Помоги проекту - поделись книгой:
Между собой узники жили дружно, делились друг с другом, стараясь помочь чем-нибудь. А если и нечем было, то поддерживали друг друга добрым словом.
В 1944 г. немцы начали отступать. Это было для всех самое радостное известие. А вскоре мать получила письмо от отца, который разыскал нас. Вскоре он и сам приехал за нам. Ему пришлось тоже пережить немало. Был ранен, трижды делали операцию на ноге, т.к. начиналась гангрена, и он чудом остался жив. День нашего возвращения совпал с праздником Святой Троицы. Когда уже все были готовы к отъезду, долго не могли найти бабушку. Потом оказалось, что она пошла в православный храм. В храме шла служба и все, русские и белорусы, стояли перед иконами и благодарили Бога за окончание войны.
Обратно пришлось возвращаться опять в товарном вагоне. Но на душе было радостно. Ехали ведь домой! Вначале доехали но Брянска, потом до Орла и затем уже до нашей станции...
А на станции нас уже ожидали с лошадью и повозкой, на которой мы и добрались до деревни. Шел уже май 1945 г. Дом наш был весь разрушен, пришлось его восстанавливать. Осенью все дети пошли в школу. Я закончила девять классов, а затем пошла работать. Вышла замуж. У меня хороший муж, два сына и трое внуков, самому младшему пять лет.
Удостоверение я сохранил
Борзенков Геннадий Афанасьевич
Родился в 1924 г., в Орловской области, д. Овсянниково. С этой местности в сентябре 1941 г. был вывезен в Германию. Вывозили в товарных вагонах, без пищи, без воды. В Германию был доставлен в район г. Штутгарта, в лагерь. Лагерь был распределительный, за колючей проволокой. После распределителя группами по 40—60 человек перевезли в г. Эслинг, на фабрику, где жили в холодных бараках. Бараки были огорожены колючей проволокой. Нельзя было никуда выходить. Работали босыми в холодное время года. Работали под надзором охраны на камнедробильном заводе.
Из этого лагеря наши ребята убегали в Швейцарию. На этом заводе дали нам удостоверения с отпечатками своих пальцев и фотографией. С этого времени мы носили на груди специальную повязку с буквами OSTSU. Это удостоверение я сохранил и передал его нашим властям.
Потом нас перевезли в Польшу. Работал на заводе, потом заболел, получил плеврит и радикулит. Тогда меня отправили в другой лагерь, который находился в г. Биттегайм. Лагерь был разделен проволокой колючей на две части. В нем было много больных тифом, туберкулезом, ослабленных, немощных. Через некоторое время недалеко от Биттегайма построили новый лагерь для больных. Это был настоящий лагерь смерти, так как на старом месте мы иногда через проволоку у вновь прибывших иностранных рабочих выпрашивали кусочек хлеба или брюквы.
Много своих приходилось хоронить тут за лагерем в общей могиле-свалке. Рядом с лагерем был небольшой аэродром. Перед освобождением охрана лагеря разбежалась, мы спасались как кто мог. Стали работать у одного фермера, где проработали до освобождения. Потом нас всех собрали в лагере Лукенвольд. Всех переписали, зарегистрировали. Представители наших войск провели проверку и распределили по воинским частям. Через некоторое время я сильно заболел, обострились лагерные болезни. Проболел я четыре месяца. Потом призвали меня в армию в в/ч 3742. А в 1947 г. был демобилизован на основании приказа. Вернулся в свою деревню Овсянниково, где работал в колхозе.
Трехлетний узник концлагеря
Борисов Дмитрий Сергеевич
При любой трагедии, которая случается с народом, больше всего страдают дети. Невозможно понять до конца беду, которую принес фашизм нашему народу.
Я родился за год до начала войны, 5 мая 1940 года, в деревне Редьково Жиздринского района, которая расположилась в трех километрах от райцентра.
В 1941 году в деревне было 120 домов, построенных из кирпича. Деревня делилась на две части речкой Песочней.
В октябре 1941 года пришли немцы. Стали отбирать скот, срочно установили комендантский час. В 6 часов утра все население должно было приходить в комендатуру и лично отмечаться. Староста, Илья Сергеевич Ивлев, из наших, деревенских, устраивал перекличку жителей деревни. Если кого-либо не оказывалось, считали, что ушел к партизанам. Тогда всю семью расстреливали. Немцы выгнали нас из дома, мы жили до июня 1943 года в сарае. И вдруг срочно стали выгонять с насиженных мест всех до единого, старых и молодых.
Жителей деревень Мужитино, Иванково, Редьково погнали пешком через Иванково на деревню Коренево и в Дятьково. Там на вокзале стали формировать состав, в котором возили скот.
В переполненном вагоне никто не знал, куда везут. На остановках немцы не выпускали из вагонов. Ехали очень долго. В дороге многие старые люди умерли. Остановились. Выпустили нас из вагонов. Немцы зверствовали. Закрыли вагоны и больше их не открывали.
Привезли нас в Эстонию, на берег моря. Балтика сильно разлилась. Думали, что будут бросать в море. Стали прощаться: стон, слезы, вой стояли вокруг. Выстроили в колонну и с пожитками, у кого что было, погнали в концентрационный лагерь. До войны это были бараки, наполовину взорванные. По предположению, это была войсковая часть, казармы наших моряков. Стали селить в эти бараки. Полы цементные. Народ умирал каждую ночь.
Рядом находились три лагеря: Перкуль, Клоога, Полдиски.
Устроились, как смогли, так прожили зиму, лето и до сентября. Затем нас стали сортировать. Если ребенку три года, его мать оставляли с ним и ей еще давали пятерых детей из других семей. А остальных матерей, подростков 14—16 лет отправляли на строительство укрепления Нарвы. Сестра, Прасковья Сергеевна Борисова, 1925 г. рождения, работала на строительстве этих укреплений. Она вспоминает: «Зима была холодной, когда подростков пригнали на строительство укреплений. Заранее были приготовлены фанерные будки на трех человек. Снегом была завалена крыша. Если будка оттаивала, то вся вода с крыши попадала внутрь этого сооружения из фанеры. После работы мокрые, голодные сушили все на себе».
Кормили один раз в день, давали сырую брюкву с кониной, в которой кишели черви. Хлеб — одна буханка из мякины на три дня. Обязательно давали норму на работу. Ставили по пять человек на траншею, каждый день копали мерзлую землю. Отощали страшно, глаза ввалились, одежда порвалась. Все время мерзли.
Вскоре стала прослушиваться канонада. Прилетали самолеты и бомбили объекты. В один день пришли на объект копать. Немцы дали задание, а сами ушли в лес.
Бежать было некуда, море с одной стороны, лес — с другой, и немцы в лесу. Однажды, это было на хуторе Погдрогнга, едет на лошади вроде бы немец с бляхой на груди. Офицер подъезжает к нам, здоровается. Мы все молчим, не отвечаем. Вдруг он на чистом русском языке говорит: «Дорогие, милые наши женщины, девушки, все мы знаем про вас, как вы трудитесь, знаем все ваши муки, унижения, страдания, голод и холод. Подготовьтесь, сегодня вечером пришлем за вами пароход, будьте готовы».
Появились немцы-конвоиры, он стал на них ругаться по-немецки: мол, срочно нужно ускорить строительство объекта обороны (русские близко).
Тайком разведчик объявил нам, что нас хотели забрать в Ленинград, но в Ленинграде был голод, хотя город был наш и жители — свои, родные.
Он уехал в Нарву. Мы вечером приготовились, как он сказал. Первый пароход подали ниже к лесу, там была охрана немецкая, завязалась перестрелка. Пароход забрал 500 человек наших и уплыл в Ленинград. Прибежали немцы и передали своим, что лагерь захватили русские и всех увезли в Ленинград. Подоспела к ним подмога с пушками, минометами. Немцы приготовились встречать очередной пароход. Когда он приблизился к берегу, немцы открыли по нему огонь из всех орудий. Пароход дал длинный гудок и уплыл, а мы остались в лагере.
Ночью наша авиация бомбила укрепления, железную дорогу. На следующий день немцев не оказалось рядом. Они бросили также строящих укрепления женщин, и они пошли в лагерь пешком. Шли целую неделю, ночевали в брошенных сараях. Возили их на работу далеко, на поезде. Железная дорога вся была повреждена. Пока добирались до лагеря пешком, всех нас освободили наши войска. Остались пока в хуторе Погдрогнга. Работали взрослые, а в январе погрузили нас на поезд и повезли домой. Ехали долго. Сами заготавливали в лесу дрова для паровоза. Приехали на станцию Зикеево в декабре, поменяли вещи на салазки, посадили меня и поехали еще 18 км до дома.
Приехали в деревню. Жили в хатках, построенных из бревен разобранных немецких блиндажей, спали на полу. Прожили зиму. Сошел снег, мать и сестра стали разрывать немецкие окопы, блиндажи и разбирать их. Из этого материала построили себе хатку в два окна, дед Устин сложил печку, и мы переехали в этот домик. Получили письмо от отца, Сергея Пименовича Борисова, что он жив, живет на Севере в г. Кирове.
В начале войны отец был ранен и два года пролежал в госпитале в Саратове, где признали его негодным к строевой. Разрешили уехать на Родину, но там были немцы, и тогда он поехал к брату в Киров. Поступил на работу в органы МВД, а когда узнал, что Жиздринский район освобожден от немцев, написал письмо в райотдел милиции. В декабре 1946 г. отец вернулся домой.
В 1947 году стали строиться в г. Жиздре, а в 1948 г. переехали. Отец работал в Жиздринском районе в отделе милиции старшиной. Был он ранен в финскую войну три раза и в Великую Отечественную войну четыре раза, поэтому прожил всего 50 лет.
Родители изо всех сил старались облегчить участь своих детей, делились последней крошкой хлеба, если это можно назвать хлебом, и немногие, кто был угнан в неволю, в том числе и я, чудом выжили. Выжили, чтобы все это не забыть и пронести через всю жизнь. А жизнь прошла несладкая, сильно потрепала.
Закончил Жиздринскую среднюю школу № 1, поступил в Калужское культурно-просветительное училище и в 1960 г. закончил его. Работал в райкоме комсомола. Затем поступил в Горьковскую партийную школу, после окончания которой в 1971 г. снова был направлен в Жиздру на комсомольскую работу.
В феврале 1975 г. заболел. Врачи ставят страшный диагноз — вторичный гнойный менингит и, как результат — первая группа инвалидности. Болезнь протекала очень тяжело, но с помощью врачей, друзей и особенно жены Агнии, помаленьку выздоровел.
Брат, Сергей Сергеевич Борисов, родился в 1937 году и находился с нами в концлагере; Будучи ребенком, он очень сильно пострадал. На него наехала телега, запряженная лошадью, которой управлял немец. Он разогнал лошадь и направил ее на играющих детей. В результате мальчик остался инвалидом на всю жизнь.
Жиздра находилась под оккупацией немецко-фашистских захватчиков с 5 октября 1941 года по 16 августа 1943 года. 32 месяца томились в фашистской неволе жители города.
Такое не забывается
Бугакова Маргарита Алексеевна
До войны с 1937 г. я с мамой жила на ст. Фаянсовая. В 1941 г. окончила 5 классов. Фаянсовую бомбили, и все семьи железнодорожников эвакуировали в Мордовию, а так как моя мама работала фельдшером-акушером, то ее не отпустили до сентября. Потом мы уехали к родственникам в Темкинский район Смоленской области в село Кикино.
В ноябре месяце в село пришли немцы. До февраля 1943 г. мы прожили в этом селе и в этом же месяце всех жителей села с 14 до 60 лет согнали на площадь и вывели из села под охраной.
Гнали долго, а потом загнали в деревню Александровское за колючую проволоку, переписали и объявили, что мы теперь состоим в рабочем лагере под названием «Цивильарбайтлагерь». С этих пор нас возили на закрытых машинах или пешком под охраной на работу копать окопы, ремонтировать дороги или пилить лес.
Нас возили на работу вдоль прифронтовой полосы и таким образом нас пригнали в Белоруссию. Здесь я встретилась с Баркатовым Дмитрием и Цыганковым Сергеем, ныне они тоже проживают в Фаянсовой. Нас колонной гнали впереди немецкой армии, мы им делали оборонительные позиции. Жили или просто под открытым небом, или загоняли в опустошенные дома по нескольку десятков человек. Все время были голодные и холодные. Потом взрослые ребята решили бежать. И вот такой случай представился. Наши самолеты постоянно бомбили, и мы, выбрав случай, убежали в лес. Таким путем сбежали многие наши пленные, в том числе и мы. Нас нашли советские люди и переправили через линию фронта, таким образом мы возвратились домой.
В Германии мы оказались втроем
Бурлакова (Сергунина)
Закончив семь классов в мае 1941 года и отпраздновав свой прощальный бал, мы отправились на летние каникулы отдыхать до осени. Но каникулам не суждено было сбыться.
22 июня 1941 года Германия объявила СССР войну. Это был страшный удар для страны. Вопрос вставал, как жить и что есть. Город Дятьково еще три месяца жил, работали заводы, магазины, был хлеб и другие продукты. К осени становилось труднее. За эти три месяца мы пережили несколько налетов немецкой авиации, от которой не знали куда прятаться. Наступила осень. Город Дятьково начал готовиться к эвакуации. Поджигали склады с зерном, чтоб врагу ничего не досталось, взрывали мосты, все главное вывозилось. В октябре месяце 1941 года город опустел, немецкие самолеты низко и с шумом летели в сторону Москвы. Немецкие войска вошли в город в ноябре. Мы от страха не знали, куда нам деваться. Мы не раздевались, не убирали в доме, раскидывали мусор по дому, только чтобы не заходили немцы в дом. Зайдя в такой дом, немцы быстро уходили и говорили: «Русь швайне (свинья)». Прибывшие войска в городе долго не задерживались, отправлялись на фронт.
Зима пришла рано, снег лег седьмого ноября и начались сильные морозы. Продуктов никаких не осталось, кроме своей картошки и огурцов. Мама моя, посоветовавшись на семейном совете и получив разрешение, отправилась за Брянск в Выгоничи пешком за табаком. В этой местности выращивали табак. Мы, папа и трое детей, переживали за маму, вдруг она погибнет, ведь там стояли немцы. Через неделю мама вернулась, обменяв вещи на табак. Табак обработали и меняли на муку: стакан табака на стакан муки. Так дожили до конца 1941 года.
Наступил 1942 год — год голода и холода. В январе прибыли немцы, избрали комендатуру, выбрали бургомистра — хозяина города, полицию — смотреть за порядком и выявлять партизан и кто им помогает. Мужчины, которые не были мобилизованы по разным причинам, подозревались в помощи партизанам, их арестовывали, расстреливали. Папа наш и другие мужчины решили перейти линию фронта. Так папа ушел и осталась мама с тремя детьми.
В феврале месяце на уличном совете из оставшихся мужчин было собрано собрание, чтобы охранять дорогу, которая входила в город со стороны Бытоши. Дорога проходила через лесной массив, недалеко от нашей улицы. Днем эту дорогу охраняли возле леса по одному, а ночью по два человека ближе к улице. Проверяли пропуска у тех, кто входил в город. Мне тогда только исполнилось 15 лет, и я вошла в эту группу охраны. Стою однажды на посту возле леса, свой винтовочный обрез повесила на дерево, возле которого стояла, и вижу: со стороны Бытоши идет отряд военных. Все были одеты в белые шубы, ушанки и с автоматами. Я иду к ним навстречу, спрашиваю пропуск. Командир, идущий впереди, рассмеялся и сказал: «Я тебе, дочка, покажу целую кучу пропусков. А где же твое оружие?» Я ответила: «Вон на дереве висит». Они рассмеялись, а командир сказал: «Кто ж тебя, малышня, сюда поставил?» После говорили, что это был отряд Куликова из Москвы, шедший на помощь партизанам в брянские леса. Так мы охраняли целый месяц февраль, а потом все это распалось.
Немцы наведывались часто в город, и было очень опасно. Наступила весна, запасы еды кончались, становилось все хуже и хуже. Как только стаял снег, мы отправились с мамой в ближайшую деревню на поле собирать мерзлый картофель, который остался на полях неубранным. Картофель был мокрый и тяжелый, его много не унесешь. Мыли, очищали, пекли из него лепешки. Настало лето. В город вошли войска СС и профессиональная армия. Они были размещены по нашим домам, а мы жили, где придется. Немцы простояли в нашем доме месяц, потом ушли, и мы вернулись в свой дом. В это время уже выросла молодая крапива и щавель, этим мы питались, еще клевером диким, поели весь молодой липовый лист. Немцы ввели запретную зону, за которую мы не имели права заходить, это грозило расстрелом. Считалось, что идем к партизанам. Для своей безопасности немцы стали гонять нас на мины два раза в день. Староста назначал людей по очереди. Маму я боялась пустить идти на мины, вдруг она погибнет, поэтому ходила я за себя и за нее, ведь без мамы мы бы совсем пропали. Так мы прожили до сентября 1942 года.
Осенью нас выгнали всю улицу в центр города, подальше от леса, чтобы не ходили партизаны и мы им не помогали. Дома они разломали на дрова топить комендатуру. Пустила нас одна женщина к себе в дом в одну половину, а сама осталась в маленькой половине. В большой половине нас жило две семьи: нас четверо и их двое. Зима 1943 г. была суровая, снега было много. Немцы гоняли нас в лес пилить дрова для отопления комендатуры и домов, где жили немцы. Я с мамой ходила пилить дрова, норма была два кубометра, маме было трудно со мной, так как я не могла поднять тяжести. Со слезами и муками ставили 2 куб. м, дрова принимал лесник, меньше нельзя было сдать. Так дожили до весны, а весной перебрались в пустой дом около станции. Немцы город не покидали. Мы по-прежнему ходили на работу: где мыли полы, где дрова пилили, посылали нас грузить зерно для их лошадей. Ездили мы на станцию Судимир на склад, там было просо, мы его и грузили. В этом складе мы решили себе тоже украсть, так как есть было нечего. Сняли с себя панталоны, завязали калошки и насыпали. Подъезжая к городу, покидали свое просо в кювет, чтобы немцы не заметили, и поехали к комендатуре, сдали мешки. Так продолжалась жизнь, трудная, голодная, тяжелая.
В конце августа внезапно врываются немцы, кричат: «Матка, вэк», и с ними переводчик. Он объяснил, чтобы мы шли на станцию, там поданы вагоны, и нас повезут в Германию. Так был загружен состав жителями нашего города и из других ближних населенных пунктов. Нас повезли через Брянск, Оршу, Витебск, Полоцк и Прибалтику. Разгрузили нас за колючую проволоку. Пробыли мы там неделю или две. После распределения большую часть опять загрузили в вагоны и повезли дальше через Гродно, Белосток, проезжали Вислу. С родственниками растерялись, так они попали к господам в Литве. Не знаю, в какой пункт нас привезли, это была уже чужая страна. Нас высадили, привели в здание, раздели наголо и поставили в очередь для дезинфекции. За столом сидела женщина в белом халате, перед ней стояла красная жидкость и мы по очереди смазывали волосяные покровы этой жидкостью. Потом нас заставили одеться и снова посадили то ли в электричку, то ли в трамвай и привезли в лагерь города Швантохцовец.
Поместили всех в большой барак. В лагере были украинцы, белорусы и пленные англичане. Рядом с лагерем был большой металлургический завод, на этом заводе работали все находящиеся в лагере за проволокой. Я работала на доменной печи на подаче вагонеток, это было для 16-летней девочки очень трудно. Материал кидали в вагонетку разный: доломит, зеленый грюн. Доломит — это такай желтый камень, одна вагонка шла на подачу, и также одна вагонка зеленого грюна (зеленая руда или красная руда) 700 кг и того и другого на подачу. Давали помощницу, чтобы эту вагонку провести на весы, только после этого на подачу. Печь делала по 16—18 подач, и мне нужно было накидать вручную за 8 часов 16—18 вагонок. Работали в три смены: с 6 утра до 2-х дня, с 2-х дня до 10-и вечера, а потом с 10-и вечера до 6-и утра. Так продолжалось один год и четыре месяца.
Мама работала на улице по 12 часов, кидала материал в маленькие вагоны для печи. Материал этот привозили и ссыпали в бункеры, а я из этих бункеров кидала в вагонетку. Мой 14-летний брат работал в мартеновском цехе, где варили сталь. Он фуговал какили, куда разливали жидкую сталь для нужных форм. Его опускали внутрь какили, держали за ноги, одевали на него брезент, чтобы не было горячо.
В Германии мы оказались втроем вместо четверых, сестру 1928 года рождения назначили на работу, и она не вернулась домой. Так мы расстались и ничего не знали о ней до конца войны. Питание было плохое, одна вареная брюква, а в воскресный день семь картошек в мундире. Хлеба давали 200 г и с бамбуковыми опилками. На работу будил полицай, придет со звонком, позвонит — значит, надо вставать и идти на работу. Я побиралась по городу, просила хлеба, так как тех 200 г, которые давали, было мало. В город пускали не часто. Без знака «ОСТ» тебя не пустят, через проходную пройдешь со знаком, а там оторвешь, чтобы в городе тебя не поймала полиция, а то доставят в лагерь и тебя накажут, посадят в бункер, а это страшно. А когда возвращаешься из города, пришьешь «ОСТ» и идешь спокойно. Вот такая была наша жизнь до марта 1945 года.
В конце февраля 1945 года немцы отступали, шли по городу, понуря головы, а мы сквозь колючую проволоку смотрели на них и не знали, что нам делать. Мы были уже без контроля. Ночью наш лагерь кто-то обстрелял, в панике мы побежали спрятаться в бункер. Наступило утро, мы, лагерники, все покинули лагерь и пошли пешком до г. Катовице. Там уже были наши войска, нас временно разместили, накормили. С Катовиц наш путь лежал через всю Польшу. Так мы приехали домой в свой родной город Дятьково 5 апреля 1945 г. Наш любимый город Дятьково тоже был узником, пережившим голод, холод, страх.
Чтобы такое не повторилось
Васенкова Мария Алексеевна
Я, Васенкова Мария Алексеевна, была выселена фашистами из Песочни в 1942 г. вместе с несколькими семьями в сторону Рославля. Там нас продержали три недели и отобрали мою бабушку (я была вместе с ней), поместили в машины до станции, а там — в товарные вагоны. Разместили по нескольку сотен, было очень душно, воздух тяжелый. Мне было тогда только восемь лет и я не помню, как доехали до Германии. Бабушка рассказывала, что я была еле жива. Так со мной на руках ее привезли в Германию, в город Акольд, в лагерь.
В этом лагере проживало несколько тысяч мирных граждан. За нами наблюдали немецкие врачи и содержали более или менее в работоспособном состоянии. Нас ежедневно вместе со взрослыми выгоняли на работу на текстильную фабрику, где шили рукавицы и телогрейки. Мы, дети, были подсобными рабочими, выносили и собирали весь мусор, работали по 16 часов, полуголодные, в деревянных колодках.
А чтобы не было вшей, нас остригали наголо и одевали в одинаковую черную одежду. Так мы там прожили до освобождения. Многие не возвратились, умерли в неволе.
Омраченное детство
Васёшенков Сергей Ильич
1941 год. Война. Она в моей памяти сопровождает меня всю жизнь. Я родился в 1931 году (по документам 1932 г.). К началу войны мне было 9,5 лет. Я был младший в семье, поэтому у меня было прекрасное безмятежное детство. Я с удовольствием ходил в школу в любую погоду за 1,5 км в соседнюю деревню с поэтическим названием Крайчики. Учился на отлично. Отец был хороший плотник, поэтому наш дом в деревне был один из лучших. Даже палисадник у дома был резной и сделан из дуба.
Колхоз наш назывался «Цветущая липа» и был один из лучших в округе. Жили в достатке. Дружно и весело. Два моих старших брата служили в Красной Армии, а две сестры ходили в школу. И вдруг все рухнуло. Наши отступают. Через село прошли немецкие танки и машины с немецкими солдатами. Сожгли 4 дома, набрали сала, кур, яиц и ушли дальше в сторону Москвы. Зима. Оставшиеся учителя пытались наладить занятия в школе, но ничего не вышло. И об учебе забыли на весь период войны. Жизнь наша померкла.
1942 год. Прошел слух, что наши пришли в г. Киров. Появились разведчики. Прошел немецкий карательный отряд. Забрали лучших лошадей, продукты.
Увезли, а потом расстреляли бывшего председателя колхоза. Мы жили в ожидании своих. Но фронт стабилизировался. Пришла немецкая часть и поселилась в нашей деревне. Нас из нашего дома выселили и отправили жить в конец деревни, подселив в другую семью. Постой постоянной части в какой-то степени был даже лучше, так как кончились бесконечные грабежи заезжих бродячих немецких групп. В одно время у деревни появился наш отряд из армии генерала Белова. Почти неделю длился бой. Отряд все же прорвался и ушел в сторону Кирова, оставив в лесу группу тяжелораненых бойцов с медсестрой.
Август 1943 г. Были слышны звуки боев. И вот в один день мы услышали родные звуки «Ура!» в соседней деревне. Но до нас солдаты не дошли. Впоследствии мы узнали, что это была разведка боем. Разведчиков было полтора десятка, и они дальше не пошли, но и не ушли из занятой деревни. Немцы быстро окапывались. Нас выгнали из домов и отправили в немецкий тыл. Чтобы мы не сопротивлялись и не хоронились, они подожгли всю деревню. И с этого времени началось мое тяжелое путешествие в ад.
Вначале мы имели несколько подвод и коров. Постепенно у нас все это отняли и мы далее по Белоруссии шли пешком. В Барановичах нас рассортировали. Стариков и малых детей оставили в Белоруссии. Нас погрузили в товарные вагоны и отправили дальше. Вагоны набивали битком. Были трехъярусные нары, и то приходилось спать по очереди. С едой было не плохо, а очень плохо. Развелись вши. Люди начали болеть. Хорошо, что ехали не очень долго. Белосток. Сортировочный лагерь. Меня отделяют от семьи и помещают в карантинное отделение (спецбараки), так как у меня предположили чесотку.
Через 10 дней я отмылся и смог (оказалось, вовремя) появиться в общем лагере. Здесь меня ежедневно ждала моя семья. Когда я вышел, их уже загружали в вагоны и отправляли в Германию. Мне повезло — я вновь оказался под опекой семьи.
Прибыли в Штутгартен. Лагерь для семейных располагался в бывшей высшей школе для девушек. Нас было около 1,5 тыс. человек. В учебных классах стояли двухъярусные нары с узкими проходами. Этот лагерь был с несколько более легким режимом по сравнению с другими. Мы работали на разных работах. Рыли убежища, убирали завалы на улицах после американских ночных бомбардировок. Часть взрослых работала на мелких предприятиях города. Мы были рабы. О нашей учебе даже речи никто не заводил. Кормили нас прескверно. Это был суп из брюквы вечером, утром кипяток и 150 граммов хлеба для детей и 250 — для взрослых. Хлеб имел в своем составе какие-то добавки и плохо готовился.
Работа для нас, истощенных ребят, была тяжелая. Давалась норма, и её с трудом, но надо было выполнять, иначе можно было не получить и эту миску баланды. Идиотство еще проявлялось и в том, что город американцы стали бомбить и днем, но нам не разрешалось прекращать работу. Ещё одна была неприятная вещь. Обувь, в которой мы приехали из дома, износилась. Нам выдали деревянные башмаки, которыми мы натирали ноги и слишком гремели по мостовой, когда утром шли на работу. Из-за этого нас из окон ругали немецкие женщины.
В один период мне повезло. Некоторое время летом я работал у немецкого бауэра (крестьянина). Нас двоих он купил у проводников, которые водили нас на работу. При этом было жесткое условие — мы должны были в точно определенное время и в определенном месте утром откалываться от колонны и вечером вливаться в неё. Так зарабатывался дополнительный кусок хлеба (бутерброд) и чашка кофе. Это был наш обеденный рацион, которого мы не имели на разборке развалин.
Апрель 1945 г. Наконец долгожданное освобождение. Нас освобождали американские войска. Сразу улучшилось питание. Появились наши офицеры. Нас перевели в немецкие военные казармы, где условия были лучше.
Кончилась война. Нас стали готовить к отправке домой. В августе дошла очередь и до нас. Так же в товарном вагоне, но несколько в лучших условиях, нормально снабженные продуктами, мы отправились в обратный путь на родину. Встречу с родиной наша семья ждала с нетерпением. Другого у нас помысла не было. Мы не завидовали немецкой жизни. У нас был, наверное, очень силён зов предков.
Наконец мы выгрузились на ст. Бетлица. Забрали свой скарб на плечи (продукты съели в пути) и отправились за 15 км домой. Жажда добраться быстрее домой была столь велика, что мы ни на минуту не задержались на станции.
И вот через 3 часа пути мы выходим из леса напротив своей деревни. Смотрим — стоят только несколько небольших свежесрубленных изб и ещё несколько незаконченных срубов.
Мама, посмотрев на эту картину, упала и зарыдала. Мы тоже не могли стоять. Сели и тоже плакали. Неясно даже было: от горя или от радости мы плакали. Наверное, было и то, и другое. От горя — из-за потерянной прекрасной довоенной жизни и от радости, что пережит наконец чужестранный кошмар. Мы наконец дома, где всё родное. Соседи, деревья, тропинки, дух предков. Была радость Родины!
Не было дома. Не было мужчин. Впереди зима. Продуктов в запасе нет. Все это промелькнуло в голове матери. Немного придя в себя, продолжили путь. По деревне не шли, а прошли большаком и вышли прямо на свою усадьбу. Пришли и сели на родные камешки, и снова слезы радости. Появились соседи. Стали обниматься и думать о проблемах. Рассказали, что первую зиму, кто прибыл первым, жили в одном немецком блиндаже. Затем первые прибывшие строились и в блиндаж заселялись новые жильцы. Мы прибыли последними, но блиндаж ещё был занят.
Что я обнаружил, когда пришли мои сверстники? То, что за два года я практически не подрос и отстал от своих сверстников почти на целую голову. Это был итог моего путешествия в Германию.
Взрослые говорили, что будет трудно с продуктами, так как урожай плохой. В колхозе не осталось никакой тягловой силы, кроме женщин. К осени приобрели шесть коров и три лошади, но еще не заготовили для них достаточно корма. До войны у нас в колхозе было около 60 лошадей, более сотни коров, свиноферма, овцеферма, птицеферма, пасека, сад. Не считая, что еще во дворе в каждой семье были корова и подтелок, пара свиней, пяток овец, несчитано кур. Картошку, зерно просто высыпали у дома — и забирай, что тебе причитается.
Теперь все нужно было начинать не просто сначала, а из немыслимого ничего, из преисподней. Это был для нас страшный итог войны. Но жизнь брала свое. Люди собирались, постепенно обустраивались, обживались, помогая друг другу, как это всегда было на Руси. Перезимовали и мы у дяди в соседней деревне. За зиму из лесу на себе вывезли для сруба лес. Весной поставили сруб, и жизнь начала возвращаться. На крапиве, лебеде и картошке я догнал сверстников в росте, пошел в школу. И жизнь вновь закружилась.
Но не было уже той силы в нашем колхозе. Почти каждый дом потерял мужчину. Молодые девчата уехали в город на заводы и стройки. Подрастающие ребята шли в школы ФЗО, училища, институты. Страна поднималась и строилась. Начала поступать в село техника, и жизнь на селе вновь начала оживать. Мы, бывшие узники фашистских лагерей, окрепли и стали тоже активными участниками восстановления страны.
Не заметили, как подкралась и старость. У нас выросли дети и внуки, и стали мы готовиться к спокойной и радостной старости. Ан нет. Вновь по нам нанесен удар. Нас вновь лишили покоя. Если в ту войну у нас отобрали счастливое детство, то в эту — спокойную старость.
Мой дед родился еще крепостным. Мать в детстве топила печь без трубы. О школе и не шло речи. Только при Советской власти мы стали людьми и смогли жить по-человечески.
Трудная судьба
Внученкова (Романова) Евдокия Дмитриевна
Поделиться книгой: