Сборник "Демон пробуждается"

Олван кивнул, и люди начали расходиться, бросая последние долгие взгляды на гоблина, который в самом деле быстро становился из желто-зеленого серым. Элбрайн и Пони немного постояли, внимательно разглядывая его.

— Маленький, как восьмилетний ребенок, — насмешливо фыркнул мальчик.

Это, конечно, было чересчур сильно сказано, но, в самом деле, гоблин был не больше четырех футов в длину и вряд ли весил даже девяносто фунтов — вес самого Элбрайна.

— Может, он и вправду ребенок, — высказала предположение Пони.

— Ты же слышала, Бродячий Крот сказал, что этот гоблин крупный, — возразил Элбрайн и снова фыркнул.

— Он выглядит таким свирепым, — Пони наклонилась к созданию, внимательно разглядывая его. Элбрайн фыркнул в третий раз. — Помнишь барсука? — спросила она, разозлившись на насмешки Элбрайна. — Он почти втрое меньше этого гоблина.

Элбрайн побледнел и отвернулся. Меньше года назад, в начале лета, младшие ребятишки заманили в ловушку барсука. Когда они прибежали с этой новостью в деревню, Элбрайн, как самый старший, принял командование на себя и повел остальных на место. Он смело подошел к рычащему зверю, но тут же оказалось, что тот успел прогрызть кожаные ремни. Оскалив зубы, барсук бросился на Элбрайна, и тут, согласно легенде — для детей это и в самом деле стало легендой, — мальчик «побежал так быстро, что даже не заметил, как лезет вверх по стволу дерева, не хватаясь руками за ветки».

Остальные дети тоже разбежались, но не настолько далеко, чтобы не стать свидетелями полного унижения Элбрайна, когда барсук, точно мстительный враг, караулил его у корней дерева, продержав мальчика в ветвях больше часа.

Глупый барсук, подумал Элбрайн, и глупая Пони, которая снова вскрыла эту рану. Он без единого слова повернулся и ушел.

Глядя ему вслед, Пони не смогла сдержать улыбки, но в то же время ругала себя за то, что, может быть, слишком сильно задела его.

Вечером в тот же день все жители деревни собрались в общем доме. Большинство уже слышали рассказ о схватке с гоблинами: охотники столкнулись с группой из шести этих созданий, или, точнее, одновременно вышли из густого кустарника на открытый каменистый берег реки и оказались всего в двадцати шагах друг от друга. Гоблины сообразили первыми, швырнули копья, ранив одного человека. Последовавшая за этим схватка была короткой и жестокой; пострадали многие с обеих сторон, пара людей даже получили укусы. Потом гоблины, видимо, учтя численное превосходство людей два к одному, сбежали, растворились в кустарнике так же внезапно, как появились. Единственным серьезно потерпевшим оказался погибший гоблин — копье пронзило ему легкое. Он попытался бежать вслед за остальными, но, едва углубившись в кустарник, упал и вскоре умер.

Когда все собрались в общем доме, Олван Виндон повторил этот рассказ со всеми подробностями, стараясь ничего не приукрашивать.

— Мы потратили три дня, но так и не нашли других гоблинов, — закончил он.

Внезапно в углу комнаты пара кружек взметнулась в воздух.

— Да здравствует Шейн Мак-Микаэль! — взревели те, кто поднял кружки. — Убийца гоблинов!

Все развеселились, а Шейн Мак-Микаэль, спокойный, стройный юноша всего на несколько лет старше Элбрайна, неохотно вышел вперед и встал рядом с Олваном перед горящим камином. После долгих понуканий его наконец убедили рассказать о схватке, о том, как он увертывался и отбивал удары, а потом бросился вперед и пронзил гоблина копьем.

Элбрайн жадно ловил каждое слово, и картины происшедшего ярко рисовались в его воображении. Как он завидовал Шейну!

Потом беседа перешла в другое русло. Вспомнили о гоблине, которого не так давно видели в Сорном Луге. Затем последовали несколько совершенно невероятных рассказов жителей Дундалиса, которые якобы заметили какие-то огромные следы, но просто прежде не придали этому значения. Элбрайн сначала напряженно прислушивался к каждому слову, но потом заметил скептическое выражение на лице отца и понял — большинство рассказов продиктованы желанием просто обратить на себя внимание. Элбрайна удивляло, что взрослые так поступают, в особенности учитывая серьезность ситуации.

Разговор, теперь уже по инициативе Броди Кроткого, перешел на расу гоблинов как таковую, к которой относились не только многочисленные разновидности мелких гоблинов, но и редко встречающиеся, однако очень опасные горные великаны. Старик рассуждал на эту тему с видом знатока, но его уже никто не слушал. Даже Элбрайну было ясно, что Броди знал ненамного больше любого из присутствующих и, скорее всего, в глаза не видел ни одного великана. Элбрайн посмотрел на Пони, сидящую со скучающим видом, и кивком указал ей на дверь.

Не успел он встать, а она уже выскочила в ночную тьму.

— Пустая болтовня, — заявил мальчик, подходя к ней поближе.

— И все же гоблины существуют, — она кивнула на сарай, куда положили мертвую тварь.

— Я имею в виду все эти россказни Броди…

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. И тоже не верю ему… Точнее, не совсем верю. Гоблины существуют, — пояснила она, заметив удивление на лице Элбрайна. — Значит, наши предки, основатели Дундалиса, и впрямь могли сражаться с ними.

Элбрайн задумался над ее словами, хотя его не покидало ощущение, что в разглагольствованиях Броди больше хвастовства, чем правды. Все эти мысли, однако, разом выскочили у него из головы, когда Джилсепони повернулась к нему; ее лицо оказалось на расстоянии всего нескольких дюймов, и их взгляды встретились.

Элбрайн почувствовал, что ему трудно дышать. Пони была так близко — слишком близко, — и она не отстранилась!

Более того, она придвинулась еще ближе. Теперь их головы почти соприкасались, а ее губы, такие мягкие, оказались прямо напротив его рта. Элбрайна охватила паника, но ее тут же захлестнули другие эмоции, природы которых он не понимал. Часть его хотела убежать со всех ног, но другая часть, совершенно неожиданно для него самого, не позволяла ему сдвинуться с места.

Дверь общего дома с грохотом распахнулась, и Элбрайн с Пони мгновенно отпрянули друг от друга.

Наружу выбежала стайка детей и тут же окружила своих старших товарищей.

— Что нам теперь делать? — спросил один из них.

— Гоблины вернутся, и мы должны быть готовы к этому, — сказал другой мальчик.

— Тут гоблины никогда не бывали, — возразила Пони.

— Не бывали, так будут, — настаивал мальчик. — Так Кристина говорит.

Все взоры обратились на десятилетнюю Кристину, которая, как обычно, смотрела только на Элбрайна.

— Гоблины всегда возвращаются за своими мертвецами, — убежденно заявила она.

— Откуда тебе это известно? — в голосе Элбрайна прозвучало сомнение, что, похоже, больно задело Кристину.

Она опустила голову, подталкивая носком ноги комок грязи.

— Бабушка сказала, — застенчиво ответила девочка.

Элбрайн мысленно выругал себя за то, что поставил ее в неловкое положение. Все ребята притихли, ожидая, что он скажет.

Пони подтолкнула его локтем. Она не раз говорила Эл-брайну, что Кристина к нему неравнодушна, но, не чувствуя в десятилетней девочке соперницы, лишь забавлялась этой мыслью.

— Наверно, твоя бабушка знает что говорит, — сказал Элбрайн, и Кристина расплылась в улыбке. — И это похоже на правду, — он перевел взгляд на окружавших его ребят. — Если гоблины действительно вернутся, мы должны быть готовы к этому.

Он подмигнул Пони и удивился, когда она нахмурилась в ответ.

Может, она не поняла, что он шутит?

ГЛАВА 2

ВЕРУЮЩИЙ ОТ ВСЕЙ ДУШИ

Двадцать пять человек стояли в ряд, одетые в толстые коричневые плащи с широкими рукавами и большими капюшонами, надвинутыми низко, чтобы скрыть лица. Стояли спокойно и смиренно, склонив головы, ссутулив плечи и сложив на животе руки, — замерли, точно изваяния.

— Набожность, достоинство, скромность, — немного гнусаво произнес нараспев старый аббат, отец Далеберт Маркворт.

Он стоял на балконе над главным входом в аббатство Санта-Мир-Абель, самое известное во всем королевстве Хонсе-Бир, в умеренной северной зоне Короны. Возвышаясь на скалистых утесах побережья, мрачное аббатство стояло здесь уже почти тысячу лет. В него были вложены труд и мастерство многих поколений монахов. Серые стены, казалось, росли прямо из камня, вбирая в себя земную мощь. Углы венчала приземистая башня; узкие окна свидетельствовали о том, что аббатство возводилось как надежное убежище. Вознесенные над бескрайним морем стены аббатства производили грандиозное впечатление, хотя никто не знал, что именно находится внутри. Однако основная часть огромного сооружения была похоронена глубоко под землей — длинные туннели, бесконечные переходы, просторные помещения. Стены одних закоптились от постоянно горящих факелов, другие освещались магическим способом. В Санта-Мир-Абель жили семьсот монахов и двести слуг, многие из них никогда не покидали аббатства, если не считать коротких визитов на рынок в соседнюю деревушку с тем же названием Санта-Мир-Абель.

Двадцать пять выпускников стояли в ряд, выстроившись по росту. Эвелин Десбрис, высокий, крепко сбитый молодой человек двадцати лет от роду, оказался в этой шеренге третьим с края. Из-за непрекращающегося воя ветра между скал слова аббата почти не достигали его ушей, но Эвелин не очень и вслушивался. Почти всю свою сознательную жизнь он грезил об ордене Санта-Мир-Абель — и, как генерал, сосредоточенный на мыслях о предстоящем сражении, отдавал этому все свои силы. Годы учения и изнурительных испытаний остались позади, и вот он стоит здесь, среди тех двадцати пяти, кто остался от двух тысяч мальчиков, восемь лет назад пришедших сюда с отчаянным желанием стать выпускниками класса 816 Года Божьего.

Эвелин рискнул бросить из-под капюшона взгляд на небольшую группу зрителей, наблюдавших за церемонией, стоя на дороге перед воротами аббатства. Среди них находились его мать, Анна-Лиза, и отец, Джейсон; мать в последнее время много болела, и неизвестно еще, сможет ли проделать обратный путь в триста миль до своей родной деревни Юманеф. Эвелин чувствовал сердцем, что видит ее в последний раз; впрочем, и отца, скорее всего, тоже. Он был младшим из десяти детей, и его родителям перевалило далеко за сорок, когда он появился на свет. Разрыв между ним и предыдущим ребенком составлял семь лет, поэтому настоящей близости с братьями и сестрами у него не было. К тому времени, когда само понятие семьи стало доступно Эвелину, половина детей уже покинули семейный очаг.

У него было хорошее детство, окрашенное теплой близостью с родителями. В особенности сильна была внутренняя связь между ним и Анной-Лизой, женщиной смиренной и религиозной; сколько он себя помнил, она всегда способствовала тому, чтобы он избрал путь служения Богу.

Эвелин быстро опустил взгляд из страха быть наказанным за то, что позволил себе нарушить правила. Ходили слухи, что студентов Санта-Мир-Абель изгоняли из рядов претендентов и за меньшие провинности. Перед его внутренним взором возник образ матери, какой она была много лет назад, в тот момент, когда он сообщил ей о своем решении уйти в Санта-Мир-Абель: слезы на глазах и мягкая, просветленная улыбка на устах. Этот образ запечатлелся в его памяти со всеми подробностями, словно озаренный магическим светом. Насколько моложе и оживленнее выглядела тогда Анна-Лиза! Последние несколько лет совсем измотали ее — одна болезнь с неумолимостью рока следовала за другой. Тем не менее Анна-Лиза была полна решимости дожить до этого дня. Эвелин понимал, что, как только ворота Санта-Мир-Абель закроются за ним, мать очень скоро проиграет битву с надвигающейся смертью.

Что же, это в порядке вещей. Ее цель достигнута, а жизнь прожита в духе благочестия и смирения. Эвелин знал, что будет оплакивать уход матери, но жалеть при этом скорее самого себя, а не Анну-Лизу, чья душа к тому времени — в этом он не сомневался — окажется в благословенном краю.

Скрип открывающихся ворот заставил юношу отвлечься от своих мыслей.

— Готовы ли вы посвятить себя служению Богу? — спросил аббат Маркворт.

И двадцать пять голосов ответили в унисон:

— Да!

— Тогда пройдите сквозь Строй Добровольного Страдания!

Вереница студентов медленно двинулась вперед.

— Мой Бог, наш Бог, единый Бог! — речитативом повторяли они, и голоса их звучали все выше по мере приближения к двум рядам монахов — выпускников предыдущих лет, вооруженных тяжелыми деревянными вальками.

Эвелин слышал шлепки, нечаянно вырвавшиеся стоны и даже вскрики тех, кто шел впереди. Он постарался позабыть обо всем, сосредоточившись на святых словах и стремясь с помощью веры выстроить вокруг себя стену, ограждающую от восприятия всего остального. И достиг в этом такого успеха, что даже не почувствовал первых ударов, а последующие показались ему лишь кратким мигом боли, сущим пустяком по сравнению с тем, какая радость его ожидала. Всю свою жизнь он хотел служить Богу, всю свою жизнь он мечтал об этом дне.

И вот теперь его время настало. Он прошел сквозь строй, не издав ни единого звука, если не считать речитатива молитвы, который он повторял сейчас еще более энергично, чем раньше.

Этот факт не ускользнул от внимания ни аббата, ни других монахов, бывших свидетелями посвящения класса 816 Года Божьего. Никто из студентов этого выпуска не вел себя так достойно, проходя сквозь Строй Добровольного Страдания; и никто даже за последние несколько лет.

Анна-Лиза испытала настоящее потрясение, когда огромные каменные ворота Санта-Мир-Абель с громким стуком захлопнулись за сыном. Муж стоял рядом, сопереживая ей и поддерживая ее.

Анна-Лиза, как и Эвелин, была уверена, что никогда больше в этом мире не увидит своего младшего сына. Она сама подталкивала его на путь служения Господу, но сердце человеческое слабо, и момент последнего прощания отозвался в нем острой болью, высасывающей последние силы из ее немощного тела.

Муж всегда служил ей опорой и поддержкой. У него на глазах тоже выступили слезы, но в отличие от Анны-Лизы — у нее это были слезы радости — в его душе клокотала целая буря чувств, от вполне понятной печали до ярости. Открыто он никогда не выступал против решения Анны-Лизы, но, как человек прагматичный, не раз задавался вопросом, а не приведет ли это решение к тому, что жизнь его сына окажется потраченной впустую.

Он понимал, однако, что никогда не выскажет своих сомнений хрупкой, тяжко больной жене; одно неосторожно сказанное слово было в состоянии убить ее. Джейсон мечтал об одном — каким-то чудом суметь довезти ее домой, чтобы она умерла в своей постели.

Мысли о родителях вылетели из головы Эвелина, как только он вместе с остальными пересек двор и вошел в приемный зал Санта-Мир-Абель. Вот теперь он не смог сдержать возгласа удивления и восхищения.

В помещении было полутемно — свет сюда проникал лишь сквозь ряд высоко расположенных крошечных окон. На стенах через равные интервалы горели факелы, и поддерживающие потолок массивные столбы, казалось, покачивались в их свете. Эвелин в жизни не видел столь огромного помещения и даже не мог представить себе, какие усилия были потрачены на то, чтобы построить его. Внутри этого зала запросто разместилась бы его родная деревня, и еще хватило бы места для конюшен!

Развешенные по стенам гобелены тоже поражали воображение — искусно вытканные сцены состояли из миллиона деталей; образы внутри образов, и так без конца. Тончайшие линии просто заворожили Эвелина, донельзя возбудили его любопытство, не давали отвести взгляд. Гобелены покрывали стены почти полностью, оставляя место лишь для окон и сверкающего оружия: мечи и копья, длинные кинжалы, сабли с кривыми лезвиями и острыми кончиками, многих из которых Эвелин никогда прежде не видел. Тут и там, словно молчаливые стражи, громоздились доспехи самой разной формы и отделки, начиная от древних, состоящих из частично перекрывающихся деревянных пластинок, до прочных металлических кольчуг, предназначенных для Бригады Непобедимых — личной охраны короля Хонсе-Бира.

У одной стены возвышалась гигантская фигура, футов пятнадцати в высоту, обряженная в толстую кожаную, отороченную мехом куртку, усеянную металлическими пластинами с острыми шипами и тяжелыми железными кольцами. Горный великан, с содроганием понял Эвелин, в типичной боевой одежде своей воинственной расы. Образуя контраст, рядом с великаном стояли две крошечные фигуры; одна лишь едва доставала Эвелину до пояса, а вторая была повыше, стройная и гибкая. На первой была надета легкая кожаная туника и металлические нарукавники, прикрывающие руки от запястья до локтя. Судя по красному берету, это был злобный карлик под названием «поври манникин». Их также называли «красными шапками»: за ними водилась отвратительная привычка окунать свои береты, сшитые из особым образом обработанных и заколдованных кусков человеческой кожи, в кровь своих жертв, пока береты не пропитаются ею настолько, чтобы постоянно сиять ярко-красным цветом.

Статуя рядом с поври имела пару полупрозрачных крыльев, а конечности тонкие и длинные: эльф, таинственный тол’алфар. На нем было блестящее одеяние из соединенных друг с другом крошечных серебристых колечек — тоже своего рода броня. Эвелину захотелось подойти поближе, чтобы получше рассмотреть строгие черты лица и броню, это изделие поразительного мастерства. Однако этот порыв — и мысль о возможном наказании, если он ему поддастся, — заставил молодого человека вспомнить, где он находится. Возможно, он и так простоял слишком долго, не заметив этого. Сильно покраснев, Эвелин опустил голову и украдкой бросил взгляд по сторонам. И быстро успокоился, увидев, что все его одноклассники потрясены не меньше, чем он сам, и что аббат и другие монахи на это, похоже, не обращают внимания.

Так и было задумано, внезапно понял он, — чтобы вновь посвященные были ошеломлены всем увиденным. Эвелин снова стал разглядывать зал, уже не таясь. Постепенно ему стало ясно назначение этого зала. Священники ордена Санта-Мир-Абель были известны не только своей набожностью и смирением, но и репутацией неукротимых воинов. Во время учебы Эвелин познакомился лишь с самыми зачатками боевых искусств, но догадывался, что в аббатстве много времени будет уделяться физической подготовке и отработке боевых навыков.

И мысль об этом отнюдь его не радовала. Молодой человек, мягкий и идеалистичный по натуре, хотел служить Господу, нести людям мир, исцелять, дарить успокоение. Для Эвелина Десбриса ничто не могло быть выше этого — ни сокровища, ни королевская власть.

Теперь он оказался по другую сторону огромных каменных ворот Санта-Мир-Абель. Судьба предоставила ему шанс, о котором он так долго мечтал.

Юноша от всей души верил в это.

ГЛАВА 3

ДОЛГИЙ ПОЦЕЛУЙ

Волнение в Дундалисе угасло быстро. Неделя после возвращения охотников прошла без каких-либо выдающихся событий, за ней неспешно протекла вторая, и постепенно беспокойства из-за убитого гоблина улеглись, их сменили другие заботы, гораздо более насущные, — необходимо было готовиться к зиме. Дел было невпроворот: последняя жатва, заготовка продовольствия, заделывание дыр в домах и прочистка дымоходов. С каждым мирно проходящим днем угроза появления гоблинов казалась все менее реальной; с каждым мирно проходящим днем все меньше и меньше людей отправлялись патрулировать местность вокруг деревни.

Правда, Элбрайн и его друзья — некоторым из них едва исполнилось шесть-семь лет — отнеслись к происшествию совсем по-другому. Для взрослых история с гоблином была всего лишь досадной помехой, отвлекающей от более важных дел. Для юных обитателей деревни, чьи жажда приключений и живое воображение еще не угасли под влиянием тяжкого опыта реальных потерь, в нем таился призыв к оружию, указание на то, что пришло время героических свершений. С самого первого дня после возращения охотников Элбрайн с друзьями каждое утро приставали к старшим с просьбой позволить им патрулировать окрестности и каждое утро получали вежливый отказ, а также распоряжение выполнить то или иное обычное хозяйственное поручение. Даже Элбрайн, который уже весной должен был начать взрослую жизнь, потратил почти всю предыдущую неделю, прочищая забитый грязью и копотью дымоход.

И все же мальчик не утратил надежды на то, что он своего добьется. Взрослым надоело ходить в патруле, это ясно. В них все больше крепла уверенность, что случай с гоблином носил единичный характер, что эти создания охотятся далеко отсюда и не стали выслеживать охотников до их деревни, находящейся на расстоянии не меньше тридцати миль от места схватки.

Теперь, по прошествии двух спокойных недель, не принесших ничего нового, кроме совсем уж диких слухов, которые даже самые осторожные жители Дундалиса считали явно преувеличенными, Элбрайн чувствовал, что сопротивление в голосе отца стало заметно слабее. Поэтому он не удивился, когда в одно прекрасное утро отец в ответ на его просьбу развернул на столе карту местности и показал сыну, где ему со своими друзьями надлежит занять посты. И Элбрайн был приятно удивлен, когда Олван вручил ему семейный меч с коротким, толстым лезвием. Не такое уж впечатляющее оружие — лезвие покрывали ржавчина и бесчисленные насечки, — и все же это был один из немногих настоящих мечей в деревне.

— Убедись, что у всех ребят тоже есть оружие, — серьезно сказал Олван, — и что каждый из них умеет обращаться с ним.

Олван понимал, что его слова значат для сына. Если бы он улыбнулся или каким-то другим способом показал, что не придает серьезного значения патрулированию, то тем самым лишил бы сына столь важного для любого молодого человека ощущения собственной важности.

— Думаешь, это разумно — давать детям в руки оружие? — спросил Олвана Шейн Мак-Микаэль, глядя вслед убегающему мальчику. — И вообще позволять им патрулировать?

Олван лишь пожал плечами.

— Все взрослые заняты, — ответил он, — и в долине есть еще патрульные из числа ребят постарше. Кроме того, если гоблины или великаны сумеют подойти близко к Дундалису, дети будут одинаково беззащитны перед ними что в лесу, что в деревне.

Против этого Шейну возразить было нечего, хотя сама мысль о возможности такого развития событий ужасала его. В Хонсе-Бире вот уже много лет не было войн — злые гоблины и великаны для многих людей превратились лишь в персонажей сказок, рассказываемых вечерами у камина, — и по этой причине в Дундалисе отсутствовали защитные сооружения. Деревня даже не была обнесена стеной, как древние поселения, а ее жители имели очень мало оружия. Охотничий отряд из двенадцати человек имел при себе половину всего реально существующего в Дундалисе оружия, а ведь в деревне проживало около ста человек. Шейн Мак-Микаэль понимал, что Олван прав, и эта мысль заставила его содрогнуться. Если гоблины подберутся достаточно близко, опасность будет угрожать всей деревне.

Однако вскоре Шейн успокоился. На самом деле он не верил, что гоблины придут; никто в деревне не верил в это, кроме старого ворчуна Броди Кроткого.

Патрулирование началось в тот же день. Двадцать пять ребят ходили по краю долины, обращенному в сторону Дундалиса. Была еще одна группа патрульных, постарше, отваживавшихся забираться дальше к северу, в глубь долины. Старшие ребята не возражали против присутствия младших, рассчитывая, что в случае необходимости те обеспечат им связь с деревней. Встречаясь, обе группы уважительно кивали друг другу и следовали дальше своим путем. Все это заставляло радостно трепетать сердца Элбрайна и его друзей. На этот раз они не оказались в стороне, на этот раз они делали важное для всей деревни дело.

По мере того как шло время — погода становилась холоднее, и чаще дул северный ветер, — отряд Элбрайна совершенствовал свои навыки патрулирования. Элбрайн разбил его на четыре группы по пять человек и пятую, в которой было трое. Эти последние перемещались от одной группы к другой, выслушивали сообщения и докладывали их Элбрайну и Пони, которые сидели на вершине холма над Дундалисом, откуда хорошо видна была вся долина. Поначалу обнаружились недовольные такой расстановкой сил, в основном мальчики постарше, считавшие, что Элбрайну следовало бы взять себе помощника из их числа. Некоторые даже дразнили Элбрайна и, намекая на его крепнущую дружбу с Пони, выкрикивали всякие глупости вроде «ну, давай, покатайся на Пони» и прочее в том же роде.

Элбрайн воспринимал все это спокойно, но предупредил ребят, что не позволит никаких оскорблений в адрес Пони. Ему было наплевать, когда дразнили его самого, поскольку теперь он не стеснялся признавать, и в глубине души и открыто, что Пони была его лучшим и самым доверенным другом.

— Пусть малыши резвятся, — чувствуя себя уже совсем взрослым, снисходительно сказал он Пони, когда они в очередной раз забрались на вершину холма.

И отошел в сторону, разыскивая пень пошире, за которым можно было бы укрыться от ветра. Пони понимающе смотрела ему вслед, и на ее лице играла теплая улыбка.

Однако не одна она провожала взглядом мальчика. Проворно и бесшумно перескакивая с ветки на ветку, за Элбрайном неотступно следовало некое создание. Несмотря на всю настороженность Элбрайна и Пони, оно оставалось для них невидимым и неслышимым. Даже если они смотрели прямо в его сторону, то грациозные движения невидимки были столь неуловимы — и при этом оно всегда пряталось за каким-нибудь суком, — что качнувшуюся ветку дети приписывали дуновению ветра или, в крайнем случае, быстро промелькнувшей белке.

Еще неделя прошла все так же спокойно. Подготовка к зиме в деревне шла полным ходом. Патрульных на холме и в долине одолевала скука. В начале второй недели отряд Элбрайна уменьшился почти наполовину — ребята объясняли это тем, что их помощь требуется дома. При этом он заметил, что оставшиеся «солдаты» также были не прочь увильнуть от наскучившего им патрулирования.

Сам Элбрайн трудился все так же усердно, хотя теперь в его распоряжении были всего три команды по пять человек и двое гонцов.