Дьявольская материя

Мишель Пастуро

ДЬЯВОЛЬСКАЯ МАТЕРИЯ

История полосок и полосатых тканей

Посвящается Анне

ПОРЯДОК И ПУТАНИЦА В МИРЕ ПОЛОСОК

В одежду из разнородных нитей, из ткани и льна, не одевайся.

Книга Левит. 19.19

«Этим летом отважьтесь на шик в полоску!» В этом экстравагантном слогане, что несколько месяцев назад заполнил рекламные щиты парижского метро, важно каждое слово. Но, думается мне, самое значимое здесь — глагол отважиться. Получается, что в самом появлении на публике в одежде в полоску есть что-то неестественное и шокирующее. Для этого надо обладать определенной смелостью, преодолеть застенчивость и не бояться оценки окружающих. Но отважившийся будет вознагражден: он приобщится к шику, к той непринужденной элегантности, что отличает людей утонченных и свободных. Мы вновь видим парадокс, столь характерный для нашего времени: для успешного функционирования любой социальный код может и даже обязан изменяться с точностью до наоборот — так то, что изначально воспринималось как нечто ущербное и неполноценное, становится знаком превосходства.

Словом, историку тут есть о чем подумать. Велик соблазн обратиться в глубь веков и провести параллель между предполагаемой дерзостью нынешних полосок и многочисленными скандалами, которые они вызывали в течение всего Средневековья. Мы увидим, что полоски могут быть проблемой, и история костюма демонстрирует это с особой наглядностью.

История, литература и иконография средневековой Европы свидетельствуют о множестве персонажей, традиционно носивших полосатую одежду. Евреи и еретики, шуты и жонглеры, палачи, проститутки и прокаженные, а также воин-предатель из романа о рыцарях Круглого стола, безумец из Книги Псалмов и сам Иуда Искариот — все они были изгоями и отверженными, все они нарушали или искажали существующий порядок вещей, и все они в той или иной мере связаны с дьяволом. Составить список всех этих «отверженных в полосатых одеждах» — дело несложное; гораздо сложнее понять, почему именно эта одежда была призвана подчеркнуть их негативный статус. Причем здесь нет ничего мистического или случайного — напротив, множество источников открыто характеризуют одежду в полоску как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.

А может быть, люди Средневековья искали в Священном Писании оправдание для собственной нелюбви к полоскам? Действительно, в девятнадцатой главе Книги Левит, наряду с прочими предписаниями морального и культурного характера, запрещающими смешивание, в 19-м стихе мы читаем: Veste, quae ex duobus texta est, non indueris («В одежду из разнородных нитей не одевайся…» буквально — «одежду, сотканную из двух». — Прим. пер.). Но латинский текст Вульгаты мало что объясняет, равно как и Септуагинта. Можно предположить, что в исходном тексте за duobus следовало существительное, уточняющее, какие именно ткани или элементы одежды запрещено сочетать. А значит, допустимо и такое прочтение (исходя из слова texta_, а также нескольких параллельных мест из Ветхого Завета): «Не надевай одежды из шерсти и льна» (т. е. сотканной из ткани как животного, так и растительного происхождения)[1].

Или же стоит сделать акцент на duobus — возможно, имеется в виду duobus coloribus? Тогда фразу следует понимать следующим образом: «В двуцветную одежду не одевайся». В современных переводах Библии выбран первый вариант, поскольку он ближе к греческому тексту, но средневековые теологи и священнослужители иногда предпочитали второй и могли увидеть запрет на украшения и цвета даже там, где речь шла исключительно о волокнах и тканях.

А если суть проблемы не только и не столько в текстологии, но в особенностях зрительного восприятия? Создается впечатление, что человек Средних веков болезненно воспринимал любые изображения на плоскости, где фигура недостаточно отделена от фона, так что трудно сфокусировать взгляд. Глаз средневекового человека склонен к тому, чтобы последовательно вычитывать пласт за пластом. Любая картина, любая поверхность кажется ему выстроенной «в глубину», точно слоеный пирог в разрезе. Это структура, состоящая из нескольких планов, наложенных друг на друга в определенной последовательности, и для того, чтобы прочесть изображение правильно, нужно, начав с заднего плана, пройти все промежуточные пласты и закончить передним планом — логика, противоположная нынешнему способу восприятия. Но с полосками такое чтение становится невозможным: здесь нет ни заднего, ни переднего плана, ни фона, ни фигуры; существует лишь двуцветная плоскость, поделенная на четное количество полосок то одного, то другого цвета. В случае с полосками, как, впрочем, и с шахматной доской (второй образ, подозрительный с точки зрения средневекового восприятия), структура совпадаете фигурой. Не в этом ли причина скандальной репутации полосок?

В данной книге мы не станем ограничиваться периодом Средневековья и будем говорить не только об одежде. Мы рассмотрим историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и покажем, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, не отменяя предыдущих, что постоянно усложняло систему значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Возрождения и романтизма получили распространение «правильные» полоски — знаки праздников или экзотики, а также символы свободы — что никак не отменяло существования полосок «отрицательных». Современная же культура восприняла все практики и коды предыдущих эпох. В ней есть место всему: полоски, сохранившие «дьявольские» коннотации (унизительная полосатая одежда, которую носили узники лагерей смерти) или сигнализирующие об опасности (например, зебра и другие элементы дорожного движения); полоски, связанные с гигиеной (постельные наборы и нижнее белье), игрой (игрушки и другие товары для детей) и спортом (спортивные костюмы для отдыха и профессиональная экипировка), и, наконец, полоски как эмблематическая единица — атрибут униформ, значков и флагов.

В Средние века полоски были связаны с хаосом и нарушением нормы. Однако начиная с Нового времени они постепенно превращаются в упорядочивающий элемент. И все же создается впечатление, хотя полоски и организуют мир и общество, сами по себе они по-прежнему противятся любой организации, если она отличается ограниченностью или излишней жесткостью. Для них годится любой материал, более того, они могут быть материалом сами для себя, приоткрывая нечто бесконечное и неуловимое: любую полосатую поверхность можно представить как одну из полос на другой поверхности, также полосатой, но на порядок больше и так далее. Семиологией полосок можно заниматься до бесконечности[2].

Именно поэтому в последующих главах мы будем говорить не столько о семиологии, сколько о социальной истории. Занявшись проблемой полосок, в итоге задаешься вопросом, как визуальное и социальное оказались связаны между собой. Почему, например, на Западе в течение очень долгого времени для объяснения той или иной социальной иерархии обходились исключительно визуальными средствами? Значит ли это, что зрение классифицирует лучше, чем слух и осязание? Всегда ли видеть значит классифицировать? Ведь для многих культур, не говоря уж о животных, это вовсе не так. Почему знаки, маркирующие подозрительных личностей, опасные места и отрицательные свойства, всегда ярче и многочисленнее по сравнению с обозначениями «положительных» предметов и персонажей? Почему историки предпочитают «хвалебному» материалу источники пейоративного характера?

Здесь мы планируем лишь вкратце наметить ответы на эти большие и сложные вопросы — потому как, во-первых, эта книга задумана как небольшое издание[3], а во-вторых, полоски являются столь динамичной структурой, что и нам придется двигаться очень быстро — иначе за ними просто не угнаться. Полоски не знают статики, они все время в движении; именно этим они всегда привлекали к себе художников — живописцев, фотографов и режиссеров. Они как бы оживляют всё, к чему прикасаются, без конца двигаются вперед, точно гонимые ветром. В Средние века Фортуну, вращающую колесо человеческой судьбы, часто облачали в полосатое платье. И сегодня в школьном дворе дети в одежде в полоску выглядят особенно энергичными, выделяясь среди других учеников. То же мы видим на стадионах и спортивных площадках — кажется, что полосатые кроссовки бегут быстрее, чем одноцветные[4]. А значит, и книга, посвященная полоскам, должна отличаться особой расторопностью и быстротой.

ДЬЯВОЛ В ПОЛОСАТЫХ ОДЕЖДАХ

(XIII–XVI ВЕКА)

Скандал с кармелитами

Любой скандал оставляет после себя свидетельства и документы. Именно поэтому в распоряжении историков часто оказывается больше данных о нарушениях социальных норм, чем о самих нормах. И если мы посмотрим на историю полосок и полосатой одежды в эпоху Позднего Средневековья, то увидим тот же парадокс. Источники умалчивают об одноцветной одежде, поскольку она представляет собой нечто обыденное и повседневное, «норму». Полосатая одежда, напротив, достаточно широко представлена в документах — ведь она вызывает толки и вносит сумятицу.

В середине XIII века во Франции разразился скандал. Если точнее — в конце лета 1254 года, когда Людовик IX Святой вернулся в Париж после неудачного крестового похода, драматичного плена и четырехлетнего пребывания на Святой земле. Король вернулся не один — его сопровождали несколько десятков монахов, в том числе кармелиты. Именно их появление произвело настоящий скандал в обществе: они были одеты в полосатые плащи!

Орден братьев Пресвятой Девы Марии с горы Кармель ведет свою историю с XII века, когда несколько монахов-отшельников поселились в Палестине, рядом с горой Кармель, уединившись для молитвы и умерщвления плоти. В 1154 году, согласно преданию, они объединились под началом рыцаря из Калабрии по имени Бертольд. Затем их ряды пополнили паломники и крестоносцы. В 1209 году Иерусалимский патриарх утвердил кармелитское правило, отличающееся чрезмерной строгостью. Но позднее этот устав был смягчен папой Григорием IX, который позволил монахам селиться в городах и заниматься проповеднической деятельностью. Так кармелитский орден вошел в число орденов нищенствующих монахов, наряду с францисканцами и доминиканцами; по своему устройству он практически ничем от них не отличался. Как и представители других нищенствующих орденов, кармелиты стали преподавать в университетах, в Болонье и Париже[5]. Когда же для Латино-Иерусалимского королевства, вынужденного постоянно отражать мусульманскую угрозу, настали тяжелые времена, они окончательно покинули Святую землю. Собственно, в Европе кармелиты поселились за несколько лет до возвращения Людовика Святого (в Кембридж, например, они перебрались в 1247 году), но интересующие нас события относятся к 1254 году, когда они прибывают в Париж, что и положило начало полемике об одежде, затянувшейся на несколько десятилетий.

До нас не дошло ни одного изображения, на котором было бы видно, во что одевались члены ордена в середине XIII века. В то же время существует огромное количество письменных свидетельств. Относительно цвета рясы источники противоречат друг другу, называя коричневый, рыжеватый и даже серый и черный цвета. Но все они сходятся в одном: кармелиты носили плащ в полоску, или бело-коричневую, или, как сообщают некоторые источники, черно-белую. Довольно рано возникла легенда, приписывающая кармелитскому одеянию библейское и поистине небесное происхождение. Согласно ей, точно такой же плащ носил пророк Илия, считавшийся покровителем ордена, — вознесясь на небо на огненной колеснице, он сбросил своему ученику Елисею свою белую мантию, на которой образовались коричневые полосы — следы его прохождения сквозь пламя. Легенда сама по себе красивая, причем Илия был выбран не случайно: это одна из наиболее популярных в Средневековье библейских фигур — мессианский персонаж и один из немногих героев Священного Писания, удостоившихся вознесения. Кроме того, мантия в Средневековье — знаковое одеяние, она испещрена символами, а ее передача от одного лица к другому всегда связана с обрядами перехода.

Некоторые тексты конца XIII века, увлеченные поиском символов, уточняют, что на кармелитском плаще было четыре белых полосы, представляющие четыре основных добродетели (сила, справедливость, благоразумие и умеренность), а между ними — три полосы коричневого цвета, напоминающие о трех христианских добродетелях (вера, надежда, любовь).

В реальности не существовало правил, которые бы регламентировали количество, ширину и угол наклона полосок на кармелитском плаще. Что касается более поздних изображений, там встречаются самые разные полоски — узкие и широкие, вертикальные и горизонтальные, и даже расположенные по диагонали; видимо, все это было не принципиально и не несло никакого символического значения. Главное, что плащ должен был быть в полоску, т. е. не однотонным, чтобы не напоминать плащи представителей нищенствующих, уставных и военных орденов, — словом, он должен был быть чем-то особенным. В результате отличие оказалось настолько сильным, что граничило с нарушением неписаных правил.

Стоило кармелитам появиться в Париже, они сразу же стали жертвами насмешек со стороны простого народа. На них показывали пальцами, их поносили, издевательски именуя «мечеными братьями», frères barrés — прозвище крайне оскорбительное, поскольку в старофранцузском barre («полоса», «прочерк») содержатся пейоративные коннотации, связанные с незаконным происхождением; это значение сохранилось в геральдике[6].

Подобные шуточки преследовали монахов не только в Париже. Всюду, где бы они ни оказались — в Англии и Италии, Провансе и Лангедоке, в долинах Роны и Рейна, — их подвергали жестокой травле.

Иногда дело не ограничивалось лишь словесными насмешками — известны случаи физического насилия по отношению к монахам. Иногда им «задают трепку», как, впрочем, и доминиканцам с францисканцами. Последние раздражали людей тем же, что и кармелиты, — они жили в городе, бок о бок со светским населением (а не в изолированных аббатствах, как положено в других орденах); но им ставили в вину не ношение неподобающей одежды, а совсем другие вещи[7]. Их обвиняли в скупости, лицемерии и вероломстве, видели в них приспешников дьявола и Антихриста. А кармелитов, которые также существовали за счет милостыни, но чей орден был менее могущественным, не имел такого влияния среди высшей аристократии и не был связан с инструментами подавления, как в политической, так и религиозной сфере, — бедных кармелитов упрекали прежде всего в том, что они носят полосатые плащи.

Правда, к парижским кармелитам, поселившимся на правом берегу Сены, была еще одна претензия: уж слишком часто они оказывались возле монастыря бегинок, расположенного неподалеку от их обители. В одном из своих язвительных памфлетов, направленных против нищенствующих монахов — «зловредных хозяев города», поэт Рутебеф издевается над этим опасным соседством:

Меченые часто млеют От бегинок, их имеют по-соседски, стоит только Постучаться в дверь…[8]

Но самой большой проблемой остается пресловутый плащ в полоску. В начале 60-х годов XIII века возмущение горожан достигло такого размаха, что папа Александр IV специально попросил членов ордена сменить полосатый плащ на однотонный. Они отказались. Полемика на эту тему возобновилась с новой силой, в ход пошли угрозы. Конфликт усугубился. Он продлился более четверти века: в нем один за другим принимали участие десять Римских пап. В 1274 году на вселенском соборе в Лионе принципиальность кармелитов в этом вопросе поставила под угрозу существование ордена как такового. И если орден не был запрещен, как двадцать других «второстепенных» нищенствующих орденов, то только благодаря тому, что новый глава ордена Пьер де Мийо (1274–1294) пообещал подчиниться воле понтифика и как можно скорее урегулировать вопрос с полосатым плащом. Однако потребовалось еще тринадцать лет, долгих тринадцать лет с бесконечными спорами, переговорами, атаками и отступлениями. Наконец, в 1287 году на общем капитуле в Монпелье, в день Святой Марии Магдалины кармелиты приняли решение отказаться от полосатого одеяния и отныне облачаться в белую мантию. Впрочем, кармелиты, проживающие в отдаленных провинциях, таких как Рейнская область, Испания или Венгрия, отказались подчиняться и продолжали носить плащ в полоску вплоть до начала XIV века. В итоге в 1295 году папа Бонифаций VIII издал буллу, в которой подтвердил постановление 1287 года о новом одеянии для кармелитов и запретил монахам всех орденов рядиться в полосатые мантии[9].

Полосатые ткани — нехорошие ткани

Как возник этот запрет? Откуда берет начало это недоверие ко всему полосатому и презрение к тем, кто одевается в подобную одежду? В XIX веке ученые предположили, что кармелитский плащ вызывал ассоциацию с восточной одеждой — так называемой галабеей, которую и сегодня можно увидеть на улицах некоторых исламских стран. Видимо, полосатая мантия кармелитов вызывала неприятие у христиан именно потому, что напоминала им одежду неверных. Это логично, если вспомнить, как за несколько десятилетий до этого весь христианский мир был шокирован поведением императора Фридриха II, который одевался и жил «как сарацин» в своем палермском дворце.

Впрочем, существует и другая версия происхождения «плаща позора», предложенная самими кармелитами в XVIII веке: когда они жили в Сирии, полосатый плащ был навязан им мусульманскими властями, поскольку ислам запрещает христианам носить белые одежды — согласно Корану, они предназначены для людей знатных и высокопоставленных[10]. Возможно, в этом историко-культурном, почти позитивистском объяснении есть доля истины; но оно не передает всей глубины проблемы, сводя ее к вопросам этнической или религиозной принадлежности, в то время как речь идет о более фундаментальном культурном явлении.

Случай с кармелитами отнюдь не является чем-то исключительным. В Западной Европе было немало других людей и социальных групп, пострадавших от ношения одежды в полоску. Быть может, истоки происхождения кармелитского плаща не так уж и важны? Главное, вся эта история подтверждает тот факт, что, где бы ни появились полоски, — будь то одеяние монаха или жонглера, шаровары принца или рукава куртизанки, стены церкви или шерсть животных, — они всегда оказываются чем-то провокационным или по меньшей мере маргинальным.

Обратимся к истории костюма. Начиная с эпохи Каролингов источники постоянно сообщают о дискриминации по отношению к людям, носившим одежду в полоску. И хотя больше всего документов на эту тему, естественно, датируется второй половиной XIII века и касается ордена кармелитов, в нашем распоряжении остается немало других средневековых текстов, как более ранних, так и более поздних. Читателю достаточно одного абзаца или даже фразы, чтобы почувствовать, с каким позором было сопряжено ношение полосатой одежды.

Прежде всего речь идет о декретах, принятых и многократно подтвержденных на епархиальных синодах, провинциальных ассамблеях и вселенских соборах, которые запрещали духовным лицам одеваться в двуцветную одежду — из двух равных половинок (vestes partitaé), в полоску (vestes virgatae) или в клетку (vestes scacatae). В 1311 году этот запрет был подтвержден на Венском соборе, где проблеме одежды было уделено особое внимание[11]. Заметим, что тот факт, что церковь была вынуждена вновь и вновь обращаться к этой теме, говорит о том, что эти предписания не соблюдались, несмотря на строгие санкции, применявшиеся к нарушителям в некоторых епархиях. Так, например, в 1310 году в Руане некто Колен д’Оришье, сапожник и, «как поговаривали», клирик (que Von disoit estre clerc), был приговорен к смерти за то, что, во- первых, оказался женат, а во-вторых, что «был замечен в полосатой одежде»[12]. С тех пор церковное общество объявило полоскам настоящую войну. Особенно это касалось тканей, где чередовались яркие цвета, как то: красный, зеленый или желтый — цвета, вызывающие ощущение пестроты и разнообразия. В глазах церковных законников ничто не могло быть более бесчестящим[13].

Что же касается мирян, то тут существовали различные обычаи, законы и правила, касающиеся представителей маргинальных слоев общества, — они были обязаны носить платье в полоску. Так, согласно положениям германского обычного права в период Позднего Средневековья, а также знаменитого Sachsenspiegel (сборник саксонских законов, составленный между 1220 и 1235 годами), в подобных одеждах надлежало ходить незаконнорожденным, слугам или осужденным[14]. Ту же тенденцию мы наблюдаем в законах против роскоши и указах, регламентирующих манеру одеваться, весьма распространенных в Европе в конце Средневековья, — из них следовало, что проститутки, жонглеры, шуты и палачи обязаны или носить полосатое платье, или, что чаще, задействовать в одежде соответствующий элемент: например, проституткам предписывалось носить шарф, платье или шнурки в полоску, палачам — полосатые штаны и шляпы, а шутам и жонглерам — колпаки и камзолы. В каждом из этих случаев речь шла о том, чтобы навязать некий узнаваемый сигнал, маркер социальной маргинальности, чтобы тех, кто занимаются подобным ремеслом, было невозможно даже случайно принять за порядочных граждан. В других местах (в частности, в немецких городах) сходные указания относительно одежды в полоску относились больше к прокаженным, калекам, цыганам и еретикам, реже — к иудеям и другим иноверцам[15].

Несомненно, законы против роскоши и законы об одежде (они еще ждут своих исследователей)[16] были продиктованы этическими и экономическими соображениями, но в первую очередь мы видим тут момент социальный и идеологический. Фактически они устанавливали сегрегацию при помощи одежды — когда каждый гражданин обязан носить костюм, соответствующий его полу, состоянию и рангу. В подобных дискриминационных системах полоски оказываются идеальным маркером — очень заметные, они сильнее, чем что-либо, подчеркивают нарушение социальных норм. Это не форма, в отличие от полумесяца или звезды — это структура. А структура, с точки зрения средневекового символического восприятия и символических систем вообще, первичнее и важнее, нежели форма и цвет. Любой элемент в полоску, какими бы ни были его очертания и цветовая гамма, всегда маркирован сильнее, — а значит, является более «эффективным», — чем, например, желтый цвет и остроконечный колпак[17].

Наконец, третий тип свидетельств представлен литературными текстами, в которых часто можно встретить эмблемы, содержащие полоски, либо отрицательных и просто малоприятных персонажей, одетых в полосатую одежду. Этот прием появляется в латинской литературе эпохи Каролингов, но особенно популярным становится в XII–XIII веках, когда он проникает в художественные тексты на разговорном языке, — в частности, это касается героического эпоса и куртуазных романов. Вероломные рыцари, сенешали-узурпаторы, жены-изменницы, непочтительные сыновья, братья-клятвопреступники, жестокие карлики, жадные слуги — любой из этих персонажей может быть «отмечен» полосками как в геральдике, так и в одежде. Полоски фигурируют на гербах и знаменах, латах и лошадиной попоне или просто на платье, штанах и головных уборах[18]. Все эти люди — barrés, т. е. «меченые» или «полосатые», и одного упоминания об этих полосках достаточно, чтобы читателю было ясно, с кем он имеет дело. В середине XIII века эти вероломные персонажи попадают на страницы книг и становятся объектами иллюстраций, присоединяясь к уже существующему в иконографии сонму знаменитых предателей и нечестивцев, одетых в полосатую одежду.

Штаны святого Иосифа

Начиная с одиннадцатого века в европейском искусстве за фигурами в полосатой одежде закрепляются негативные коннотации. Первыми персонажами в этом ряду стали — сначала в книжной миниатюре, потом на фресках, а затем на других изображениях — герои Библии: Каин, Далила, Саул, Саломея, Каиафа, Иуда. Как и рыжие волосы, одежда в полоску представляет собой обычный атрибут предателя. Конечно, Каин и Иуда не обязательно рыжие и не всегда одеты в полосатое; но они оказываются рыжими и «полосатыми» гораздо чаще других библейских персонажей, и каждый раз это подчеркивает их вероломный характер[19].

В середине XIII века список «плохих» персонажей, изображаемых в соответствующей одежде, значительно увеличился, в частности, в светской миниатюре. К библейским предателям добавились герои фольклора и литературных произведений, о которых мы говорили в предыдущем параграфе.

Самый известный персонаж такого рода — Ганелон из «Песни о Роланде». Кроме того, появляется целая толпа изгоев и маргиналов из различных сословий: в основном это представители упомянутых выше групп, чья одежда регламентировалась множеством законов. К Позднему Средневековью уже сформирован визуальный канон, очевидный как для художников, так и для их аудитории. И в жизни, и на картинке одежда или другая вещь в полоску часто сигнализируют о том, что их владелец находится за пределами социума: он может быть осужденным (всевозможные мошенники, фальшивомонетчики, клятвопреступники и просто разбойники), больным (прокаженные, безумцы и умственно отсталые), заниматься черной работой (слуги) или позорным ремеслом. Помимо стандартного набора «жонглеры-проститутки-палачи», изображения сообщают и о других недостойных занятиях; среди их представителей — кузнецы (ведь известно, что все они колдуны), мясники (потому что они кровопийцы) и мельники (скряги и спекулянты!). Наконец, последняя категория маргиналов — мусульмане, иудеи и еретики. Подобно тому как все эти группы оказываются нарушителями общественного порядка, полоски нарушают цветовую гармонию и «правильный» способ одеваться.

Полоска никогда не приходит одна. Она «функционирует» и являет свой смысл только в сопоставлении или противопоставлении с другими изобразительными структурами, — это прежде всего однотонные и многоцветные поверхности, а также «ми-парти»[20], шахматный рисунок, расцветка в крапинку или в виде ромбов. В любом изображении полосатая одежда создает идею отличия, отклонения, тем самым акцентируя внимание на том, кто в нее одет. Как правило, это негативный акцент. Но бывает и так, что картина лишена этой манихейской однозначности, и тогда полоски несут значение чего-то амбивалентного и даже двусмысленного. Яркий пример подобного рода изображений мы находим в иконографии святого Иосифа.

Долгое время этого персонажа недооценивали, считая его лицом второстепенным и чуть ли не неуместным. В средневековой драме ему отведена откровенно комическая роль, его делают посмешищем, приписывая ему пороки, никак не фигурирующие в Евангелии, — глупость (он не умеет считать), неловкость, жадность и особенно пьянство. Во время карнавальных шествий роль святого Иосифа часто отдавали деревенскому дурачку (эта традиция просуществовала вплоть до XVIII века)[21]. То же мы видим и в изобразительном искусстве (в живописи, в скульптуре и гравюре), представляющем святого Иосифа в виде лысого, трясущегося старичка, всегда на заднем плане (даже в изображениях Рождества Христова), всегда в отдалении от Девы Марии и Младенца — дальше, чем волхвы, святая Анна и святая Елизавета. Отношение к святому Иосифу меняется только в эпоху Возрождения, когда формируется культ Святого семейства[22]. На смену старичку-простаку приходит достойный муж в расцвете сил, отец-кормилец и умелый плотник. Впрочем, долгое время он оставался двусмысленной фигурой (вера в естественное зачатие Иисуса была распространенной ересью). Но окончательное признание придет к святому Иосифу только в 1870 году, когда он будет провозглашен покровителем вселенской Церкви.

Возвращаясь к проблеме полосок, следует отметить, что самый интересный период в иконографии святого Иосифа относится к XV — началу XVI века. В это время он уже не вызывает презрения, как в эпоху Позднего Средневековья, но еще не вполне реабилитирован и уж точно не является объектом почитания. Чтобы подчеркнуть столь необычный статус, художники прибегают к целому ряду художественных приемов. Так, Иосифа очень часто изображают в полосатых шароварах — в XIV веке такие штаны были популярны в Рейнском и Мозанском регионах, затем эта мода проникла в Северную Германию, долину Рейна, Нидерланды и Швейцарию. Вплоть до 1510–1520 годов полосатые штаны довольно часто становятся объектом изображения в витражах, книжной миниатюре и на гобеленах. В последующие годы они почти полностью исчезают, за исключением нескольких гравюр XVII века[23].

Полоски на штанах не так значимы, как полоски на основной части костюма. Изобразить святого Иосифа в полосатом платье, тунике или плаще означало бы откровенное издевательство, тогда как полосатые штаны просто подчеркивают его специфический характер. В данном случае полоски оказываются скорее знаком амбивалентности, нежели бесчестья. Иосиф — не Каин и не Иуда, он не предатель. Он всего лишь divers, «иной», в том значении, в котором это слово употреблялось в языке XV века. Он не столь почитаем, как Дева Мария, но и не простой смертный, частично возвышенный, частично приниженный, отец, не являющийся таковым, фигура необходимая, но в чем-то неуместная, не такой, как все, двусмысленный, исключение из правил, словом, персонаж, воплощающий в себе самую суть XV века, — и полоски помогают нам это понять. А значит, они не только подчеркивают нарушения социальных и моральных норм, помогают отличить слуг от господ, жертв от палачей, здоровых от слабоумных, проклятых от избранных, но и помогают ориентироваться в более сложных системах ценностей, позволяя точнее почувствовать некоторые нюансы и оттенки смыслов. Таким образом, полоски оказываются одновременно и иконографическим кодом, и способом настройки на режим особой чувствительности при обработке зрительной информации. Такова двойная особенность полосок; поговорим же об этом поподробнее.

Поверхности: однотонная, полосатая, многоцветная, крапчатая

Глаз средневекового человека особенно внимателен к материалу и структуре различных поверхностей. Эта структура, в частности, помогает ему различать места и предметы, видеть различные зоны и планы изображения, улавливать ритм и логическую последовательность, делать сопоставления и противопоставления, распределять и классифицировать, составлять иерархию. Стены и полы, ткани и одежда, бытовая утварь, древесные листья, шерсть животных и человеческое тело — любая поверхность, естественная и искусственная, является носителем классификационных знаков. Тексты и изображения донесли до нас бесчисленное количество примеров подобного восприятия. В этой связи мне как исследователю представляется целесообразным разделить поверхности на три большие группы: одноцветные, многоцветные и полосатые, причем две последних категории предполагают множество вариантов (с точки зрения средневекового восприятия шахматная расцветка, например, представляет собой крайнюю форму рисунка в полоску). Остановимся на этих трех структурах и на том, какое значение они обретают, будучи воспроизведены на поверхности предметов или в изображении.

Действительно однотонная поверхность встречается крайне редко, что само по себе заслуживает внимания. Средневековые технологии не дают возможности добиться абсолютной однотонности, гладкости и чистоты на большинстве поверхностей (на ткани это правило не распространяется). С другой стороны, художники и ремесленники неохотно оставляют пустыми огромные пространства и часто уступают искушению заполнить или «одеть» их, продергивая поперечные нити, добавляют штриховку и пестроту, играя на контрастах, создают фрагменты, различные по своему материалу, текстуре, плотности и яркости. В живописи настоящие однотонные изображения встречаются довольно редко, они составляют скорее исключение из правил и выполняют конкретные задачи, связанные с выделением того или иного элемента изображения. Собственно, сама по себе ровная однотонная поверхность относительно нейтральна. Но как только она оказывается противопоставлена полосатой, пятнистой или клетчатой, а также любой другой поверхности с вкраплениями другого цвета или следами отделки, она всегда выделяется как нечто особенное, или в хорошем, или в плохом смысле.

Многоцветная поверхность всегда означает что-то положительное; она более насыщенная и более ценная по сравнению с однотонной. По сути, это одноцветная поверхность, на которую с регулярным интервалом нанесены геометрические фигуры или геральдические знаки: точка, полумесяц, звезда, кольцо, треф, геральдическая линия. Как правило, фигуры, расположенные таким образом, бывают более светлыми, чем сама поверхность, служащая им фоном. Многоцветная поверхность почти всегда связана с чем-то торжественным, величественным и даже священным. Вероятно, поэтому она фигурирует на королевских регалиях и коронационной мантии, используется при изготовлении предметов богослужения, присутствует на многих картинах с божественным сюжетом. Изображения Пресвятой Девы пестрят многоцветием. Что же касается герба французских королей — золотые лилии на лазурном фоне, то он представляет собой самый совершенный пример средневекового многоцветия. Это одновременно знак правящего дома, космический орнамент, атрибут Девы Марии, символ верховной власти и плодородия[24].

Что же касается иконографии, то в этом отношении любая многоцветная структура представляет собой статичное, фронтальное изображение, как бы прибитое к поверхности своего материального носителя, смотрящее на зрителя в упор. Оно не рассказывает о себе и не описывает себя, оно просто есть.

Поверхность в крапинку — то же многоцветие, только неправильное. В этом случае маленькие фигуры расположены беспорядочно, а главное, сами они неправильной формы — это уже не звезды, полумесяцы и крестики, но случайные сочетания и просто цветовые пятна. Они воплощают в себе идею беспорядка, путаницы, деструкции. Иногда бывает сложно увидеть различие между многоцветным и крапчатым изображением; но в символическом отношении они являют собой два противоположных мира, божественный и дьявольский. Дело в том, что пятна на теле человека или животного вызывают аналогию с волосяным покровом, воспринимаются как признак болезни и нечистоты. Соответственно, крапчатая поверхность может ассоциироваться с кожными высыпаниями, с золотухой и бубонной чумой. В обществе, постоянно страдавшем от эпидемий кожных заболеваний, где их принято было бояться, — вспомним об участи так называемых «прокаженных», — крапчатые поверхности оказываются связанными с разложением, с существованием за пределами социума, близости к смерти и аду. Недаром демоны и черти часто изображаются в пятнистых одеяниях[25].

Впрочем, эти твари могут быть и «полосатыми», что в определенном смысле не так серьезно, но более двусмысленно. Полоски являют собой противоположность как однотонной, так и крапчатой поверхности, и художники нередко прибегают к этому контрасту. Но у них есть и другая функция: полосатая поверхность ритмична, динамична, связана с повествованием, она обозначает действие, переход из одного состояния в другое. На миниатюрах XIII века Люцифер и взбунтовавшиеся ангелы часто изображались с горизонтальными полосами по всему телу — живым свидетельством их разложения. С другой стороны, эти полосы подчеркивают определенный элемент изображения, поскольку любой элемент в полоску сразу бросается в глаза — таково свойство нашего взгляда. Фламандские живописцы XV и XVI веков иногда прибегали к такой хитрости: они помещали персонаж в полосатой одежде в центре картины, зная, что именно на нем зритель сфокусирует свое внимание прежде всего. Иногда это создает эффект оптической иллюзии. Мемлинг, Босх, Брейгель и некоторые другие владели этим приемом в совершенстве — они ставили на видное место не человека, сыгравшего ключевую роль в данном эпизоде или во всей истории, а третьестепенного персонажа, чтобы отвлечь на какое-то время наше внимание от более важного фрагмента картины, который, по замыслу автора, постепенно откроется зрителю. Например, Брейгель в своем знаменитом «Несении Креста» (1563), огромном полотне, где задействовано более 500 персонажей, поместил почти в самом центре композиции простого крестьянина, неизвестного и ничем не примечательного; он идет торопливым шагом, одетый в шапочку и красно-белое платье в косую полоску. Поскольку полоски резко выделяются на фоне всего остального, зритель обращает внимание на него, а не на передний план картины, где Иоанн и несколько женщин пытаются поддержать безутешную Деву Марию, и уж тем более не на заднюю часть картины, где изображен Христос, упавший под тяжестью своего креста, Христос, потерянный и забытый посреди равнодушной толпы[26].

Позволительно задаться вопросом, почему в отношении визуальности полоски имеют безусловный приоритет по сравнению с другими структурами. Любой полосатый элемент бросается в глаза раньше, чем однотонная, многоцветная и даже крапчатая поверхность. Может быть, это феномен восприятия, характерный для представителей европейской цивилизации? Или тут проявляется свойство другого порядка, общее для человека и некоторых животных? Что здесь от биологии и что от культуры, и если существует между ними граница, то где она проходит? Я попытаюсь ответить на эти трудные вопросы в конце книги.

Что мы можем утверждать уже сейчас, так это что в Средние века полоски связаны с идеей разнообразия (латинское varietas). «Полосатый» (virgulatus, lineatus, fasciatus и др.) может употребляться в том же значении, что и слово «разнообразный» (varius), и эта синонимия сразу же сообщает полоскам отрицательную окраску. Дело в том, что в средневековой культуре varius (разнообразный, пестрый) обозначает что-то нечистое, агрессивное, аморальное или лживое. Человек, которого характеризуют как varius (непостоянный, переменчивый), непременно покажет себя хитрецом, лгуном, жестоким человеком, он может страдать от кожных или психических заболеваний. Кроме того, существительное varietas означает обман, злобу и проказу[27]. Естественно, что предатели (Каин, Иуда), люди жестокосердые (палачи), «безумцы» (придворные шуты, юродивый из Книги Псалмов) и больные (прокаженные) часто изображаются в полосатой одежде. Здесь мы наблюдаем огромный разрыв между восприятием современного человека, для которого «разнообразие» является скорее положительным качеством, связанным с молодостью, толерантностью и любознательностью, — и человека Средневековья, видевшем в этом исключительно отрицательные стороны. Добрый христианин, честный человек не может быть varius. Понятие varietas вызывает ассоциации с грехом и преисподней.

Подобный подход распространялся и на животных — те из них, у кого шкура была полосатой (tigridus) или пятнистой (maculosus), считались опасными тварями. Они могут быть жестокими и кровожадными, как тигр, гиена и леопард (в средневековом мифологическом сознании леопард имеет мало общего с одноименным представителем семейства кошачьих — это скорее «отрицательный» двойник льва)[28], ворами, как форель и сорока, коварными, как оса и змея, связанными с нечистой силой, как кошка и дракон. Даже зебра, о которой так любили порассуждать зоологи Ренессанса, в Позднем Средневековье имела репутацию крайне опасного зверя. Конечно, те, кто это утверждал, никогда ее не видели и имели о ней довольно смутное представление (они принимали ее за разновидность осла или онагра), но одного факта, что она полосатая, было достаточно, чтобы счесть ее кровожадным, прямо-таки дьявольским чудовищем и включить ее в соответствующий бестиарий[29]. Позднее мы увидим, как это загадочное животное будет реабилитировано в эпоху Просвещения.

Впрочем, любая лошадь, если в ее масти было больше одного цвета, компрометировала своего наездника. В литературных текстах, в частности в рыцарских романах, существует такой топос: герой на белом коне, противостоящий предателю, незаконнорожденному или чужеземцу, у которого лошадь de deus colours, двух цветов — vairé, в яблоках, полосатая, гнедая, пегая и т. д.[30] Сходную систему персонажей мы видим и в Романе о Лисе: звери с полосатой (барсук Гримбер) или пятнистой (кот Тибер) шкурой объединяются со зверями с рыжей шкурой (лис Ренар, бельчонок Руссо) и образуют клан лгунов, воров, развратников и скряг. В мире животных, как и в мире людей, быть рыжим значит примерно то же, что и полосатым или пятнистым.

Это предубеждение и даже страх перед пятнистыми и полосатыми животными жили в народном сознании очень долго. Вспомним знаменитую историю с Жеводанским зверем, наводившим ужас на жителей Оверни и Виварэ в 1764–1767 годах, — очевидцы описывали его как огромного волка с широкими полосами вдоль спины[31]. Будучи исчадием ада, этот «зверь» просто обязан был быть полосатым. Такие же полоски были замечены у всех остальных «Жеводанских зверей», которые в течение многих десятилетий, кое-где вплоть до середины XIX века, поражали воображение и наводили ужас на целые деревни в большей части французских провинций[32]. Заметим напоследок, что и сегодня тигр, чьею шкурой мы любуемся и которого мы можем увидеть только в зоопарке, остается в нашей мифологии символом невероятной жестокости.

Что касается семиотики, это характерное для средневековой культуры сближение между полосатым и крапчатым заставляет задуматься о самом понятии структуры. Для нас структура начинается там, где есть минимум три элемента. Для человека Средневековья, напротив, двоичный код ничем не отличается от троичного, четверичного, десятеричного и т. д. С одной стороны — плоскостное изображение (в старофранцузском и в геральдической терминологии известное как «plain»), с другой, другие структуры — пятнистая, полосатая, в клетку, которые в конечном итоге выражают одну и ту же идею. В отношении цвета происходит то же самое — понятия бихромии и полихромии не различаются. Проститутка в красножелтом платье в полоску, жонглер, шут (будущий Арлекин), чей костюм украшают разноцветные квадраты и ромбы (и не важно, сколько цветов в палитре — три, десять или двадцать)[33], — все они, за счет своего платья, являют одну и ту же идею — идею смятения, беспорядка, шума и нечистоты. Десять цветов равны двум, две полоски значат примерно то же, что десять квадратов и сто ромбов. Полосатая, пятнистая, пестрая и разноцветная поверхности могут отличаться визуально — особенно если учесть проблему двупланового изображения[34], о которой мы поговорим в связи с гербами, — но социальный и концептуальный смысл у них один и тот же. Они просто символизируют различные степени одного и того же состояния — отклонения от нормы.

Фон и фигура: полоски в геральдике

Существует идеальная система знаков, позволяющая историку и семиологу рассмотреть во всех ответвлениях ту сложную систему связей, что объединяют социологический и визуальный аспект проблемы полосок: это «блазон» — свод правил и терминов, использующихся при воспроизведении гербов.

Первые гербы были созданы в XII веке по соображениям как военного (это позволяло сразу идентифицировать сражающихся на поле битв и во время турниров), так и социального характера (потребность в отличительных знаках для представителей высших слоев феодального общества); их можно определить как цветные эмблемы, принадлежащие человеку или группе людей и составленные по определенным правилам. Именно эти правила, немногочисленные, но весьма жесткие, отличают европейскую геральдику от остальных эмблематических систем, существовавших до и после рассматриваемого периода. В середине XII века гербы быстро получают довольно широкое распространение, завоевывая все новые территории и входя в обиход в различных слоях общества. К 1300 году они употребляются уже повсеместно. Кто угодно может составить себе герб по своему вкусу, единственное условие — нельзя заимствовать уже существующий герб. Наступает эпоха расцвета геральдической системы. Гербы — это одновременно знак рода, маркер состоятельности и набор орнаментальных элементов; их можно встретить повсюду — они фигурируют на гражданских костюмах и военной форме, украшают здания и памятники, мебель и ткани, значатся на книгах, печатях, монетах, произведениях искусства и бытовой утвари. Им находится место и в церкви — многие соборы превращаются, по сути, в настоящие музеи геральдики[35].

Науке известно около миллиона гербов — речь идет исключительно о европейских «официально признанных» гербах, как средневековых, так и современных; около 15 процентов из них содержат полоски. Но за этой статистикой кроются разные реальности — в геральдике полоска полоске рознь. Что касается формы, множить варианты и подварианты можно до бесконечности. Если же сосредоточиться на символическом аспекте, то существует большая разница между гербами реальных исторических лиц и семейств и гербами, принадлежащими вымышленным героям. В первом случае полоски на гербе не несут никакого символического значения, во втором — содержат явные пейоративные коннотации. Остановимся на этом более подробно.

В геральдической терминологии нет таких слов, как «полоски» и «полосатый». Не существует даже общего понятия, обозначающего фигуры и структуры в полоску. Зато она проводит четкое различие между полосками, возникшими в результате разбивания щита на несколько лент (это истинные деления), и полосками, которые просто наложены на одноцветную плоскость (это фигуры). В первом случае число полос четное, изображение плоскостное, при абсолютном цветовом равновесии. Во втором — количество полос нечетное, изображение двуплановое, так что полосы, которых больше, чем полос другого цвета, как бы составляют задний план, фон. В блазоне, как и с точки зрения средневекового восприятия вообще, настоящими полосками считаются только те, что образуют деления, — именно они создают монолитное пространство, где фигура совпадает с фоном. Перед нами одна- единственная плоскость изображения (в многоцветном и пятнистом их две — фон и передний план с пятнами или разноцветными фигурами), но ее поверхность не едина! Это само по себе является чем-то странным, неким извращением, притягивающим скандал. Поверхность в полоску всегда как будто обманывает глаз, не давая ему отличить фон от фигуры на нем. Принятый в Средневековье способ чтения — последовательное вычитывание слоя за слоем, начиная с заднего плана и заканчивая наиболее приближенным к точке просмотра, — становится невозможным. Многослойная структура, к которой так восприимчив и приучен взгляд человека Средневековья, исчезла, и глаз больше не знает, откуда ему начинать читать, где искать фон. Именно поэтому в любой поверхности в полоску ему видится дьявольское извращение.

Блазон — система сложная и тонкая, в частности, он (одержит множество точных терминов, позволяющих определить и охарактеризовать различные гербы: это, во- первых, щиты, образуемые горизонтальными и вертикальными полосками (соответственно, пересеченный и рассеченный), а также состоящие из косых полос, идущих слева направо (скошенный слева) и наоборот (скошенный справа). С точки зрения блазона это совершенно разные структуры. Первые три щита встречаются часто, щиты четвертого типа довольно редко (за исключением Италии), поэтому негативные коннотации закрепились именно за ними — их обладателями, как правило, были вероломные рыцари и люди, чье происхождение «небезупречно», в основном незаконнорожденные. Замечательно, что эти гербы носят то же название, что и кармелитские плащи, — barrés, «перечеркнутые».

Таковы четыре основных типа; но изобретательность блазона этим не ограничивается. Существует еще множество вариантов, в зависимости от количества, ширины, а главное, от формы полосок — они могут быть прямыми, ломаными, прерывистыми, волнистыми и т. д. Возьмем, к примеру, щит с горизонтальными полосками. Если линии в пересеченном щите неровные — перед нами чешуевидно-пересеченный щит, если волнистые — волнисто-пересеченный; полосы с башенками образуют зубчато-пересеченный щит, при этом, когда зубцы треугольной формы, герб называется зубовидно-пересеченным, а если они острые и высокие — заостренно-пересеченным. Вариации можно продолжать до бесконечности — перед нами типичный пример системы с открытым кодом.

Эти упражнения в геометрии и словообразовании — не случайность и не бесплатное развлечение. Они не только дают возможность всем членам общества получить свой герб, используя в качестве базы простые и легко изображаемые фигуры, но и позволяют их систематизировать по степени родства. В одной и той же семье, например, члены старшей ветви могут иметь щит, пересеченный на серебро и лазурь (т. е. в сине-белую горизонтальную полоску), а представители младших ветвей — щиты с такими же полосами в той же цветовой гамме, но уже с другими делениями — волнисто-пересеченными, заостренно-пересеченными и зубчато-пересеченными. В результате при взгляде на них создается впечатление некоторой однородности, призванной подчеркнуть сплоченность семьи, и в то же время можно заметить бризуры — отличия, помогающие различать отдельные ветви. При всей экономии средств геральдике удается выявить тончайшие нюансы, отображая весьма сложные системы родственных связей.

Подобные коды, позволяющие вписать человека в соответствующую группу, а группу — в отведенное ей место в рамках данного социума, существуют не только в Европе, но и в Азии, Африке, и особенно в Южной. Чаще всего эти изображения фиксируются на тканях, в основном на одежде и аксессуарах к ней. В Андах, например, принято носить ткани или одежду с поперечными полосами, между которыми существует масса тонких отличий, помогающих идентифицировать этносы, кланы и семейные группы[36]. Нечто подобное можно увидеть в Шотландии, правда, и в привязке к другим социальным структурам — вспомним хотя бы о знаменитой клетчатой расцветке (вошедшей в употребление не раньше XVIII века)[37]. Но наибольшую гибкость и способность запечатлевать сложные структуры являют именно гербы. Кроме всего прочего, у них есть одно преимущество перед эмблемами, использующимися в других социумах и культурах: они могут функционировать на любом материальном носителе, будь то дерево, камень, бумага, металл, кожа и т. д. Герб можно начертить, выгравировать, запечатлеть в красках — и это будет все тот же герб (в этом отношении он подобен букве). В геральдике, как и в других областях средневековой культуры, первична структура, а не форма; герб, по сути, представляет собой не столько изображение, сколько структуру изображения. В некотором смысле этот закон геральдики распространяется на все полоски, в любой области, поскольку полоска связана прежде всего со структурой, и только потом с формой.

Другой особенностью европейской геральдической системы является традиция создания гербов для вымышленных лиц: литературных героев, библейских персонажей, мифологических существ, персонифицированных пороков и добродетелей. Подобная практика возникла одновременно с появлением геральдики, т. е. в середине XII века, и просуществовала вплоть до Нового времени. Благодаря этим вымышленным гербам в распоряжении историков оказалась масса материала, незаменимого при изучении символического измерения геральдики (с реальными гербами этот метод не работает). Сопоставляя факты и представления о персонаже с фигурами и цветами герба, выбранного для его характеристики, можно прояснить для себя его систему ценностей, что позволит определить значения соответствующих фигур и красок.

Что же касается полосок и «полосатых» фигур, то в гербах вымышленных героев мы найдем все те же негативные коннотации, о которых мы говорили в связи с одеждой и изобразительным искусством. Как правило, щиты с полосками являются маркером злых и просто отрицательных персонажей. В литературных текстах их владельцами становятся вероломные рыцари, принцы-узурпаторы, лица низкого происхождения (незаконнорожденные и простолюдины), все, кто поступает жестоко, бесчестно или нечестиво. Иллюстраторы наделяют подобными гербами в полоску языческих королей, представителей нечистой силы и персонифицированные пороки (прежде всего непостоянство, лживость и хитрость).

Конечно, вышеупомянутые гербы с полосками — не единственные отрицательно окрашенные геральдические фигуры (существует еще полумесяц и шахматный рисунок, а также изображения некоторых животных, как то: леопард, обезьяна, козел, змея, дракон и жаба), — но они составляют существенную их часть[38]. А эксперименты с формой полос создают целую палитру значений и оттенков смысла: так, рыцарь с пересеченным щитом будет считаться человеком вероломным, но это вероломство будет не столь возмутительным, как, например, коварство другого рыцаря — обладателя зубовидно-пересеченного щита (с горизонтальными полосами, изогнутыми «елочкой»). Все они содержат отрицательные коннотации, но по-разному и в разной степени.

Как историк я не могу не задаться вопросом, каково было жить под таким знаком и как он воспринимался окружающими. Если говорить о литературе, то почти все «полосатые» гербы осмысляются как нечто негативное. В реальности же таких гербов насчитывалось огромное количество, и многие из них были очень престижными. Гербом королевства Арагон, например, по крайней мере начиная с конца XII века, был щит, рассеченный на золото и червлень, т. е. на вертикальные полосы красного и желтого цвета. Возможно, тут сказались традиции провансальского прикладного искусства; вообще же этот герб, скорее всего, ведет свое происхождение от старинного знамени времен феодальной раздробленности, где такие полоски символизировали единение. В данном случае полоски образуют престижную эмблему и совсем не являются знаком низкого социального статуса[39]. Как воспринимался этот разрыв между реальными и вымышленными гербами? Члены этой семьи были принцами и высокопоставленными вельможами — как могли они согласиться на герб в полоску, притом что они прекрасно знали, что во многих литературных текстах и произведениях искусства такие гербы носили отрицательные персонажи. Что тут играет решающую роль — контекст, или же уровень прочтения, или состояние того, кто на этот герб смотрит? Как бы то ни было, геральдический код предстает здесь как один из самых продуктивных, коль скоро одной структуре изображения могут соответствовать две различные или даже противоположные системы значений.

То, что мы сказали о гербах в полоску, относится и к флагам, которые фактически являются их преемниками. Мы еще вернемся к этому, а пока отметим, что флаги многих европейских стран восходят к гербам старинных феодальных родов, в том числе королевских семей. Естественно, что жители той или иной страны не могут видеть ничего низкого в своем национальном или государственном флаге. В данном случае полоски уже совершенно лишены негативных значений, свойственных гербам вымышленных персонажей. Впрочем, остатки таких коннотаций прослеживаются в лакейской ливрее и одежде прислуги. Хотя полоски уже не считаются чем-то дьявольским, они остаются маркером низкого социального статуса.

ОТ ГОРИЗОНТАЛИ К ВЕРТИКАЛИ И ОБРАТНО

(XVI–XIX ВЕКА)

От дьявола к прислуге

В Новое время полоски постепенно приобретают иной статус. Появляются новые формы и значения, при том что прежние характеристики не исчезают полностью. Ткани в полоску по-прежнему являются составной частью эмблем и костюмов, но не только — они все чаще присутствуют во внутреннем убранстве дома, используются при изготовлении мебели, бытовой утвари и предметов гигиены, играют важную роль в повседневной жизни и в морском деле. У полосок все больше функций — соответственно возрастает и разнообразие значений. Отныне полоски не всегда несут негативные коннотации. Напротив, в эпоху Старого режима, особенно к концу XVIII века, мы видим настоящий расцвет «правильных» полосок — они заметно потеснили «отрицательные» полоски, не говоря о том, что сам факт их появления знаменует собой зарю новой эпохи. В то же время постепенно приходит конец господству горизонтальных полосок, зато вертикальных, на которые Средние века не были слишком щедры, становится все больше. Это способствует появлению новых ритмов и структур: двуцветная гамма уже не является строго обязательной, отныне в одном рисунке допускаются полоски трех или четырех цветов, и даже больше, а также полоски разной ширины.

При таком разнообразии форм прежняя классификация одежды по социальному признаку, ее деление на «маргинальную» и «правильную», становится невозможной. Поскольку одежда в полоску больше не воспринимается как нечто дьявольское, она становится популярной в других общества. В Европе XVIII века аристократические полоски соседствуют с крестьянскими, праздничные — с будничными, полоски как знаки экзотики — с полосками на одежде прислуги.

Главное, что можно сказать о полосатой одежде в конце Средневековья — ее статус достаточно быстро изменился. Она перестает ассоциироваться с чем-то дьявольским и приобретает совсем иные значения. Постепенно полоски становятся знаком служения и подчиненного положения. Возможно, это произошло само по себе, либо тут сказались прежние коннотации, связанные с идеей нечистоты и нарушением социальных норм. И именно благодаря новой служебной функции полоски входят в широкое употребление.

По правде говоря, «служебные» полоски имеют давнюю историю — примеры тому можно найти еще в императорском Риме[40]. Но античные полоски существенно отличаются от тех, о которых мы сейчас говорим, возникших в эпоху феодализма. В Европе они появляются в XI веке, когда общество начинает использовать все больше таксономических маркеров, причем фиксируются они прежде всего в одежде. Форма, цвет, текстура, изобразительные мотивы, декоративные элементы и аксессуары — все это отныне служит для того, чтобы классифицировать людей и группы людей, а также, в некоторых случаях, отношения между ними (родственные и вассальные). Геральдика как таковая еще не сформировалась, зато система одежды в значительной мере выполняла эмблематическую функцию — и полоски задействовались в ней достаточно активно.

Первые костюмы в полоску подчеркивали прежде всего подчиненное положение своих обладателей, инфернальные же коннотации присутствовали далеко не всегда (хотя в Средние века эти два типа негативных значений четко не разделялись). Полосатую одежду носили слуги при дворах знати: прежде всего дворцовая челядь, люди, служившие на кухне или на конюшне, а также кравчие; позже к ним присоединяются стражники, псари, ловчие, сержанты, священники, словом, слуги самого разного толка. Затем, в течение XII века, одежда в полоску становится атрибутом всех, кто несет какую-либо службу и просто живет за счет представителей аристократии: стольников, казначеев, егермейстеров, сокольничьих, герольдов, шутов и музыкантов. Список меняется в зависимости от времени и региона, а также типа источника: изображения донесли до нас более обильную и разнообразную информацию, нежели тексты. Создается впечатление, что раньше всего эта практика укоренилась в немецких землях, прежде всего в Южной Германии и прирейнских землях, где и продержалась в течение всего Средневековья вплоть до начала Нового времени[41].

После появления гербов, т. е. примерно с середины XII века, в полосатых костюмах появляются геральдические элементы. Полоски на одежде прислуги и дружины выполняются уже не в двуцветной гамме, но приобретают традиционные цвета сеньора, даже если на его гербе нет никаких полосок. Кроме того, геральдическая одежда «ми-парти», разделенная по вертикали на две половины разного цвета, стала восприниматься как аналог одежды в полоску. Соответственно, ливрея в восприятии современников соотносилась с одеждой людей, которые были исключены из социума или оказались в самом низу общественной иерархии (мы говорили об этом в предыдущей главе), и так продолжалось вплоть до конца Средневековья[42]. В структурном отношении эта аналогия представляет особый интерес, показывая, что человек Средневековья не видел разницы между простым двуцветным изображением и полосками, т. е. серией элементов, чередующих оба цвета.

Кроме того, тут имеет место метонимия, что само по себе характерно для рассматриваемого предмета: даже если полосатым или двуцветным оказывается всего один участок одежды, это имеет такое же значение, как если бы речь шла о всем костюме целиком. Чаще всего в этой роли выступают штаны в полоску (вспомним святого Иосифа) или двуцветные рукава — этой детали достаточно, чтобы подчеркнуть какие-либо отрицательные свойства человека, в моральном или социальным плане: в средневековой культуре часть всегда равнозначна целому.

В начале XV — середине XVI века мода на одежду в полоску среди слуг достигла своего апогея. Она затронула как женщин, так и мужчин. До нас дошло огромное множество картин, где фигурируют кофта, платье или передник в полоску. Столь же часто в полосатой одежде изображались пажи, слуги и чернокожие рабы, особенно в первые годы XVI века. В последнем случае к привычной ассоциации «полоски-прислуга» добавляется еще одно измерение — полоски как знак экзотики. Такое сочетание было характерно для Италии, особенно для Венеции, куда доставляли негров-подростков из Африки, чтобы те прислуживали во дворцах венецианских патрициев[43]. Вскоре это увлечение Африкой превращается в настоящую моду, распространившуюся на значительной части Аппенинского полуострова, а также по ту сторону Альп. В каждом дворце, при каждом дворе были свои «черные рабы», которых любили одевать в полосатые одежды. Полоски означали, что данный человек родом с Востока (именно там, с точки зрения средневековой цивилизации, находилась Африка), что он изначально язычник и находится в услужении. И хотя в 1560–1580 годах эта мода постепенно сошла на нет, время от времени она вновь появлялась, вплоть до XIX века.

Связка «прислуга-полоска-чернокожие» оставила глубокий след в живописи и гравюре. Так, начиная с XV века художники, обращавшиеся к сюжету «Поклонения волхвов», часто изображали негритянского царя одетым в полосатое одеяние[44]. Столетие спустя подобная одежда стала обязательным атрибутом этого персонажа. При этом Бальтазар уж никак не был ни рабом, ни маргиналом, напротив. Просто африканцы стали прочно ассоциироваться с костюмом в полоску, вне зависимости от своего социального статуса. В частности, Веронезе всегда облачает в подобные одежды своих чернокожих персонажей или же, в порядке обыгрывания собственных приемов, свойственного большим художникам, помещает рядом с негром белого в полосатом одеянии.

Традиция ассоциировать чернокожих с полосками просуществовала довольно долго, в частности, в гравюре — но особенно в театральном искусстве, в любых представлениях или ритуалах, где присутствует элемент переодевания. Полоски сразу же превращают человека в «дикаря», нарушителя социальных и культурных норм, — и так будет в течение всего Нового времени. Постепенно полоски выходят за рамки африканской темы и становятся символом жизни в естественном состоянии и знаком экзотики вообще[45]. На изображениях американских индейцев, а позднее и жителей Океании, также присутствовали полоски или на одежде, или в виде татуировки. Для Запада полоски, или, по крайней мере, полоски определенного рода, стали непременным атрибутом народов, считавшихся наиболее далекими от «цивилизации».

Что же касается полосатых костюмов, которые носила прислуга, они никуда не исчезли. На протяжении всей эпохи Старого режима полоски, как геральдические, так и не несущие специальных коннотаций, украшали лакейские ливреи, а их прямой потомок, полосатый жилет, просуществовал до середины XX века. Возникнув в викторианской Англии, этот жилет, обычно в черно-желтую полоску, очень скоро получил распространение в Европе и Америке в качестве специфического атрибута гостиничного персонала[46]. Сегодня он уже практически вышел из употребления, но воспоминание о нем еще живо. Свидетельство тому — кино, карикатура и комиксы, три вида искусства, где предметы одежды играют существенную роль и где метрдотель в жилете с вертикальными полосками может быть только метрдотелем. Один из самых известных персонажей такого рода — Нестор, дворецкий капитана Хэддока из комиксов о Тантане за авторством Эрже. Каковы бы ни были обстоятельства, он всегда предстает в своем неизменном полосатом жилете.

В конце XIX века слуг, носивших подобные жилеты, называли «тиграми», tigers как правило, речь шла об африканцах. Полоски, ассоциировавшиеся с прислугой, экзотикой и животным миром, блистательно сошлись в одной метафоре, довольно пренебрежительной по тону. Эти «тигры» уже давно исчезли из передних, но на рекламных объявлениях их можно было увидеть вплоть до середины XX века.

Другим продолжением средневековых полосок и ливрей Старого режима стала униформа — сперва гражданская (ее носили сторожа охотничьих угодий, стражи правопорядка и работники различных служб), а потом и военная. Здесь полоски и блазон вновь встретились, чтобы создать систему эмблем, организовать группы и выстроить иерархию внутри них. Первые военные костюмы в полоску появляются в XV веке — так одевались наемники на службе у крупных держав — ландскнехты, что в переводе с немецкого значит буквально «служители земель». Начиная с XVII века, когда возникла собственно униформа (в современном смысле слова), в армиях большинства европейских стран входят в употребление военные полоски, связанные с разного рода знаками, знаменами и флагами. Как мы увидим далее, полоски проникнут и на флот, правда, совсем другим путем.

От прислуги к романтикам

В Новое время параллельно с полосками, связанными с миром прислуги и просуществовавшими на протяжении всей эпохи Старого режима, получила распространение еще одна категория — «престижные» полоски, совершенно лишенные «дьявольских» и просто уничижительных коннотаций. Эти полоски — атрибут аристократии, вообще «приличного общества» и всегда знак хорошего тона — впервые обрели популярность в XVI веке; расцвет этой моды пришелся на вторую половину XVIII века — эпоху предромантизма. Сначала они появляются на одежде, затем на других тканях, в частности на обивке мебели.

Явление это возникает еще в Позднем Средневековье в городах Северной Италии. В середине XIV века, когда чума отступила, молодые патриции Венеции, Милана и Генуи, в радости, что они остались в живых после тяжких испытаний, стали предаваться разного рода излишествам. Первой такой выходкой стало ношение одежды с полосатыми рукавами и штанинами. Полоски на них были расположены особым образом, не горизонтально, — в отличие от полосок, которые полагалось носить изгнанным за пределы социума или получившим в нем самый низкий статус, — а вертикально. Это немного сгладило скандал, по-прежнему сопутствующий полосатой одежде, но не потушило его полностью. Полосатые одеяния все еще прочно ассоциировались с нарушением социальных и моральных норм, и всякий, кто решал в них показаться, явно рассчитывал на эпатаж[47]. Но закон и власти выступили единым фронтом, так что срок, отведенный новому увлечению, был неизбежно краток. После 1380 года эта мода стала гораздо сдержаннее, но полностью не исчезла.

В ходе следующего столетия этот стиль практически не проявлялся, поскольку законодателем европейской моды и центром формирования этических, эстетических и юридических норм был двор герцога Бургундского, славившийся строгостью вкусов. Новый виток популярности вертикальных полос наметился в конце столетия и, особенно, в десятых годах XVI века, сначала в Германии, потом в Италии, позднее во Франции и Англии. Времена изменились, и «новые» полоски, в отличие от своих предшественниц, уже не несли на себе отпечаток чего-то недостойного. Некоторые правители даже подают пример, позируя для портрета в камзоле или штанах в полоску (см. портрет Франциска I кисти Клуэ и портрет Генриха VIII, выполненный Гольбейном). Герцоги и бароны им подражают. Вертикальные полоски начинают ассоциироваться с чем-то аристократическим, в отличие от горизонтальных, по-прежнему остающихся знаком подчиненного положения. Только испанский королевский двор, унаследовавший строгий этикет бургундского двора, не поддался всеобщему увлечению, достигшему своего апогея около 1520 года. Последующие события — Реформация, войны, экономические трудности, религиозные войны и политическая смута, Контрреформация — способствовали возвращению к более строгим костюмам неярких цветов, не оставляющим места для фантазии, а значит, и для полосок[48].

Однако в двадцатых-тридцатых годах XVII века полоски вновь появляются на горизонте. В это время в моде испанский костюм, обыгрывающий определенные детали (например, рукав, оборки или штанины), — и полоски участвуют в этой игре. Как правило, это «караваджевские» полоски, выполненные в темных цветах, чередующие, например, охру и коричневый, черный и фиолетовый, иногда зеленый и золотой цвета. Их популярность не вышла за пределы аристократического круга и продлилась недолго. Она заканчивается ближе к середине века, вместе с Тридцатилетней войной и ландскнехтами — когда-то именно они, со своими полосатыми мундирами, породили эту моду, теперь же в силу своей дурной репутации наемники, несомненно, способствовали отказу от нее[49].

После этого полоски надолго вышли из употребления, за исключением придворных платьев и аксессуаров к женским костюмам конца века. Ни французский классицизм, ни итальянское и немецкое барокко не поощряли любовь к одежде и разного рода поверхностям в полоску. Правда, время от времени в поле обозрения возникают полоски как примета экзотики, в связи с наметившимся в ту пору интересом к Востоку и всему турецкому. Они появляются все чаще, сначала во Франции в эпоху регентства Марии Медичи, затем, к середине XVIII века, распространяются во всей Европе. Популярной забавой того времени были переодевания в султанов и султанш, и зачастую полосатой ткани было достаточно, чтобы придать костюму восточный характер.

Все изменилось после 1775 года. В течение одного десятилетия, последовавшего за американской революцией, полоски, которые поколением раньше встречались редко и исключительно как знак экзотики, покорили мир одежды, текстильных изделий, эмблем и декора. Началась эпоха романтических и революционных полосок — они зародились в Новом Свете, но благодатную почву обрели в старой Европе. Эти полоски положили начало широкомасштабному явлению, которое продлится больше полувека, затронет все слои общества и существенно изменит вид и культурный статус полосок и полосатых поверхностей.

Воцарение полосок нового типа было связано с постепенной утратой негативных коннотаций, отличавших полосатую одежду со времен Средневековья. Коннотации эти не исчезают полностью — далее мы увидим, в какой форме они присутствуют в современных обществах, — однако по сравнению с XVII веком становятся все более редкими и случайными. Ту же тенденцию можно наблюдать в дискуссиях натуралистов о зебре и о месте, занимаемом этим животным в разных системах представлений. В отличие от зоологов XVI века, считавших этого дикого осла тварью опасной и несовершенной, даже нечистой, Бюффон, напротив, видит в ней гармоничное создание: «Из всех четвероногих зебра, возможно, обладает самой элегантной внешностью; у нее фигура и красота лошади, легкость оленя и платье в полоску из черных и белых лент, расположенных с такой регулярностью и симметрией, что, кажется, природа воспользовалась линейкой и компасом, чтобы раскрасить ее. Чередующиеся черные и белые полосы тем уникальнее, что они узки, параллельны и очень четко разграничены, точно на ткани в полоску; они тянутся не только по всему телу, но и по голове, ляжкам и ногам, доходя до ушей и хвоста. У самки полоски чередуют черный и белый цвета, у самца — черный и желтый, но всегда яркого оттенка; они сверкают на короткой, тонкой и густой шерсти, чей блеск увеличивает красоту цветов»[50].

Бюффон — сын эпохи Просвещения; полоски не внушают ему ни страха, ни отвращения, как то было с его предшественниками. Напротив, они интригуют и привлекают его и отныне будут точно так же привлекать и интриговать его читателей и современников. Конечно, романтическое направление в истории полосок было вызвано к жизни не Бюффоном с его «Естественной историей», и все же этот труд недвусмысленно свидетельствует о новом отношении к ним.