Владимир Высоцкий
Я никогда не верил в миражи
Колыбельная
За тобой еще нет Пройденных дорог, Трудных дел, долгих лет И больших тревог. И надежно заглушен Ночью улиц гул. Пусть тебе приснится сон, Будто ты уснул. Мир внизу, и над ним Ты легко паришь, Под тобою древний Рим И ночной Париж. Ты невидим, невесом. Голоса поют. Правда, это – только сон… Но во сне растут. Может быть (все может быть), Много лет пройдет — Сможешь ты повторить Свой ночной полет. Над землею пролетишь Выше крыш и крон… А пока ты спи, малыш, И смотри свой сон. 1963 Песня о звездах
Мне этот бой не забыть нипочем — Смертью пропитан воздух, А с небосклона бесшумным дождем Падали звезды. Вот снова упала – и я загадал: Выйти живым из боя… Так свою жизнь я поспешно связал С глупой звездою. Я уж решил: миновала беда И удалось отвертеться… Но с неба свалилась шальная звезда — Прямо под сердце. Нам говорили: «Нужна высота!» И «Не жалеть патроны!» Вон покатилась вторая звезда — Вам на погоны. Звезд этих в небе – как рыбы в прудах, Хватит на всех с лихвою. Если б не насмерть, ходил бы тогда Тоже – Героем. Я бы Звезду эту сыну отдал, Просто на память… В небе висит, пропадает звезда — Некуда падать. 1964 Штрафные батальоны
Всего лишь час дают на артобстрел — Всего лишь час пехоте передышки, Всего лишь час до самых главных дел: Кому – до ордена, ну а кому – до «вышки». За этот час не пишем ни строки — Молись богам войны артиллеристам! Ведь мы ж не просто так – мы штрафники, Нам не писать: «…считайте коммунистом». Перед атакой водку – вот мура! Свое отпили мы еще в гражданку. Поэтому мы не кричим «ура» — Со смертью мы играемся в молчанку. У штрафников один закон, один конец — Коли-руби фашистского бродягу, И если не поймаешь в грудь свинец — Медаль на грудь поймаешь за отвагу. Ты бей штыком, а лучше бей рукой — Оно надежней, да оно и тише, И ежели останешься живой — Гуляй, рванина, от рубля и выше! Считает враг: морально мы слабы — За ним и лес, и города сожжёны. Вы лучше лес рубите на гробы — В прорыв идут штрафные батальоны! Вот шесть ноль-ноль – и вот сейчас обстрел… Ну, бог войны, давай без передышки! Всего лишь час до самых главных дел: Кому – до ордена, а большинству – до «вышки»… 1964 Братские могилы
На Братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают, К ним кто-то приносит букеты цветов, И Вечный огонь зажигают. Здесь раньше вставала земля на дыбы, А нынче – гранитные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы — Все судьбы в единую слиты. А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк, Горящие русские хаты, Горящий Смоленск и горящий рейхстаг, Горящее сердце солдата. У Братских могил нет заплаканных вдов — Сюда ходят люди покрепче, На Братских могилах не ставят крестов… Но разве от этого легче?! 1964 Бал-маскарад
Сегодня в нашей комплексной бригаде Прошел слушок о бале-маскараде. Раздали маски кроликов, Слонов и алкоголиков, Назначили всё это в зоосаде. «Зачем идти при полном при параде, Скажи мне, моя радость, Христа ради?» Она мне: «Одевайся!» — Мол, я тебя стесняюся, Не то, мол, как всегда, пойдешь ты сзади. «Я платье, – говорит, – взяла у Нади, Я буду нынче, как Марина Влади, И проведу, хоть тресну я, Часы свои воскресные, Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде!» …Зачем же я себя утюжил-гладил? Меня поймали тут же в зоосаде, Ведь массовик наш Колька Дал мне маску алкоголика — И на троих зазвали меня дяди… Я снова очутился в зоосаде. Глядь – две жены, – ну две Марины Влади! — Одетые животными, С двумя же бегемотами, Я тоже озверел – и встал в засаде. …Наутро дали премию в бригаде, Сказав мне, что на бале-маскараде Я будто бы не только Сыграл им алкоголика, А был у бегемотов я в ограде. 1964 «В холода, в холода…»
В холода, в холода От насиженных мест Нас другие зовут города, Будь то Минск, будь то Брест… В холода, в холода… Неспроста, неспроста От родных тополей Нас суровые манят места, Будто там веселей… Неспроста, неспроста… Как нас дома ни грей, Не хватает всегда Новых встреч нам и новых друзей, Будто с нами беда, Будто с ними теплей… Как бы ни было нам Хорошо иногда, Возвращаемся мы по домам. Где же наша звезда? Может – здесь, может – там… 1965 «Мой друг уехал в Магадан…»
Игорю Кохановскому
Мой друг уехал в Магадан — Снимите шляпу, снимите шляпу! Уехал сам, уехал сам — Не по этапу, не по этапу. Не то чтоб другу не везло, Не чтоб кому-нибудь назло, Не для молвы, что, мол, – чудак, А просто так. Быть может, кто-то скажет: «Зря! Как так решиться – всего лишиться! Ведь там – сплошные лагеря, А в них – убийцы, а в них – убийцы…» Ответит он: «Не верь молве — Их там не больше, чем в Москве!» Потом уложит чемодан, И – в Магадан, и – в Магадан. Не то чтоб мне не по годам — Я б прыгнул ночью из электрички, Но я не еду в Магадан, Забыв привычки, закрыв кавычки. Я буду петь под струнный звон Про то, что будет видеть он, Про то, что в жизни не видал, — Про Магадан, про Магадан. Мой друг уехал сам собой — С него довольно, с него довольно, Его не будет бить конвой — Он добровольно, он добровольно. А мне удел от Бога дан… А может, тоже – в Магадан? Уехать с другом заодно — И лечь на дно!.. 1965 «То была не интрижка…»
То была не интрижка — Ты была на ладошке, Как прекрасная книжка В грубой суперобложке. Я влюблен был, как мальчик: С тихим трепетом тайным Я листал наш романчик С неприличным названьем. Были слезы, угрозы — Всё одни и всё те же, В основном была проза, А стихи были реже. Твои бурные ласки И все прочие средства — Это страшно, как в сказке Очень раннего детства. Я надеялся втайне, Что тебя не листали, Но тебя, как в читальне, Слишком многие брали. Не дождаться мне мига, Когда я с опозданьем Сдам с рук на руки книгу С неприличным названьем. 1965 «Есть на земле предостаточно рас…»
Есть на Земле предостаточно рас — Просто цветная палитра. Воздуху каждый вдыхает за раз Два с половиною литра! Если так дальше, так – полный привет! — Скоро конец нашей эры: Эти китайцы за несколько лет Землю лишат атмосферы! Сон мне тут снился неделю подряд — Сон с пробужденьем кошмарным: Будто – я в дом, а на кухне сидят Мао Цзедун с Ли Сын Маном! И что – подают мне какой-то листок: На, мол, подписывай, ну же, Очень нам нужен ваш Дальний Восток, Ох, как ужасно он нужен!.. Только об этом я сне вспоминал, Только об нем я и думал: Я сослуживца недавно назвал Мао – простите – Цзедуном! Но вскорости мы на Луну полетим, А чего нам с Америкой драться — Мы: левую – нам, правую – им, А остальное – китайцам. 1965 Песня завистника
Мой сосед объездил весь Союз — Что-то ищет, а чего – не видно. Я в дела чужие не суюсь, Но мне очень больно и обидно. У него на окнах плюш и шелк, Баба его шастает в халате. Я б в Москве с киркой уран нашел При такой повышенной зарплате! И сдается мне, что люди врут — Он нарочно ничего не ищет. А для чего? Ведь денежки идут — Ох, какие крупные деньжищи! А вчера на кухне ихний сын Головой упал у нашей двери — И разбил нарочно мой графин, Я – мамаше счет в тройном размере. Ему, значит, – рупь, а мне – пятак?! Пусть теперь мне платит неустойку! Я ведь не из зависти – я так, Ради справедливости – и только. …Ну ничего, я им создам уют — Живо он квартиру обменяет. У них денег – куры не клюют, А у нас – на водку не хватает! 1965 О вкусах не спорят
О вкусах не спорят, есть тысяча мнений — Я этот закон на себе испытал. Ведь даже Эйнштейн – физический гений — Весьма относительно все понимал. Оделся по моде, как требует век, — Вы скажете сами: «Да это же просто другой человек!..» А я – тот же самый. Вот уж действительно: Всё относительно. Всё-всё! Набедренный пояс из шкуры пантеры. О да! Неприлично! Согласен! Ей-ей! Но так одевались все до нашей эры, А до нашей эры им было видней. Оделся по моде, как в каменный век, — Вы скажете сами: «Да это же просто другой человек!» А я – тот же самый. Вот уж действительно: Всё относительно. Всё-всё! Оденусь – как рыцарь я после турнира: Знакомые вряд ли узнают меня; И крикну, как Ричард, я (в драме Шекспира): «Коня мне! Полцарства даю за коня!» Но вот усмехнется и скажет сквозь смех Ценитель упрямый: «Да это же просто другой человек!» А я – тот же самый. Вот уж действительно: Всё относительно. Всё-всё! Вот трость, канотье – я из нэпа. Похоже? Не надо оваций – к чему лишний шум? Ах, в этом костюме узнали? Ну что же — Тогда я одену последний костюм. Долой канотье, вместо тросточки – стек. И шепчутся дамы: «Да это же просто другой человек!» А я – тот же самый. Вот уж действительно: Всё относительно. Всё-всё! Будьте же бдительны — Всё относительно! Всё-всё! Всё! 1966 Песня о друге
Если друг оказался вдруг И не друг, и не враг, а – так; Если сразу не разберешь, Плох он или хорош, — Парня в горы тяни – рискни! Не бросай одного его: Пусть он в связке в одной с тобой — Там поймешь, кто такой. Если парень в горах не ах, Если сразу раскис – и вниз, Шаг ступил на ледник – и сник, Оступился – и в крик, — Значит, рядом с тобой – чужой, Ты его не брани – гони. Вверх таких не берут и тут Про таких не поют. Если ж он не скулил, не ныл; Пусть он хмур был и зол, но шел, А когда ты упал со скал, Он стонал, но держал; Если шел он с тобой, как в бой, На вершине стоял хмельной, — Значит, как на себя самого, Положись на него! 1966 Прощание с горами
В суету городов и в потоки машин Возвращаемся мы – просто некуда деться! И спускаемся вниз с покоренных вершин, Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце. Так оставьте ненужные споры — Я себе уже все доказал: Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал, На которых еще не бывал. Кто захочет в беде оставаться один?! Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?! Но спускаемся мы с покоренных вершин… Что же делать – и боги спускались на землю. Так оставьте ненужные споры — Я себе уже все доказал: Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал, На которых еще не бывал. Сколько слов и надежд, сколько песен и тем Горы будят у нас – и зовут нас остаться! Но спускаемся мы (кто – на год, кто – совсем), Потому что всегда, потому что всегда мы должны возвращаться. Так оставьте ненужные споры — Я себе уже все доказал: Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал, На которых никто не бывал! 1966 Она была в Париже
Л. Лужиной
Наверно, я погиб: глаза закрою – вижу. Наверно, я погиб: робею, а потом Куда мне до нее – она была в Париже, И я вчера узнал – не только в нем одном! Какие песни пел я ей про Север Дальний! Я думал: вот чуть-чуть – и будем мы на ты, Но я напрасно пел «О полосе нейтральной» — Ей глубоко плевать, какие там цветы. Я спел тогда еще – я думал, это ближе — «Про юг» и «Про того, кто раньше с нею был»… Но что ей до меня – она была в Париже, И сам Марсель Марсо ей что-то говорил! Я бросил свой завод – хоть, в общем, был не вправе, — Засел за словари на совесть и на страх… Но что ей до того – она уже в Варшаве, Мы снова говорим на разных языках… Приедет – я скажу по-польски: «Прошу, пани, Прими таким, как есть, не буду больше петь…» Но что ей до того – она уже в Иране, Я понял: мне за ней, конечно, не успеть! Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осло… Да, я попал впросак, да, я попал в беду!.. Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, — Пусть пробуют они, я лучше пережду! 1966 «Корабли постоят – и ложатся на курс…»
Корабли постоят – и ложатся на курс, Но они возвращаются сквозь непогоду… Не пройдет и полгода – и я появлюсь, Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода. Возвращаются все, кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин. Возвращаются все, кроме тех, кто нужней. Я не верю судьбе, я не верю судьбе, а себе – еще меньше. И мне хочется верить, что это не так, Что сжигать корабли скоро выйдет из моды. Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в мечтах, Я, конечно, спою – не пройдет и полгода. Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в делах, Я, конечно, спою – не пройдет и полгода. 1966 Скалолазка
Я спросил тебя: «Зачем идете в гору вы? — А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой. — Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…» Рассмеялась ты – и взяла с собой. И с тех пор ты стала близкая и ласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя. Первый раз меня из трещины вытаскивая, Улыбалась ты, скалолазка моя! А потом за эти проклятые трещины, Когда ужин твой я нахваливал, Получил я две короткие затрещины, Но не обиделся, а приговаривал: «Ох, какая же ты близкая и ласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя!..» Каждый раз меня по трещинам выискивая, Ты бранила меня, альпинистка моя! А потом, на каждом нашем восхождении — Ну почему ты ко мне недоверчивая?! Страховала ты меня с наслаждением, Альпинистка моя гуттаперчевая! Ох, какая ж ты неблизкая, неласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя! Каждый раз меня из пропасти вытаскивая, Ты ругала меня, скалолазка моя. За тобой тянулся из последней силы я, До тебя уже мне рукой подать — Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!» Тут сорвался вниз, но успел сказать: «Ох, какая же ты близкая и ласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя!..» Мы теперь с тобой одной веревкой связаны — Стали оба мы скалолазами! 1966 Про дикого вепря
В королевстве, где все тихо и складно, Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь, Появился дикий вепрь огромадный — То ли буйвол, то ли бык, то ли тур. Сам король страдал желудком и астмой: Только кашлем сильный страх наводил. А тем временем зверюга ужасный Коих ел, а коих в лес волочил. И король тотчас издал три декрета: «Зверя надо одолеть, наконец! Вот кто отважится на это, на это, Тот принцессу поведет под венец». А в отчаявшемся том государстве (Как войдешь – так прямо наискосок) В бесшабашной жил тоске и гусарстве Бывший лучший королевский стрелок. На полу лежали люди и шкуры, Пили меды, пели песни – и тут Протрубили во дворе трубадуры: Хвать стрелка – и во дворец волокут. И король ему прокашлял: «Не буду Я читать тебе морали, юнец, Вот если завтра победишь Чуду-юду, Так принцессу поведешь под венец». А стрелок: «Да это что за награда?! Мне бы – выкатить портвейну бадью! А принцессу мне и даром не надо — Чуду-юду я и так победю!» А король: «Возьмешь принцессу – и точка! А не то тебя раз-два – и в тюрьму! Ведь это все же королевская дочка!..» А стрелок: «Ну хоть убей – не возьму!» И пока король с им так препирался, Съел уже почти всех женщин и кур И возле самого дворца ошивался Этот самый то ли бык, то ли тур. Делать нечего – портвейн он отспорил: Чуду-юду уложил – и убег… Вот так принцессу с королем опозорил Бывший лучший, но опальный стрелок. 1966 Песня-сказка о нечисти
В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх. Воют воем, что твои упокойники, Если есть там соловьи – то разбойники. Страшно, аж жуть! В заколдованных болотах там кикиморы живут, — Защекочут до икоты и на дно уволокут. Будь ты пеший, будь ты конный – заграбастают, А уж лешие – так по лесу и шастают. Страшно, аж жуть! А мужик, купец и воин, попадал в дремучий лес, Кто зачем – кто с перепою, а кто сдуру в чащу лез. По причине попадали, без причины ли, Только всех их и видали – словно сгинули. Страшно, аж жуть! Из заморского из лесу, где и вовсе сущий ад, Где такие злые бесы – чуть друг друга не едят, Чтоб творить им совместное зло потом, Поделиться приехали опытом. Страшно, аж жуть! Соловей-разбойник главный им устроил буйный пир, А от их был Змей трехглавый и слуга его – Вампир. Пили зелье в черепах, ели бульники, Танцевали на гробах, богохульники! Страшно, аж жуть! Змей Горыныч взмыл на древо, ну раскачивать его: «Выводи, Разбойник, девок, – пусть покажут кой-чего! Пусть нам лешие попляшут, попоют! А не то я, матерь вашу, всех сгною!» Страшно, аж жуть! Все взревели, как медведи: «Натерпелись – столько лет! Ведьмы мы али не ведьмы, патриотки али нет?! Налил бельма, ишь ты, клещ, – отоварился! Да еще на наших женщин позарился!..» Страшно, аж жуть! И Соловей-разбойник тоже был не только лыком шит, — Он гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа, ты, заморский паразит! Убирайся, говорит, без бою, уматывай И Вампира с собою прихватывай!» Страшно, аж жуть! А вот теперь седые люди помнят прежние дела — Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела. Прекратилося навек безобразие — Ходит в лес человек безбоязненно, И не страшно ничуть! 1966 Спасите наши души
Уходим под воду В нейтральной воде. Мы можем по году Плевать на погоду, А если накроют — Локаторы взвоют О нашей беде. Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души! Спешите к нам! Услышьте нас на суше — Наш SOS все глуше, глуше. И ужас режет души Напополам… И рвутся аорты, Но наверх – не сметь! Там слева по борту, Там справа по борту, Там прямо по ходу Мешает проходу Рогатая смерть! Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души! Спешите к нам! Услышьте нас на суше — Наш SOS все глуше, глуше. И ужас режет души Напополам… Но здесь мы на воле, Ведь это наш мир! Свихнулись мы, что ли, Всплывать в минном поле?! «А ну, без истерик! Мы врежемся в берег!» — Сказал командир. Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души! Спешите к нам! Услышьте нас на суше — Наш SOS все глуше, глуше. И ужас режет души Напополам… Всплывем на рассвете — Приказ есть приказ! А гибнуть во цвете Уж лучше при свете! Наш путь не отмечен… Нам нечем… Нам нечем!.. Но помните нас! Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души! Спешите к нам! Услышьте нас на суше — Наш SOS все глуше, глуше. И ужас режет души Напополам… Вот вышли наверх мы… Но выхода нет! Вот – полный на верфи! Натянуты нервы… Конец всем печалям, Концам и началам — Мы рвемся к причалам Заместо торпед! Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души! Спешите к нам! Услышьте нас на суше — Наш SOS все глуше, глуше. И ужас режет души Напополам… Спасите наши души! 1967 Песня о вещем Олеге
Как ныне сбирается вещий Олег Щита прибивать на ворота, Как вдруг подбегает к нему человек — И ну шепелявить чего-то. «Эх, князь, – говорит ни с того ни с сего, — Ведь примешь ты смерть от коня своего!» Но только собрался идти он на вы — Отмщать неразумным хазарам, Как вдруг прибежали седые волхвы, К тому же разя перегаром. И говорят ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего. «Да кто ж вы такие, откуда взялись?! — Дружина взялась за нагайки. — Напился, старик, так иди похмелись, И неча рассказывать байки И говорить ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего!» Ну, в общем, они не сносили голов — Шутить не могите с князьями! И долго дружина топтала волхвов Своими гнедыми конями: «Ишь, говорят ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего!» А вещий Олег свою линию гнул, Да так, что никто и не пикнул. Он только однажды волхвов помянул, И то саркастически хмыкнул: «Ну надо ж болтать ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего!» «А вот он, мой конь, – на века опочил, Один только череп остался!..» Олег преспокойно стопу возложил — И тут же на месте скончался: Злая гадюка кусила его — И принял он смерть от коня своего. …Каждый волхвов покарать норовит, А нет бы – послушаться, правда? Олег бы послушал – еще один щит Прибил бы к вратам Цареграда. Волхвы-то сказали с того и с сего, Что примет он смерть от коня своего! 1967 Дом хрустальный
Если я богат, как царь морской, Крикни только мне: «Лови блесну!» — Мир подводный и надводный свой, Не задумываясь, выплесну! Дом хрустальный на горе – для нее, Сам, как пес бы, так и рос в цепи. Родники мои серебряные, Золотые мои россыпи! Если беден я, как пес – один, И в дому моем – шаром кати, Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкати! Дом хрустальный на горе – для нее, Сам, как пес бы, так и рос в цепи. Родники мои серебряные, Золотые мои россыпи! Не сравнил бы я любую с тобой — Хоть казни меня, расстреливай. Посмотри, как я любуюсь тобой — Как мадонной Рафаэлевой! Дом хрустальный на горе – для нее, Сам, как пес бы, так и рос в цепи. Родники мои серебряные, Золотые мои россыпи! 1967 Песня о вещей Кассандре
Долго Троя в положении осадном Оставалась неприступною твердыней, Но троянцы не поверили Кассандре — Троя, может быть, стояла б и поныне. Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!» Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. И в ночь, когда из чрева лошади на Трою Спустилась смерть (как и положено – крылата), Над избиваемой безумною толпою Кто-то крикнул: «Это ведьма виновата!» Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!» Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. И в эту ночь, и в эту смерть, и в эту смуту, Когда сбылись все предсказания на славу, Толпа нашла бы подходящую минуту, Чтоб учинить свою привычную расправу. Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!» Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. Конец простой – хоть не обычный, но досадный: Какой-то грек нашел Кассандрину обитель И начал пользоваться ей не как Кассандрой, А как простой и ненасытный победитель. Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!» Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. 1967 Лукоморья больше нет
Антисказка
Лукоморья больше нет, От дубов простыл и след. Дуб годится на паркет – так ведь нет: Выходили из избы Здоровенные жлобы, Порубили все дубы на гробы. Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди! Это – только присказка, Сказка – впереди. Распрекрасно жить в домах На куриных на ногах, Но явился всем на страх Вертопрах. Добрый молодец он был: Бабку Ведьму подпоил, Ратный подвиг совершил – дом спалил. Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди! Это – только присказка, Сказка – впереди. Тридцать три богатыря Порешили, что зазря Берегли они царя и моря: Каждый взял себе надел, Кур завел – и в ём сидел, Охраняя свой удел не у дел. Ободрав зеленый дуб, Дядька ихний сделал сруб, С окружающими туп стал и груб — И ругался день-деньской Бывший дядька их морской, Хоть имел участок свой под Москвой. Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди! Это – только присказка, Сказка – впереди. Здесь и вправду ходит Кот, Как направо – так поет, Как налево – так загнет анекдот. Но ученый, сукин сын: Цепь златую снес в торгсин И на выручку – один в магазин. Как-то раз за божий дар Получил он гонорар: В Лукоморье перегар – на гектар! Но хватил его удар! И чтоб избегнуть божьих кар, Кот диктует про татар мемуар. Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди! Это – только присказка, Сказка – впереди. И Русалка – вот дела! — Честь недолго берегла И однажды, как смогла, родила. Тридцать три же мужика Не желают знать сынка, Пусть считается пока сын полка. Как-то раз один Колдун — Врун, болтун и хохотун — Предложил ей как знаток дамских струн: Мол, Русалка, все пойму И с дитем тебя возьму… И пошла она к ему, как в тюрьму. А бородатый Черномор, Лукоморский первый вор, — Он давно Людмилу спер, ох хитер! Ловко пользуется, тать, Тем, что может он летать: Зазеваешься – он хвать – и тикать! Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди! Это – только присказка, Сказка – впереди. А ковёрный самолет Сдан в музей в запрошлый год — Любознательный народ так и прет! И без опаски старый хрыч Баб ворует, хнычь не хнычь. Ох, скорей его разбей паралич! «Нету мочи, нету сил! — Леший как-то недопил, Лешачиху свою бил и вопил: – Дай рубля, прибью а то! Я добытчик али кто?! А не дашь, тады пропью долото!» «Я ли ягод не носил?! — Снова Леший голосил. — А коры по скольку кил приносил! Надрывался издаля — Все твоей забавы для, Ты ж жалеешь мне рубля. Ах ты, тля!» И невиданных зверей, Дичи всякой – нету ей: Понаехало за ней егерей… Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет, Все, о чем писал поэт, – это бред. Ты уймись, уймись, тоска, Душу мне не рань! Раз уж это – присказка, Значит сказка – дрянь. 1967 Деревянные костюмы
Как все мы веселы бываем и угрюмы, Но если надо выбирать и выбор труден, Мы выбираем деревянные костюмы, Люди, люди… Нам будут долго предлагать – не прогадать. – Ах! – скажут, – что вы, вы еще не жили! Вам надо только-только начинать… — Ну, а потом предложат: или-или. Или пляжи, вернисажи, или даже Пароходы, в них наполненные трюмы, Экипажи, скачки, рауты, вояжи… Или просто – деревянные костюмы. И будут веселы они или угрюмы, И будут в роли злых шутов иль добрых судей, Но нам предложат деревянные костюмы, Люди, люди… Нам могут даже предложить и закурить. – Ах! – вспомнят, – вы ведь долго не курили. Да вы еще не начинали жить… — Ну, а потом предложат: или-или. Дым папиросы навевает что-то… Одна затяжка – веселее думы. Курить охота, ох, курить охота! Но надо выбрать деревянные костюмы. И будут вежливы и ласковы настолько — Предложат жизнь счастливую на блюде. Но мы откажемся… И бьют они жестоко, Люди, люди, люди… 1967 «Подымайте руки, в урны суйте…»
Подымайте руки, в урны суйте Бюллетени, даже не читав! Помереть от скуки! Голосуйте, Только, чур, меня не приплюсуйте — Я не разделяю ваш устав! 1967 «Запретили все цари всем царевичам…»
Запретили все цари всем царевичам Строго-настрого ходить по Гуревичам, К Рабиновичам не сметь, тоже – к Шифманам! Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам. В основном же речь идет за Гуревичей — Царский род ну так и прет к ихней девичьей: Там три дочки – три сестры, три красавицы… За царевичей цари опасаются. И Гуревичи всю жизнь озабочены: Хоть живьем в гробы ложись из-за доченек! Не устали бы про них песню петь бы мы, Но назвали всех троих дочек ведьмами. И сожгли всех трех цари их умеючи, И рыдали до зари все царевичи, Не успел растаять дым от костров еще — А царевичи пошли к Рабиновичам. Там три дочки – три сестры, три красавицы. И опять, опять цари опасаются… Ну, а Шифманы смекнули – и Жмеринку Вмиг покинули, махнули в Америку. 1967 или 1968 Моя цыганская
В сон мне – желтые огни, И хриплю во сне я: – Повремени, повремени, — Утро мудренее! Но и утром все не так, Нет того веселья: Или куришь натощак, Или пьешь с похмелья. В кабаках – зеленый штоф, Белые салфетки. Рай для нищих и шутов, Мне ж – как птице в клетке! В церкви смрад и полумрак, Дьяки курят ладан. Нет! И в церкви все не так, Все не так, как надо. Я – на гору впопыхах, Чтоб чего не вышло. А на горе стоит ольха, А под горою – вишня. Хоть бы склон увить плющом, Мне б и то отрада, Хоть бы что-нибудь еще… Все не так, как надо! Я тогда по полю, вдоль реки. Света – тьма, нет Бога! А в чистом поле васильки, Дальняя дорога. Вдоль дороги – лес густой С Бабами-Ягами, А в конце дороги той — Плаха с топорами. Где-то кони пляшут в такт, Нехотя и плавно. Вдоль дороги все не так, А в конце – подавно. И ни церковь, ни кабак — Ничего не свято! Нет, ребята, все не так, Все не так, ребята! Зима 1967/1968 Две песни об одном воздушном бое
I. Песня летчика
Их восемь – нас двое, – расклад перед боем Не наш, но мы будем играть! Сережа, держись! Нам не светит с тобою, Но козыри надо равнять. Я этот небесный квадрат не покину — Мне цифры сейчас не важны: Сегодня мой друг защищает мне спину, А значит – и шансы равны. Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он, Надсадно завыли винты, — Им даже не надо крестов на могилы — Сойдут и на крыльях кресты! Я – «Первый», я – «Первый», – они под тобою! Я вышел им наперерез! Сбей пламя, уйди в облака – я прикрою! В бою не бывает чудес. Сергей, ты горишь! Уповай, человече, Теперь на надежность строп! Нет, поздно – и мне вышел «мессер» навстречу, — Прощай, я приму его в лоб!.. Я знаю – другие сведут с ними счеты, — Но, по облакам скользя, Взлетят наши души, как два самолета, — Ведь им друг без друга нельзя. Архангел нам скажет: «В раю будет туго!» Но только ворота – щелк, — Мы Бога попросим: «Впишите нас с другом В какой-нибудь ангельский полк!» И я попрошу Бога, Духа и Сына, — Чтоб выполнил волю мою: Пусть вечно мой друг защищает мне спину, Как в этом последнем бою! Мы крылья и стрелы попросим у Бога, — Ведь нужен им ангел-ас, — А если у них истребителей много — Пусть примут в хранители нас! Хранить – это дело почетное тоже, — Удачу нести на крыле Таким, как при жизни мы были с Сережей, И в воздухе и на земле. II. Песня самолета-истребителя
Ю. Любимову
Я – «ЯК», истребитель, – мотор мой звенит, Небо – моя обитель, — А тот, который во мне сидит, Считает, что он – истребитель. В этом бою мною «юнкерс» сбит — Я сделал с ним, что хотел, — А тот, который во мне сидит, Изрядно мне надоел! Я в прошлом бою навылет прошит, Меня механик заштопал, — А тот, который во мне сидит, Опять заставляет – в штопор! Из бомбардировщика бомба несет Смерть аэродрому, — А кажется – стабилизатор поет: «Мир вашему дому!» Вот сзади заходит ко мне «мессершмитт», — Уйду – я устал от ран!.. Но тот, который во мне сидит, Я вижу, решил – на таран! Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!.. Но мне не гореть на песке, — Запреты и скорости все перекрыв, Я выхожу из пике! Я – главный, а сзади… Ну, чтоб я сгорел! Где же он, мой ведомый? Вот он задымился, кивнул – и запел: «Мир вашему дому!» И тот, который в моем черепке, Остался один – и влип, — Меня в заблужденье он ввел – и в пике Прямо из мертвой петли. Он рвет на себя – и нагрузки вдвойне, — Эх, тоже мне – летчик-ас!.. Но снова приходится слушаться мне, — Но это – в последний раз! Я больше не буду покорным – клянусь! Уж лучше лежать на земле… Но что ж он не слышит, как бесится пульс: Бензин – моя кровь – на нуле! Терпенью машины бывает предел, И время его истекло, — И тот, который во мне сидел, Вдруг ткнулся лицом в стекло. Убит! Наконец-то лечу налегке, Последние силы жгу… Но что это, что?! Я – в глубоком пике, И выйти никак не могу! Досадно, что сам я не много успел, — Но пусть повезет другому! Выходит, и я напоследок спел: «Мир вашему дому!» 1968 Охота на волков
Рвусь из сил – и из всех сухожилий, Но сегодня – опять как вчера: Обложили меня, обложили — Гонят весело на номера! Из-за елей хлопочут двустволки — Там охотники прячутся в тень, — На снегу кувыркаются волки, Превратившись в живую мишень. Идет охота на волков, Идет охота — На серых хищников Матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Не на равных играют с волками Егеря, но не дрогнет рука: Оградив нам свободу флажками, Бьют уверенно, наверняка. Волк не может нарушить традиций — Видно, в детстве, слепые щенки, Мы, волчата, сосали волчицу И всосали: нельзя за флажки! И вот – охота на волков, Идет охота — На серых хищников Матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Наши ноги и челюсти быстры — Почему же – вожак, дай ответ — Мы затравленно мчимся на выстрел И не пробуем через запрет?! Волк не может, не должен иначе. Вот кончается время мое: Тот, которому я предназначен, Улыбнулся и поднял ружье. Идет охота на волков, Идет охота — На серых хищников Матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Я из повиновения вышел: За флажки – жажда жизни сильней! Только – сзади я радостно слышал Удивленные крики людей. Рвусь из сил – и из всех сухожилий, Но сегодня – не так, как вчера: Обложили меня, обложили — Но остались ни с чем егеря! Идет охота на волков, Идет охота — На серых хищников Матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. 1968 Еще не вечер
Четыре года рыскал в море наш корсар, В боях и штормах не поблекло наше знамя, Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами. За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль – и не избегнуть встречи! А нам сказал спокойно капитан: «Еще не вечер, еще не вечер!» Вот развернулся боком флагманский фрегат — И левый борт окрасился дымами. Ответный залп – на глаз и наугад! Вдали – пожар и смерть! Удача с нами! Из худших выбирались передряг, Но с ветром худо, и в трюме течи, А капитан нам шлет привычный знак: «Еще не вечер, еще не вечер!» На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз — И видят нас от дыма злых и серых, Но никогда им не увидеть нас Прикованными к веслам на галерах! Неравный бой – корабль кренится наш. Спасите наши души человечьи! Но крикнул капитан: «На абордаж! Еще не вечер, еще не вечер!» Кто хочет жить, кто весел, кто не тля, Готовьте ваши руки к рукопашной! А крысы пусть уходят с корабля — Они мешают схватке бесшабашной. И крысы думали: «А чем не шутит черт!» — И тупо прыгали, спасаясь от картечи. А мы с фрегатом становились борт о борт… Еще не вечер, еще не вечер! Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, Мы покидали тонущий корабль. Но нет, им не послать его на дно — Поможет океан, взвалив на плечи, Ведь океан-то с нами заодно. И прав был капитан: еще не вечер! 1968 Оловянные солдатики
Н. Высоцкому
Будут и стихи, и математика, Почести, долги, неравный бой… Нынче ж оловянные солдатики Здесь, на старой карте, встали в строй. Лучше бы уж он держал в казарме их, Но – ведь на войне, как на войне — Падают бойцы в обоих армиях Поровну на каждой стороне. Может быть – пробелы в воспитании И в образованьи слабина, Но не может выиграть кампании Та или другая сторона. Совести проблемы окаянные — Как перед собой не согрешить? Тут и там солдаты оловянные — Как решить, кто должен победить? И какая, к дьяволу, стратегия, И какая тактика, к чертям! Вот сдалась нейтральная Норвегия Ордам оловянных египтян; Левою рукою Скандинавия Лишена престижа своего, Но рука решительная правая Вмиг восстановила статус-кво! Где вы, легкомысленные гении, — Или вам являться недосуг? Где вы, проигравшие сражения Просто, не испытывая мук? Или вы, несущие в венце зарю Битв, побед, триумфов и могил? Где вы, уподобленные Цезарю, Что пришел, увидел, победил?.. Сколько б ни предпринимали армии Контратак, прорывов и бросков, Все равно на каждом полушарии Поровну игрушечных бойцов. Мучается полководец маленький, Непосильной ношей отягчен, Вышедший в громадные начальники Шестилетний мой Наполеон. Чтобы прекратить его мучения, Ровно половину тех солдат Я покрасил синим – шутка гения. Утром вижу – синие лежат. Счастлив я успехами такими, но Мысль одна с тех пор меня гнетет: Как решил он, что погибли именно Синие, а не наоборот? 1969 Песенка о переселении душ
Кто верит в Магомета, кто – в Аллаха, кто – в Иисуса, Кто ни во что не верит – даже в черта назло всем… Хорошую религию придумали индусы — Что мы, отдав концы, не умираем насовсем. Стремилась ввысь душа твоя — Родишься вновь с мечтою, Но если жил ты как свинья — Останешься свиньею. Пусть косо смотрят на тебя – привыкни к укоризне, Досадно – что ж, родишься вновь на колкости горазд, И если видел смерть врага еще при этой жизни — В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз. Живи себе нормальненько — Есть повод веселиться: Ведь, может быть, в начальника Душа твоя вселится. Пускай живешь ты дворником, родишься вновь — прорабом, А после из прораба до министра дорастешь, Но если туп, как дерево, – родишься баобабом И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь. Досадно попугаем жить, Гадюкой с длинным веком… Не лучше ли при жизни быть Приличным человеком?! Да кто есть кто, да кто был кем? – мы никогда не знаем. С ума сошли генетики от ген и хромосом! Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем, А этот милый человек был раньше добрым псом. Я от восторга прыгаю, Я обхожу искусы — Удобную религию Придумали индусы! 1969 «Ну вот, исчезла дрожь в руках…»
Ну вот, исчезла дрожь в руках, Теперь – наверх! Ну вот, сорвался в пропасть страх Навек, навек. Для остановки нет причин — Иду, скользя… И в мире нет таких вершин, Что взять нельзя! Среди нехоженых путей Один – пусть мой, Среди невзятых рубежей Один – за мной! И имена тех, кто здесь лег, Снега таят… Среди непройденных дорог Одна – моя! Здесь голубым сияньем льдов Весь склон облит, И тайну чьих-нибудь следов Гранит хранит… А я гляжу в свою мечту Поверх голов И свято верю в чистоту Снегов и слов! И пусть пройдет немалый срок — Мне не забыть, Что здесь сомнения я смог В себе убить. В тот день шептала мне вода: «Удач – всегда!..» А день… какой был день тогда? Ах да – среда!.. 1969 Про любовь в каменном веке
А ну, отдай мой каменный топор! И шкур моих набедренных не тронь! Молчи, не вижу я тебя в упор — Сиди, вон, и поддерживай огонь! Выгадывать не смей на мелочах, Не опошляй семейный наш уклад! Не убрана пещера и очаг — Разбаловалась ты в матриархат! Придержи свое мнение: Я – глава, и мужчина – я! Соблюдай отношения Первобытно-общинныя. Там мамонта убьют – поднимут вой, Начнут добычу поровну делить… Я не могу весь век сидеть с тобой — Мне надо хоть кого-нибудь убить! Старейшины сейчас придут ко мне, Смотри еще – не выйди голой к ним! В век каменный – и не достать камней! Мне стыдно перед племенем моим! Пять бы жен мне – наверное, Разобрался бы с вами я! Но дела мои – скверные, Потому – моногамия. А все твоя проклятая родня! Мой дядя, что достался кабану, Когда был жив, предупреждал меня: Нельзя из людоедок брать жену! Не ссорь меня с общиной – это ложь, Что будто к тебе кто-то пристает, Не клевещи на нашу молодежь, Она надежда наша и оплот! Ну что глядишь – тебя пока не бьют! Отдай топор – добром тебя прошу! И шкуры где? Ведь люди засмеют!.. До трех считаю, после – задушу! 1969 Человек за бортом
Анатолию Гарагуле
Был шторм: канаты рвали кожу с рук, И якорная цепь визжала чертом, Пел ветер песню грубую – и вдруг Раздался голос: «Человек за бортом!» И сразу – «Полный назад! Стоп машина! Живо! Спасти и согреть! Внутрь ему, если мужчина, Если же нет – растереть». Я пожалел, что обречен шагать По суше, – значит, мне не ждать подмоги: Никто меня не бросится спасать И не объявит шлюпочной тревоги. А скажут: «Полный вперед! Ветер в спину! Будем в порту по часам. Так ему, сукину сыну, Пусть выбирается сам!» И мой корабль от меня уйдет — На нем, должно быть, люди выше сортом. Впередсмотрящий смотрит лишь вперед — Не видит он, что человек за бортом. Я вижу: мимо суда проплывают — Ждет их приветливый порт. Мало ли кто выпадает С главной дороги за борт! Пусть в море меня вынесет, а там — Гуляет ветер вверх и вниз по гамме, За мною спустит шлюпку капитан, И обрету я почву под ногами. Они зацепят меня за одежду — Значит, падать одетому – плюс, В шлюпочный борт, как в надежду, Мертвою хваткой вцеплюсь. Я на борту – курс прежний, прежний путь, Мне тянут руки, души, папиросы, И я уверен: если что-нибудь — Мне бросят круг спасательный матросы. Правда, с качкой у них перебор там, В штормы от вахт не вздохнуть, Но человеку за бортом Здесь не дадут утонуть! 1969
Он не вернулся из боя
Почему все не так? Вроде – все как всегда: То же небо – опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода… Только – он не вернулся из боя. Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас — Когда он не вернулся из боя. Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, — А вчера не вернулся из боя. То, что пусто теперь, – не про то разговор: Вдруг заметил я – нас было двое… Для меня – будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя. Нынче вырвалось, будто из плена весна, — По ошибке окликнул его я: «Друг, оставь покурить!» А в ответ – тишина: Он вчера не вернулся из боя. Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие – как часовые… Отражается небо в лесу, как в воде, — И деревья стоят голубые. Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло – для обоих… Всё теперь – одному. Только кажется мне — Это я не вернулся из боя. 1969 Ноль семь
Эта ночь для меня вне закона, Я пишу – по ночам больше тем. Я хватаюсь за диск телефона — Я набираю вечное ноль семь. «Девушка, милая, как вас звать?» – «Тома. Семьдесят вторая». Жду, дыханье затая… «Быть не может, повторите, я уверен – дома!.. Вот уже ответили. Ну, здравствуй, это я!» Эта ночь для меня вне закона, Я не сплю – я прошу: «Поскорей!..» Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей? «Девушка, слушайте! Семьдесят вторая! Не могу дождаться, и часы мои стоят… К дьяволу все линии – я завтра улетаю!.. Вот уже ответили. Ну, здравствуй, это я!» Телефон для меня – как икона, Телефонная книга – триптих, Стала телефонистка Мадонной, Расстоянье на миг сократив. «Девушка, милая! Я прошу: продлите! Вы теперь как ангел – не сходите ж с алтаря! Самое главное – впереди, поймите… Вот уже ответили. Ну, здравствуй, это я!» Что, опять поврежденье на трассе? Что, реле там с ячейкой шалят? Мне плевать: буду ждать – я согласен Начинать каждый вечер с нуля! «Ноль семь, здравствуйте! Снова я». – «Да что вам?» — «Нет, уже не нужно – нужен город Магадан. Не даю вам слова, что звонить не буду снова, Просто друг один – узнать, как он, бедняга, там…» Эта ночь для меня вне закона — Ночи все у меня не для сна. А усну – мне приснится Мадонна, На кого-то похожа она. «Девушка, милая! Снова я». – «Да что вам?» — «Не могу дождаться – жду дыханье затая… Да, меня!.. Конечно, я!.. Да, я!.. Конечно, дома!» — «Вызываю… Отвечайте…» – «Здравствуй, это я!» 1969 Семейные дела в Древнем Риме
Как-то вечером патриции Собрались у Капитолия Новостями поделиться и Выпить малость алкоголия. Не вести ж бесед тверезыми! Марк-патриций не мытарился — Пил нектар большими дозами И ужасно нанектарился. И под древней под колонною Он исторг из уст проклятия: «Эх, с почтенною матреною Разойдусь я скоро, братия! Она спуталась с поэтами, Помешалась на театрах — Так и шастает с билетами На приезжих гладиаторов! «Я, – кричит, – от бескультурия Скоро стану истеричкою!» — В общем, злобствует как фурия, Поощряема сестричкою! Только цыкают и шикают… Ох, налейте мне «двойных»! Мне ж – рабы в лицо хихикают. На войну бы мне, да нет войны! Я нарушу все традиции — Мне не справиться с обеими, — Опускаюсь я, патриции, Дую горькую с плебеями! Я ей дом оставлю в Персии — Пусть берет сестру-мегерочку, — На отцовские сестерции Заведу себе гетерочку. У гетер хотя безнравственней, Но они не обезумели. У гетеры пусть все явственней, Зато родственники умерли. Там сумею исцелиться и Из запоя скоро выйду я!» …И пошли домой патриции, Марку пьяному завидуя. 1969 «Теперь я буду сохнуть от тоски…»
Теперь я буду сохнуть от тоски И сожалеть, проглатывая слюни, Что не доел в Батуми шашлыки И глупо отказался от сулгуни. Пусть много говорил белиберды Наш тамада – вы тамаду не троньте, — За Родину был тост алаверды, За Сталина. Я думал – я на фронте. И вот уж за столом никто не ест, И тамада над всем царит шерифом, Как будто бы двадцатый с чем-то съезд Другой – двадцатый – объявляет мифом. Пил тамада за город, за аул И всех подряд хвалил с остервененьем, При этом он ни разу не икнул — И я к нему проникся уваженьем. Правда, был у тамады Длинный тост алаверды За него, вождя народов, И за все его труды. Мне тамада сказал, что я – родной, Что если плохо мне – ему не спится, Потом спросил меня: «Ты кто такой?» А я сказал: «Бандит и кровопийца». В умах царил шашлык и алкоголь. Вот кто-то крикнул, что не любит прозы, Что в море не поваренная соль, Что в море – человеческие слезы. И вот конец – уже из рога пьют, Уже едят инжир и мандаринки, Которые здесь запросто растут, Точь-в-точь как те, которые на рынке. Обхвалены все гости, и пока Они не окончательно уснули — Хозяина привычная рука Толкает вверх бокал «Киндзмараули»… О как мне жаль, что я и сам такой: Пусть я молчал, но я ведь пил – не реже, Что не могу я моря взять с собой И захватить все солнце побережья. 1969 Про любовь в эпоху возрождения
Может быть, выпив пол-литру, Некий художник от бед Встретил чужую палитру И посторонний мольберт. Дело теперь за немногим — Нужно натуры живой, — Глядь – симпатичные ноги С гордой идут головой. Он подбегает к Венере: «Знаешь ли ты, говорят — Данте к своей Алигьери Запросто шастает в ад! Ада с тобой нам не надо — Холодно в царстве теней… Кличут меня Леонардо. Так раздевайся скорей! Я тебя – даже нагую — Действием не оскорблю, — Дай я тебя нарисую Или из глины слеплю!» Но отвечала сестричка: «Как же вам не ай-яй-яй! Честная я католичка — И не согласная я! Вот испохабились нынче — Так и таскают в постель! Ишь – Леонардо да Винчи — Тоже какой Рафаэль! Я не привыкла без чувства — Не соглашуся ни в жисть! Мало что ты – для искусства, — Сперва давай-ка женись! Там и разденемся в спальной — Как у людей повелось… Мало что ты – гениальный! — Мы не глупее небось!» «Так у меня ж – вдохновенье, — Можно сказать, что экстаз!»— Крикнул художник в волненьи… Свадьбу сыграли на раз. …Женщину с самого низа Встретил я раз в темноте, — Это была Мона Лиза — В точности как на холсте. Бывшим подругам в Сорренто Хвасталась эта змея: «Ловко я интеллигента Заполучила в мужья!» Вкалывал он больше года — Весь этот длительный срок Все ухмылялась Джоконда: Мол, дурачок, дурачок! …В песне разгадка дается Тайны улыбки, а в ней — Женское племя смеется Над простодушьем мужей! 1969 Песенка о слухах
Сколько слухов наши уши поражает, Сколько сплетен разъедает, словно моль! Ходят слухи, будто все подорожает – абсолютно, А особенно – штаны и алкоголь! И, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! – Слушай, слышал? Под землею город строют — Говорят, на случай ядерной войны! – Вы слыхали? Скоро бани все закроют повсеместно, Навсегда – и эти сведенья верны! И, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! – А вы знаете, Мамыкина снимают — За разврат его, за пьянство, за дебош! – Кстати, вашего соседа забирают, негодяя, Потому что он на Берию похож! И, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! – Ой, что деется! Вчерась траншею рыли — Откопали две коньячные струи! – Говорят, евреи воду отравили, гады, ядом. Ну а хлеб теперь – из рыбной чешуи! И, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! Да, вы знаете, теперь все отменяют: Отменили даже воинский парад. Говорят, что скоро всепозапрещают, в бога душу, Скоро всех, к чертям собачьим, запретят. И, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! Закаленные во многих заварухах, Слухи ширятся, не ведая преград, — Ходят сплетни, что не будет больше слухов абсолютно, Ходят слухи, будто сплетни запретят! Но, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! И поют друг другу шепотом ли, в крик ли — Слух дурной всегда звучит в устах кликуш, А к хорошим слухам люди не привыкли — Говорят, что это выдумки и чушь. И, словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам! Их разносят по умам! 1969 Я не люблю
Я не люблю фатального исхода, От жизни никогда не устаю. Я не люблю любое время года, Когда веселых песен не пою. Я не люблю открытого цинизма, В восторженность не верю, и еще, Когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо. Я не люблю, когда наполовину Или когда прервали разговор. Я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор. Я ненавижу сплетни в виде версий, Червей сомненья, почестей иглу, Или когда все время против шерсти, Или когда железом по стеклу. Я не люблю уверенности сытой, Уж лучше пусть откажут тормоза! Досадно мне, что слово «честь» забыто, И что в чести наветы за глаза. Когда я вижу сломанные крылья, Нет жалости во мне и неспроста — Я не люблю насилье и бессилье, Вот только жаль распятого Христа. Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне, когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют. Я не люблю манежи и арены, На них мильон меняют по рублю, Пусть впереди большие перемены, Я это никогда не полюблю. 1969 «Надо с кем-то рассорить кого-то…»
Надо с кем-то рассорить кого-то. Только с кем и кого? Надо сделать трагичное что-то. Только что, для чего? Надо выстрадать, надо забыться. Только в чем и зачем? Надо как-то однажды напиться. Только с кем, только с кем? Надо сделать хорошее что-то. Для кого, для чего? Это, может быть, только работа Для себя самого! Ну а что для других, что для многих? Что для лучших друзей? А для них – земляные дороги Души моей! 1970
