Помоги проекту - поделись книгой:
Валерий Попов
«ТИ-ВИ»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Оказывается, так сокращенно называют телевидение! Это я узнал, когда был на телестудии... И еще много всего узнал.
Так получилось.
Однажды после уроков вызывает меня завуч.
— Так-так, — говорит, — ты, значит, главный в кружке вашем «Умелые руки»?
— Ну, я.
— Значит, вы вертолет сделали, который стекло на пятом этаже разбил?
— Мы.
— А заводного крота, который в землю ушел и только через три часа вышел?
— Да мы же не хотели...
— Ну ладно, не оправдывайся. В общем, пойдешь вечером и выступишь по телевизору. Расскажешь о вашем кружке. Может, другим интересно будет. Да. Только подготовься, напиши все на бумаге, а то забудешь. Я знаю, пробовал.
И примерно через час стоял я в широком коридоре перед большой деревянной дверью со стеклянным окошечком, с надписью: «Студия № 1».
Открыл ее с трудом и вошел в огромный зал — ни стен не видно, ни потолка. Прошел немного вперед, и вдруг откуда-то сверху голос:
— Горохов?
— Да, — киваю.
— Иди и садись вон на тот стул.
Сел, сижу.
И вдруг сверху с потолка опускается проволочная сетка, и в каждой ее дырке горит большая матовая лампа. Светло стало, жарко.
И еще — подъезжает большая прямоугольная черная голова на блестящей ножке и с одним глазом — большим, стеклянным, с фиолетовым оттенком. А за головой человек притаился — я же вижу!
А дальше от головы тянется длинный черный хвост, и его на весу, как шлейф, держит женщина в рукавицах. Это, значит, чтобы хвост голове не мешал, чтобы она разъезжать могла свободнее.
Гляжу я на все это, и вдруг опять голос:
— Посторонние, покиньте студию!
Я вскочил со стула и побежал.
Тут сверху такой громовой хохот раздался!
— Да нет, — закричал голос, — ты-то как раз сиди!
Вернулся я, сел и думаю:
«Неужели это все ради меня? Чтобы только меня показать?» И вдруг слышу:
— Ну, рассказывай.
Стал говорить, разволновался, вспотел весь от ламп.
— Веселей! — кричит голос. — Веселей!
Рассказал я, что знал, и умолк.
— Все? — спрашивает голос. — Ну, теперь лезь сюда!
Поднял глаза и вижу, что верхняя половина ближней стены вся сделана из стекла, а за стеклом сидит старичок и мне машет.
Влез я туда по железной лестнице, и старичок меня спрашивает:
— Знаешь, где ты теперь?
— Нет.
— В режиссерской аппаратной. А я кто, знаешь?
— Раз аппаратная режиссерская, значит, вы... режиссер?
— Угадал.
— Здесь у вас, как с капитанского мостика, все видно.
— А я, выходит, капитан? Ну что ж, правильно, так оно и есть. Всем командовать приходится. К концу дня так накричишься — голос надорвешь!
— Вот в эту трубку?
— Да, в эту. Микрофон называется.
Я нагнулся и свистнул тихонько — и вдруг на весь зал такой свист раздался, как от Соловья-разбойника.
— Эй, — оттаскивает, — аккуратней! Здесь-то ты бойкий, а вот перед камерой мямлил.
— Да, — говорю, — наверно, ребятам не понравилось, как я выступал.
— Не понравилось? — смеется. — Так ведь тебя никто и не видел.
— Это почему же? — обиделся я.
— А потому. Ты что думаешь — это уже передача была? Была световая репетиция. Посмотреть на тебя, красавца, проверить, хватает ли света, хорошо ли видно. Потом будет трактовая. Это когда уже все, как на самом деле, только в эфир, на телевизоры, не передается. А потом уже только сама передача. Тут уж надо держать ухо востро. Умеешь держать ухо востро?
— Не пробовал. Наверно, умею.
— В этом случае, может быть, из тебя и получится телевизионщик.
Мы вышли через дверцу и стояли наверху лестницы, как на трапе.
— Как, нравится у нас? — спросил он.
Я стал разглядывать студию сверху. Она вся была сейчас темная, только кое-где светлые места от спущенных ламп, и там люди.
Дальние стены почти не видны.
— Большой зал, — сказал я, — как Зимний стадион.
— Почти, — сказал он, — шестьсот квадратных метров. Двадцать в ширину, тридцать в длину. А высота, думаешь, сколько?
— Метров десять?
— Правильно, пятнадцать метров. Через все четыре этажа проходит, до самой крыши. А в конце, слева, видишь ворота?
— Вижу. Для чего они?
— Для чего хочешь. Целый автобус может через них въехать, а если надо, то и паровоз!
Он помолчал.
— Нет, паровоз не въедет. Зато автобус — пожалуйста. Даже два рядом. И три! Нет, три не влезут, а два — свободно. Вот такая эта студия!
— А что это под крышей две галереи идут, одна над другой?
— А-а-а. Это для освещения. Видишь, на них прожектора стоят?
— А походить можно по этим галереям?
— Можно, только не тебе. Даже меня туда не пускают. Упадешь — полчаса будешь падать.
— А если прожектор надо зажечь?
— Ну, это прямо из аппаратной! Чик — и зажег, который нужно. Можно хоть все зажечь. Только тогда здесь будет как в печке, все разбегутся.
— А-а-а. А эти зачем сетки с лампами?
— Тоже для освещения. Видишь, над каждым участком студии эта сетка с лампами, называется штакетник, а висит она на палке, на штанге. Опускаешь эту штангу — пониже, повыше, выставляешь свет подходящий. Конечно, тоже не вручную, автоматически. Этим оператор занимается.
— А что значит «свет подходящий»? По-моему, чем ярче, тем и лучше. Виднее.
— Ну, на этот раз ты оплошал. Если самый большой свет дать, да еще прямо в лицо, — так на экране ничего не будет видно, ни носа, ни рта, — одно белое пятно, «блин», как у нас говорят. Хотел бы ты, чтобы вместо тебя блин выступил?
— Нет, зачем же.
— То-то. Свет надо так направлять, сверху или сбоку, чтобы там, где выступает — светло, а где впадина — темно, чтобы лицо выпуклое казалось. Какое оно на самом деле и есть. Так и говорят — рисующий свет. Рисует он, понимаешь? Я бы даже сказал — лепит. Скульптура должна получаться, а не плоская размазня. И все это зависит от того, как свет установишь. И пока установщик света эти штакетники поднимает, опускает, старается, чтобы живая картина получилась, — умается, будь здоров.
— А нельзя сделать, чтобы выступать было не так жарко?
— Жарко? Это, по-твоему, жарко? Раньше куда жарче было! И лампы в двадцать раз ярче горели. Все работники по пять рубашек в день меняли. И через год, через два зрение теряли. Кто на десять процентов, а кто и на греть. Вот видишь очки? На этом деле заработал! Так что свет на телевидении — проблема номер один.
Мы шли наискосок через студию; навстречу попадались люди, и все здоровались с моим знакомым: «Здрасте, Сергей Иванович!» И я понял, что все его здесь знают и уважают, и очень был горд, что мы идем вместе.
И мы подошли к той самой черной прямоугольной голове.
— Сергей Иванович!
— Да?
— Вот вы сказали, что раньше лампы ярче были. А сейчас, значит, освещение меньше берется? Из-за чего?
— А вот из-за нее, — он ткнул в ту голову, — из-за нее, из-за камеры. Раньше она подслеповатая была, ничего не могла разглядеть. Вот ей и закатывали освещение. А теперь она получше видит, значит, свету можно поменьше. Рубашки сберегаются, и зрение.
— А камера эта — вроде фотоаппарата?
— Похожа. Как муха на реактивный самолет.
— Нет, серьезно.
— А серьезно — общее у них лишь то, что в ту и другую изображение попадает. Но что они с ним делают — просто даже не сравнить. В фотоаппарате свет на пластинку падает, и происходит химическая реакция. А здесь свет действует на электроны — получается электричество, электричество превращается в радиоволны, радиоволны идут к тебе домой, там превращаются снова в электричество, а электричество на экране телевизора — снова в изображение. Причем в то самое, которое перед камерой находится. Ну, смотри. — И он нарисовал на бумаге картинку.
— Сергей Иванович! А как все это происходит?
— Как? Вырастешь, Петя, узнаешь. Учили такой стих?
— Не Петя, а Саша.
— Ну вот, тем более.
— Расскажите, я пойму. Что, например, такое — электрон?
Сергей Иванович посмотрел по сторонам, нагнулся ко мне и прошептал:
— А этого, честно говоря, никто на всем свете не знает.
Поделиться книгой: