Помоги проекту - поделись книгой:
— А третью камеру от второй Пэ-Тэ-Эс, — сказал Штукин, — в Александровском саду за оградой. В резерве.
— Не надо резерва, — проговорил Сергей Иванович. — Это последняя наша камера, шестая. Для нее что-то особенное надо придумать. Необычное. Праздничное.
— Что же такое необычное? — спросили все.
— Еще не знаю, — ответил он, — надо подумать.
— Думайте, — сказал сухой старик, — три дня осталось.
На следующий день после уроков я прибежал на Дворцовую площадь.
Конечно, Сергей Иванович был там. Он ходил по площади, задумчивый, грустный, глядел куда-то вверх и раза два на моих глазах чуть не попадал под машины.
— Скажи, — спросил он, трогая полированный мраморный бок Александрийского столпа, — сможешь наверх влезть?
Я тоже потрогал. Столп был очень скользкий.
— Нет, — ответил я, — не смогу.
— Отпадает, — грустно сказал он, — видно, стар стал, голова не работает.
Мы сели на мраморные гладкие плиты у подножия колонны и стали осматривать Дворцовую площадь.
Я никогда раньше не оглядывал ее так внимательно и подробно.
Вот над высокой аркой, управляя упряжкой коней, натянув поводья, стоит красивый каменный человек. Под ним полукругом идет старинный дом.
Дальше через промежуток стоит светло-желтый четырехэтажный дом, и рабочие укрепляют на его фасаде плакат, осторожно спуская его с крыши на веревках.
Дальше идет Зимний дворец, и на крыше его на фоне серого неба стоят через равные промежутки высокие фигуры.
Слева виднеется Адмиралтейство, поднимается уступами вверх и заканчивается стройной пронзительной стрелой с золотым корабликом наверху.
Мы посмотрели на Адмиралтейство вместе.
— О, — сказал Сергей Иванович, — вот оно!
Он встал и быстрым шагом пошел наискосок через площадь, мы завернули за Александровский сад, прошли по узкой улочке и подошли к подъезду, по бокам которого стоят пушки и лежат ядра.
Открыли дверь, вошли внутрь. Там стоял матрос с винтовкой.
— Нам нужно к главному вашему начальнику, — заговорил Сергей Иванович торопливо.
Часовой, молча, не меняя даже позы, нажал белую кнопку.
Из широкого кафельного коридора вышел офицер с сине-белой повязкой.
Он тихо поговорил с Сергеем Ивановичем и повел нас в огромный кабинет. В кабинете стоял один-единственный стол, и за ним сидел адмирал, совсем еще не старый человек.
— Здравствуйте, — сказал Сергей Иванович, — мы хотим влезть на вашу крышу.
— А больше вы ничего не хотите? — весело спросил адмирал.
— Мы с телевидения, — растерянно сказал Сергей Иванович.
— Это уже лучше, — сказал адмирал, — но все равно, я не могу вам этого разрешить. Вдруг кто-нибудь из ваших свалится. А отвечать придется мне, как-никак.
— Поймите, — заговорил Сергей Иванович, — для меня это вопрос жизни!
— Ну ладно, — сказал адмирал, — если так, попробуем. Пархоменко! — Вошел офицер с сине-белой повязкой. — Проводи товарищей на крышу. И смотри — ты мне за них отвечаешь.
Мы быстро шли вверх по лестницам, мраморным, потом деревянным, и в конце поднимались по железной винтовой лестнице внутри огромного, высокого, темного чердака.
Наконец Пархоменко распахнул дверцу, и мы вышли на маленькую плоскую крышу размером с трамвайную площадку.
— Да, — сказал Сергей Иванович, — красота. И Невский виден до конца. И Нева во всю ширь и длину! Парад кораблей покажем. Прекрасно! Только подумать надо, как камеру сюда поднять. Попробуем по воздуху, через блок, лебедкой.
Он радостно бегал по крыше, и Пархоменко несколько раз ловил его у самого края.
Седьмого ноября рано утром я пришел к студии. У ступенек стояла «волга», и на ветровом ее стекле виднелся пропуск с полосой наискосок и надписью «Всюду».
Когда мы ехали по утреннему пустому украшенному городу, милиционеры, увидев пропуск, отдавали нам честь.
Наш автобус уже стоял за Александровским садом, и в нем Сергей Иванович ругался с Калустьяном.
— Я полезу, — говорил Сергей Иванович.
— Нет, — говорил Калустьян, — полезу я. Тебя ветром сдует. Ты режиссер, твое место в автобусе.
Они долго спорили, но полез все же Калустьян. Мы с Сергеем Ивановичем вышли из автобуса и пошли в последний раз проверить, все ли в порядке.
Из автобуса выходил длинный кабель. Он вел туда, к этой безумной шестой камере, за которой сейчас стоял самый смелый оператор Калустьян.
Кабель выходил из автобуса и тянулся по направлению от сада к Неве, он лежал вдоль газона у стены Адмиралтейства, привязанный к низкой чугунной ограде, и только в конце, у самого угла, резко уходил вверх, все выше и выше, и скрывался за каменными уступами, и не было видно ни Калустьяна, ни его камеры.
— А это видишь? — спросил Сергей Иванович, показывая на толстый провод, который шел через улицу, подвешенный на веревочках к трамвайным проводам. — Это для связи с той Пэ-Тэ-Эс, что за трибунами стоит. Ведь в каждый момент надо выдавать одну только картину — или они, или мы. То они, то мы. Иначе путаница получается, понимаешь?
Парад я смотрел, сидя в автобусе, на экране. Я видел, как открылся парад, как шли танки, ехали тяжелые ракеты.
Но когда пошла демонстрация, я не выдержал и выскочил из автобуса. Я подскочил к той камере, что стояла у ограды Александровского сада, на тротуаре, и назначалась, как я помнил, для крупного показа демонстрантов. За камерой, пригнувшись, стоял оператор Суслин. Демонстранты все шли и шли мимо нас.
Вдруг я увидел человека — он шел обернувшись назад, дирижируя целым хором, да еще сам громко пел, а потом плясал вприсядку.
— Вот, — сказал я Суслину, — покажите его! — Суслин молча кивнул и навел свою камеру на этого веселого человека.
Потом я увидел, как идет здоровый, плечистый папа, а на плечах у него сидит маленький мальчик, а на плечах у этого мальчика еще один, совсем уже маленький.
Я дернул Суслина за рукав, и он показал и эту замечательную пирамиду.
И так мы стояли до конца демонстрации, я замечал все самое интересное, говорил ему, а он обязательно показывал.
Когда демонстрация прошла и площадь опустела, мы собрались все вместе в автобусе.
— Ну и ветер там, на высоте, — весело говорил Калустьян, — зато все видно, все. Весь город. И Неву, и корабли, все, до самого конца. И не я один — зрители увидели. А у меня берет сдуло. Полетел он, полетел. Долго падал. Да, — думаю, — не дай бог мне так падать. Потом упал он в Неву и поплыл, как корабль.
— Да, здорово, здорово, — говорил Сергей Иванович, — а на следующую годовщину, я считаю, что нибудь еще поинтереснее придумаем. ...Как вы смотрите на то, чтобы Пэ-Тэ-Эс к вертолету подвесить?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Однажды, тридцатого декабря, вечером, я ходил по квартире и со всеми спорил. Бился об заклад.
— Тетя Шура, — говорил я, входя в кухню, — как вы думаете, это я пришел?
— Ты, а кто же еще? — удивлялась она.
— Точно?
— Конечно, точно.
— На всякий случай потрогайте!
Тетя Шура вытирала масляные руки тряпкой и трогала меня за плечо.
— Ну ты, а кто же еще? Сосед наш, Саша Горохов.
— Так, отлично. А теперь скажите, как по-вашему: дома я сейчас или нет?
— Дома, конечно, в своей квартире.
— Так. Значит, я дома?
— Дома. Дома.
— Ну так вот. Я сейчас буду по телевизору выступать.
— Э-э-э, брось, милый, мне голову морочить. Я на своем веку всякого повидала, меня не проведешь. Раз ты дома, — значит, ты и есть дома, и ни по какому телевизору выступать не будешь. Вот так.
Она отвернулась и стала лить из крана воду в чайник.
— Значит, не буду? А может, тогда поспорим?
Тетя Шура быстро обернулась. Уж спорить она любит, — это я знал.
— Ну давай, — сказала она. — Проспоришь — покупаешь мне новый чайник. А то у моего совсем уже ручка отвалилась.
— Ладно, — сказал я, — а если вы проспорите, свяжете мне лыжную шапку.
— Идет, — сказала тетя Шура.
Потом я постучался в дверь к Ивану Макарычу.
— Да-да, — сказал он. Он сидел в кресле-качалке и курил свою трубку.
— Иван Макарыч, — опять спросил я, — как вы думаете, я дома?
— Ну конечно, дома, — сказал Иван Макарыч самоуверенно, — вот ты стоишь.
— А как вы думаете, могу я сразу с вами разговаривать и по телевизору выступать?
— Нет, не можешь. Человек может быть одновременно только в одном месте. Или здесь, или там.
— Да, — сказал я, — не цените вы современную технику. В наше время человек может быть сразу и тут и не тут.
— Это абсурд, — сказал Иван Макарыч.
— Ну, — сказал я, — на спор?
И так я переспорил со всей квартирой. Без пяти шесть мы все собрались у телевизора.
Кончался какой-то фильм, и подходил назначенный срок. Я вдруг поймал себя на том, что сам сомневаюсь, — можно ли, сидя здесь, среди соседей, одновременно выступать по телевизору. Наверно, нельзя, — они правы.
Вот фильм кончился, и на экране показалась дикторша и, улыбаясь, объявила:
— А сейчас посмотрите новогодний праздник, устроенный в средней школе номер сто девяносто три.
На экране появился актовый зал нашей школы, и вдруг на сцену вышел я; уж на что я был подготовлен, и то испугался и сказал, что это мы начинаем новогодний школьный праздник, который придумал и подготовил наш кружок «Умелые руки».
Соседи ахали и снова, чтобы удостовериться, хватали меня за плечо.
После этого начался праздник. Малыши, в костюмах гномов и фей, бегали вокруг елки, и елка вдруг тоже стала вращаться в другую сторону, и на ней по очереди стали рваться хлопушки.
Потом Ира Рогова начала раздавать всем маленькие кристаллические елочки — она вырастила их на проволочках в растворе поваренной соли.
Потом мы с Саней Беляниным залезли на сцену и стали пускать летающие конфеты — пропеллеры из легкой жести с привязанными к ним конфетами.
Потом на сцену влез Слава Самсонов с гитарой, и мы все втроем стали петь под гитару. Тут в комнату вошел тети Шуры сын, Витька, студент, посмотрел на меня на сцене, на меня на стуле, на всех потрясенных соседей и сказал:
— А я знаю. Это видеомагнитофон.
Поделиться книгой: