю коммунистов, предстоит напомнить народу о великих деяниях…

Сарафанов испытывал наслаждение, сотворяя из растерзанной материи одухотворенную личность.

— Что надо делать? — завороженно спросил Кулымов. — В чем сущность вашего плана?

— «Еврейский заговор» предполагает хаос. Тектонический толчок, который повергнет мир в катастрофу. Мы создадим встречный вихрь, направленный русский хаос. На несколько дней в Москве воцарится безумие, перестанут действовать законы, распадутся институты власти. Верные генералу Буталину войска войдут в город. Вы призовете народ на площадь, доставите своих сторонников из других городов России. Под защитой танков миллионная толпа подойдет к Кремлю, и Спасские ворота раскроются. Это и будет первый день творения «Пятой Империи».

— Я согласен… — сомнамбулически произнес Кулымов. — Нужно встретиться с генералом… Подтянуть других патриотов… Нужны представители церкви… Представители журналистских кругов… Нужна координация…

— Координация будет. — Сарафанов поднялся. — Я был уверен, что найду у вас понимание.

«Имперский Орден» обрел еще одного кавалера.

Глава восемнадцатая

Сарафанов планомерно осуществлял проект «Дестабилизация».

Среди людного тротуара на Садовом кольце, автомобильных парковок, рекламных щитов и вывесок он увидел козырек над таинственным входом, неоновую английскую надпись «Найт-клаб» и русскую надпись «Григорий». Тут же изображение чернобородого мужика в красной, навыпуск, рубахе. Темное углубление в стене было наполнено неясным мерцанием. Если сделать шаг в сторону от сверкающей, дымно-стальной Садовой, то окажешься в теплом бархатном сумраке, среди тропических ароматов, шелестов океана, фосфорных точек перелетающих светляков.

Если ты богат и твоя плоть полна греховных желаний, если ты утомлен обыденностью жизни и деловыми интерьерами офиса, коммерческими переговорами и факсами из Тель-Авива и Лондона, если тебе обрыдла неискусная в любви секретарша, пробки по дороге в коттедж, когда твой роскошный «джип» залипает в месиве слипшихся автомобилей, если тебе не хочется в свой трехэтажный особняк, где ждет скучающая, ленивая жена, томящаяся над кипой гламурных журналов, и где пылает огромный «панасоник» с пятьюстами мировых телевизионных каналов, если все это наскучило, ты придешь сюда, в «ночной клуб», где каждую клеточку твоего грешного тела ждет наслаждение, где исполнят любую прихоть твоего изощренного, ищущего услад воображения. Остров любовных утех, затерянный в океане огромного города, пустит тебя в свои кущи и заросли. «Дом на Садомном кольце».

Когда на Москву опустилась фиолетовая ночь и в синем воздухе загорелись лимонно-желтые и оранжев о-апельсиновые фонари, окруженные морозным сиянием, и по стальным синусоидам Крымского моста побежали прозрачные спектры, и над крышами Садовой, парящая, словно ее нес дирижабль, засветилась огромная надпись «Самсунг», — в этот час ранней ночи Сарафанов явился в развлекательное заведение. Чернобородый мужик-краснорубашечник пылал над входом, бросая на снег багровый отсвет.

Вслед за честной компанией Сарафанов проследовал в темный туннель, соединяющий утомленный, тяжело рокочущий город с потусторонним экзотическим царством. Мускулистый, в серебристом трико привратник, похожий на циркового гимнаста, вешал в гардероб морозные шубы, принимал меховые шапки. Любезно сгибался перед мужчинами, напрягая литые бицепсы. Осторожно, невзначай, касался дамских плеч, мимолетно прижимаясь набухшими мощными чреслами. Сарафанов отстранился, избежав похотливого прикосновения. Налетели, словно ночные колибри, щебечущие, в прозрачных пелеринах девушки. Пленительно улыбались, манили гостей в глубь бархатного теплого сумрака. В ресторане, куда вслед за компанией прошел Сарафанов, белели скатерти, горели на столах ночники, похожие на китайские фонарики.

Сарафанов уселся один за соседний столик, принимая из рук русалки меню в кожаной оболочке, тяжелой и пятнистой, как черепаший панцирь.

В сумраке сиял лучистый подиум, на котором длинноногая женщина вращала круглыми, как две луны, ягодицами с едва заметной ниточкой бус, уходящих в темную глубину полушарий. Сброшенный лифчик чуть краснел на полу. Она колыхала большими, сливочно-белыми грудями, сжимая ими хромированную стальную вертикаль.

Служанки совали в руки гостей затейливые складные книжицы со страницами в виде сердца, с красной надписью: «Крези-меню», словно кто-то расписался губной помадой. Все углубились в чтение, не зная, на чем остановить свой выбор.

— «Посидеть напротив девушки с раздвинутыми ногами». Однако!.. — хмыкнул профессор богословия за соседним столиком.

— «Выпивая алкогольный напиток, вы можете «занюхать» сладким местом очаровательной девушки», — хохотнул юрист.

— «Измазать гостя сливками и облизать», — задумчиво прочитал ювелирный торговец.

— «Танцевать с девушкой, придерживая ее обнаженную грудь», — цокнул языком кремлевский аналитик.

— «Свальный грех», — покачал головой известный политик.

— Ну что ж, давайте отдадимся соблазнам, — произнесла черноголовая телегадалка. — Грех — пережиток умирающих религий. Галактики и созвездия, цветы и драгоценные камни не ведают греха. Пусть каждый выберет себе «блюдо» по вкусу. Разойдемся, чтобы насладиться, а потом соберемся и поделимся впечатлениями.

Они покинули застолье, разбрелись по волшебному острову, по его закоулкам, укромным полянкам и заповедным тропинкам, сопровождаемые легкими девами в прозрачных слюдяных облачениях. Сарафанов остался на месте, воображая аттракционы, которые вовлекали в себя гостей, возбужденных вином и яствами.

Платным аттракционом с модным названием «За стеклом» решил воспользоваться университетский профессор с факультета журналистики. Обнаженная женщина, ослепительно улыбаясь, уселась в широкое стеклянное кресло, озаренная лучами прожектора. Мягко прилипла к нему расставленными ногами и сильными ягодицами. Старик по-собачьи залез под прозрачное седалище. Завертел головой, подымал подслеповатые глаза вверх. И вдруг стал лизать лиловым языком стекло, к которому, как к стенке аквариума, прилепилась сочная розовая улитка. Впился в нее безумным поцелуем, засучил вялыми ногами и бессильно сник на полу.

Сарафанов почувствовал, как что-то больно впилось в бок, набухло под рубахой, словно в тело вцепился клещами рак. Это был грех, который он совершил, мыслью своей воссоздав мерзопакостный аттракцион. Место, где он оказался, было вместилищем грехов, которые витали в таинственном сумраке, реяли среди аметистовых лучей. И один из них вонзился в его плоть раковой клешней.

Пышная пожилая модельерша, похожая на императрицу Екатерину Вторую, милостиво улыбалась молодому слуге, который совлекал с нее нарядный туалет, осторожно отстегивал алмазную брошь, освобождал от тесного лифа тяжелую голубоватую грудь с темными запекшимися сосками. Пожилая дама позволяла молодому пажу касаться своих сутулых мягких плеч, опавшего складчатого живота. Поощряла движения опытных проворных рук, которые настойчиво и нежно вели ее к пышной кровати, опускали в душистую прохладную глубину.

Американский политолог, наблюдавший за свободой слова в России, голый, тощий, в ржавых волосиках на голове, груди и паху, склонился над обнаженной русской красавицей, которая, словно спящая царевна, закрыв глаза, лежала на узком ложе. Тут же стоял серебряный поднос со множеством флаконов, бутылок и тюбиков. Американец хватал тюб. Выдавливал его над красавицей, покрывая ее сладкими разноцветными кремами, тягучими вареньями, оплывающими языками меда. Сажал ей на соски смуглые изюминки. Накрывал пупок янтарным ломтем ананаса. Клал на лобок фиолетовую гроздь винограда. Склонялся над ней и, высунув длинный, как у муравьеда, язык, слизывал сладкие вензеля. Обсасывал виноградины. Осторожно надкусывал изюминки. А потом упал ржавой бородкой на ее дышащий живот, покрытый сливками и сладким желе. Стал жадно чавкать, глотать, семенить ногами. Повалился на ковер, корчась, разбрасывая вокруг желто-розовые сладкие хлопья. А красавица поставила ему на затылок свою узкую, с красным педикюром, стопу.

Ведущий телепрограммы «Час свиньи», объевшийся, с изжогой в желудке, оказавшись в маленькой тесной комнатке, снимал с себя мятую, неопрятную одежду. Обнажал свое рыхлое бабье тело, круглый, отвислый таз, жирную безволосую грудь. Комната была в черных обоях, с черным бархатным покрывалом на просторной кровати, с огромным, льдисто-сверкающим зеркалом, в котором отражалась его согнутая, с опущенной головой фигура. Он не сразу заметил, что во мраке комнаты находится огромный, бритоголовый негр в набедренной повязке, похожий на зулусского племенного вождя. И лишь когда жадно засверкали его белки, огромные, как фарфоровые изоляторы, сочно сверкнул в открытых губах красный мокрый язык, только тогда телекомментатор понял, что он не один в комнате, и сладострастно, по-женски подманивая самца, повел жирными оплывшими плечами.