— А о потерпевшей тоже ничего не скажете? — Петрушевский цеплялся за соломинку.
— О Ниночке? — Морщинистое лицо женщины оживилось. — Ниночка была золото. Странно, почему замуж не вышла при такой-то матери, — она запнулась и махнула рукой. — Впрочем, что тут странного? Если кто из этих прихлебателей и переключался на Нину, она гнала его. И правильно делала.
Разумеется, кто из прихлебателей переключался на Нину — следователь уточнять не стал. Этого женщина не знала.
— Еще раз большое спасибо, можете быть свободны, — поблагодарил он супружескую чету и посмотрел на часы. — Не спешит что-то наша пара Шаповаловых.
— Сестра Нины не Шаповалова, а тоже Ельцова, — обернувшись на пороге, сказала пожилая дама. — Живет нерасписанная, бесстыдница. Ниночка совсем другая была, без ЗАГСа сожительствовать не хотела. Да и нужны были ей эти прихлебатели!
— Значит, по-вашему, Шаповалов тоже прихлебатель? — уточнил Анатолий, вспомнив о своей соседке, довольно симпатичной женщине средних лет, которая никогда не была замужем официально и совершенно спокойно относилась к сожительству. Мужчин она меняла как перчатки, и, когда его жена как-то поинтересовалась, почему же Женя (так звали соседку) никак не свяжет себя узами брака, та без тени смущения ответила:
— Да все они альфонсы, так в зарубежных фильмах прихлебателей называют. Думают, если я работаю в сфере торговли, значит, им можно жить на мои денежки, а свои в кубышку складывать. К тому же, представляешь, недавно выяснилось, что мой последний кавалер вообще женат. А как маскировался! Я ведь с порога требую: «Паспорт покажи».
— И что же у того обманщика, штамп не стоял? — удивлялась жена.
— Не поверишь, он документ у брата младшенького выклянчил, — пояснила Женя. — А тот покамест холостой. Так вот и дурят нашу сестру.
Жена, пообщавшись с соседкой, со смехом пересказала все Анатолию. Она не жалела бедную обманутую Евгению, потому что считала: та, как говорилось в стихотворении Пушкина, была «сама обманываться рада». Интересно, к такой же категории принадлежала сестра Ельцовой?
— А как к ней относилась мать? Так же хорошо, как и к Нине? — спросил он пожилую даму, уже державшуюся за дверную ручку. — Судя по всему — нет, раз она предпочитала жить с Ниной.
Женщина изобразила изумление, и ее ярко накрашенные губы скривились.
— Значит, вы не в курсе, товарищ следователь? — В ее глазах вспыхнул довольный огонек. Дама наконец нашла благодарного слушателя и готова была выложить все, что знала.
— Какая мать, о чем вы говорите! — От избытка чувств она прислонилась к стене. — Девочки — круглые сироты, у них происхождение самое что ни на есть крестьянское. Нина говорила: их родители в Гражданскую войну с голоду померли, девчонок забрали в детский дом. Когда они выросли, то в Москву подались. Она же у нас резиновая! — усмехнулась дама. — Сонька где-то в магазине пристроилась, а Ниночке повезло: Нонне требовалась домработница, вот ей Нину и порекомендовали, уж извините, не знаю кто и как. Бедняжка за троих пахала. Если бы вы видели ручки этой певицы, вы бы сразу поняли, что они тяжелее микрофона сроду ничего не держали. Ниночка и стряпала, и стирала, и столы гостям накрывала. Нонна к ней так привязалась, что лет десять назад удочерила. И ведь верно поступила, сама одна как перст. Личная жизнь не заладилась, деток не нарожала, так хоть сироту облагодетельствовала. Все свои драгоценности Ниночке завещала, пусть та и не любила наряжаться — очень уж скромная была.
Сарчук, стоявший возле шкафа и внимательно изучавший его содержимое, вздрогнул и обернулся.
— Драгоценности, говорите?
— Вот именно, и от слов своих не отказываюсь, — с обидой произнесла женщина. — Мать моя рассказывала, Нонна не из простой семейки происходила. Отец — какая-то шишка в Кремле, думаю, это вы и сами потом выясните, мать дворянских кровей, отсюда и дорогие украшения.
— Насколько дорогие? — с интересом спросил Петрушевский. Соседка закатила глаза, как драматическая актриса.
— Дорогие — значит дорогие, очень дорогие, если хотите, — с придыханием пояснила она. — На ее бриллиантовое колье зарилась сама… не буду фамилии называть, вы и без меня догадаетесь. Нонна рассказывала моей матери, как известная всем особа упрашивала ее обменять эту вещь или продать. Но наша певица — ни в какую. Мол, память о покойной матушке. Подруга даже ляпнула, что с собой в могилу все не унести, — женщина вдруг испугалась собственных слов и оглянулась по сторонам, словно боясь, что их подслушивают. Она хотела еще что-то добавить, но передумала.
Анатолий отодвинул бумаги.
— Виктор, — позвал он коллегу, — вы закончили осмотр квартиры? Меня интересуют драгоценности, которые вы нашли.
Сарчук заморгал глазами.
— Да я сразу понял, что их нужно искать в первую очередь, — сказал он и взъерошил светлые волосы, сразу став похожим на мальчишку-девятиклассника. — Только здесь ничего нет. Наша версия подтверждается, Толя.
Петрушевский повернулся к выходившему из спальни Козлову:
— Вадик, что-то удалось найти?
Медэксперт удовлетворенно кивнул.
— Отпечатков пальцев довольно много, — заметил он. — Нужно снять их у сестры и ее сожителя. Может статься, они были здесь недавно, и Нина с тех пор не убиралась. Кроме того, на дверной ручке наверняка отпечатки этого Шаповалова. Он первым обнаружил труп.
Петрушевский уже в который раз взглянул на часы.
— Не нравится мне это, — произнес он. — Парочка давно должна быть здесь. Живут они не так далеко, и, по моим меркам, успели бы сюда через час после нашего прибытия добраться. Как считаете?
Виктор побледнел.
— Как бы они не сбежали! — удрученно проговорил он. — Эх, неохота к ним пилить, жара начинается, да, видно, придется.
— Ладно, не стони, — напутствовал его Анатолий, снова потирая утиный нос. За эту привычку, прочно укоренившуюся с детства, его постоянно ругала жена, но отучить не могла, и следователь в минуты глубокого волнения вновь подносил указательный палец к лицу. — Все равно другого предложения нет.
Виктор снова открыл рот, словно собираясь протестовать, хотя прекрасно понимал, что, несмотря на жару и переполненные потными телами троллейбусы, мчаться к Шаповаловым все равно придется, как вдруг, на его счастье, дверь распахнулась, и на пороге показалась долгожданная чета. Милиционеры никогда не видели Шаповалова и Ельцову и вычислили их лишь по тому, что последняя была похожа на покойную сестру. Увидев кровь в прихожей и тело, которое уже забирали санитары, женщина заголосила:
— Сестричка моя бедная! На кого же ты меня оставила!
Что-то театральное слышалось в этом плаче, и Петрушевский вспомнил о профессиональных плакальщицах, которых еще сто лет назад приглашали на похороны за деньги голосить по покойнику. Да и само лицо Софьи, желтое, отечное, не выражало скорби. Из зеленых, чуть раскосых глаз не скатилось ни слезинки, хотя родственница упорно утирала их платком не первой свежести, в каких-то шафрановых пятнах. Ее сожитель, худой мужчина лет под сорок, с короткой стрижкой и невыразительным лицом, стоял и, не выказывая никаких эмоций даже ради приличия, наблюдал за санитарами.
— Софья Дмитриевна, проходите, — пригласил ее Анатолий. — Вы очень кстати. Мы сами хотели к вам ехать, — от него не ускользнуло, что при этих словах Шаповалов слегка побледнел. — Что же вы так припозднились?
Софья снова приложила платок к глазам.
— Когда я узнала о моей бедной сестренке, сердце так и заколотилось, так и заколотилось, — простонала она, — голова закружилась… Я упала на диван, и Сережа накапал мне валерьянки. Пока я в себя пришла… Да и то еще не совсем. По улице идем, ноги ватные, еле передвигаются. Неужели вам не понять мое состояние? — произнесла она плаксиво. — Сестренку единственную убили. Теперь я одна как перст. Как дальше жить, не представляю.
Сергей, поддерживавший сожительницу за локоть, молчал, словно во всем с ней соглашался.
— Садитесь, — Анатолий указал на стул. — Софья Дмитриевна, от вас требуется немного. Скажите, вы часто бывали у сестры?
Губы потерпевшей скривились, возле носа пролегли глубокие складки. Всем своим видом она выражала недовольство.
— А с какой стати мне у нее часто бывать? — зло проговорила она. — Мать ее приемная, Нонка, при жизни меня не жаловала. Придумала, ведьма старая, что мы с Сережей приходим сюда только деньги клянчить. А мы, между прочим, не какие-нибудь тунеядцы. Я за прилавком день и ночь пропадаю, мой муж сантехником работает. Ну, просили иногда трешку до зарплаты, так разве от них убывало? Как сыр в масле катались.
— Хорошо, — кивнул Анатолий. — Певица вас не жаловала. Но после ее смерти вы, наверное, навещали сестру чаще?
Недовольное и злобное выражение не сходило с лица Софьи:
— Да и с сестренкой мы редко чаи гоняли. Видно, певичка эта и Ниночке внушила, что ее кровная родня только за деньгами сюда шастает. И Ниночка мало нам помогала, хотя у самой деньжищи куры не клевали!
— Ну, если вы так хорошо осведомлены о материальном положении вашей сестры, может, скажете, что пропало?
Впервые в глазах Софьи появился интерес. Она встала и задвигалась по квартире, хорошо ориентируясь в огромных комнатах. Сарчук только и успевал констатировать ее слова.
— Облигации пропали на огромную сумму, вот в этом ящике лежали, — толстый указательный палец с поломанным ногтем легко открывал ручки шкафов. Когда она вытащила деревянную шкатулку оригинальной резьбы, Виктор уже знал, что скажет женщина.
— Батюшки, драгоценности-то где?! — Вот теперь в ее голосе звучало неподдельное горе. — Как же это так, товарищ следователь? Нашей семье, значит, ничего не достанется?
Петрушевский закатил глаза.
— Почему вашей семье должно было что-то достаться? — поинтересовался он. Софья, как куница, обнажила мелкие, острые зубы.
— Нинка была моей родной, так? — спросила она. — Кому же, по-вашему, достанутся ее цацки? Учтите, я судиться буду. Пусть мне отдадут все до копеечки. Мне, между прочим, — она погрозила пальцем, как непослушному ребенку, — квартиру обставлять.
— Давайте отложим этот вопрос на потом, — Петрушевский отмахнулся от нее как от назойливой мухи. — Тем более, как вы говорите, все пропало. Виктор, составь опись пропавших вещей, — обратился он к Сарчуку и встал. — Садись на мое место. А я пока с товарищем Шаповаловым побеседую.
Глаза сантехника забегали.
— А я что? Я ничего, — быстро проговорил он. — Труп нашел — и сразу вам звонить. И, между прочим, назвал себя, а мог бы этого не делать. Сами знаете, что про вас рассказывают. Кто труп нашел — того и в преступники записываете.
— Ну, это вы сильно хватили, — улыбнулся следователь, усевшись на диван и положив лист для протокола на потертую коричневую папку из кожзама. — Никто никуда вас записывать не собирается. От вас требуется рассказать по порядку, почему вдруг в такую рань вы решили навестить покойную и что увидели в ее квартире.
Сергей мял в руках серую кепку.
— А я все сразу рассказал, — начал он. — Нинка уж три дня как обещала в гости заскочить. Договорились окончательно на вчера, на пять. А она не приехала. Мы позвонили по телефону — никто не отвечает. Ну, Соня забеспокоилась. «Давай, — говорит, — загляни к ней поутру, до работы». Вот и получилось, что отправился к ней засветло, чтобы в ЖЭК не опоздать. Кстати, и транспорт лучше ходит, толчеи нет. Аккурат в шесть сюда прибыл. Кнопку звонка жму — никто не открывает. Я возьми да дерни со злости дверь — она и распахнулась. Какую картину увидел — вы и сами знаете. Ничего не трогал, сразу рванул к ближайшему автомату — и вам звонить.
— Почему же не дождались? — удивился Петрушевский. — Это ваш гражданский долг.
— А наш начальник ЖЭКа шутить не любит, — пояснил сантехник. — Я у него незаменимый работник. В нашем районе вечно что-то прорывает или у кого-то течет. Попробовал бы я не подойти к планерке! Потом, когда Соня позвонила и я ему ситуацию объяснил, он меня отпустил.
— Понятно, — Сергей говорил быстро и сбивчиво, но Анатолий успевал записывать каждое слово. — Скажите, а когда вы шли к Нине или выходили из ее квартиры, вам никто не встретился по пути?
Сантехник покачал круглой, как мяч, головой:
— Никто. Ни единой души не было. Помню, меня еще дрожь прошибла. Думаю, тихо, как на кладбище, — его передернуло. — Ужас-то какой.
— Значит, это все, — следователь протянул ему протокол. — Прочитайте и распишитесь, если со всем согласны.
Шаповалов тряхнул головой:
— Ничего читать не буду, я вам верю. Если уж вам не верить — то кому?
Петрушевский не стал уточнять, что еще минут пять назад кто-то очень даже нелестно отзывался об органах правопорядка.
— Я бы на вашем месте прочитал, — заметил он, но сантехник замахал руками:
— Нет, нет, мне, чтобы вчитаться, время требуется. А его у меня как раз и нет. На работу пора, не то шеф голову оторвет.
— У меня к вам еще одна просьба, — Сергей повернулся к Козлову, который стоял рядом со своим неизменным чемоданчиком. — Вадик, сними отпечатки у товарища Шаповалова и товарища Ельцовой.
Шаповалов опять побледнел:
— А это еще зачем? Или вы меня в чем-то подозреваете, товарищ следователь? Да я чист как стекло!
— Ваши отпечатки нам требуются для того, чтобы потом сравнить их с другими и отделить от отпечатков преступника, — пояснил Анатолий. — Все очень просто, товарищ. — Последнее слово он произнес с иронией.
— Ну, раз надо, так надо! — Сергей позволил Козлову взять отпечатки пальцев. Настороженность и страх в его глазах наводили Петрушевского на мысли, что этот простоватый на вид сантехник сказал им далеко не все. Но что же он скрывает? И как заставить его разговориться? Может быть, поможет экспертиза? Соня, на удивление, казалась спокойной. В отличие от сожителя она без возмущения позволила Вадиму снять отпечатки с ее руки.
— Протоколы подписаны, вы свободны, — провозгласил Петрушевский и мельком взглянул на Сергея. Казалось, тот испытал облегчение.
— Ну, спасибо, товарищ следователь, — сказал он, и в его голосе Анатолий уловил веселые нотки. — Когда уже убийцу нашей Нинушки поймаете?
— Будем стараться сделать это в кратчайшие сроки, — пообещал Петрушевский. — Многое и от свидетелей зависит. Иные с милицией откровенничать не хотят, скрывают, на их взгляд, незначительные мелочи, а эти мелочи порой способствуют быстрому раскрытию преступления, — он снова посмотрел на Шаповалова и вновь увидел страх в его глазах. Да, этого парня еще придется потрясти, он явно знает больше, чем говорит. Надо подумать, как это сделать, может, даже побеседовать с участковым.
— Если все, можно нам идти? — поинтересовалась Софья. — Вы, уж пожалуйста, информируйте меня, товарищ следователь. Сами понимаете, драгоценности эти, считай, наши.
Анатолий с облегчением указал им на дверь, и, когда парочка ушла, ему почудилось, что в душную комнату, насквозь пропахшую потом оперативников, ворвалась живительная струя воздуха. От волнения указательный палец потянулся к носу, и Петрушевский усилием воли сжал руку в кулак. Да, с этой привычкой нужно бороться. Виктор говорил, его уже в отделе передразнивают. А как тут ее искоренишь, если на работе сплошные волнения? Вот и сегодня… Одно общение с Шаповаловым и его сожительницей чего стоило! Люди, подобные родственникам покойной, не вызывали у него симпатии. Их алчность переходила всякие границы, и следователь подумал, что сделает все, чтобы Софья Ельцова не получила драгоценности. Она их не заслужила. Какие-то побрякушки, пусть даже стоившие кучу денег, она ставила выше, чем жизнь единственного близкого человека. И поэтому…
Громкий голос Сарчука вклинился в его безрадостные мысли.
— Гляди, какую опись сестра покойной составила, — он сунул ему под нос протокол. — Думаю, цацек было на полмиллиона рублей. Даже не представляю, что можно купить на такие деньги! — Он закатил глаза. — Конечно, какой-нибудь Рокфеллер спокойно нашел бы им применение!
Анатолий слушал коллегу вполуха, пробегая глазами список. Поистине Ниночка Ельцова получила в наследство несметные богатства. Здесь были и бриллиантовые колье, и серьги «Вдовьи слезы», и кольца с бриллиантами ручной работы, и огромный перстень с рубином со зловещим названием «Кровь падишаха», и сапфиры, и изумруды… И еще много-много всего…
— Каковы распоряжения, начальник? — поинтересовался оперативник, догадываясь, о чем думает Петрушевский.
— Перво-наперво возьмем под контроль скупки, — решил следователь. — Витя, ты со своими ребятами организуй поквартирный обход. Не думаю, что никто ничего не видел и не слышал. И будем ждать заключения нашего кудесника, — он указал на Вадима, деловито собиравшего свой чемодан. — Сам знаешь, они у него порой бывают неожиданными.
Часть 3
Приморск, 2016
Глава 1
Проснувшись на следующий день, Галя перехватила жесткую краюху хлеба и свернувшийся кусочек сыра, который отыскала в холодильнике, села на диван и снова принялась размышлять, несмотря на то что вчера приняла решение. Ей предстояло пройти самое неприятное в жизни — похороны родной матери, и она не представляла, как выдержит эту процедуру, но знала, что выдержит. Человек жив, пока о нем помнят. Значит, мама навсегда останется жива в ее памяти. Такие мысли приносили облегчение, и Галя переключилась на другое. Сегодня нужно было выбрать ритуальное агентство, которое сделает все быстро и качественно, освободив ее по возможности от всех забот. Ведь каждый шаг в организации такого мероприятия давался с трудом. Галина понимала, что любая подобная конторка рада взять на себя любые хлопоты, но за это предстояло заплатить, и немало. Она еще раз подумала, что у Славика не займет ни копейки, как и у его друзей под проценты. Во-первых, деньги придется возвращать, во-вторых, они имеют свойство кончаться, а значит, работа для нее важнее. Вывод напрашивался только один: Аркадий Петрович все же получит перстень, который подарит своей любовнице Татьяне. А если после набраться наглости и попросить деньги на похороны? Подумав об этом, Галя решительно встала и смахнула набежавшие слезы. Как бы то ни было, попытка не пытка. Вперед, в родную фирму!
Она быстро натянула на себя легкое хлопковое красное платье, которое необычайно шло к ее глазам и волосам, сунула ноги в босоножки без задников и, схватив коробку с перстнем, выбежала на улицу. В сумочке осталось еще немного мелочи на троллейбус, и девушка, сжавшись в переполненном салоне, снова тихо заплакала, думая о том, что осталась одна на всем белом свете. Как ужасно, когда у тебя нет близких подруг, когда бывшему мужу, который рвется помочь, ты не доверяешь! Как страшно рассчитывать только на себя, на свои силы…
Троллейбус притормозил на остановке, нужной Гале, и она, выпорхнув из салона, сделала глубокий вдох и зашагала по аллее, по обеим сторонам которой росли высокие стройные каштаны. Аромат их бело-розовых цветков она очень любила, но цветы облетели еще в начале июня, и теперь на безобразных свечках потихоньку рождались крошечные зеленые ежики. Не пройдет и двух месяцев, как они начнут осыпать прохожих своими плодами — твердыми, полированными шариками причудливой формы. Когда-то в детстве Галя набирала их пригоршнями и несла домой, строя в своей комнате диковинные замки на ковре. Но, к сожалению, каштаны вскоре засыхали, лакированные корочки морщились, превращаясь в нечто, напоминающее пол с вздувшейся краской, и мама сметала их в мусорное ведро. Для девочки эта процедура была символом того, что лето ушло безвозвратно, скоро кончатся теплые дни.
Она тяжело вздохнула, наступив на засохший лист каштана. Вчера оборвалась последняя связь с детством — умерла ее мама. Сначала дед, потом бабушка, и вот теперь… Вот теперь мамочка… По белой, еще не загорелой щеке снова потекла предательская слезинка, и Галя смахнула ее. Шеф не любит, когда перед ним плачут. Это его раздражает. Он предпочитает мужественных людей, не теряющих присутствия духа даже в экстремальных ситуациях. Что ж, попробуем соответствовать его вкусам.
Девушка решительно дернула дверь и зашла в вестибюль. Охранник Гриша недовольно покосился на нее.
— Тебя же вроде уволили…
Как настоящий охранник, парень не славился умом, и Галя в два счета переубедила его:
— Мне удалось договориться с Аркадием Петровичем. Правда, сегодня я еще не на работе, но, надеюсь, ты не откажешь мне в любезности.
Гриша ухмыльнулся:
— Проходи, красавица.
Галя миновала шлагбаум и твердой походкой направилась к кабинету шефа. Лариса, в новом бирюзовом платье, оттенявшем цвет ее рыжеватых густых волос, что-то печатала на компьютере. Увидев Лопатину, она охнула:
— Ты же уволена!
Девушка обняла секретаршу и зашептала ей на ухо:
— Ларочка, пропусти меня к нему. Кажется, я сумею убедить его взять меня обратно. Не факт, что он мне откажет…
